I. Волшебство
Мы, как деревья, тесно, душно сплетённые густыми тёмными ветвями, не могли не задеть друг друга. Пульс сока жизни отдавался в кончиках пальцев каждого, поднимаясь от одного мощного корня. Мощного… оголённого… пересыхающего, словно ручей. Неуловимое движение нервно вскинутого локтя порождало головную боль, взмах моих волос, приподнятых вздохом улицы, материализовал крик в чьём-то сузившемся от напряжения и отсутствия кислорода горле, беззвучный, но крик, а острое чувство в содранном колене оступившейся перекатывалось в артериях противоположного элемента, вызывая сердечные приступы.
Толкни меня с высоты – и ты ощутишь гул в ушах и быстрый узор височной венки под прядью каштановой, тонкой, вызолоченной льющимся сквозь времена, пространства и тысячи небес звёздным светом. Это благословение на жизнь, на свободу действий. Все пути открыты, земля вокруг не исхожена, а воздуха хватит на миллиарды вдохов.
И нет слова «невозможно». Взгляни вниз с крыши. Ты видишь автобус? Ты можешь сделать так, чтобы он остановился… Одним простым действием.
…– Выдохни.
Я послушно вытянул губы трубочкой и длинно дунул. Жёлтый лист, лежавший у меня перед носом, спланировал вниз.
– Теперь смотри, – повелительный взмах рукой и волосами. Отточенность и невероятная грация жестов в который раз меня заворожили на одну быструю секунду. Осторожно придвинулся ближе к краю, ползком, на животе, чуть приподнявшись для свободы движения. – Покачиваясь, он падает… падает… падает… теперь он подлетает к балкону. Там стоит мужчина. Курит. Осторожно отмахивается от листа. Воздушной волной траекторию полёта переламывает. Ближе к тротуару. Там стоит девушка. Вскидывает взгляд, провожает глазами дальнее жёлтое пятнышко. А зелёный свет тлеет и гаснет, золотится, краснеет светящийся диск. Она опаздывает, бежит на красный, придерживая сумку локтем. Лист кружится над ней, пытается запутаться в волосах – не получается, задевает щёку. Смотри… она вздрогнула, даже сумка упала… всё рассыпалось прямо на дорогу…
Я молча смотрел на проезжую часть сверху. Водитель автобуса нажал на тормоза. Перед девушкой образовался небольшой затор. А выдох мой катился дальше по венам города.
Это моя любимая игра – создавать планеты прикосновеньем ладони к стеклу, выдохом, словом, шагом… А кто-то вчера мне сказал, что нет волшебства , нет и не было… Как думаешь, стоит верить?
II. Алмазы
Мы, как рябиновые гроздья, жили в смерти, в зиме, закалённые холодом, наша сила росла с каждым шрамом, глотки не запугать перехлёстом, жилы – металлом и стёклами. Мои кости крепли, мой льдисто-алмазный скелет был вживлён декабрём, а когда моё сознание наливается светом, твои глаза начинают сиять.
Смерть неразрывно связана с рождением. Белый – смерть. Белый – рождение. Белый – зима.
Держись за ветки, смотри вниз. Вокруг всё прозрачно и ясно. Алмазы, алмазные звёзды, снежинки и иглы во взгляде, и солнце почти невидимо и алмазно, сияет, сверкает… оно и не жизнь даже – инь-ян круг, амулет, висящий на шее Богини, у которой тысячи имён. Матери всего. У неё алмазное сердце с щербинками ран и алмазные глаза, пронизанные грустью Всевидящей.
А нам дано видеть это. Смерть и рождение. Звёздный свет, пойманный нами на миг, подарил нам вечность, отняв у нас время, чувство времени, вытравив матрицу чисел, наборы дат из наших сердец, рябиновой кровь наполнив нас.
Дар это или проклятие? Нам вечность отдали за право на перерождение. Но забывается то, что мы больше не будем другими, мы вне потока лиц и имён, когда видишь величие смерти, перетекающее в жизнь со стороны. Абсолютный ноль истока всего.
Перевернись на спину и взгляни на небо. Оно вышито алмазными нитями.
…– Повернись.
Лопатками чувствуется холод камня. Смотрю вверх, и ноги, что были корнями, и губы рябиново-горькие, становятся вновь человечьи.
– Небо прошито алмазными снами, – задумчиво повторила она и замолчала.
А мне кажется, я начинаю всё вспоминать. Я уже был здесь, не на крыше, а в этом странном состоянии понимания, ясности… Дежа вю. Тысячи снов, тысячи небес, нанизанные на алмазность звёздного взгляда.
– Не молчи, – тихо попросил я. – Я знал всё это. Но потом забыл, а после искал, искал то, что было совсем рядом… Алмазы прочны, но сны заканчиваются. Что было после?
Любой сон когда-нибудь кончится, как бы он ни был величественно красив. Мы пробудились от инертности. Ты помнишь, как рябиновые гроздья тлели потухающей кровью, сворачивающейся в горячие шарики ягод, а после и снег таял?
И на алмазном сердце бывают сколы. Наверное, так и должно быть.
III. Лезвия
Мы, как угасшее золото скошенных трав, растворялись в земле, в тёплой любящей рыхлой черноте, бесформенной, порождающей бесформенными нас… А после – резкий свет, обрезающий дёрн с рябиновых сердец наших. Мы стали лезвиями зелени, выкованными целым набором противоречий.
Вот она, жизнь. Расплавившая алмазные сны, бьющая наотмашь по лицу. Мы пытались её задушить, но она ответила тем же.
Стрелы – сквозь почву. Шаг каждый наш отдавался в чужих сердцах взрывом рубиновых капель. Мои ноги в крови, а тебя покачнуло от боли.
Мы режем друг друга на части. При лёгком касании… каждый наш шаг – по ножам, и мы сами – ножи. Звон в ушах нарастает, как ветер, быстрый, словно бы пальцы, перебирающие хроматическую гамму. Не шевелись – сквозь твою кожу бьются лезвия…
У неё по рукам струилась кровь. Я просто знал это и боялся повернуться, боялся увидеть.
– Посмотри на запястье. Ты тоже полон лезвий. И вдыхать тебе тоже больно, как жить… Жить всегда больно, но боль – это тоже движение… – хрипловато-гипнотический шёпот немного пугал меня.
Осторожный разворот правой ладони к лицу. Пульс. Пульс. Пульс. И так же мерно – острая боль. Чёрная метинка на запястье расширялась с каждым ударом. Назревали капли, вены рвало изнутри. Пульс. Пульс. Пульс. Боль. Боль. Боль. Кровавая кривая змеится. И уже видно сталь. Пульс. Пульс. Пульс. Сталь. Боль. СТАЛЬ!
Она всё шептала, когда лезвие пробило кость – не с хрустом даже, а с хрипом каким-то, легко и кроваво. И я, глядя на прорубленную пульсами красно-чёрной жизни руку, понял, что ощущаю острые удары в каждой клетке тела, медленно растекаются они из-под рёбер, захватывая всё тело. Сердце – комок ощетинившихся ножей. Пучок металлических игл. Бьётся.
Боль – это тоже движение. Перелом, ощущенье до самого крайнего, до черты, до пика… Жизнь мы глотали, как лезвия – жадно и жгуче.
Дальше – предсмертное.
IV. Яркость
Мы, как охапки растоптанных нами же пышных цветов, догорали, сжигая себя изнутри, ловя губами собственную кровь, но поздно – когда-нибудь лезвие крови заколотится в горле и надорвёт осторожно кожу, чтоб гладкой блестящей змеёю пролиться наружу.
Круговорот огневой. Жар везде – в каждом атоме, плавит протоны ядер и нейтроны сжигает, медленно или мгновенно… Время можно воспринимать по-разному.
Зато это красиво. Та точка яркости красок перед самым увяданием, когда мир кажется неестественно цветным, словно Эдем. Когда ещё миг – и всё пожухнет, рухнет с пика, умрёт от боли и рваных порезов от тысячи лезвий, растёкшихся в тёплых древесных стволах рябиновой кровью.
Но пока жизнь жива.
Поймать этот миг в глаза навсегда.
Дальше – страшно. Когда лезвия зелени разорвали мать свою Землю на куски.
– Чувствуешь? У меня зеленеют глаза… кровь бьёт потоком уже из самых артерий, но мы ещё живы, – прерывистый, почти неслышный голос. Я поворачиваюсь и вижу своё отраженье в зелёных глазах её. Кровью залиты зрачки, потому что в них я. – Но ты не бойся. Просто вдохни поглубже и оглянись. Мир расцвёл, мир дышит… жизнь жива. Яркость – в беззвучном сердечном крике, так, что слышен он.
В горле бились пульсы. Хрип. Солёный вкус. А я улыбаюсь. Кровавым скошенным ртом.
Вдох – и горло разорвало.
Посмотри – теперь мы рубиновый ток, стекающий с крыши алым дождём на землю… а дальше мы будем… мы просто будем.
V. Круг
Мы снова здесь. Теперь она молчит. Я смотрю вниз, спасая жизни покачиванием пальцев. Она рисует планеты тихим шёпотом. Потом вдруг поворачивается ко мне:
– Снова осень. Смотри, всё усыпало жёлтыми листьями. Сотня листьев – сотня падений и сотня остановленных машин…
Она замолкает. А я лежу на животе, закрыв глаза, и слушаю свой голос, губы сами движутся, выплетая знакомую с первой секунды после абсолютного нуля мелодию:
– Мы, как деревья, тесно сплетённые густыми, тёмными, душными ветвями, не можем не задеть друг друга...