Моя песочница СССР. Дежавю

Моя песочница – СССР (Дежавю) (повесть)

Пролог

Господи! Как же долго ползу я по этой несуразной пустыне под названием жизнь! Иногда приходит странное ощущение, что всё это было, со мной, тогда. Особенно в чёрные дни, когда ехидная тварь гипертензия швыряет меня мордой в подушку, когда наваливается жуткий доисторический страх. Именно в эти минуты приходит понимание. Было, и в прошлый раз я от этого умер.

Сознание расщепляется. Одна его часть, отвечающая за материю, пытается говорить умные слова, находит доводы, объяснялки: «Не ломай голову, всё закономерно. Годы тренировок, масса ударов пропущенных в голову, где были и кулаки и ноги сорок пятого размера. Всё это складировалось до поры и теперь тупо вылазит на свет. Поглазеть, как там хозяин, не сдох ли?»

А вторая часть, та, что за идею, выдумывает совершеннейшую чушь: «Ну, что, животное? Вот и пришла расплата. За все косяки, за грешки и грешищи. Лежи теперь и думай, как тебя врежет инсульт, как в штаны обгадишься. А все вокруг будут охать - Надо же, такой молодой, и гляди-ко! Охать и стыдливо мечтать, какое красивое канапе встанет на место загаженного дивана.

Память! Никуда от неё не деться, ничем не заслониться, не отгородиться. Память, суть опыт, прожитое, состоявшееся. Не всё в том состоявшемся было гладко, не всё умиляло. Были гадости, о которых хочется забыть, но память, помните? Не даст, сука зловредная.
Были полёты с облаками, счастье, радость, несравнимая ни с чем. О ней, о памяти, и поговорим. Нет, здесь не исследование человеческой психики. Упаси меня Бог от фрейдости или фрейдистости. Здесь часть жизни, которая уже состоялась, и переписать которую не представляется возможным.

Для удобства восприятия повесть будет состоять из экскурсов в прошлое и возвращений в реальность. Главы о былом будут именоваться «ДЕРЖАВА»(…) Главы о реале – «Державка»(…) Итак!

Часть-1

Державка (поезд)

Когда зажгутся звёзды синие,
И тени вырастут в саду,
Уйду в свою страну Рябинию,
В свою Берёзию уйду…

Дождь за окнами скорого поезда. Дождь и ветер, и грустные нахохлившиеся поля. Перелески с яркими вспышками рябиновых куп, жёлтые осинники, горькое, улетающее на юг, небо. Уныние, скорбь и понимание временности всего сущего.

Борис Иванович отхлёбывает из стакана чай. Морщится. Остыл зараза. Надо бы сходить к проводнице, попросить кипятку. Но, вспомнив дежурно-гардеробную морду хозяйки вагона, Борис переносит свой поход на потом.
Казалось бы, и Союз давно канул в былое, и порядки с нравами изменились, ан нет. Не везде и не всё.

Словно бы в этом поезде не случилось тех великих дрязг, баррикад, карикатурных ломок строя, когда воры молодые захватывали власть, отправляя ворьё старое в отстойник истории. Словно бы в этот поезд, при его скорости в восемьдесят километров в час, не смогли запрыгнуть те перестройщики, ломщики, авантюристы и революционеры.

Борис опускается на жёсткое ложе купешного дивана, закрывает глаза и вспоминает. А вспомнить есть о чём. Ох, есть! Борис, незаметно для себя, проваливается в сон. В сон ли?

ДЕРЖАВА (Утро)

Суббота, раннее утро, весна. Уроков нет, и значит, можно поспать до обеда. Можно? А они дадут? С кухни слышна перебранка родителей. Громкий с провизгом голос матери упрекает: «Где деньги, свинья? Это ты мне от аванса в семьдесят рублей приносишь всего двадцать пять? А где остальное, на что я детей кормить буду, тебя, животное?»
Отец вяло оттяфкивается: «Да ладно, не ори. Подумаешь, с парнями посидели немного, о жизни поговорили. Сделаю шабашку и принесу, чё ты развизжалась?»

Борька закутывается одеялом и устраивает голову под подушку. Звуки становятся глуше, слов не разобрать. Он вновь пытается уснуть, но уже не может. Поломали сон, сволочи!
Толпясь и пихаясь локтями, приходят мысли. Сумбурные, заспанные.

Суббота, дел невпроворот. Столько всего нужно успеть. Восьмилетка за плечами, экзамены и вот он, мир. Грязный, неустроенный и голодный. Бери его и пользуй во все дырочки. Батя напирает, как бульдозер. Мол, только ВУЗ и ни каких гвоздёв! Батя. Он умный, но парашютист.

Та история с сынком партийного фунциклёра. Борька в курсе событий. Отец тогда ходил мрачнее тучи. Судья, это вам не палец в девочке слюнявить. История для пригорода незаурядная и даже кричащая. Изнасилование.
Завёл тот щенок девочку к себе домой, типа музычку послушать, да и снасильничал.

Девочка, а точнее её мать, баба умная, всё же библиотекарь, тут же вызвала ментов, скоренько сделали экспертизу. Есть! Далее закрутилось дело. Папик насильника был в нетях. Отсутствовал. А когда приехал и начал нажимать на все кнопочки, оказалось поздно. Дело приобрело огласку, общественность, она же - избиратели, шибко возмутились. Закрутилось!

Следствие было недолгим. Фак на лицо. Дело скоренько передали в суд, и тут-то приехал со своих сраных пленумов скотский папа.
Борькиного отца вызвали в райком, долго и пространно мыли мозг, и предложили два варианта. Первый, в случае условного срока и лояльности к существующему строю, - повышение и работа в областном суде. О втором намекнули вскользь, ненароком. Мол, ежели мальчика осудят, то в райсуде станет одним вакантным местом больше.

Отец два дня, то есть все выходные пил брагу. В понедельник, именно в день суда, собрав всё своё мужество, он пришёл на рабочее место, вяло выслушал обвинение, адвоката, свидетелей и … вколотил юнцу на полную катушку. Восемь лет лагерей строгого режима. Затем под восторженно жалостливыми взглядами коллег, он вышел из здания суда, на своём стареньком Москвиче подъехал к райкому партии, вошёл в кабинет к Первому и, доложив ситуацию, положил на стол партбилет.

Скандал был колоссальнейшим, но папик на бюро райкома разнёс в пух и прах скользкие доводы своих обвинителей, заметив, к слову, что членство в партии - вещь сугубо добровольная. И что партия сама разберётся, кому в ней быть, а кому нет. Образно говоря, папе дали много выходных, волчий билет и клеймо придурка.

Далее был тот самый парашют, вследствие которого отцу пришлось вспомнить навыки молодости и устроиться на завод имени Володи Курчавого, начальником инструментального хозяйства.
Вы спросите, а почему же его не впинали в говно полностью, всего, по уши. Здесь вмешался господин случай в лице директора оборонного завода, имеющего, как известно, чин генерала. А генералу от оборонки насрать на многие вещи. Так Борькин батя стал заводчанином.

Борька поворочался на своём ложе ещё пять минут, сматерился и встал. Чё тянуть? Сна всё одно ни в одном глазу. Умыться, перекусить, чем бог и родители послали, да идти по делам. Ещё ж Славку будить. Пока того спуна растрясёшь, уже и жизнь закончится.

Державка (продолжение сна)

Борис Иванович ёрзает во сне, пытается проснуться, но не может. А сон-воспоминание разматывает свой клубок всё дальше и глубже. За окном темнеет, в незапертую дверь стучит проводница, чуть приоткрывает дверь и проталкивает впереди себя крохотную тележку с напитками и бутербродами. Борис Иванович сквозь чуть приоткрытые веки смотрит на ужин. Здесь коньяк, мартини, водка, минералка. Из закусок маленькие бутерброды с копчёной форелью, красной икрой и камамбером. Шоколад и ещё что-то. Убедившись, что пассажир мирно почивает, дама на цыпочках удаляется.

За окном летит ночь, редкие вкрапления последних, исчезающих в вихрях всеобщего стяжательства деревушек. Мосты и реки, леса и отжившие своё пашни. За окном летит Россия. Всё та же древняя, но уже не та. Всё ещё большая, но не гигантская. Сильная остатками вооружений, но утратившая мудрость и независимость.

ДЕРЖАВА (утро продолжение)

Борька встаёт, в силу привычки делает короткую зарядку и бежит в совмещённый санузел сливать феромоны и умываться.
Мятный зубной порошок бесит, но перспектива встречи со стоматологом бесит и пугает ещё больше. Борька с остервенением драит свои кусательные приспособления, полощет рот и, утеревшись стареньким вафельным полотенцем, идёт на кухню.

Шесть квадратных метров хрущёвской кухни плотно забиты столом, холодильником, двухконфорочной электрической плиткой на разделочном столике, а так же шнурками. Поругавшимися и потому крайне недовольными.

Борька садится на свободное место, приготовившись к ожиданию и нотациям за вчерашний проступок. А похвалиться есть чем.
Вечером после уроков Борька, Славян и третий из кодлы, Анвар Рахматуллин, с погонялой Анвар-водонос, сидели на лавке у подъезда, размышляя, чем убить упавший в руки досуг.

Дворничиха, Минура Аптукаева, гроза уличной шантрапы, толстая и, как обычно, неопрятная, появилась из своего подъезда внезапно. Перед собой татарка толкала старенькую детскую коляску. Ни для кого не было секретом, что старуха, совмещая полезное с приятным, собирала по злачным местам пустую стеклотару.
Вот как раз в этот день Минура решила сдать накопившийся хлам с целью прироста своего капитала.

Неожиданно окно второго этажа распахнулось, и из него высунулась кудлатая башка Аптукаева старшего, мужа вышеназванной Минуры.
- Нюрка, курва жирная! – заорал пьяный Аптукаев, - если не возьмёшь мне бутылку, домой, сука, не приходи! Паррву!
Не ожидавшая подобных проводин, Минура резко остановилась. Весь двор знал, что время от времени она колотит своего благоверного. Развернувшись, баба быстро идёт в подъезд, оставив коляску с пушниной возле входа.

Первым просёк развлечение Анвар. Татарчонок быстро вытащил из кустов ту дохлую крысу. Зверюга уже пованивала, но для шоу годилась. Вскочил с лавки и опрометью бросился к бесхозной коляске. Миг, и ни в чём неповинная фауна нырнула под мешковину, прикрывавшую стеклотару.

Когда Минура потная, но довольная вышла из подъезда, наша троица с независимым видом смотрела в противоположную сторону.
Дворничиха зыркнула по сторонам, и схватившись за ручку коляски, толкнула своё транспортное средство вперёд.

Коляска поехала, а привязанная шпагатом к дверной ручке крыса, решила остаться. Вот её дохлая, с остекленевшими глазами и раззявленным зубастым ртом, харя высунулась из-под мешковины, вот она скользнула к краю, и тут Минура её заметила.
Визг и синхронный громовой пердок, ознаменовали победу технического гения над серостью. Брошенная коляска, рыскнула вправо-влево и набирая скорость, пустилась наутёк.

Орала бегущая за своим баблом Минура, радостно позвякивала раскрепощённая коляска, ржали пацаны.
Из-за поворота почты, спешащий по каким-то ментовским делам, показался участковый, дядя Гоша. Уполномоченный торопился и не смотрел по сторонам. Коляска в свою очередь тоже торопилась, и потому их встреча-таки состоялась.

Звон, грохот, погибельный мат и всё это при стечении народа. На глазах у всей улицы. Пацаны, не дожидаясь развязки драмы, взяли ноги в руки и скоренько рассосались по щелям. Но ещё долго слышен был им громкий мат дяди Гоши, жалобные провизги Минуры и злорадный хохот побитого, но не сломленного Аптукаева-старшего.

Всё это пронеслось в Борькиной башке в ожидании экзекуции, однако, её не последовало. То ли не заложили, а вернее всего, пока что не успели.
Мать поставила перед сыном чашку вермишели пережаренной с ливерной колбасой. Ливер поджарился, зарумянился и представлялся весьма соблазнительным.

- Быстро завтракай, - распорядилась мать, - бери деньги и бегом в магазин, пока молоко не раскупили. Вот тебе рублёвка, - на стол упала мятая жёлтая купюра, - как обычно три литра и булку ржаного за шестнадцать копеек. Ешь!

Перекусив на скорую руку, Борька взял деньги, эмалированный бидон и вязанную из шелковой нитки авоську. В прихожей сунув ноги в старые китайские кеды со скрещёнными руками, он толкнул дверь и вышел в майское субботнее утро.

На дворе по случаю выходного дня было тихо, покойно и свежо. Борька, не останавливаясь на ходу, кивнул своему однокласснику Вовке Творожцову, поддал ногой пустую консервную банку и торопливо направился в сторону «оплота поселковой цивилизации».

«Корову» с молоком уже притащили, и как ни старался Борька, однако, в очередь всё же опоздал. Человек тридцать самых ушлых уже топтались, выстроившись змейкой, а толстая тётя Маша, продавщица из молочного отдела, лениво настраивала свои тазики, кулёчек с разменом и прочие причиндалы.

Пристроившись в конец очереди, Борис изготовился ожидать. Что-что, а это он умел. Батя, заслуженный рыбак, приучил сына к тишине, терпению и выдержке.
Из-за угла послышался шум подъезжающей машины. Очередь заволновалась, а самые ушлые уже догадались. Привезли колбасу!
- Нин, займи и на меня, - кричала баба из «офицерского дома», своей подружке, - а я тут пока постою. Давай бидон-от, если чо, так я куплю и на тебя. Накося денег, возьми мне палку по два двадцать.

Борька пожалел, что не догадался спросить у матери больше денег. Где потом ещё колбасы возьмёшь? Разве что в копторге, но на папкину зарплату не разгуляешься, а мать догуливает отпуск и деньги, знамо дело, уже потрачены. Тваю же мать!

Державка (попутчица)

Проснулся Борис Иваныч от взгляда. Настойчивого, придирчивого и недоуменного.
Привычка волка одиночки подсказала дальнейшие действия. Не торопясь, из-под ресниц он просканировал пространство купе. Так и есть, посторонние.
Прямо напротив него сидела женщина. Немолодая, не старая, примерно его лет. Очевидно, изменившееся лицо, а может, трепет проснувшихся ресниц, подсказали попутчице что-то, и она резко отвела взгляд.

По напряжённому лицу, Борис понял, что дама, возможно, догадывается, что её изучают. Ничего, милая, - хмыкнул про себя Борис. Ты ж меня сонного не спрашивала, можно на меня переться или нет? Терпи, ёптать. Баба уже не казалась чужой, - попутчица. Так бывает в поездах и самолётах, когда несколько суток или даже часов совместного вынужденного пребывания в замкнутом пространстве сближают людей сильнее лет прожитых бок о бок. Особенно это заметно в самолётах, тех летающих гробах, где час идёт за год.

Борис разглядывал попутчицу, и чувство родства укреплялось в нём. Пришло ощущение, словно он видел эту бабёнку раньше, и вообще знает её минимум лет триста. Наконец, когда эти гляделки ему наскучили, Борис деланно заворочался, якобы просыпаясь, потянулся. Просканировал себя на предмет косяков. Таких, как расстёгнутая ширинка, вылезшая из брюк сорочка. Скроил героически-мужественную морду лица и открыл глаза.

Попутчица уже справилась с собой и теперь с отстранённым видом усиленно глазела в газету. Всё бы хорошо, хмыкнул про себя Борис, но в таком положении прессу можно читать только стоя на голове. Он собрал разбежавшийся во сне голос, мысленно прокашлялся и отчётливо сказал-спросил: - Ну, и долго ты, Ленка Рябинина, будешь тут дурочку ломать? Хотя бы газету переверни, а то держишь её кверху задницей.

Женщина дёрнулась всем телом, затем взяла себя в руки и отложив газету, пристально посмотрела на Бориса. В глазах напряжение, узнавание, сомнения.
- Простите, - голос красивый, с лёгкой хрипотцой, - я вас знаю? – она недоумевала и одновременно догадывалась, но узнать до сих пор не могла.

- Знаешь, как тебе, да не знать, - рассмеялся Борис, рывком садясь на своём лежбище, - ну, вспоминай, не старая же ещё баба, в самом соку, а смотри ты, склерозом страдаешь?
- Что-то очень знакомое! – женщина, теперь уже безбоязненно, рассматривала Бориса, - где же я могла вас видеть?
- И не только видеть, - улыбнулся Борис, а так же бить портфелем по башке, стучать завучу и даже давать списывать контрольную по алгебре. Рябина, проснись! Это я, Борька Соснер.

На лице женщины отразилось понимание, смущение, недоверие и ещё масса чувств. Более всего, недоверие.
- Не может быть! – полушёпотом выдохнула она, - не может быть, нет! Борька, Борис…
- Да почему же это не может? – Борис откровенно резвился, - ты вглядись лучше, Рябина. Или с того выпускного, когда я, признаю, хам, раскрыл твою тайну с чашечками в бюзгальтере, у тебя память отшибло? Надо сказать, титек там почти не было ххааа…

Попутчица громко расхохоталась. Напряжение ушло с лица, и она, наклонившись всем телом на столик, сказала: - Вот теперь вижу точно, - Борька! Кстати, чашечками давно не пользуюсь, всё своё, натюрлих!
- Ну, хохол на слово не верит, - ржанул Борис, - пока не помацает, не улыбнётся.

В двери постучали, и на положительный ответ вошла проводница. После был чай Липтон, бутерброды с бужениной и сыром, а Борис ради встречи, заказал бутылочку хорошего Чилийского вина, расплатившись стодолларовой банкнотой. Официантка помялась для приличия, но банкнота уже исчезла в кармане её форменного кителя.

- Борька ты Борька! Сколько же лет прошло, Господи! – Лена пригубила вина, прислушалась к ощущениям, улыбнулась, - а ничего себе вино, вкусное. Букет резковат, но о пристрастиях не спорят. Рассказывай, пропажа, где был, чем занимался, как у тебя с Отечеством? Дружишь, ссоришься, в забугряндию свалил? А то за последние пятнадцать лет за границу уехало столько Соснеров, что просто диву даёшься, как ещё держава не развалилась.

Борис допил вино, достал пачку Кента и под благосклонным кивком попутчицы, закурил. За окном летели пейзажи Урала. Верстовые столбики, поля и перелески. Колёса мерно отстукивали своё извечное «****ык-тык-тык, ****ык-тык-тык».
- Похвалиться мне особо нечем, Леночка, - Борис выпустил дым к потолку, - и в забугряндию я не свалил, хотя сама понимаешь, фамилия и всё остальное у меня выездное.

После школы окончил политех, успел поработать на заводе и даже дослужился до главного инженера. Однако, ублюдок с кляксой порушил все мои планы. Хотелось построить коммунизм с человеческой харей. Понимаю, что сейчас это выглядит смешно, но здесь воспитание, ты и сама из тех времен, Ленка. Хотелось! Не вышло.

После мотало меня по стране, как рваный гандон в весеннем водовороте. Тянул газопровод, толкался на рынке с турецкой кожей, был зиц-председателем фирмы, созданной с одной целью - кинуть банк. Слава Аллаху, вовремя свинтил, а мой преемник, говорят, сел надолго. И даже как-то охранял подземный гараж в элитном доме. Всё было. Сейчас вот своя фирмулька. Не скажу, что жирная, однако, на хлеб с сёмгой хватает. Двое детей, сын и дочь. Четверо внуков. Три уголовника и девонька – котёночек.

Борис почти всё сочинял, а вернее пел проработанную более светлыми головами легенду. По роду службы, ему действительно приходилось всплывать в самых разных отраслях человеческой деятельности. Однако ширма и то что за ней, вещи разные.
- Да хрен с ним, Соснером, Лена. Ты как? Чем занимаешься, как живёшь, с кем живёшь? Дети, внуки?

- А что я, Боря? – Лена вздохнула, - Живу себе, доживаю. Мужа своего, который мне двадцать лет подряд рога культивировал, выгнала к едрене матери. Живу одна, дети разлетелись. Есть внук, уже пять лет, есть внучка, всего полгодика. Работа-дом-работа. В выходные мичуринский сад-огород, кабачки с баклажанами, клубника с огурцами. Вечерами тоскливо, так и что ещё ждать? Большая часть, нам ведь с тобой по сорок пять лет, уже прожита. Теперь только вышивать крестиком, пялиться на идиота Махлахова, да подвывать на луну, ежели захочется чего нештатного.

Тут, кстати, недавно встретила Колю Радостева. Помнишь, придурок из двадцать второго дома? Всё с красками бегал да мольбертами. Мнил себя недопонятым Тицианом. Совсем уже старенький стал, узнал меня. Вот ведь времена наступили. Выставка у него персональная. Собственно, всё закономерно. Страна победившего быдлоса и узаконенного ворья, должна была вырастить себе новых героев. Если уж не Вуячичей, так хотя бы басковых. Если не Караваджо, так хотя бы глазунова.

Вообще, ты обратил внимание на тот факт, что кто бы ни пришёл к власти в этой стране, первым делом он берётся за культуру. И не беда, что в нём самом той культуры, как в смегмы в детском члене. Берётся! Что баррикады, захват власти, троны и прочее? Важно застолбить своё правление в культуре. Привнести в неё, бедняжку, новое, неповторимое.

Ты вспоминай и сравнивай. До семнадцатого года у нас были просто Тургенев и Гоголь, просто Репин и Суриков, просто Пятницкий и Третьяков. Грянула великая и, пипец какая, октябрьская. Грянула и принесла с собой искусство для масс. Прекрасное, тёплое и необычайно доброе, но ужасно совхозное, что греха таить. Были там и Вера Марецкая с Михаилом Жаровым, и бессмертный Крючков с Утёсовым. Но, увы и ах. Тёплый, родной, удивительно сердечный колхоз.

Ну, за сегодня долго говорить не хочу. Видимо, всё по плану. Обыдливание на конвейер. колбасков и дурцкая - народные артисты. Зверьков, эта жеманная кокотка с силиконовой рожей, не сходит с экранов. А у Коли Радостева собственная выставка. Куды идём, Борька?!
А Коля счастливый, признал-таки плебс его генитальные творения. А помнишь, как он Ильяса чуть до смерти не довёл?

ДЕРЖАВА (Недобитый Каварадосси)

Никола Радостев отродясь не слыхал про Джи Пуччини и евонную Тоску. И если честно, он вообще толком ни хрена не слыхал, потому как лет двадцать назад, на армейских учениях имел неосторожность закурить в помещении, хранящем в себе взрывпакеты, используемые для имитации вселенского ****еца.
- Врезало, пацаны, так, - рассказывал Никола, - что у меня все перепонные барабанки порвало к херам, … ась?

Радостев - хороший мужик, дельный тракторист, компанейский, в плане выпить за аванец. Однако, есть у него две любви на всю жизнь. Когда-то давно, побывав в райцентре на выставке художников, Никола вдруг понял - он должен писать картины!
Для этой цели он переоборудовал тёплые сенки, сколотил себе мольберт, который называл пюльпитром, раздобыл кисти, краски - и дело пошло.

И всё бы хорошо, но Никола категорически не признаёт натюрморт, пейзаж или, скажем, маринизм, решив раз и навсегда: Только портрет!
Первым реципиентом, попавшим на его холст, стал председатель местного самоуправления,  Галимов.
Ильяс Даутович руководил хозяйством и даже не подозревал о той крамоле, что творится в избе нашего героя. Но, когда он увидел свой портрет, да когда ему объяснили, что на портрете именно он …

Что там «Анджела» или «Моракот» - злобные филиппинские ураганы?! Так себе, понос, по сравнению с тем, что было в деревне. А всё дело в том, что Бендер с его сеятелем, разбрасывающим облигации трёхпроцентного займа, на фоне Николы показался бы Ренуаром на фоне деревенского подпаска. О грустном всё.

Вторая страсть нашего Николы - это пение и уж для этого у него есть всё. Лужёная глотка (куды там Шаляпиным!), страсть, экспрессия, кураж. Ах, да, забыл, нет слуха. Ни музыкального, ни обычного. Но этот недостаток Никола компенсирует громкостью исполнения и душевным накалом.

Репертуар нашего певца богат и насыщен. Это песни советских композиторов, русский народный фольклор, а так же из импортного. Например, незабвенный Биттлз или те же негры из Бони,М. Концерты происходят, как правило, в пятницу, на фоне баньки и бутылочки водки. Распаренный и разомлевший Коля, в одних исподниках садится на лавочку у себя в ограде, и действо начинается. Замолкают птицы, прячутся в своих фанерных избушках злющие дворовые псы, а Никола поёт!

…Естэрдэй! Ой май трабл симс офф фарравээээй…
Варвара жарит кур, Варвара жарит кур… жарит, жарит ку-ур…

Молчит природа, понимая, что вот сейчас, лучше всего смолчать. Замирает окраина, речка под горой старается журчать чуть тише.

… Из дериня боди гон ту лисенту мой стори … Ой, гёёёррл блять геееррл…

И в такие минуты даже самому закоренелому пацифисту хочется сделать что-нибудь большое и светлое. Например, взять в руки ружьё и прострелить тому маккартни голову в трёх местах, а ещё лучше член.
А Коля поёт. Далеко над полями, лентой реки и затихшим перелеском летит его песня. А поскольку авторский текст ускользнул от исполнителя, то и песня из его лужёной глотки выходит несколько усечённая, римейкированная.

…Свежей улыбкою
Властно клянутся,
Плачем смеются,
Нас изменяя.
Вечно смеются,
Нас увлекая
Им изменяют
Даже, шутя…

А в общем, Никола далеко не самый худший представитель гомо сапиенс. Трудолюбив, приветлив, почти полностью лишён чувства зависти. Ну, есть у мужика тараканы, так у кого их нет? Все мы не без греха.
А последнее время и вовсе пропал наш герой из виду. Отработает положенное время, и словно и не было. Вначале люди не обращали внимания, но потом кто-то из досужих удивился. Что происходит?

В субботу, с самого утра, Никола собрался в город за покупками. Задуманное не давало жить, спать, нормально работать.
Прихватив денег и хозяйственную сумку, Никола подкачал колёса у старого мопеда и, припёрдывая сизым дымком, отъехал в центр. Благо, что ехать до него пару вёрст, не больше.

Не стану кривить душой, но терпение и труд иногда приносят невиданные плоды. Картины нашего Коли были всё той же мазнёй, но в одном он преуспел, у него начали получаться лица, и очень даже похожие. Но портретизм - дело неблагодарное, и Коля переквалифицировался. Именно сейчас он ехал в город за красками. Набросок того полотна, что задумал Радостев, был ни чем иным, как копией незабвенного Микеланджело, упокой Господь его чокнутую душу.

Пока Никола катался на мопеде, Галимову срочно понадобился наш тракторист. Ильяс на своём Уазике подъехал к дому Радостева, брякнул в дверь, и она отворилась. Ну, в окраинном посёлке этим никого не удивишь. Отродясь не воровали друг у дружки, потому и запираться нет смысла. Председатель прошёл коридор и попал в те самые тёплые сенки, где у Коли была оборудована мастерская. Увиденное сразило Галимова наповал! В середине мастерской на мольберте красовалась картина страшного суда.

Облака, тушки грешников и прочее, были выписаны так себе, небрежно. Но Галимов уставился в центр картины, где здоровенный лысый дядька, совершенно голый, держал в руке выпотрошенную душу, вернее одну шкурку. И у той души, с напуганными глазами и раззявленным хлебальником, была его, председательская морда! Видимо, для вящей убедительности, изо рта лысого был вырисован пузырёк сноски, в котором чёрной сажей было написано: Татарин? - и знак вопроса…

Изрубленный топором мольберт, раздавленные тяжёлым сапогом тюбики с красками, изорванные полотна - вот то, что застал Никола, вернувшись из города. На лавочке возле избы сидел участковый, Гоша Христопродавкин. Через минуту Коля уже ехал на своём мопеде на другой конец городка. К брату, отсидеться пока не пройдёт гроза.
А в скором времени он и вовсе уехал из посёлка. Так спокойнее, да и обещание Галимова убить мазилу - совсем не шутка. Выходит, человек пострадал за искусство?
 
Державка (Борис)

Воспоминания, у которых был общий знаменатель, рассеяли, наконец, те капли изначальной отчуждённости. Теперь в купе ехали два старинных друга детства, которым было что вспомнить, о чём всплакнуть, чему рассмеяться.
- Ленка, а ты помнишь дядю Гошу? Вот мужик был, а? Сколько он нас босяков от тюрьмы уберёг? Как носился с нами, как поджопники щедро раздавал? Такой человечище и такая нелепая смерть.

- Вот-вот! – Ленка нахмурилась, - а такие как Радостев живут, пердят на благо общества. Несуразно всё как-то, Борька. Я вот, кстати, до сих пор не могу привыкнуть к тому, что в дне сегодняшнем есть всё для тела, но не осталось места для души.
Ты вспомни, как мы жили? Впроголодь, кто, где скомуниздит, тот то и жрёт-носит. Ведь нищенски жили, Борис, а радостно, вольно. Что это? Душа важнее тела? А нельзя так, чтобы и тело сытое и душа довольная?

- Хороший вопрос, Ленок, - Борис плеснул в стаканы ещё по чуть вина, - выходит, что душа важнее? Коли всё есть, а она родимая не на месте. Всё помню, ничего не забыл. Как часами стояли в очередях за колбасой, как одевались в кредит, как донашивали за старшими братьями и сестрами. Но почему же тогда было так покойно и благостно, что ли? Ну, ведь не только же из-за того большевицкого воспитания? Нет! А может, из-за веры, что булка хлеба и через год и через сто будет стоить двадцать копеек?

- Не знаю я, Борька, сама измучилась этим вопросом, а ответов нет. Может быть, из-за того, что и начальник и его подчинённый одевались с одной фабрики, ели то, что предложит общепит и ездили в одном и том же Львовском пердячем автобусе? Казалось бы, сегодня есть всё. Работай, добывай бабло, ступай в магазин и бери, на что здоровья хватило? Что в нас не так, Борька?! Тот же дядя Гоша. Подвижник, мент, которого мусорянское сообщество в дне сегодняшнем схавало бы на раз. Не забуду его, наверное, никогда. 

ДЕРЖАВА (Гоша-полумент)

Гоша, Игорь Сергеевич, приехал в деревню давно, лет пятнадцать назад. Уже с наградами, уже с контрактурой правой кисти и дыркой от душманского клинка в районе печени.
Помотало мужика по свету посредством судьбы-ведьмы: от песков, в которых правят каракурт и щитомордник, до горького сияния снегов, с его спиртом, урками, ненавистным золотом и игрой в карты на «простотак».

Гоша - человек представительный. В смысле, есть, что представить обозрению. Густая, почти синяя цыганская шевелюра с блёстками внеплановой седины, крупно, словно колуном, вырезанные черты лица (морды), вес за полтора центнера, последствия удара в печень вышеупомянутым кинжалом, и необычайно умная башка. Компьютер? Ну, да, только странный.

Периодически, раз в полгода, в том компьютере происходит глюк, срабатывает некая подселенная извне троянская программа, закладки не открываются, скорость падает, переполненные кэши матерятся, и тогда Гоша пьёт. То есть, жрёт горькую. Жрёт так, словно завтра конец света, и кроме смолы уже ничего не поднесут.

Когда Гоша начинает пить, деревня временно вымирает. Клава, его жена, забирает маленького Андрюшку и уходит на пару дней к сестре. Соседи сидят дома, как контуженные мышки, выходят в самом крайнем случае, а в отхожее место бегают по очереди и затемно. Немецкая овчарка Хонда, скотина умная и предусмотрительная, обрывает тонкую цепочку и уходит тоже. Ну, его к бесу. Бережёного бог бережёт.

Гоша пьёт, и его посещают странные видения. Юность, золотая Колыма, антифриз через ломик, комсомольско-молодёжный барак с такими же искателями счастья, бура, сека и драки до кровавых пузырей.
В минуты просветления, Гоша пишет стихи. Вернее, не пишет, но записывает. В кудлатой башке просыпается кто-то неуютный, вредный и докучливый. Приходит тема, а вместе с ней рифмы. Гоша судорожно записывает, перечёркивает, рвёт и снова записывает. Озарение, мать его в промежуток!

Участковый инспектор, а это много? В городе, где людей больше чем тараканов, это обыденность, прилагательное, штрих. Но, в деревне, где каждый человек на виду, участковый, это власть, сила!
Наш Гоша - мент, но только по должности, в душе же он, как я и говорил, поэт. Если честно, то таких участковых поискать.

- Мальцев! Иди сюда, свинтус! – Гошин тон не предвещает халвы с вареньем, - Рассказывай, кто вчера в клубе учинил драку?! Не ты? А если я тебя в город отправлю? Я не отправлю? Я добрый?! Это меня оклеветали. Собирайся, поедем в тюрьму! В общем, так! Прощаю последний раз, и только из-за матери. Думаешь легко ей без отца с вами пятерыми справляться? Чего прости? Завтра утром поедешь в город. Дом спорта знаешь? Найдёшь Виктора Ивановича Мелехина, скажешь от меня. Выбирай! Или ты у него в боксёрской секции получаешь разряд и по морде, сроку тебе год, или я тебя когда-нибудь посажу. Добро! Вижу в тебе зачатки интеллекта. Свободен … пока.

- Матросова! Стоять, когда тебя не спрашивают! Ты опять, ведьма, принялась за старое? Водочку из-под полы банчишь? Ай, ты ж, солнышко наше, незамутнённое. Для людства, стало быть, радеешь? Похвально! Вот тебе моё слово. Последнее, учти! Если я ещё хотя бы раз узнаю, что ты по ночам торгуешь пойлом, упеку надолго. Поедешь в Ныроб, рукавицы шить. А что? Дело хорошее, польза для обчества и всё такое. Поняла? Сдрисни!

Вечером, когда жизнь в деревне затихает, Гоша идёт домой. Клава с Андрюшкой гостят у мамы, в доме тишина, сумерки. Участковый подходит к холодильнику, открывает дверцу и долго смотрит на посудины. Водка подмигивает, притворяется доброй подругой, способной снять усталость, боль в натёртой ступне, открыть иные состояния мира. Сука!
Гоша наливает полный стакан … кефира и с ненавистью глядя в потолок, судорожно дёргая кадыком, выпивает белый яд. Выдох!

Потом он переодевает пропотевшие за день скитаний носки, берёт свежую пачку Винстона и идёт к реке. Прямо за его домом, а он крайний, начинается склон, и там внизу, мягко шелестя по разноцветным камушкам, струится речка Луша. Добрая и ласковая, как мама, как память.

Гоша присаживается на бугорок, закуривает. Пошла клубника, опять начались набеги городских засранцев. И ведь с котомками идут, как на работу. Ну, ни чо, я вас поймаю, мало не покажется.
Гоша курит и любуется видом, а посмотреть есть на что. Поля, лента дороги, река в обрамлении ивняка. Простор такой, что захватывает дух. И скоро осень, золото, дожди, перерождение. Строки рождаются сами, летят в небо, живут!

…Время напоит тоской беспредельной,
Память истлеет и станет скелетом.
Я и не ведал, что осень смертельна
Чувству, рождённому в отзвуках лета...

Гоша уже давно заметил тех троих. Осторожные, знать-то пуганые. Ну-ну! Он ложится так, чтобы не сразу заметили, а бичуганы подкрадываются к крайнему огороду, отодвигают прясло, ишь, приготовили заранее, и ныряют в тень. Пора!
Гоша хлопает себя по правому бедру … бля! Оставил в сейфе! Ну, да авось без оружия возьму гавнюков.

Участковый крадётся по угору, ныряет в раскрытый зев огорода, вот вы где, голуби! Викторию собираете? Ах, вы ж, умнички мои!
- Внимание! Всем стоять и не двигаться! Милиция! Харями в грядки, руки на затылок!

Обычно воровские ремёсла редко пересекаются. Вор ворует, убийца, соответственно, убивает, майданник рыщет по станционным залам ожидания и вагонам. У каждого своя специализация. Редко, но перекрашиваются, по нужде, в случае крайней необходимости.

Окрик участкового заставил ворьё вздрогнуть, дёрнуться, напугал, ошеломил! А далее произошло непредвиденное. То, чего в принципе быть не могло.
Крайний к Гоше «клубничник», резко развернулся, и Гоша успел увидеть блеск металла. Это было последнее, что он вообще увидел… Ах, да не последнее.
Уже когда грянул выстрел обреза, и картечь разворотила живот участкового инспектора, уже когда он упал навзничь, от жгучей боли вцепившись когтями в тёплую землю, он увидел небо, облака … облака …

Его хоронили всей деревней, на самом угоре. Там, где открывается вид на бескрайность. Дома стояли пустые, с мёртвыми окнами. Пришли все, от мала до велика. Кто сам, а иных, как бабку Сусвятиху, привезли на инвалидной коляске. Плакали бабы, сурово комкали кулаки мужики, бубнил поп.
И облака. Они всё так же плыли в свою осень, над тёплыми полями, над доброй Лушей, над этой замечательной землёй. К себе, в осень.

…В этом мире, взгляд, куда ни брось,
Всё как будто смыслом дышит высшим.
Ты же здесь, дружище, просто гость.
И, похоже, ненадолго пришлый...(с)

Державка (воспоминание о будущем)

- Эх, Борис, а что это мы с тобой как две старые девственницы раскудахтались? А помнишь, а вот ведь было! Тут в дне сегодняшнем дел невпроворот, а мы в трупах ковыряемся. Хотя ты знаешь, что-то в них есть. В воспоминаниях.
А я вот машину поменяла, да денег, как обычно не хватило, ну, и залезла в кредит. Десятку в месяц, как корова языком слизнула. Да дьявол с ним, прорвёмся. Я тебя, наверное, уже затрещала, ты-то как?

Борис встал, потянулся и, упершись кулаками в стол, пристально взглянул на одноклассницу: - Да что я? Живу себе, катаюсь вот по просторам Ойкумены туды-сюды. Работа не пыльная, деньги, слава богу, платят вовремя и в полном объеме. Грех жаловаться. Жену вот в прошлом году похоронил. Правда, виртуально.
Пока загорал в очередной командировке, она, вишь ты, решила мне панты сделать. И сделала.

Так что расстались, у неё теперь своя жизнь, а у меня своя. Дети уже взрослые, даже пара внуков имеется. Жалеть не о чем. Видимо, это в ней лежало изначально. А теперь вылезло. Испытание разлукой. Увы, она его не прошла.
- Зато пантокрин всегда при тебе, - рассмеялась Лена.

- Ты знаешь, уж коли пошла такая пьянка, хочу помянуть нашу классную даму. Помнишь её? Тоня.
- Как не помнить? – Борис задумался, - Это ж она меня в десятом классе от порнухи отмазывала. Ну, те фотки местного производства. Бескудников мне их дал посмотреть. Он же на перемене в очко их и проиграл.
- Он же тебя и вложил, - Лена усмехнулась, - весь класс знал, один ты, поэт, искал внешнего врага.
- Тоня тогда за меня на педсовете впряглась. Если бы не она, заслали бы в ПТУ для особо одарённых. Тоня…

ДЕРЖАВА (кошка)

Лето! Золотое, волшебное, тёплое, звенящее и настолько сладкое, что хочется целовать его, пить, тискать в руках. Лето!
Старый деревенский погост с покосившимися крестами, полустёртыми временем и непогодой холмиками теперь уже безымянных могил. Всё звенит от птичьего гама, всё ликует и возрождается тысячекратно. Может быть, это и есть точка обнуления, начало начал, и конец всех концов? Жизнь и смерть, молчание и беспринципный сорочий хохот. Всё рядом, в одной единой точке. И может быть, именно здесь находится тот самый праатом? Из которого когда-нибудь явится новый мир. Лучший? Дай бог…

По тропинке, среди разнотравья и зелени кустов, идут двое. Тому, что крупнее, наверное, за пятьдесят или около того. Второй, мальчишка. Пять-семь лет, не более.
- Дед! А ты умеешь пускать дым носом? Хы, а папа умеет. Ты его попроси, он тебя потом научит. Дед, а ты скоро умрёшь? Нет? Жалко, а то мне очень нужна твоя гитара. Придётся ждать…

Двое подходят к могилке, присаживаются на лавку. Мальчишка везде суёт нос, всё ему интересно, всё внове. Познаёт!
Дед же, напротив, задумчив, скован, хмур. Внутренний диалог его и человека на портрете, ни чем не примечателен. Штатный диалог:
- Привет, батя, прости, что давно не был. Не люблю это место. Помню, а это, наверное, главное?
- Привет, сынок, спасибо, что зашёл. А мы с Андрюхой и Димкой к тебе в сон приходили. Помнишь? Ты Димку не слушай, молодой ещё. Живи, как знаешь, не торопись, сделай всё намеченное. Мимо нас не проскочишь.

Шумят кроны тополей, орёт несносная сорока. Ну, чего ты разоралась? Молодец! Засвидетельствовала, облаяла и брысь отсюда!
- Дед! А я знаю, чья это могилка, - голос внука ломает думы, - здесь училка похоронена или воспитка, точно не помню. Мне Лёха говорил.

Старший переводит взгляд на соседний холмик. Да, так и есть, именно здесь она и лежит. Ты ж смотри! При жизни с батей не очень ладили, а после неё встретились, да, главное, рядышком. Здравствуй, Тоня.
- Нет, Максим, не училка и не воспитка, а учитель, педагог! Хороший человек здесь лежит, это важно. Запомни.

Из кустов малинника, густо затянувшего забытый людьми кусочек погоста, появляется кошка. Чёрная, важная, с белым галстухом на шейке. Откуда она здесь? Чья?
А ведь Тонечка и при жизни любила сих тварей. Смотри ж ты, словно проведать пришла. Или охраняет? Чёрт знает, что в башку лезет. Да! Кладбище, это не библиотека и не Масленица.

Седьмой класс, урок истории. - Ощепков, к доске. - Мишка встаёт суровый и почти расстрелянный. Не готов, оно и понятно. Вчера до ночи копали подземный ход, до сих пор жилы стонут.
- Расскажи нам, товарищ Ощепков, когда и с какой целью был создан Орден Иезуитов? Только не надо сверлить меня вот таким коровьим взглядом. На мне шпаргалок нет.

Мишка хмурится ещё больше, открывает рот и мямлит: - Ну, как бы Лойола, его звали Игнат, и Павел, забыл номер, типа сидели вечером в кафешке и со скуки прикололись. Создали тот орден езуитов. Ну, и давай тама всех мучить и убивать. Смутное время было, Антонина Ефимовна. Тяжело жилось рабочему классу, и если бы не Ленин …
В этом месте класс начинает рыдать, Тонечка падает на стул, слава богу, что не мимо. Её плечи трясутся, лицо краснеет, на глаза наворачиваются слёзы.

- Ощепков! – сдержав порыв хохота, говорит учительница, - ты моей смерти хочешь?
- Чё это я хочу-то? – Мишка хмурится ещё больше, - Да живите себе ещё хоть пять лет…
Хохочет класс, рыдает Тонечка, Мишка стоит красный и злой.


- Дед! А кошка не уходит. Может, это охранская кошка. Ой! Я знаю. Это переодетая ведьма! Дед, я на всякий случай боюсь, а ты? Ха! Она моется, дед… ты спишь что ли?


- Попов, не спи, обкакаешься. Проснулся, солнышко красное? Ну, пойди умойся, пописяй и приходи к нам. Мы тут учимся, ага. Это школа, класс, народное образование…
Мы тут, знаете ли, проходили войну 1812 года. Слыхали? Ой, как здорово! Но не участвовали? Да, это вам не повезло, господин Попов. Ну-с, расскажите нам за Михаила Богдановича. Как?! Вы его не знали? Жуть! Барклай-де-Толли, военный министр России, герой войны, обойдён и поруган. Садитесь, Попов, один балл, это для вас много. Ставлю ноль. Спокойной ночи…

- Ну, всё, Макс, пойдём домой, а то бабка нас потеряет, заругается. А кошка, наверное, охраняет могилку. Эта учительница при жизни очень любила животных и в особенности кошек, вот они и взяли её под свою защиту. Кошка - тварь древняя. Ещё в Египте, пять тысяч лет назад, они охраняли гробницы фараонов. От злых духов, всяческой нечисти, дурного глаза. И уж раз на этой могилке кошка, то будь спок, лежать в ней покойно и безопасно.

Много гадостей сказано за эту тварь божью. И с ведьмой-то она дружит, и себе на уме, а уж если дорогу перебежала, да за пазуху норовит влезть, так и вовсе к жуткой беде. Однако, если кошка в доме, значит, он безопасен, и в новый дом сначала запускают этих мурлык, и только потом следом входит человек. Во как!

Уже на выходе, мужчина обернулся. Кошка всё так же лежала на могилке, выгнув спинку, она словно бы привстала и огненно-жёлтым глазом провожала деда с внуком.
Мужчине даже показалось, что она улыбается …
До свидания, Антонина Ефимовна, Тонечка. Я ещё приду, даю слово.

…Какие б в жизни ни были открытия,
Какой судьба б не выдала урок,
Ты в самых важных жизненных событиях:
В рождении и в смерти одинок…(с)

Державка (сон)

Друзья проболтали до позднего вечера, сходили в вагон-ресторан, что-то ели, кривились дежурным улыбкам халдея, отрабатывающего чаевые, смотрели телевизор, с экрана которого кривлялся ученик Аркаши Райкина, полвека валяющий дурака на службе у кремля. В купе вернулись уже вместе с ночью, которая заткала вагонное окно своим извечным кладбищенским муаром.

Много красок у дня. В нём и зелень травы, голубизна летящего неба, синь реки, сливающей себя в минус бесконечность. Радуга, в которой любознательный охотник с фазаном. Даже в зимнем дне есть краски. Кроме ослепительного белого, как первый день творения, снега есть то же небо, подмерзшее, сизое, но всё же цветное. Есть яркие одёжи детворы, кричаще-красные трамваи, чёрно-зелёные ели. Но, у ночи только один цвет. Чёрный.

По очереди стеснительно-вежливо укладывались спать. Чай, не школьники с орущим либидо, чтобы вот так на раз взять и кинуться друг на друга, воспользовавшись обоюдным беспомощным состоянием, которое даёт только дорога. Момент зависания. Когда ты не дома и не на чужбине, когда под тобой трясущийся в своём столетнем тыгыдыме пол вагона, и нет обязательств перед семьёй, социумом, отчизнами и прочей хренью, донимающей нас в повседневной укляченности.

Борис ложился последним, уже в темноте. Кое-как приспособив своё не мелкое тело на рундук свердловской железной дороги, он упокоенно вздохнул и, пожелав попутчице спокойной ночи, моментально, как и всегда, в плену многолетней привычки, провалился в зыбкий, раскачиваемый квадратурой сон.

ДЕРЖАВА (демонстрация)

- Привет, Володя! Как почивалось? Ты извини, родной, что я тебя вместе с патронами и презервативом. Так получилось. Должно же у человека быть своё место в жизни и после смерти? Ну, вот. Лежи с презервативами, а после определимся, куда тебя пристроить, -Борька гладил рубаху, собирался и разговаривал с эмалевым Владимиром Ильичом, взиравшем на потомка с комсомольского значка, - Пойми, чудак человек, я ведь иногда и в обществе бываю, а там могут за тебя и мордасам навалить. При жизни, в молодости ты был гоним, да и сейчас тебя не все жалуют. Терпи!

Борька погладил зловредную рубаху, сделал попытку сжечь ворот, но вовремя спохватился. Это ж почти последняя. Душа ликовала и выкрикивала какие-то лозунги. Сегодня первое мая, международный день, международных трудящихся. Правда международным он объявлен только в странах Варшавского договора, и чо? Остальные вообще не считаются. У нас есть водородные бомбы, и значит, мы правее!

Под окном раздался залихватский свист, и Борька быстро заправив рубаху в брюки, бросился на выход. Славка пришёл!
- А ну стоять, гулёна! – мать перехватила его уже в дверях, - Во сколько вернёшься? Смотри, чтобы не позднее десяти, и другу своему передай, что если он будет в такую рань свистеть на весь двор, то я ему свистульку-то быстро ампутирую. Утюг выключи! Герострат!

Утро ясное и прохладное, как ум и настроение советского человека. На небо вылезло заспанное солнышко. Ишь, зевает. Минура уже вовсю шкрябает своим транспортным средством. Знать-то с шабаша вернулась, анаконда!
За углом, в тени тополя, мается друг Славка. В его руке, сделанной лодочкой, чтобы не спалиться от взрослых, зажат наваристый чинарик.

- Привет пролетариату, - здоровается Борис, - я балдею на вас, корнет, вы-таки успели ограбить остановочный павильон?
- Сам дурак! – лениво огрызается Славка, - У меня цивильные, у бати вчера зарплату давали, вот я и скомуниздил у него полпачки примы.
- Угу. С моим, небось, бухали, - Борька хмурится, - приволокся уже к ночи, никакусенький.

Так, болтая ни о чём, друзья доходят до остановки. Время раннее, но народец шевелится вовсю. Демонстрация - дело святое. Пройтись дружной толпой по улицам города, ощущая себя частью великого механизма, выпить водки в кругу близких, подраться.
Стадный инстинкт, стремление хоть пару раз в году быть ближе к своему эгрегору. Почуять его плечо, поддержку.

- Барбос, а пошли пешком? Чё тут идти-то, какие-то десяток остановок? Хоть деньги сэкономим. Сегодня кондуктора будут свирепствовать, хрен отвертишься.
- Пойдём, - решает Борис. И друзья направляются в проулок, чтобы срезать добрый километр.

До Рабочего посёлка, места сбора трудяг Ленинского завода, парни добираются без приключений. Разве что Славке, этому выжиге и гаду, как всегда везёт.
Проходя мимо Двенадцатого магазина, друг резко останавливается и коршуном бросается на землю.
- Есть! – его ликующий вопль летит в утреннем воздухе, - ну, попёрло!
- Чё там у тебя? – с раздражением, уже понимаю что случилось, спрашивает Борька.
- Хы! Полтинничек нашёл! – Радуется Славка, - Гульнём сегодня, а, Борька?
- Гульнём, ага, - настроение у Бориса чуть падает. Опять этому остолопу повезло.

На монете значится цифра 1964 год. Пятьдесят копеек. Три дня в столовке обедать можно. Ну, в натяг, конечно. Или купить шесть молочных коржиков, или пять пачек сигарет «Кама», или литр Жигулёвского пива.
- Слышь, Плюшкин! – Борис разводит друга, - А давай эти деньги, всё одно даром достались, почти ворованные, проедим на мороженое?
Славка от злости раздувается до угрожающих размеров, шипит, плюёт другу под ноги, но молчит.

- Я так и знал, что поведёшься, - издевается Борька, - конечно, другу мороженку купить, это ж каким надо быть хорошим человеком. Где нынче такого возьмёшь? Нет, Славка, не покупай ты мне ничего. Ещё испортишь о себе мнение.
- Да ты, сучара, долго меня дразнить будешь? – Славка сжимает кулаки, а Борька отпрыгивает в сторону и хохочет на всю улицу: - Я ж и говорю, не надо. Ну, зачем ты себя мучаешь? Так и до инфаркции недалеко!

В дружеской и тёплой обстановке, товарищи идут вдоль старого пруда. На песчаном пляже, по случаю праздника, уже заседают местные бичуганы. Пара бутылок дешёвой бормотухи, сырок и полбулки хлеба. Морды по-советски испитые, но гордые своей причастностью к нутряным процессам великой державы.

У Сада Свердлова друзья подвергаются нападению девчонок-одноклассниц. Маринки и Иринки. Эти две неразлейводы и на демонстрацию идут вместе. Чинно, за ручки.
А у Маринки титьки растут, - с жадным интересом отмечает про себя Борис, - надо будет её зажать на физре. Прощупать, что там наросло.
 
А Рабочий посёлок, уже забит тысячами заводчан. У каждого цеха своё место, свой проулок. Суетятся парторги и предцехкомы, раздают флажки, поролоновые цветы, пачки листовок-песенников, значки и шары, надутые тут же на стадионе «Молоте» гелием.
И ведь собираются так уже не один десяток лет. Вначале деды, потом их сыны, а за ними сыны сынов. С жёнами и детками, гордо восседающими на отцовских плечах.

Молотобоец из сорок девятого кузнечного, вальцовщик из двадцать пятого цеха, гигантский, куда там Илье Муромцу, словно только сошедший с прокатного стана. Токарь и фрезеровщик, слесарь и составитель вагонов. Зачем собираются? Как это зачем?!
Мы вместе, - кричат их довольные рожи. Мы - сила, мы солидарны! Кто ещё вот так всей страной, всем миром, может пройтись под песню через всю Державу?! И нет такой силы, которая смогла бы остановить это шествие стального, споенного и спаянного легиона!

Есть, конечно, нюансы. Так без них никак. К примеру, несение знамени или транспаранта с самооговором - «Мы придём к победе коммунистического труда», - стоит отгул или литра спирта. За спирт соглашаются охотнее. Валюта, ёптать!
Но, основная масса, не стадо, суки! Идёт добровольно, споенно-спаянно. Потому что это праздник рабочего человека. Не раба и не планктона. Рабочего!

Славка с Борькой пристраиваются к колонне механосборочного цеха, тут все свои. Прошлым летом мальчишки отработали в цеху аж по двадцать пять трудодней. Долг Родине, так сказать.
Народ в цехе большей степенью молодой, хулиганистый, азартный. Ребят тут же берут на буксир, поруки, попечение и тд. Оба два, здоровенные лоси вымахали. Спортсмены, а то! И вот уже Валера Мелентьев наливает мальчишкам по полстакана брагульки.

Бражка сладкая, немного не догуляла, но по сопатке и в голову торкает, дай бог! Через пять минут становится весело. Хочется петь, любить девок и Родину. Совершить нечто огромное, доселе невиданное. Взорвать БАМ и закопать Волго-Дон. Опустить поднятую целину, и отбуцкать Фокинских, вместе с их заводилой Нефёдом.

Со всех сторон звучат песни, и какие! «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река». «Вперёд заре на встречу, товарищи в борьбе, штыками и картечью проложим путь себе»,
Со всех сторон сотни и тысячи лиц. Улыбающихся, хохочущих, ликующих. Радость, счастье существования, ощущение силы, единства.

Всё верно! Не толпа и не стадо кодированных и зомбированных туебней. Идёт эгрегор Добра, Мира, Справедливости и Надежды!
«Не бывать войне, пожару, не пылать земному шару, наше слово тверже, чем гранит. Вперёд, смелей, за мир!!!»

ДЕРЖАВА (Драка с Фокинскими)

- Ты меня точняк уважаешь, крыса? – Борьку жутко штормило, ноги отказывались идти и всё время пытались завалиться спать.
- Ктто крыса, я?! – недоумению Славки не было предела, - Ты дружишь с крысой? Значит, ты форшмак ссаный.
- Я форшмак? – удивился Борька, - Как тебе только бесстыдно так дро пруга, про друга говорить. А может, ты вообще не за Ленина?

Так, мило пикируясь, друзья, пьяные в уматину, задворками пробирались домой. Демонстрация удалась, и более того, брага удалась тоже. Кто больше, неизвестно доподлинно, однако, брага побеждала по-любому.
Проходя мимо пруда, Борька сообразил, что дома будет скандал, и предложил другу искупаться, чтобы выгнать хоть сколько-то хмеля из гудящей башки.

Купались они недолго, всё же не лето, вода холодная. Несколько раз нырнули, лениво сплавали до середины и обратно тоже, ясен пень.
Славка в воде сдёрнул с себя семейные труселя и, дурачась, нырял выставляя свои белые булки вечернему небу. Нырял и орал: Последний раз, жопу напоказ!

После они, стуча зубами, сидели на поребрике, окаймлявшем срез пруда и тротуар. Курили подаренные начальником цеха «Столичные» и плевались в воду на спор, кто дальше.
Шум шагов услышали одновременно. Пары браги под воздействием холодной воды давно улетучились, и мозг вернулся к своим обычным обязанностям. Синхронно обернулись и, не сказать, что струсили, но поняли. Драки не миновать.

Шкрябая литыми сапогами с загнутым голенищем по асфальту, к ним приближались человек пятнадцать Фокинских. Первым, как и должно атаману, шёл Нефёд. Здоровенный битюг-второгодник, которому на днях исполнялось аж восемнадцать лет.
Славка сунул руку в карман, и в свете насторожённой луны тускло блеснула длинная металлическая расчёска с заточенным под шило клювом.

Борька уже скинул из рукава длинную цепь с гирькой на конце. Ох, прольётся кровушка. Как пить дать прольётся!
Фокинские молчком окружили двоих друзей и с плотоядным интересом разглядывали перспективных покойников.
Тишину нарушил Нефёд: - Здравствуйте, братья мои и сёстры! Куда путь держите, кому молитесь, с чем в наши палестины пожаловали?

Нефёд, сын библиотекарши из одноименного заведения имени Аркадия Петровича Голикова, был начитан, умён и любил подраться. В разговоре употреблял ненормативную лексику. Имеется в виду, что та лексика не являлась нормативом для подростков машиностроительного гетто.
- Здравствуй, Нефёд! – поздоровался Борька, - Да вот, купаемся, о сын библиотекарши и лекальщика. А что, солнышко загородили?

- Да как же это ты, босота пакентошенная, можешь мне загородить солнце? – Нефёд деланно удивился, - Разве что твой дружок, тушканчик. Ишь, какое пердило наел? Прям хоть щас на мясо.
- Ты моё пердило не трогай, - хмуро буркнул Славка, - за своим приглядывай. А то не ровен час угодишь в переплёт. Станут звать Нефёдихой.
- Вот! Нарывается же, а? – вожак Фокинских грустно посмотрел на свою кодлу, - Ну что, месить будем, или кулак на кулак?
В разговор встрял ближний Нефёда, его закадычный дружок, Сява Волчонок: - Дык пацаны-то не самые бздявые, братка. Давай кулак на кулак. Я с Барбосом хлестнусь, а ты хоть Славянина пощупай на предмет лишних зубов.
- Так тому и быть, - вынес решение Нефёд. И обращаясь к двум друзьям, спросил: - Ну что, всё справедливо? Не будете потом губами трясти, что, мол, Фокинские кодланом двоих замесили?

Борька молчком встал, скинул с себя болоньевую ветровку и, глядя в глаза Нефёду, сказал: - Годится! Только пусть Чонок со Славянином ****ятся, а мне дюже хоца тебе сопатку пробить. Погнали?
Фокинские одобрительно загудели, сделали круг. Кто-то крикнул о невмешательстве и Нефёд его поддержал: - Да, какая бы сторона верх не брала, не вмешиваться. Кто вмешается, тот мой личный кровник! Всем ясно?!
И понеслась русская душа по кочкам!

Уже полминуты Борька только и делал, что принимал тяжеленные вдумчивые удары Нефёда на предплечья, стараясь не пропустить плюху в голову.
Соперник был чуть шире в плечах, на пару сантиметров выше, но двигался значительно медленнее, и пока что Борьке удавалось избежать прямых попаданий. Толпа Фокинских хохотала. Кто-то выкрикнул: - Эй, сыкавый! Может, хорош уже бегать как балерина? Дайся, и тебя озолотят!

Борька повёлся, и тут же пришла расплата. Огромный кулак Нефёда по касательной прошёлся по его черепу, в голове что-то противно пикнуло и взорвалось. Поплыли цветные звёзды и шары. А Нефёд, видя состояние противника, попытался развить успех и, рыкнув, бросился в клинч. Обхватив Борьку своими ручищами поперёк пояса.
Воздух из Борькиной груди вырвался с шипением, в глазах потемнело, и уже в последнем волевом усилии он откачнулся назад и, что было дури, ударил башкой в ненавистную морду врага.

Рядом сопели Славка и Волчонок, но Борьке было не до этого. Хватка на его груди ослабла, вернулось умение дышать. Крутнувшись вьюном, он высвободился из медвежьих объятий, ликуя и обмирая от сладкого ужаса. Он победил Нефёда?
Как оказалось, рано радовался. Нефёд в последнем рывке, почти теряя сознание от боли из разбитого носа, провёл двойку, и один из ударов нашёл-таки применение.
В голове Бориса что-то хрустнуло, и пришла блаженная тьма.

Очнулся Борька от ощущения, что он купается и вода попала ему в рот. Открыв глаза, он понял, его отливают. Двое Фокинских наперегонки бегали к пруду и пригоршнями швыряли ему в морду холоднючую воду.
- Утопите, суки! – прохрипел Борис, - Остановитесь, я уже с вами.
Рядом на бордюре сидели Славка и Волчонок. Оба с разбитыми мордами, но что характерно, довольные, словно с детского утренника. Они курили одну сигарету на двоих и о чём-то оживлённо беседовали. Рядом стояла наполовину пустая банка с брагой.

На песок рядом с Борькой опустился Нефёд: - Ну что, братуха? Жить будешь или как?
Борька пощупал голову. Вроде на месте. Пошевелился, сел на задницу. Штормило, подкатывала тошнота: - Ты чем меня буцкнул, зверь? – спросил он у противника.
- Так известное дело чем, - рассмеялся Нефёд, - кулаком же! Ты вот что, Барбос. Приходи к нам в клуб Терешковой. Я тебе покажу, как с одного удара челу печень оборвать можно. И вообще, у нас там прикольно. Вечерком можно в теннис поиграть или ещё чо. Не злись, бродяга. Всё пучком?!

ДЕРЖАВА (Бражка)

- Я не уверен, что ты будешь это пить. Брагу в стиральной машине? Ты - конченый урод. Ну, и сколько времени её стирать, час, два, сутки? Славенин, ты уо!
Уже почти час у Славки в огороде бурлила стиральная машина Сибирь-3. В баке вместо трусов Славкиной маман и подштанников самого Славки, бурлила самая натуральная брага. Разве что молодая. Завтра ехать на турбазу, а продукт не уходился. И потому Славка по рецепту какого-то умника варил брагу в той несчастной машине. Вроде бы должна дойти быстрее. Ну-ну!

- Сам ты уо, скотина! – Славка сидел на пеньке от спиленной по пьяни черёмухи и курил трубку, - Мне Халиф сказал, а он сидел, ты знаешь.
- И чо, что сидел? – не унимался Борька, - Он в зоне с понтом всю отсидку в стиральных машинах брагу варил?
- Варил или нет, я не в курсе, но то, что он бывалый чел, тут ты не поспоришь, верно?

- Ладно, хрен с тобой, уродец. Верю! – Борька выдернул изо рта друга трубку. Пыхнул пару раз и, скривившись, спросил: - Чо за гавно ты куришь, придурь?
- Чо надо, - возвращая себе трубку, буркнул Славка, - Волосы с манды любимой девочки.
- Низковато рвёшь, братуха, - ржанул Борька, - говнецом припахивает.
Старая бородатая шутка развеселила друзей, и они тут же возле подпрыгивающей в негодовании машины устроили шутейный спарринг.

На улице плыл самый расчудесный в мире май, припекало не по-детски. Оба два поединщика были только в спортивных трусах с лампасами, которые нашила Борькина мать. Славка, он был покрупнее, изловчился и провёл бросок прогибом в падении. Быстро перевернулся, чтобы провести финальную болячку, однако, Борька уже опомнился и встал в партер. В народе сия стойка именуется «раком».

Славка оседлал друга сверху и пытался изобразить «двойной нельсон» на шею противника. На этом бравурном аккорде их и застала Маринка.
- Мальчишки! – деланно ужаснулась одноклассница, - Да что же это вы удумали, паразиты?! Я про такое только слыхала краем уха, а вы тут уже вовсю внедряетесь? Слава! Как тебе не стыдно, озорной! Ну-ка, немедленно выйди из Бори, ему, наверное, больно?!

До парней дошла комичность и пикантность ситуации, и они, словно ошпаренные, отпрыгнули друг от друга.
Маринка злорадно расхохоталась, а парни стояли и не знали, что сказать этой заразе. Первым опомнился Борька: - Слышь, Коноплёва! Это вовсе не то, что ты подумала. Ты давай тут не хами, ага. А то щас всю морду расцарапаю, лярва.
- Да ты что, Боренька! Я и не думала ничего такого. Ну, играетесь во взрослых, с кем не бывает? Понимаю. Взросление, поллюции там всякие и прочее. А приспособиться-то и некуда. Понимаю, Боречка, ой как понимаю. Я никому не скажу, могила! Только Ленке, Таньке, Светке и Ольке с Файкой.

Показав язык, Маринка убежала, а парни, не глядя друг на друга, сели на лавку и тупо уставились на задыхающуюся от избытка чувств стиральную машину. Молчание нарушил Славка: - Слухай сюда, Барбаросса! Надо этой клизме падлянку сделать. Да такую, чтобы в следующий раз не говорила чего не след. Я, кажется, придумал кое-что. Иди сюда, расскажу.


- Да не бойся ты, дурёха, она ж сладкая. Это не брага, а квасок. Ну, будешь или нет? Чё ты ломаешься, как девка? – Славка уговаривал Маринку со знанием дела. Тихонько, исподволь, - В десятый класс перешли, аттестат считай на руках, а ты ни разу толком брагульки не пробовала.
- Ну, я не знаю, - мялась Маринка, - вы что-то задумали, иначе, зачем бы вам меня звать?
- Как зачем?! – возмутился Славка, - Да без женского общества кусок в рот не лезет. А ты, всяко разно, свой пацан, в смысле, девка. Давай заглатывай и не думай.

Примерно через час, или чуть более того, из Славкиного огорода, а вернее, из густых зарослей облепихи, где в самой серёдке у парней был штаб, неслись Маринкины разудалые выкрики: - Да я, если хочите знать, могу этой браги выпить столько, что вам даве не пришнилось. Вы пи, вы пи … вы пи …
- Выпить дать ещё? – спрашивал довольный Славка.
- Вы пи … вы****ыши, вот вы кто, - пьяно хохотала Маринка. Мамкины морковные взблёвни ххыыыы…

Вечером того же дня Маринкина мать испытала сразу два шока. Вначале приволоклась домой дочь. Мертвецки пьяная, буянящая и наглая, как хунвейбин.
- Я вас научу Родину любить, - орала на весь огород Маринка, - Родину, а вместе с ней и Отечество! Ишь, кулаки недорезанные! А может, вы вообще против Советской власти?

Второй шок выглядел как обычная бумажка из тетради в клеточку. Она выпала из дочериного кармана, когда та, отбуянившись, ложилась спать в своём прирубе. На листке квадратными буквами, скорее всего, левой рукой, было написано: «Проверено. Влагалище узкое, влажное. Волосяной покров в наличии. Девственная плева присутствует. Мандавошек нет! Комитет спасения России от ****ства»

ДЕРЖАВА (Рвань)

- Ну и лосёнок ты у меня вымахал, - улыбнулась мать, - в кого только и растёшь? Разве что в деда Сашу. Тот был высокий и крупный. В войну погиб, вёл эшелон через Камский мост, вылез на тендер, а тогда, сам понимаешь, разруха была кругом. Всё для фронта, для победы. Ремонты толком не производились. На скорую руку латали, как придётся. Мама говорит, что там какая-то балка висела на одном креплении, вот деду полголовы и сняло на полном ходу. Словно и не бывало.

Тогда вообще много аварий на железной дороге было. Какие по недогляду, иные от явных диверсий. А что ты думаешь? Оборонный город. Почитай восемьдесят процентов населения на войну работало и работает. Естественно, враг и к нам подсылал всяких недобитых гадов из бывших. А то и настоящих шпиёнов.
На станции Лёвшино был такой отдалённый пакгауз, так туда после аварий трупы стаскивали. Уже потом родные ходили и разбирали своих. Чтобы похоронить по-человечески.

Ты собирайся быстрее, я не намерена весь выходной на твоё величество тратить. Сейчас посмотрим в ЦУМе тебе ботинки, брюки новые и какой-то джемпер. Ах, да! Куртку на осень тоже надо. Да, бог с ним. Не жили богато и не хрен начинать! Собирайся живо.

Мать и сын пешком спустились к Молотовскому пруду и уже на трамвае доехали до центрального универмага. Кондуктора в вагоне не оказалось и мать не очень-то ерепенилась, когда Борька сэкономил два троячка за проезд.
- Ладно, государство не обедняет, - усмехнулась женщина, когда они вышли у кафе Юность. Придумают еще какие налоги и соберут недоимки. Им не впервой.

В ЦУМе, не смотря на утро, было шумно, людно и ужасно суетно. Избиратели, народ, электорат, кто с наличностью, а кто и, как Борькина мать, со справками на кредит, сновали по всем четырём этажам с целью приобретения самых разных разностей.
В обувном отделе было достаточно спокойно, и Борька неторопливо примерил все три вида ботинок, предоставленных к обозрению Советскими обувщиками. Все трое ему не понравились, но мать посмотрела на него таким загнанным взглядом, что пришлось брать с караю, те, что подошли по размеру.

К слову сказать (от автора) в те времена делали ОБУВЬ, а не обувь. Безобразные на первый взгляд  «корочки» были сшиты настолько прочно, что если бы не естественный прирост ноги и не загибающиеся ногти, то носить их можно было годами, а не как сегодня, на сезон - и в помойку.

Сделав выписку, они прошли в отдел верхней одежды. Два ряда вешалок и пара жуткого вида манекенов, предлагали рабочему классу зимние и демисезонные утеплители местной фабрики «Херодежда».
Порывшись для виду, выбирать-то один бес не из чего, мать и сын приобрели куртку на тёплом подкладе, которую, по рассуждениям сына, при должной сноровке, можно носить и зимой. Что там той зимы? Жалкие семь месяцев. Можно ведь под низ джемпер потолще надевать?

Тут же, в соседнем отделе, выбрали толстый джемпер с пуговицами и вырезом под галстук, который можно носить с брюками вместо пиджака.
Поддавшись на уговоры сына, мать купила себе лёгкий дешёвенький платочек. Борька всё понял, но смолчал. Дав себе слово, что когда он вырастет, то будет сам лично одевать мать в самую дорогую и престижную одежду.

Потом они пешком спустились к Каме. Гуляли по набережной, сдав сумки в камеру хранения речного вокзала. Ели мороженое и кормили булкой чаек, наглых, как мерикосовский президент, Джеймс Картер. Какой-то пьяный пролетарий, прямо в одежде, с бетонного откоса, бросился в Каму. Толпа праздных земляков улюлюкала, свистела, подбадривала. До тех пор, пока не появились два мента-батальонника.

Менты минут десять уговаривали мужика вылезти на берег, а гордый вниманием «морж», всячески дерзил и предлагал ментам лезть к нему, смыть позор с мундиров.
В конце концов, батальонникам надоела потешная перепалка и они, посовещавшись, удалились в сторону речного вокзала.

Мужик, на последнем дыхании побултыхавшись в холодной воде, с опаской вылез на берег. Тут же к нему подкатила старенькая «Победа», из окна высунулась рожа фронтовика: - Быстро, бендеровец! Пока мусорянские не просекли. Падай ко мне!
И под одобрительные крики зрителей «Победа» и победивший, лязгающий от холода зубами, мужик удалились в сторону Зоосада.
Домой Борис с матерью добрались уже после обеда. Отец, что-то напевая, кашеварил на кухне. Пахло борщом, жареной картошкой и уютом.

Державка (день)

- Просыпайся, Ленин дедка, зае-алась пятилетка! – дурашливо пропел Борис на ухо своей попутчице. Ленка во сне выглядела уморительной и милой, как ребёнок. Губы припухли, рот чуть приоткрыт, волосы растрепались. Из-под ночной рубашки выглядывало полушарие груди, а если привстать на цыпочки, то можно было увидеть любопытный розовый сосок. И провалиться ему пропадом, если он не привстал.

Ленка не открывая глаз, потянулась, причём сделала это по извечной бабской натуре, дразнясь, так, чтобы грудь выпятилась вперёд. При этом её простом движении, задорный сосок всё же выскочил из своего укрытия и, ехидно подмигнув Борису, спрятался обратно.
Впрочем, Борис всё же успел увидеть, как он затвердел и подался вверх.
Вот же сучка! - хохотнул про себя мужик. И тут без уловок не могут.

А Ленка распахнула глаза и, подстраиваясь под Борькин тон, пропела: - Ленин встал, развёл руками, хули делать с дураками?!
Здесь оба расхохотались, напряжение момента улетучилось, и собственно, начался день.

Потом они завтракали в вагоне-ресторане, смотрели там же телевизор. Шла старая, исключительно тупая комедия, где у главного героя вдруг обнаруживается тридцать три зуба. Чуть посмеялись, чуть погрустили о невозвратном.
Официантка принесла счёт за завтрак и Борис, так и не привыкший к разнице в ценах Чехии и России, Совка и опять же России, удивлённо расплатился.

Как оказалось, свиная поджарка с яичницей, микро-бутерброд с сёмгой, сок и кофе, вытянули у него ни много ни мало, на пятьсот рублей с копейками.
Покрутив башкой, Борис бросил официантке: Сдачи не надо, - и под её недоумённым взглядом (о какой сдаче речь???) гордо удалился.

Ленка догнала его уже в купе. В её руках был увесистый пакет. Борис присел на свою лавку-кровать и, достав смартфон, бездумно ловил программы телевидения.
Лучше и громче всех базланил президентский ручной канал НТВ.
Лена тем временем распаковывала свою сумку. На столике появилась бутылка коньяка, шампанское, коробка с тортом «Сказка», шоколад, виноград и несколько полумертвых персиков.

- По какому поводу банкет? – оживился Борис, - День рождения, свадьба, поминки?
- А ни по какому, - улыбнулась Лена, - за встречу. Ты, надеюсь, не против?
Борис был ещё как не против. В конце концов, он, пожизненно откомандированный, так и привык коротать долгие перегоны между городами и весями. Бутылка хорошей водки, чуть закуси, да кроссворд. Здесь же, в присутствии знакомой не знакомой Лены, он слегка робел. И потому обходился временно без горячительных напитков.

Лена расставила свою нехитрую снедь на крохотном пространстве купейного столика, вынула из сумки пару серебряных рюмочек, и налив в них коньяка, сказала: - Ну, давай, друг мой старинный Борька! Выпьем за детство, за ту страну, которой больше никогда не будет на белом свете. За страну детства и индийского кино, за наивные глазёнки и октябрятскую звёздочку. За нас былых и нынешних. Давай, Борька! И они дали!!!

Через пару часов, когда обоим захорошело настолько, что последние барьеры были сломлены, Ленка пожаловалась: - А я ведь, Боренька, представь, как развелась с мужиком три года тому, так до сих пор ни с кем и не попробовала. И то ли я старею, то ли ещё какая причина, но хоть бы один хрен подошёл. Так нет же! Никого! – Ленка пьяно расхохоталась и неожиданно загрустила.
- Лен, а Лен, - Борису стало жалко подружку, - так может мой подойдёт? Надо попробовать.

Ленка остро глянула на Бориса, улыбнулась той самой улыбкой, из-за которых бросают дом, семью, идут на эшафот и субботник: - А давай, Борька, что нам терять окромя цепей? Была, не была, пробуем! Семи смертям не бывать, а триппер нынче лечится на раз.
И они попробовали!

Потом они лежали каждый на своей койке, увы, но в купе рядом не разлежишься. Лежали и болтали ни о чём и обо всём.
- Борь, а ты помнишь нашего конюха, Калину Ивановича? – Ленка закинула руки за голову и смотрела в потолок.
- Конечно, помню, - отозвался Борис, - у него ещё баба такая смешная была. На почте вроде бы работала. О! Вспомнил! Клара-****ашка её звали.
- Точно! Только нет больше той Клары, а Калину расстреляли, - уронила Лена, - да ты и вправду давно в родных пенатах не был? Слушай, расскажу:

ДЕРЖАВА (Килиманджаро)

- Здравствуй, Калина Иванович! Как жив, что нового в мире? Как там эбеновая Африка поживает, стоит ещё? В смысле Африка хххыыы…
Первый конюх колхоза, Калина Вахромеев, смотрит на собеседника, как солдат, на устав гарнизонной и караульной, закуривает папироску и изрекает: - Иди на хер! Не твоё дело…

Да, именно так и не иначе. Бирюкастый человек, наш Калина. Угрюмый, нелюдимый, замкнутый. Ему бы на острове жить, в пустыне, высоко в горах, но судьба распорядилась иначе, десантировав этого йети в мир людей.
За таких говорят - «снега не выпросишь, бережливый на слова». Всё так и есть. И потому живёт Калина Иванович на конюшне, возле единственных в мире существ, кому он доверяет и предан беззаветно.

Лошадки, в свою очередь, верят бирюку, любят его и почитают минимум за мутировавшего лошажьего бога. На конюшне покойно, тихо, не суетно. Всё на своих местах, никто не затевает революций, не зовёт на выборы, не рыдает о надуманных толстыми президентами кризисах.

Уход за лошадкой - дело не простое, хлопотное, требующее самоотдачи, любви, постоянства. Вы скажете, да что же тот бирюк может дать, какую любовь? А вот даёт, но только лошадям. На остальную фауну, срущуюся по просторам Ойкумены, у Калины Вахромеева терпежа не хватает. Зато лошадки отвечают ему такой искренней любовью, что, глядя со стороны, не возможно не умилиться. Идиллия!

Да что же он за человек такой? Ужель нет родни, любови, занятий, пристрастий? Как не быть, есть всё по прейскуранту. И родня, в лице единственного брата, Володьки-тракториста, живущего возле клуба. Ну, там, где о прошлый год кривая ветла упала на председателеву «шёху», вспомнили?

И любовь для одноразовых поебушек, имеется. Не самая красивая, не самая дородная, про ум и вообще молчу. Недаром же бабу зовут Клара-****ашка. Зато как встречает она своего угрюмого попечителя?! Как ласкает, какие слова воркочет на заросшее дикой шерстью ушко. И Калина тает, утрачивает временно свою суровость, становится более человечным, что ли?

О мечте конюха надо сказать отдельное слово. Лет двадцать назад, когда был Калинка ещё совсем молодым мужичком, только пришедшим с «царёвой» службы, попалась ему на глаза книжица. Нет, Калина не был книжным червём, постоянным клиентом библиотек. Просто случайно, как это бывает в жизни, встретили друг друга будущий конюх и та книга «Неведомая Африка». Главной темой издания была сказочная страна Танзания, с её полноводной Руфиджи, озером Танганьика и вулканом Килиманджаро.

С тех самых пор Калина жил, любил, ел, пил, спал. Трудился на стройках страны и в родном колхозе, но волшебная вершина так и осталась его вечной, недостижимой мечтой. Мечтой идефикс, мечтой химерой. Когда-нибудь, рассуждал сам с собой конюх, придёт время, и я увижу сказочную землю, искупаюсь в Танганьике и взойду на чудо-гору. Так будет!

Пятничный вечер, баня, потные бабы и водка, так было всегда. Так случилось и нынче. Ещё в обед на конюшню заглянула Клара. Светясь предчувствием сладких потёртостей в своих многочисленных пазухах, баба приобняла чистящего денник Калину за плечи и ластясь, спросила: - Калинушка, вечером, как обычно? Баньку, малиновое винцо?

Вахромеев повернул голову и нехотя буркнул: - Ну, - подумал и добавил, - только со сметанкой, ыгы?
Клара по-быстрому вспотела, сладострастно закатила глаза под крохотный лобик и прошептала: - Да, шалун…

В девять вечера, сразу после бани, Калина Иваныч и Клара сидели на лавочке под яблоней, возле Клариного дома, и, мило беседуя, выпивали малиновое вино домашней выделки. Приведу диалог, вот он:
Клара: - Милый, мне сегодня было особенно хорошо с тобой!
Калина: - Гыы…
Клара: - А я про что говорю? И со сметанкой … получилось ровненько так, лучше, чем с вазелином, да ведь?
Калина: - Ну, дык…
Клара: - Правда, тебе понравилось, милый…
Калина: - Ххыы…
И так далее.

Примерно через полчаса посиделок изрядно опьяневший Калина Иваныч вспомнил, что давно хотел раскидать эту кучку навоза по старым капустным грядкам. Ну, что тут поделаешь? Не может человек без работы, даже в выходной день.
Пренебрегая стонами Клары, мужик взял вилы, стоящие возле дровяника и, засучив рукава, принялся за работу.

Пока он, пыхтя и хэкая, разбрасывал драгоценное гавно по отдохнувшей земле, Клара решила сделать приятное любовнику. Открыв окно избы, она вытащила переносной телевизор «Юность» на подоконник и, подключив аппарат, врубила полную громкость.
По Росси шла новостная программа и диктор, напустив на себя важность, отрабатывал булку с колбасой:
- А теперь немного о Танзании!

Калина, услышав родное имя, насторожился, прекратил работу и опершись на вилы, стал слушать.
А диктор, тем временем, продолжал:
На военной базе неподалеку от столицы Танзании, города Дар-эс-Салам, прогремели взрывы, Кенийский телеканал сообщает о нескольких погибших, в то время как начальник местной полиции подтвердил смерть только одного человека в результате взрывов. Взрывная волна ощущалась жителями города, проживающими далеко от места расположения базы. Причина взрывов пока не …

Клара, далёкая от политики, но недалёкая в принципе, не знавшая о тайной мечте своего друга, заскучала.
- Калинушка, пойдём в дом, полежим, я тебе что-то новенькое скажу…
- Цыть! – Рявкнул Калина Иванович, - Дай слухать!
- Подумаешь, - обиженно вскрикнула Клара, - какая-то вонючая Танзания. Потные негры, грязные, как ихонные носороги. Калина, зачем тебе это? Танзания – гавняния, Килиманджаро-гавняро, -  пропела баба, и это было последнее, что она успела сделать в этом мире.

Измазанные коровьим дерьмом вилы, свистнули на манер зулусского ассагая и пригвоздили тоненько вспикнувшую бабу к дверному полотну. Орудие летело, а душа опомнившегося Калины, ловила его, но не успевала поймать. Удар был настолько силён, что пробитое четырьмя зубами тело, так и осталось висеть на двери, пришпиленное на манер бабочки, заботливой рукой доктора Паганеля.

Калина подхватил дрожащими руками вмиг потяжелевшее и раскисшее тело: - Кларочка, я … не бросай меня …
- Калинушка, милый, - выдохнула баба и обмякла насовсем.
Когда приехали органы, вызванные Вахромеевым, Калина сидел на земле и тупо смотрел на труп своей любови. Рядом с ним стоял доктор скорой помощи, не молодой уже человек: - Эх, дядька, что же ты наделал. Двоих… одним ударом…

Державка (продолжение банкета)

Борис долго лежал, молча, достал сигарету и, не глядя на попутчицу, закурил. Пустил струю дыма в потолок, в котором тут же услужливо зажужжала автоматическая вытяжка.
- Вот так дурацки, да, Ленка? Тваю мать, даже сказать нечего, один голимый шок! И ведь дядька был нормательный. Необидный, работящий, трезвый.

Да о чём ты говоришь, Бориска? – Лена тоже закурила, - Ты знаешь хоть одну лепую смерть? Все они с приставкой НЕ. Вон у меня бывший свекор, упокой Господи его душу подлую. И пил только по праздникам, и меру знал, куда там палате мер и весов. А боты склеил от водки. Отстоял на мартене две смены, вымотался как скот. Пришёл домой, хлопнул эмалированную кружку водки и лёг спать. Надо сказать, что спал всегда, как зарезанный кулаками Артур Монтанелли. А во сне его рвота одолела. Так и захлебнулся собственным гавном.

- За что ты его, Ленка, так не любишь? – Борис докурил и выбросил окурок в банку из-под шпрот, - Чем он тебе так не угодил?
- Да хотя бы за то, что он всю жизнь свою бабу и мою свекруху бил так, что та чуть не обоссывалась. На ровном месте, почти ни за что. Наговорят ему за неё всякого дерьма, а он ремень с бляхой достаёт и ну её гонять по избе.
- Так что ж вы смотрели? Надо было стукануть, куда следует, и всех делов.

- То-то и оно, что та кляча сама просила. Мол, не трогайте, а то отравлюсь! Видать, хорош был пёс старый по мужской части.
- Да! За меня бы так баба сказала, на руках бы носил.
- А что у тебя, кстати, с семейными делами? – Ленка сделала вид, что просто поддерживает светскую беседу, и Борис понял это. Ленка посмотрела ему в глаза и поняла, что он понял. Оба расхохотались. А далее было продолжение, стук колёс, звон серебряных рюмочек и снова продолжение.

ДЕРЖАВА (Батины разглагольствования)

- Пап, объясни мне, почему в нашей стране слова расходятся с делом? Чем дольше живу, тем чаще задаюсь этим вопросом? – Борька сидел в кресле, а отец лежал на диване с книгой? – Понимаешь, кругом враньё. В телевизоре и газете нам кричат о счастье и коммунизме, а прилавки голые. Лидер, парторг, вожак, наш учитель по физике пишет мне в дневнике, «не готовился по дамашней работе». А воровство? Ведь каждый что-то тянет со своего рабочего места. Что это, батя?

 Субботний день, скука, истома, лень. Друзья ушли на рыбалку, а Борька, по причине переэкзаменовки, остался дома. Учебники быстро приелись, и теперь он решил достать отца. Нет ничего хуже досужих разговоров.

Отец отложил книгу, загнал очки на лоб и, глядя на сына, удивлённо сказал: - А я ведь ждал от тебя чего-то подобного. Рано или поздно, это должно было случиться. Уповаю на твою фантастическую начитанность, но, если что непонятно, спрашивай.
Что тебе сказать? Ну, во-первых, это крайне запретная тема. За неё много умов поплатилось безумием. Как? А просто. Берут неугодного человечишку, закрывают в дурдом и колют всякое дерьмо до тех пор, пока у него крышу не сорвёт. Не веришь? Ну и не надо. Просто имей ввиду. Авось, когда-нибудь пригодится.

Во-вторых, сама по себе система та, в которой мы имеем место быть, в сущности, не плоха. Известно же, что Карл Маркс и его жена Фридрих Энгельс, передрали свою сказку о коммунизме с Христианской доктрины. Один в один. Не укради, не убей, не лги, не предай и так далее. Но беда в том, какими руками ты будешь строить своё счастье. Ведь можно паять детекторный приёмник в рукавицах сталевара, а можно и тонкими чувствительными пальчиками. Не находишь, есть разница?

В нашем случае, как бы ни ругали нас наши окружающие, близкие, друзья, но к власти в стране пришли в основном кухаркины дети.
Золотые люди, честные, беззаветные, но без опыта, образования, культуры. Они строили «Город Солнца», но не отличали Рубенса от Рубинштейна. Они рвали жилы на всех стройках века, но не ведали, что глобуса Африки не существует. Они учились на рабфаках, да! Но, те рабфаки были призваны не для того, чтобы изготовить специалистов высокого класса, а всего лишь в разрезе программы Ликбез.

Что было в противовес, и что большевики уничтожили? Не белогвардейцев, не буржуев проклятых, не кровопийц и сатрапов, нет! Они, Борька, уничтожили голубую кровь страны, элиту, белую кость, которая просто обязана быть в каждом теле. Дворянство как класс формировалось веками. Отцы учились в Европах, а затем отправляли туда своих сыновей, внуков. Зачем? Затем, чтобы воспитать высокодуховного человека будущего, привить культуру.

Они изучали философию, математику, химию. Штудировали труды Платона и Эпикура, Плутарха и Зенона Китийского. Слушали самую лучшую музыку, учились играть на музыкальных инструментах. И для них Бах, Моцарт, Клементи и Паганини были не пустыми звуками. Они декламировали по памяти Илиаду Великого Слепца, зачитывались нелепыми любовными песнями Сафо, а вечерами разбирали правоту и неправоту Белинского и Радищева.

Восторгались подвигами Петрашевцев и Декабристов, судили о таких материях, о которых нынче знают немногие. Для чего, спросишь ты? Оттачивали дар слова, остроту мысли, ясность восприятия. Создавали новейшие концепции в философии, науке, культуре. Они были Люди, сынок.

А теперь представь себе, о чем вечером на досуге под стакан браги гутарят два подгулявших извозчика. О том, кто кому вдул. Ну-ну, не делай такую мордашку, у нас в стране нет секса, однако, вдувают всё так же задорно.
Лес рубят, щепки летят, да! Но, такие щепки принесли бы Отечеству пользы в стократ больше, нежели миллион дровосеков или истопников. Подумай об этом.

И вот поэтому класс, сформировавшийся и пришедший на смену вырезанному, был не готов смотреть на звёзды. Огород всегда важнее, не находишь?
А ещё этот класс был беден изначально. Не его в том вина, однако, это послужило разгулу воровства, коррупции, мошенничества. Да, эти пороки были всегда, но такого масштаба они смогли достичь только в наше, отнюдь не просвещённое время.

Была такая песня, Борис, - «и всё вокруг колхозное, и всё вокруг моё». То есть бери и неси домой. Твоё же?! Отсюда работа спустя рукава. Увы, мой друг, до тех пор, пока человек не научится работать за совесть, его придётся заставлять работать за страх. Страх увольнения, страх депремирования, страх тюрьмы. Думай!

Отец потянулся, лёг на диван и, взяв книгу, углубился в чтение, а Борька направился в гараж к зловредному мопеду. Полдня он ковырялся в грязном нутре стального упрямца и полдня же думал над отцовскими словами. А песня, так та вообще прилипла насмерть. Так и пел её до самого вечера.

Любимая, знакомая, широкая, зеленая,
Земля родная - Родина! Привольное житье!
Эх, сколько мною езжено, эх, сколько мною видано, (здесь он пел – пизжено)
Эх, сколько мною пройдено! И все вокруг - мое!

ДЕРЖАВА (Гоп-стоп)

Отец пришёл с работы, что характерно, трезвый, как стёклышко. И хотя в тот день давали зарплату, но от предка даже не пахло. Правда, когда он ввалился в квартиру и рухнул в кресло, даже, видавшая виды, мать, врач скорой помощи, ахнула и выдала такой перл, от которого у Борьки ушла душа в пятки.
На отце, что называется, не было живого места. Кто его так избил, пока оставалось загадкой, но то, что избили, сомнений не вызывало. Под электричку попадают не так, да и об асфальт так не соскоблишься, как ни старайся.

Дальнейшие материны расспросы, пополам с обмыванием тела и разного рода примочками, йодом и прочей хренью, поведали следующее:
В тот день давали зарплату и отец, как и все работяги, получил свои причитающиеся двести шестьдесят рублей. Получить-то получил, но вот до дому не донёс.
Отказавшись идти с друзьями на пиво, сказавшись больным, отец пошёл пешком по косой тропке мимо пруда, к себе до хаты. Как выяснилось, его ждали. Что характерно, с нетерпением.

В самом глухом углу, где улица Копыловская упирается ногами в кладбище, его встретили трое. Первый вышел из кустов и сходу направил на отца ствол револьвера. И тут же посыпались удары. Прямой в голову он отклонил, нырнул под следующий и сам отмахнулся. Лениво, по-рабоче-крестьянски. От его удара кто-то улетел в кусты, а дальше был страшенный удар по голове чем-то железным. Он упал, и после его тупо замешивали ногами до тех пор, пока не отключился мозг.

Зарплата, естественно, уплыла, как уплыли новые ботинки, хорошая фетровая шляпа и наградные часы с монограммой.
Мать охала, жалела отца, кидалась то принести ему воды, то бежать в баню, чтобы вызвать милицию. А Борька тем временем сказал: - А, по-моему, нужно искать Кичу!
Мать с отцом замолчали, в комнате повеяло нежилым, и в это время в дверь брякнули один раз, и в комнату, не дожидаясь приглашения, вошёл человек.

Высокий, крепко свитый из жил и мышц. Прокалённый ветрами, стужей и годами отсидок по лагерям страны Советов.
- Привет честной компании, господа хорошие! – жизнерадостно поздоровался гость. - Кто тут собирался искать Кичу? Кому понадобился старый зоновский бродяга? Рассказывай!

Отец и его шурин, вышеозначенный Кича, по-русски дядя Саша, сидели на кухне, пили крепкий чай и обсуждали детали предстоящей операции. Борька, как человек взрослый, был допущен на толковище.

- Так вот, господа хорошие, - сказал дядька, выслушав отца и закуривая папиросу, - по всему здесь сработали известные мне личности со Стрелки. Тот, что с пушкой, говоришь, был с ломаной переносицей? На сифилитика похож, да? Так у него и погоняла, Сифа. Чёрт мыльный, не человек. Ладно! Мы с вами поступим следующим образом. Сейчас Борька, ты готов, кент? Сядет на мотоцикл, съездит на Стрелку и набьёт нашим гопникам стрелку.
Ты слышишь меня, племяш? Умница! Стрела через два часа, на пятачке у кладбища. Кто не успел, тот не прав. Гони, Бориска.

Борис ехал на старом батином Урале и боялся. Не то, чтобы очень сильно, а в самый раз, чтобы развернуться и дать дёру. Однако, ненависть к отцовским обидчикам пересиливала страх. Разберёмся, скоты, - уговаривал себя Борька. Ясное дело, что ему, как жителю окраины, приходилось не раз бывать в переделках, да и «стрелка» для него было не пустым звуком. Однако, здесь ещё и револьвер. Какие на хер шутки?!

Стрелка. Три ветхих дома-барака, в которых с незапамятных времен селится рвань и босота с пропиской «стопятый километр». Ночью сюда лучше не ходить. Днём, желательно тоже. Здесь свои правила, нравы, устои.
Печное отопление, вода в ключике под горой. Ни прописки, ни избирательных голосов. Не люди, а рвота и понос недоразвитого социализма.
Само поселение находится в десяти верстах от ближайшего посёлка, а в тридцати шагах начинается массив тайги, по которой при желании и должной сноровке можно уйти аж в Комсомольск на Амуре.

Борька остановил мотоцикл возле крайнего барака и, как учил дядька, настойчиво посигналил. Колыхнулась тряпица-занавеска на окне и тишина. Но Борька уже чувствовал - его разглядывают. Изучают.
Наконец дверь барака визгнула, и на крыльцо вышел мужик лет тридцати. В одних трусах, в тапках на босу ногу. Тело покрыто сложной вязью татуировок.

Лениво посмотрев на Борьку, мужик украдкой просканировал пространство, лихо цикнул слюной в лопухи и всё так же лениво спросил: - Какого хера?
Борька уже давно взял себя в руки и теперь, внутренне рассмеявшись, представил, как бьёт в эту рожу своей свинчаткой. Приятно! В слух же сказал-спросил: - Люди хотят видеть чмушника и форшмака Сифу. Где он?

Мужик всё так же лениво удивился: - А кто это такой смелый нашего Сифу форшмачит? Уж не дедушка ли Сталин ожил? – однако, было видно, что мужик озадачен. Судя по количеству наколок, он побродил по зонам и понимал простую вещь. Вот так запросто, какой-то левый щенок не приедет в это место ужаса, Стрелку, и не станет рисовать себе бубны на пузе. Стало быть, за ним стоит кто-то большой.

- Вашего Сифу хочет видеть Кича, - отвечал Борька, мотоцикл он так и не заглушил и ему приходилось повышать голос, - Может быть, слыхал за такого, Кича? Говорят, чел известный? Вроде как целый жулик?
Мужик посерьезнел лицом, его ленивая уверенность куда-то запропала, на лице отразилась масса переживаний и главное, как с ликованием отметил Борька, это был страх!

Далее Борис скороговоркой выпалил мужику место и время стрелы. Предупреждать о санкциях за опоздание не стал. Не тот перед ним фрукт, чтобы не знать босяцких правил.
Мужик кивнул и, буркнув, - будем, - ушёл обратно в дом. А Борис, газанув как следует, помчался домой.

В означенный час Борька с отцом сидели на крайней лавочке крайней же могилки. На столике перед ними расположились бутылка молока, пара кусков хлеба с салом и несколько помидоров.
Из-под горы, прямо к сидящим поднимались пятеро. Всё бывалые, в татуировках, наверняка с припасом.

Передний, тощий жилистый мужик с угрюмой харей и переломанным носом, остановился перед сидящими и не глядя на мальчишку, спросил: - Ну, чё приволокся, фуцын? Ещё хочешь? И где человек, что набивал мне стрелу? Вы тут типа в бандитов поиграть со мной решили?

И в это время на полянку из буйной кипени кустарников, вышел Кича. Всё такой же насмешливый, задорный, озорной. Пятеро гостей, Борька заметил это сразу, моментально вспотели. А Кича, присев на лавочку, налил себе в стакан молока и, сделав несколько глотков, сказал ни к кому конкретно не обращаясь: - Вот ведь как благостно Господь на земле всё задумал. Птичкам крошки и червячки, человецу хлебушка и молочка из-под коровки, а покойнику могилку.

Пятеро стояли ни живы и ни мертвы, а Кича всё так же спокойно спросил: - Сифак, ты ответствуй, а остальные соплёй удавились. Кто моего шуряка на Гоп-стоп сегодня взял? Ты, собственно, только что по косвенной коланулся, но я хочу услышать твой голос. Что там у тебя с метлой? Блей, овца…

Сифа, как старший среди своих головорезов, прокашлялся и сбежавшим от страха голосом сказал: - Саня, у каждого свой хлебушек, и не тебе у меня законно отработанное отбирать. Пусть нас рассудят.
- Эх, Сифа ты Сифа, как был ты в зоне шнырём и чушканом, так и на воле остался. Ну, кто тебе сказал, что я с тобой о законах тереть стану, баклан? О законах я ещё могу поговорить с Бурым.
При его словах подался вперёд тот самый мужик, которому Борька передавал волю Кичи.

- Бурый, бродяга правильный.  В крытой и в лагере зарекомендовал себя чёрной костью. Не мужиком и не профурой, - продолжал Кича, - Бурый, ты ходил с этим замороженным на гоп-стоп?
Бурый услужливо вспотел и, подавшись вперёд, сказал: - Нет, Саша, слово парня, не ходил. И его отговаривал. Предупредил, что ты с крытой вышел и в правах на своей территории.

- Вот! – обрадовался Кича, - И я о том же. Воруй, Сифа, режь, гуляй рванина, но не в моей вотчине. А ты, я смотрю, землицы чужой захотел? Вот сейчас мы тебя ею родимой и накормим.
Кича обернулся к кустам и бросил: - Давай, братва!

Из кустов, как по волшебству материализовались трое крепких кладбищенских копалей. Двое с заступами, а третий с коротким, но острым ломиком. Молча, не издавая ни единого звука, как зомби, все трое пошли на Сифу.
Четвёрка Сифиных друзей моментально отшатнулась от изгоя. А тот стоял истуканом, ещё не понимая, что сейчас произойдёт.

Ворохнулся на своём месте Борькин отец, но тяжёлая рука Кичи припечатала его к лавке: - Коли взялся за гуж, Михалыч, так не ****и, что не дюж! Сиди смирно, а то и тебя упокою за компанию.
Сифа только начал приходить в себя от первого шока, только начал движение отступить, но две штыковые лопаты и ломик взвились почти одновременно.
Три удара, хотя хватило бы и одного, три жутких раны, и то, что минуту назад было быдлочеловеком, обливаясь кровью, упало в траву.

- А теперь резко, отморозки! – скомандовал Кича, - А вы, голуби мира, - обратился он к четверым оставшимся налётчикам, - забудьте что видели, где видели и кого видели, а то не ровен час и вас придётся под ряст трудоустраивать. Свободны!
Четверых бандитов сдуло словно ветром.

Борька опомнился и с ужасом и благоговением смотрел на дядьку. Рядом блевал отец, а из кустов слышался мерный шелест лопат и сухого грунта. То закапывали Сифу. Бандита, животное и конченное быдло.

Державка (беседы ни о чём)

- Да, Боренька, есть что вспомнить, есть о чём заплакать и рассмеяться. Человек жив памятью, прости за банальность, - Лена задумалась, - а помнишь нашего Ваню Старкова? У него ещё погоняла была смешная - Бибигон.
Борька, не Борис Иваныч, расхохотался. Как не помнить такое чудо?
Вслух же заметил: - Кстати, как там его немота? Врачи же говорили, что чисто немых в принципе быть не может. Помнишь, «Два капитана» у Каверина? Там тоже Саша Григорьев не говорил, а Иван Иваныч научил его.

- Что тебе сказать, Борис, - Лена грустно улыбнулась, - заговорил наш великий немой. Но при каких обстоятельствах! Кстати, ты в курсе, что через пару часов мы подъезжаем? Узнаёшь хоть места или совсем отвык, заблудился в своих заграницах?
- Как не узнаю, Леночка, - Борис качнул головой, всё помню, ничего не запамятовал. Но, что там с Ваней?
- Ну, слушай, - Лена закурила тоненькую сигаретку, пустила дым по стене и принялась рассказывать:

ДЕРЖАВА с переходом на Державку (Бибигон)

Ваня Старков, получил своё прозвище Бибигон, ещё в далёком детстве. Уже тогда он отличался от сверстников малым ростом и неимоверной силой. Такой, что даже взрослые мужики удивлялись, а порой завидовали башкастому недомерку.
Что там произошло с его мамашей в то время, когда она вынашивала своё чадо, теперь не ясно. Понятно одно, номер не удался.

Росту в Ване метр с копейками, столько же в ширину, на неимоверно широких плечах лежит огромная, похожая на глобус Африки, башка. Лицо деформировано жутко. Перекошенный рот, из которого по причине расшоперенности постоянно течёт слюна, крупный и тоже кривой нос, и огромные, занимающие всё остальное пространство, глаза.

Ваня глухонемой. Мычание, деФюнесная жестикуляция - вот и всё, что может предложить мужик в плане общения.
При всех своих перечисленных талантах, Ваня далеко не дурак. Он читает книги, смотрит хорошие русские фильмы, принципиально избегая вандамовщины с её балетом или клоунады с участием Галыгиных инк.

Работает Ваня подручным кузнеца. С его силищей, большой кузнечный молот летает аки птаха, а Ваня даже не запарится. С получки, когда деревня жрёт горькую у продмага, Ваня позволяет себе расслабиться. Связываться с ним в это время, это искать преждевременной и жуткой смерти. Старожилы и сверстники помнят, как в возрасте десяти лет от рождения мать послала Ваню в магазин за продуктами, дав парнишке целых двадцать пять рублей.

Деревенский «оплот» находится на самой окраине, там, где денно и нощно гудит трасса-федералка. И вот какие-то проезжие герои, увидав у мальчишки в руке сиреневую купюру с профилем мордвина, решили ограбить мальца.
Один из гопников-отморозков смотрел за атасом, а второй тем временем попытался выхватить из Ваниной руки вожделенную бумажку.

Ваня сразу понял суть телодвижений страждущих. Что он им сказал? Да ничего, глухонемой же. Мумукнул что-то на своём языке, а потом сколь было дури закатал налётчику кулаком в грудину, да по-русски, да с оттяжкой.
Взрослый мужик пролетел по воздуху пару метров, ударился башкой об угол магазина и был таков. Что значит, был таков? А умер и всё. Тогда случились менты, следствие, разборы полётов, однако, что возьмёшь с дитяти десяти лет от сотворения?

С тех пор связываться с Ваней расхотелось всем, включая и отца, Костю-комбайнёра. Одна лишь мать, накосячившая с рождением чада, всё так же кудахтала над своим незадавшимся отпрыском. Учила (в меру сил) уму разуму. Иногда ругала и даже драла за ухи в минуты гнева. Впрочем, у Вани и в мыслях не было спорить с мамкой. Глухонемой, не дурак. Один лишь фельдшер периодически крутил башкой и сомневался. Ибо при всей своей немоте, Ваня слышал. Бывало такое в истории и не два…

В тот день, о котором пойдёт речь, Ваня получил аванец и счастливый, как Волочкова, жрущая сникерс на баскетбольной площадке, гордо шествовал в сельпо за дозой. Ничто не предвещало, солнце взошло на востоке, а водка имелась в наличии.
Закупив полулитру белой и пару пирожков с картошкой, Ваня уселся на ящик в тени крушинова куста и, набулькав себе в одноразовый стаканчик водки, залпом махнул вожделенный напиток в глухонемое хайло.

Время приближалось к закрытию магазина, страждущий люд, в лице трактористов и прочих скотников, прибывал, отоваривался и, получив искомый продукт, устраивался тут же в кустах. По двое-трое, с пивком и водочкой, выпить, покурить, поговорить по душам о наболевшем.

Понтовитая городская машина, большая, как экскаватор, с грозным именем «Хаммер», подъехала за пять минут до закрытия. Из салона того танка вывалились четверо городских братков бандитской наружности и, растолкав жидкую очередь, прошли в помещение сельпо.

Народ заволновался, кто-то сказал резкое слово, кто-то посмелее схватил одного из наглецов за цветную рубаху. Послышался шлепок в мясо, другой, третий.
Не знали братки, что деревенского мужика дракой не напужаешь. В драке, да пьянке выросли. Через минуту четверых выкинули из «оплота», а ещё через миг, один из них, заводила, атаман? выхватил из-за пазухи пистолет. Прямо как в кино, и, направив его на ближайшего человека, громко крикнул: «Стоять! Щас всех завалю, суки!»

Ближайшим человеком (вот ведь грех) оказался наш Ваня-Бибигон. Никто даже не понял, что произошло, только вдруг здоровенный громила оторвался от земли, свалил по ходу пьесы пару не мелких механизаторов и, ударившись башкой о забор, устроился лежать.
Трое его дружков, синхронно, видать не впервой толпой одного мудохать, бросились на урода-недомерка. Это была последняя ошибка в их обкаканной жизни.

Ваня бил жутко, один раз и насовсем. Чтобы потом, значится, не переделывать. Минута и все трое упокоились рядом с предводителем. Кровь, сопли, рвота, финальные судороги. А что делать, если человек ну совсем не умеет драться. Только убивать.

Онемевшая толпа начала потихоньку приходить в себя. Кто-то бросился на телефон, вызывать скорую и милицию, кто-то пытался помочь пострадавшим. А Ваня оглядел толпу недобрым взглядом и совершенно неожиданно… Стресс?! Сказал: - Я с вас ***ю, селяне, - подобрал упавшую кепку и пошёл к участковому Христопродавкину, сдаваться.
Синели и катастрофически остывали городские понторезы, немела раззявленными ртами толпа, улыбался вечер.

А Борис слушал краем уха и дремал, убаюканный голосом одноклассницы. Под сомкнутыми веками плыли видения прошлого. Люди и обстоятельства. Живые люди и мёртвые пейзажи.

ДЕРЖАВА (Цены)

- Борька, чем ты тут занимаешься? – отец был чуть подшофе, и ему необходимо было с кем-то поговорить.
- Да вот, понимаешь, делаю сравнительный анализ цен на продукты питания в царской России и в СССР, - Борис отложил в сторону авторучку, тетрадь и уставился на отца.
- Ишь ты! – ехидно восхитился отец, - Вот ведь до чего дошла свобода, цены он разбирает. А ты не думаешь, босота, что тебя за такие разборы из комсомола в один миг турнут. Чик, и нет высшего образования.
- А причём тут вышка? – изумился сын, там вроде бы знания нужны, а не комсомольский билет.

- Угу, а также не помешает разряд по баскетболу или самбо, мама заведующая торгом, папа прокурор, на худой конец, сармак. Лучше грубый.
Отец, пообщавшись за жизнь не с одной сотней урок, часто вставлял в речь к месту и не к месту, жаргонные словечки. Ту самую феню.

- Да что я такого сделал-то? – обиделся Борька, - Подумаешь, только и хочу, что показать, насколько рабочий человек, труженик, жил при царизме хуже, нежели сейчас.
- Хуже?! – отец расхохотался, - Ну, бери бумагу, ручку, конспектируй, пока я при памяти. А то у меня на кухне ещё припрятано.

- Вот и начнем, пожалуй, с этого Главпродукта. Итак, пишем, водка! Красноголовка (красная крышка), водка, звавшаяся в народе «казёнка». Имела цену за шестисотграммовую бутылку в начале века сорок копеек. Другая водка – это «Белоголовка» (белая крышка), пойло двойной очистки. Бутылка такой водки в дореволюционной России стоила 60 копеек.

Булка чёрного хлеба весом в четыреста граммов стоила три копейки. Белого – пять. Сахар-рафинад – двадцать или двадцать пять копеек, точно уже не помню. Мука ржаная – шесть копеек. Масло подсолнуховое – сорок копеек за литру. Сом свежий стоил двадцать копеек за кило. Чай листовой – три рубля килограмм. Хватит? Ну, и ладно, а то у меня память не резиновая. А теперь, роднуля, о зарплатах.

Итак! Высококвалифицированный рабочий того самого Путиловского завода в начале века имел жалованье примерно шестьдесят тире восемьдесят рублей, а мастер и до сотки. Прислуга, которая, как правило, была наследственной, имела пять рублей в месяц, но ещё крышу над головой, питание и платье с барского плеча.
Чернорабочий, грузчик и прочая неквалифицированная шелупень, зарабатывали от восьми до пятнадцати рублей. Просто рабочий завода или мануфактуры, получал двадцать или тридцать рублей, в зависимости от разряда. Как тебе раскладец?

Вот и считай. У нас булка хлеба стоит двадцать копеек? Берём мою зарплату, которая без премии (её заслужить надо) составляет двести рублей. Делим, и выходит одна тысяча буханок в месяц.
Теперь берём зарплату того же мастера с Путиловского завода. Делим её на условные четыре копейки и получаем две тысячи буханок. Вот и получается, что при том же Александре, безграмотный мастерок, с тремя классами церковноприходской школы зарабатывал в два раза больше меня, человека с высшим образованием.

Теперь ты понял, почему за эти расклады лучше всего молчать? Каждая власть, сынок, едва только дорвётся до тронного очка, первым делом начинает перекраивать историю. И если сейчас вернуть империю и царей, то будь уверен, хуже нашего сегодняшнего строя на планете не сыщется. Это диалектика, Борис. Понял? То-то же!

Державка (конец дороги, но не конец пути)

Поезд подъезжал к Серединску, проводница закрыла туалет и собирала постельное бельё.
Попутчики молчали, говорить было не о чем. Всё что хотелось сказать, произнесли. Вагонный мимолётный роман-поебушка подходил к концу.
- Давай, Борька, выпьем за то, чтобы хоть иногда встречаться. Пусть хоть через десять лет, - Лена достала из сумки недопитый коньяк, всё те же серебряные рюмочки. Разлила.

Они выпили, синхронно закурили. За окном плыли окраины большого города, в окнах зажигались огни. В дверь постучала проводница, и в извечном железнодорожном хамстве, не дожидаясь разрешения, сунула в купе голову: - Серединск! Готовимся на выход. Ушла.
Поезд замедлял ход, в купе ехали прошлое и настоящее, воспоминания и реальность. Показался вокзал, с такой знакомой с детства надписью. Борис шумно выдохнул. Дома!


Часть – 2 (свет и тени)


Державка (рамсы вокруг наследства)

Ничем не примечательное утро первых дней июня. За окном какая-то задорная птаха орёт так, что того и гляди выскочит из перьев. Борис потягивается на кровати, хорошо! Вставать не надо, бежать не надо. Ничего не надо. Наконец-то долгожданная свобода.
Казалось бы, так ждал, так надеялся на эту лже-отставку и на тебе, радует, но не сказать, что особо. Ещё не сделано то главное, ради чего он здесь.

Ну, хорошо! Он выполнит свою миссию, а дальше? С одной стороны, никаких тебе обязательств, никаких графиков, временных отягощений. Живи и радуйся! А с другой стороны, все мы слышали те слова: «Привет! Витьку помнишь? Здоровый лось был, кровь с молоком, на башке можно было рельсы править. Год назад ушёл на пенсию и … завтра хороним».

Всё верно. Пока организм находился в режиме, он самоподстраивался, лечился, мобилизовался. Хозяин серого вещества вышел на пенсию, и его тушка растерялась. Куда идти, что делать? Не надо вставать в шесть утра, можно спать до обеда. Не надо гладить рубаху и галстук, кто тебя дома видит окромя собаки? Ничего не надо!
Посидел тот самый организм, подумал и решил. Видимо, не нужен? Взял да и отключился.

Борис прекрасно сознавал, что больше недели не проваляется, да и для здоровья это совсем не полезно. Были у него на тот счёт свои планы. В деревне, ближнем пригороде, ещё от деда осталась избушка, деньги в виде накоплений тоже имелись. Вот туда и рванём под самый занавес повествования.

Это ж, какое счастье, братие! Проснуться утром под птичий звон. Распахнуть окно, а там поля, перелески, коровы, река! И ни одной рожи, только лица. Простые, бесхитростные, русские. Можно заняться садом-огородом, а можно завести небольшую пасеку. Людям польза, себе радость. Лепота!

Ещё неделю тому, Борис съездил на своём, видавшем виды, Уазике на предмет осмотра хозяйства. Дед был мужиком крепким, и потому, кряхтя и пердя, но всё же содержал дом в порядке. Две комнаты, горница и спаленка, небольшая, метров семи кухня. Ухоженный садик. Пока был в силе, дед подвёл газ, сделал отопление, забашляв проезжавшим буровикам, разжился скважиной. Даже туалет тёплый построил. Раз в полгода вызывай машину говнососку и всех делов.
Яма для отлёжки, что надо, и главное из живых о ней никто не знает.

Одно плохо, дед оставил завещание на единственного внука, но Борька не удосужился тогда и вот теперь бегал дооформлял наследство, собирал массу нужных и ненужных бумажек. Вчера вот пытался записаться в регистрационную палату, с целью оформить собственность. Однако всё оказалось не просто. Очередь голов в полтораста, его ужаснула. Тут же к нему подскочили две шустрые бабки, вычленив его из толпы намётанным взглядом.

Оказалось, что очередь можно легко обойти, забашляв всего-навсего три тысячи рублей. По взглядам, которыми старухи обменялись с важным, как скала охранником, Борис понял, тот в доле.
- Ты не думай, сынок, тут не так всё просто. Очередь занимают аж с вечера. Всю ночь сидят в машинах и караулят. Списки ведут, о как! – старуха мелко засмеялась, - Но мы тебе займём так, что в первой тройке пройдёшь. А иначе сам видишь, одно безобразие.

В это время в очереди вспыхнула драка, из помещения палаты заорала сигнализация и из караулки, словно спецназовцы на учениях, выскочили трое сторожей. Литые, сытые, с лакированными мордами. Моментально три «ледокола» врезались в толпу, локализовали очаг конфликта, а виновника, мужичка ботанического толка, могучим пинком в жопу, выкинули за территорию.
- Ещё хавальник раззявишь, гандон! – резко вполголоса бросил мужику старший из охранников,- и ночевать в морге будешь. Воруй отсюда, босота!

Борис договорился с бабками об очереди и, матерясь и усмехаясь про себя, направился к машине. Патриот. Кто-то же назвал сию колымагу эдак? Однако, зная, где собирается данное транпортное средство, можно и не удивляться. Традиционно, место выкидыша Ильича, считалось по России наиболее «красным». В Ульяновске клан недобитков от КПСС был силён, как нигде в стране.

Эх, быстрее бы всё доделать, махнуть в деревню, чтобы не видеть это повсеместно гавно, именуемое демократией. Тваю же мать! Какая в задницу демократия? Если главные быдлосы страны, которых без справки от мамы в Союзе не брали в истопники, заняло все ключевые позиции. «Папа» роняет систему воров законников. Зачем? Тоже неясно. Ведь не даром же академик и светлейшая башка современности, Дмитрий Лихачёв, строил её многие годы. Вынашивал план ещё на Соловках. Развивал, подводил базу.

Ну, невозможно такое государство, в котором человеки не будут воровать. Не бывать этому никогда. Так пусть будет подконтрольно, уравновешенно. К тому же и жирующим быдлос-всадникам нужна острастка, укорот, противовес.
Сейчас же, большой кровью, тысячами трупов, массой преступлений как со стороны синих, так и со стороны властей, наконец-то состоится «красное государство». И если раньше была «красная тюрьма» в Нижнем Тагиле, то теперь её влияние распространится на всю страну. С одной лишь разницей - петухи станут править бал! «Папа» мечтает вернуть Союза, но теперь уже сытый и справедливый, а Борис должен на своём участке фронта помочь ему в этом.

И вот теперь вор, бандит и животное от рождения, становится депутатом Госдумы. А другое животное и вовсе седлает не самый мелкий стул в самой Белокаменной. Вы хотели свобод? Жрите! Вам плохо было с ливерной колбасой и слипающимися при варке макаронами? Жрите! Вас не устраивали Прима, Беломор и Родопи? Жрите! Но не говорите потом, что всё это вам навязали, принесли на штыках, снасильничали. Всё и всегда сами. Бегали на Красную площадь защищать демократию? Вот сейчас вас накормят ею по самые гланды. Только через задний проход. Приятного аппетиту!

Борис завёл машину и поехал домой. Настроение испортилось в край, и потому винный «Брюдер» у дороги оказался как нельзя кстати. Взяв две бутылки «Старого Урала», тройку пива и что-то пожевать, он принял решение надраться в одного. А что? Иногда надо. Вы скажете, проблем от этого не убавится? Не убавится, верно. Но, помните фразу, время лечит? А утро вечера мудренее? И утром те проблемы, которые загоняли вас с вечера в инфаркт, покажутся вшивыми, не стоящими внимания человека, и мужчины.

Дома его ждала странная и приятная неожиданность. Едва он запарковал машину на отведённое председателем ТСЖ место, как тут же дверь распахнули снаружи, в его бок упёрся ствол «Макарова» и суровый голос скомандовал: «Бабосы, рыжьё живо!»
Борис неторопливо вынул ключ зажигания из гнезда и только тут посмотрел на налётчика.
Перед ним, собственной персоной стоял старинный друг, родной дядька и, наверное, самый близкий человек из оставшихся, Кича!

Когда были исчерпаны первые охи, вздохи и обнималки, друзья-родственники направились в старую отцовскую квартиру. Едва войдя, Борис засуетился по хозяйству, а дядька уселся в кресло и включил телевизор. По новостному каналу рассказывали, какая это сука Саакашвилли, насколько он подл и почём куплен Америкой. В довершение, чтобы показать ущербность грузинского президента, его дали крупным планом, кушающего собственный галстук.

- Ну, что за страна, Борька?! – возмутился Кича, - Никогда правду не скажут. Словом не обмолвятся, как оскорбляли Грузию и ихнего презика, как натурально били лбами осетинов и грузин. Но, сейчас во всём виноват, ясен хер, Мишо. Видать не так поклонился, не тому задницу обслюнявил, скот.

- Да оно тебе надо, дядь Саш? – появился из кухни Борис, - Путь грызутся, мне лично пох. Лишь бы жить дали, войны не было, да работы вдоволь и за бабки.
Он поставил на стол нарезанную ветчину, сыр. Открыл крохотную баночку чёрной икры. Притащил на блюде груши и виноград.
Кича тем временем открыл свой дорожный сидор и тоже не ленился. Литровая бутылка водки встала рядом со своей половинной родственницей. Батон сервелата, банка ананасов и рядом чуть поменьше с оливками.

- Кича! – Борька расхохотался, - Ты чё, кормить меня приехал или забухать?
- Неа, это я типа показываю, как мы ниибаться счастливо жить стали, - Кича довольно ухмыльнулся, - только я это говно и при советах жрал, когда нужда была. Правда, от ходки до ходки. Но, зато сейчас, когда нас всех посадили пожизненно, можно жрать в три пуза.

- Ты чем хоть сейчас занимаешься, старый варяг? – Борька разлил по полному стакану водки и теперь нагребал себе в тарелку всего понемногу на закусь – Со стволом ходишь. Ужель не надоело бандитствовать? – Борис знал о делах дядьки, причём такие детали, о которых даже сам Кича не догадывался. Однако приличия и конспирация.

Мужики чокнулись и залпом махнули спиртное себе в глотки. Кича отдышался, занюхал водку куском колбасы и, усмехнувшись, сказал: - А я теперь, Боренька, бандитствую на законном основании. Согласно конституции Российской Федерации. Я теперь помощник депутата. Ты бы ещё узнал кто депутат, так и бухать бы расхотел, аньдел чистый.
Слухай, расскажу кое-что:

Державка (рассказ помощника депутата)

- Понимаешь, Борян, когда в стране грянула последняя революция, я только вышел с очередного «отпуска» и соображал, чем бы таким непыльным заняться, - Кича залпом махнул полстакана водки и, закурив, продолжил: - Гляжу, а к власти-то сплошь наши лезут. Демократы ггыыыы.
- Ты хочешь сказать, ворьё? – Борис криво усмехнулся, - Воры и остальная слякоть.

- Эх, зелень, - дядька пыхнул дымом в лицо племяннику, - совсем ты, смотрю, не подкованный. Ну, так слухай, недоросль. Во все времена, во всех концах мира к власти приходили самые сильные, яростные, жестокие и умные… кто? Разбойники! Можно бы, конечно, и порядочных допустить, честных, добрых, справедливых. Однако, они и года не просидят на своих тронах. Ибо лохи, слабаки, не для жизни. И неизвестно, под какой шконкой тот порядочный потеряет свою невинность. И в этом плане, я на стороне президента. Не удивляйся.

Это тебе в виде преамбулы. Чего ты такую морду хари делаешь? Камень заговорил? Да я, если хочешь знать, в зонах столько литературы прочёл, что не всякой библиотеке по зубам. Не надо недооценивать оппонента, это всегда проигрыш, дитятко.
В общем, осмотрелся я и понял - надо что-то менять в жизни и менять кардинально. А тут и раскол в воровском сообществе пожаловал. Стало быть, не я один думал так революционно.

Начался делёж, рамсы за чистоту крови. Старые нэпманы орали, мол, не бывать тому, чтобы вор занимался поганым бизнесом. Вор должен красть, бухать, таскать марух на сеновал и сидеть у хозяина. А вторая половина, те, что видели много дальше стариков, говорили, что без перестройки воровского мира, ворам не выжить. Нужно менять устои, правила, и сам закон.

Всё это привело к большим и малым войнам. Пролилась кровь, много! Но главное действо состоялось. Воры начали потихой перекрашиваться. Заводить свой бизнес. Отмывать и легализовать фирмы. Те, что покруче и мозгами покудрявее, обозначились во власти, завели свои охранные предприятия с легальным чистым оружием. Протянули ниточки на запад, благо, что с тамошними ворами всегда была, если не любовь, то какое-то родство душ. В общем, то, что ты видишь сегодня, построено ворами и для воров.

Электорат, то бишь крестьянство с рабочим классом, до сих пор считает, что произошла революция, смена власти и строя. Хер там, дорогой мой человечек! Произошли переговоры, где старый папка, оговорив свой интерес, отвалил на покой. Ты думаешь, где то пресловутое золото партии? Вывезли? Закопали в пещерах Западного Урала? В рот!
Произошла уступка. Мы им отдали их ворованное золото, а они нам всего лишь страну и власть. А власть, старик, это самая сладкая конфета в мире! Пить давай, ара?!

И они пили. Много, жадно, со смаком. Как истомившиеся путники, после недельного сухого перехода увидавшие звонкий ручей оазиса.
Борька достал старенькую гитару, и пошла масть. Пели всё что попало. Блатные песни, дворовый романс, битлов.

Жил в Одессе славный паренек, да паренек.
Ездил он в Херсон за голубями.
И вдали мелькал его челнок, его челнок
С белыми, как чайка, парусами…

Два раза прибегала соседка, тётя Дуся. Пыталась накормить двух мужиков горячим борщом, но два же раза получала стопку водки и напутствие вслед: Отвали, тётка, дай людям забухать по-человечески. На экране телевизора с отключенным звуком, кривлялся жеманный визажист из новоявленных кумиров народца.
- Вот скажи ты мне, Кича, за какой хрен вам такая победа, когда пидарасы уже не таятся, но всячески культивируют свой жопный образ жизни в массы? В этом есть какая-то неизвестная мне суть? Или же вы тупо просрали момент?

- Да что ты в этом понимаешь, шкет? – хмуро бросил Кича, - Ах, да, ты ж не шкет, а взрослый мужик, говорят, что вроде даже дед? Ну, просрали момент, было. И петухов проворонили, и ментовский беспредел упустили. Скажи спасибо, что хоть во власти успели наших посадить, а то бы и вовсе хана.
- Спасибо, - ехидно бросил закосевший Борис, - спасибо, что теперь у нас вместо тайного вора, на должности главы администрации или мэра сидит вор явный. Бродяга, жулик, мущина ёптэ!

- Да ладно тебе о плохом, Борька. Не всё же так хреново? Вот ты сейчас на скорую руку на стол накидал заедок на половину былой зарплаты слесаря или токаря универсала. Это у нас что, мойва, бычки, килька? Ах, это сёмга? А это, наверное, компот из сухофруктов? Нет, а что? Ананасы? Ну, тогда наливай, дорогой. Врежем бражки или у тебя сегодня нитхинол? Ты меня поражаешь, племяш. Жрёшь лучшую водку, заедаешь сёмгой и чёрной икрой, и рыдаешь на голодную юность.

Помнишь, как мамка, упокой Господь её душу, перешивала мой бушлат под твою тощую тушку? А помнишь, как я самолично чинил твои опорки, в которых, не то что ходить в школу, по помойке подъедаться мерзко.
Ты сегодня одеваешься в дорогом магазине, хаваешь так, как не всякому былому цеховику могло присниться, работаешь, получаешь пособия и льготы. Что тебе не так? Страну в тупик ведут? А ты думал, что у человечества прямая дорога к звёздам? Ну, и еблан ты после этого.

Да, было в Совке много хорошего. Было место для души, для сердечности, но в основе своей то был тупиковый путь развития. Который сам же себя и схавал. Ну, как может развиваться государство, где все от мала до велика прут с рабочего места всё, что плохо лежит. А лежало плохо всё, Борька! Слесарь ****ил напильники и метчики, швея из раскройного мотала себе на пузо километры драпа, ситца, фланели. Доярка без молока домой вовсе не ходила. Ибо всё вокруг наше! Не конкретно чьё-то, но общее, наше. Блять!

Ненавижу эту совхозную философию. У нас украли страну. Да кому она нахер нужна, красть её. Она, Борька, самоукралась. Последнюю спичку с****или, посмотрели, а страны-то и нету. Кончилась! И хватит уже об этом, давай бухать, а то сидим трезвые, как два капеллана в мечети бля…

Они пили снова и снова. Помянули отца, выпили за мать. Кича закручинился: - Говорил же я ей, Ада, прекращай бухать, ведь не заметишь, как скурвишься. А тут гляди, Ваня помер, и она пустилась во все тяжкие. Давай, Бориска, споём Ваньшину и Адкину любимую. Играй племяш, играй так, чтобы я в соплях захлебнулся. Душа требует. Плачет бедная. Плохо ей, бедолаге, во мне животном и конченной мрази.

Борька налил себе на палец водки, выпил, занюхал куском хлеба и взялся за гитару. Старенькая Кунгурская подружка уже почти не пела, но как аккомпанемент устраивала двух бражников. И полилась песня, старая, почти везде и всеми забытая. О далёком времени, когда молодые, голодные, но азартные люди, на берегу Большого Амура возводили город-сказку. Город чудо, на благо и на зависть потомкам импотентам!

Здесь мы жили, мужали, мечтали,
Хвойный ветер вдыхали до слез,
Здесь тропинки в тайге пробивали
В сумасшедший сибирский мороз…

Державка (в деле)

Спал Борис беспокойно, потно и скомкано. Снились картины далёкого детства. Вот он в новом красном беретике с хвостиком, идёт из школы домой. Из окна двадцатого дома выскакивают двое, в руках одного поклажа.  Борька понимает, что это домушники. Мало того, гастролёры. Потому что каждый боящийся смерти человек, знает. В этой квартире живёт Олег Марков, авторитетный жулик и гроза шантрапы. У себя на территории Олег никому не позволяет вольностей.

Двое ныряют в подворотню, а Борька, замешкавшись, стоит почти под раскрытым окном. Из-за угла выскакивает новый дворник, заступивший вместо уехавшей в ЛТП Минуры.
Дворник, здоровенный мужик, хватает Борьку за волосы и начинает избивать. Бьёт по чём попадя и орёт: - Я вас, ворьё ссаное, научу, как чужое добро красть.

Один из особо сильных ударов кулаком, достаётся Борьке прямо в нос, в глазах темнеет, из носа ручьём хлещет кровь. Мужик, опомнившись, отпускает Борьку и тот, запрокидывая голову, чтобы унять кровь, бредёт домой. Он плачет. Нет хуже обиды, той, что не заслуженна.

Дома над ним кудахчет мать. Пытается дознаться, кто и за что его избил. Как оказывается впоследствии, нос у него сломан, да и бровь рассечена изрядно.
Под окном орёт соседка и одноклассница Ленка: - Тётя Ада, а я знаю, кто вашего Борьку побил! Это новый дворник, он его за вора принял, вот и поколотил.

Вечером того же дня, отец встречает дворника возле подъезда: - Ну, здравствуй, сын великого татарского народа! Ты, наверное, в курсе, что избил сегодня моего сына?
- Да я ж, Ваня, думал, что это он квартиру обворовал, - оправдывается мужик, - откуда ж мне знать, виноват он или нет?

- Вот в том и дело, болезный, - вкрадчиво говорил отец, - ты, наверное, не знаешь, что такое презумпция невиновности? Не знаешь, однако, правильно говоришь. Не знал, но побил на всякий случай. Нос сломал, кровянку пустил такую, что мамка не горюй. А за кровь надо отвечать, мой хороший.

При этих словах батя резко сбрасывает из рукава пиджака тяжелый пруток латуни, и что есть дури, бьёт им дворника промеж глаз. Брызжет кровь, и дворник, как в глухонемом кино, медленно заваливается навзничь.
Отец смотрит по сторонам. Никого. Плюёт на поверженного вояку и гордо удаляется восвояси.


Спит наш Борис Иваныч. Спит и грезит былым, сладким и щемящим. Где всё было внове, в диковинку. Познавание мира, себя, человеков.
Вот они втроём: Славка, Лёха Манылов, по прозвищу Маныл и он, Борька, крадутся вдоль мичуринского забора. Стоп! Вот она заветная доска, загодя приготовили. Там за доской стоит красавица яблонька, Белый налив. И плоды на ней такие, что залез бы и жил среди ветвей.

Парни вполголоса распределяют обязанности. Кто обтрясает, кому собирать, а кто стоит на стрёме. И в это время подготовленная доска медленно отходит в сторону и с той стороны, то есть из сада, высовывается голова. Это поселковый киномеханик, Серёжа-горбатый.

 Глядя на ошеломлённых мальчишек, Серёжа ласково сообщает: - Вот что, голуби мира, если ещё раз увижу возле моего участка, мало того, что жопы крапивой отстегаю, так ведь и кина на всё лето лишитесь. Усекли?
Ещё бы не усечь? Что крапива? Кто в детстве не выхватывал той заразы? А вот кино, это серьёзно. Это жуть как строго. Мальчишки, потупившись, сопят, а Борька, как заводила, говорит: - Ты не думай, дядя Серёжа, мы себе не враги. Уходим.

Борис вертится на своём ложе, жутко хочется в туалет, но ещё сильнее хочется спать, и вообще не отрывать израненной алкоголем головы от подушки.
С кухни слышно шкворчание сковородки, плывут запахи, дядька что-то напевает вполголоса. Придётся вставать.

Борис с величайшим трудом ставит себя вертикально и тут же расплачивается за беспечность. Крашеная половица со всего размаху бьёт его в лоб. Борис лежит на полу и размышляет: «А может, лежать вот так и не вставать вовсе никогда? Кому я нужен? Кто за меня у бога попросит? Спецзадание, да пошло оно быку в трещину!»
На шум из кухни выходит Кича. Всё такой же бодрый, весёлый и абсолютно трезвый. Это в его-то шестьдесят пять лет.

Увидев распростёртого на полу племянника, вор притворно всплёскивает руками и, заломив их на манер истеричной проститутки, кричит: - Ох, ты ж горе-то, какое! Поможите, люди добрые! Человек упал и лежит, как кусок парного говна, а вам и дела нет. Почти новый человек, толком не надёванный. Ну, с похмелья, и что?

И тут же без всякого перехода Борису: - Вставай, племяш, чего разбабился? Нас ждут великие дела. Ты вчера мне пообещал работать со мной. Есть у меня красивый проект. Бабла заработаем, и обчеству пользу принесём. Господи! Что я говорю? Потомственный вор, жулик, бродяга, и пользу обществу! Стыдно-то как, Господи…

Ещё через пятнадцать минут, когда Борька, положив на всё, спал лёжа на полу, на него обрушился ковш ледяной воды. Так быстро он не просыпался даже в армии. Словно током ударило. А сверху омерзительный и жизнерадостный голос Кичи, вещал: - Внимание, говорит Масква, столица нашей Родины. Сообщение ТАСС. Сегодня в четыре часа утра, без объявления войны, сопредельная Удмуртия, напала на Пермский край. Передовые части удмуртской кавалерии на верховых лосях форсировали Вотку и попытались ворваться в Очёр. Где и были застрелены сторожем фермы дядей Митей. Все трое.

Борька зарычал и попытался из положения лёжа провести подсечку, однако противный жулик уже был таков.
После они ели яичницу с ветчиной и помидорами, по русскому народному обычаю сдобрив завтрак опохмеловкой.
- Две рюмки водки и горячая пища, вот что вам поможет, товарищ Боря, - юродствовал Кича. Сухой, прокалённый, сверкая татуировками, он сейчас более всего был похож на того Воланда.

Водка, как обычно произвела свою работу уверенно и без рвотных спазмов. Борису стало хорошо, и даже дядька уже не казался таким противным, как полчаса назад.
- Ну, рассказывай, мой престарелый племянник, чем решил заняться в отставке? – Кича зорко глянул на разомлевшего Бориса, - Помнишь, что ты мне вчера плёл? Уеду в деревню, заведу пасеку, корову. Да ты в своём уме? С твоими талантами, в расцвете сил, и такой мавзолей городить!

Пошли ко мне. Работы море, интересная, плоды сразу. Ты ж не усидишь в своей деревне. Через месяц волком взвоешь. Думай, казак, а то мамой будешь.
Помнишь, как в том же совке мечталось хоть когда-нибудь поработать на себя? А кто нам давал? Всё для фронта, всё для победы! Тщательно убирая рабочее место, ты помогаешь обществу! Ни дня без трудовых рекордов! Тьфу, бля.

Я сейчас раскручиваю новое дело. Налаживаем мостик. Норвегия – Россия. Парни что в Осло, что в Белокаменной готовы завалить нас шикарной рыбой. Форель, Сёмга, Муксун, Тунец. Помоги мне, Борис, и в накладе не останешься. Заработаешь денег, уедешь в пендостан. Вылечишь простату, женишься. Заведёшь себе кучу детишек и будешь поплёвывать на наше житьё-бытьё.

Помнишь те славные времена? Заводские графики с рабочими и не рабочими субботами. Это значится, чтобы сподручнее было работягу нагнуть и отыметь на халяву. А субботники? Это ж вообще курам на смех! Государство всеобщей халявы. А я тебе предлагаю напоследок, перед пенсией погорбатиться не на дедушку Ленина с писденной бородкой, а на себя любимого. За деньги, нах нам регалии?

Помнишь, как по радио гордо сообщали: Сегодня на заводе имени какого-то Ивана Ивановича Кирова группа работников награждена доской по чё-то. Правда, по чё их наградили, ни разу не сказали.
А я предлагаю тебе обеспечить город отличным, качественным продуктом, с приемлемой ценой, с отменными вкусовыми качествами. При этом ты просто обязан заработать себе сармак. Два в одном, племяш. Польза обществу, достойное вознаграждение для себя. Думай!

Потом они сидели в кресле возле журнального столика и, лениво переговариваясь, смотрели телевизор. На экране какой-то новоявленный герой-морпех, затаив жгучую обиду на электорат, прикинулся немым и побивал пачками то воров, то разбойников.
- Слухай, Борис, - дядька, за неимением ничего другого, курил тонкую дамскую сигаретку под названием Гламур и походил на престарелую тощую проститутку, - а помнишь самые первые шаги тех перестроек? Что в первую очередь дали народцу?

- Ну, не знаю, - Борис задумался, - пожрать, наверное?
- А вот и не угадал! – возликовал жулик, - первое, что жутко ударило обывателя, заставило внимательнее присмотреться к реформам, поверить в них, подключиться к действу, это торговые точки на каждом углу и во всех подворотнях. Не колбаса, дорогой и не импортное шмотьё. Книги! Просто книги, но зато какие?! У нас же с этим всегда было худо. В стране победившего быдлоса(это я о нас с тобой в том числе), где повсеместно ликвидировалась безграмотность, а от культпросветов и лекториев пестрило в глазах, хорошую книгу невозможно было достать.

И вот эти скоты как-то провернулись, но дали стране море самой разнообразной литератур: от фантастики до порнухи, от Незнайки на Луне, до ужасов Мак-Каммона. А следующим этапом пошли сериалы. Тупые и не очень, лёгкие и грустные, но все они были призваны вытащить нас из тёплого социалистического говна, показать мир. Пояснить, что там, за стальной занавеской тоже люди живут.

Вспоминай! «Дежурная аптека» с её полоротой девочкой Пили, мексиканская «Мария», юсовская «Санта-Барбара». Пока наш неповоротливый кинопром раскачивался, искал бабло для своей раскрутки, мы смотрели «Богатые тоже серут». Потом пошли первые видаки и мир рухнул!

- К чему ты мне сейчас затеял этот лекторий? – Борис посмотрел в глаза вора, - Что ты хочешь доказать?
- Это я к тому, Борис, что настали наши времена. Можно трудиться без оглядки. Помнишь, ты ещё комсомольским сопляком мечтал, как построишь светлое будущее. Принесёшь пользу людям, державе и себе замечательному. Помнишь? Так дерзай! Что ты раскис? Ах, я поеду в деревню, быка доить. Дояр, тваюмать!


Ближе к обеду дядька ушёл. Вызвал машину и свалил, напоследок сказав племяннику небольшую речь.
- Ты пойми меня правильно, Боря. Человек должен работать, просто обязан, иначе ему хана. Сдохнет, как вид. Да, это говорю тебе я, вор и особо опасный рецидивист. Но я не хочу работать на дядю, у меня никогда не было желания горбатиться за копейки во славу победы гнилых идеалов. А сейчас мы имеем реальный шанс. Принося пользу людству, зарабатывать нехилые бабки. И кто будет крутиться больше всех, тот и ухватит Судьбу за клитор! Отлёживайся, я к вечеру заеду, привезу кое-какие новости. Тебе будет интересно. Пока, родной, с водкой не усердствуй. Ты мне живой нужен.

Кича уехал, а Борис достал из тайника сканер, настроил его и некоторое время провёл за телефонными переговорами. Предстоящее дело, требовало максимальной отдачи, и он дал себе слово, до конца операции, ни капли спиртного. А там можно будет и пожить. Для себя, для обчества. Хорошо сказал жулик: «Кто будет крутиться больше всех, тот и ухватит Судьбу за клитор!»

ДЕРЖАВА (сон и явь)

- Борька! Пошли скорее, там цыгане табором встали на Пятой Запрудской. У них лошади, и вообще!
Заполошный Славкин крик разбудил Борьку на самом интересном месте. Ленка уже начала снимать трусики и … тут заорал этот омерзительный скот!
Борис поёрзал в постели, подумал и встал.

Умывание и приём стакана грузинского псевдочая с куском белого хлеба заняли минут десять. Надёрнув старенькие джинсы «Рила», подарок бабушки Жени, и напялив футболку с трафаретом белой руки во всю грудь (рука потом долго не отмывалась), Борька сунул ноги в стоптанные кеды и вышел во двор.

На лавке, болтая ногами и от нечего делать, дразня дворового щенка, сидел друг Славка.
- Ну, ты и спать горазд, мерин! – шутейно восхитился Славка, - А ты помнишь, что мы с тобой сегодня в «Природу» собирались? Корм купить и вообще. Ты, кстати, собирался себе парочку Данио прикупить. Я знаю чувака, у него всегда дешевле и не заразные.

- Не суетись, поносник, - пробурчал Борька, - курить есть?
- Есть, только бэу, - Славка полез в карман, но Борис остановил его жестом,
- Не здесь же, придурь. Пошли за гаражи.
У Славки оказали несколько нажористых окурков «Стюардессы» и две папироски «Казбек».
- Кури свои чинарики сам, - сморщился Борька и протянул руку к папиросе.
Первая затяжка сразу же ударила по мозгам. Закружилась голова, глаза убежали в кучу.
- Ты, Славян, меня с тем торгашом сведи, но? Я хочу ещё парочку гуппи прикупить, а то мои чё-то сношаться перестали. Наверное, поссорились. Так что ты там блеял за цыган?

Они сели на Борькин мопед и, тарахтя, поехали на окраину посёлка. Там и вправду было шумно, суетно и разноцветно от цветастого цыганского тряпья.
Парни независимо расположились возле колоды с ключиком, закурили оставшиеся окурки и стали наблюдать. Цыган было немного, человек тридцать. Скажи сейчас парням, что через пять лет они скупят на окраине несколько домов и осядут навечно, так и не поверили бы.

Сей же час ромалы ставили шатры, разводили костры и развешивали над ними свои походные котлы с варевом.
От группы молодых цыганят отделились трое крепких парней, примерно того же возраста, что и наши герои, и направились к двум друзьям.
Передний, видимо, старшак, помахивая кручёной кожаной плёткой, подошёл вплотную и, глядя на местных, поздоровался: - Привет честной компании! Что тут у вас, ментура не звереет насчёт кочевых?

- И тебе не хворать, сын Большой кобылицы, - поздоровался Борька, Славка же просто мотнул башкой, - надолго в наши земли пожаловали?
- Земли вокруг наши, братка, советские, - улыбнулся цыган, - и мы люди советские, а надолго или нет, то пусть Большой решает.

- Да какие же вы советские? - обострял Борька. Настроение было так себе, в пору подраться, да и пришлым надо сразу указать их место.
- Да как же не советские? – удивился цыганенок, - Самые, что ни на есть, русские цыгане, - он рассмеялся, - Вот смотри, я - Ромка Лебедев, а это вот - Гриня Романов, а тот хмурый - Сашка Кречет. Чисто русские, у нас даже паспорта есть. Ментом буду!

- Ну, раз русские, тогда здаррова! – Борька протянул вперёд руку и её вежливо пожали. Цыгане, вообще, народ коммуникабельный, а иначе и не выжили бы за тысячи лет скитаний.
Через пять минут все пятеро сидели на бревне возле всё той же колоды и болтали о разных разностях.

- А мы на зиму встаём, - сообщил Ромка Лебедев. Старшак распорядился присмотреть пару домов, оседать будем. Он у нас знаете какой? Жуть! Войну прошёл, медалей, что у профуры мандавошек. Велел оседать, дружиться с местными, а ребятишек в школу определять. Времена меняются, меняемся и мы. Не весь же век дороги бить.

- А делать что будете? Чем жить собираетесь? – Борька с интересом смотрел на новых знакомцев.
- Так как обычно же, - ответил Гришка Романов, - красть коней, торговать тряпками и крышками для банок. Ребятня, ясен пень, воровать пойдёт, да песни жалостливые старухам спевать.

Трое цыган расхохотались, а старший, Ромка, сказал: - Да вы не пугайтесь, Гриня дурака валяет. У вас здесь конезавод, вот нас, вернее, нашего Батю директор и пригласил на работу. Так что будем жить и бороться рядом, бок обок.
- А с кем бороться-то собираешься, мил человек? – улыбнулся молчавший доселе Славка.
- Так известное дело, враг у нас общий - мировая буржуазия, - рассмеялся Ромка, а вместе с ним, уже раскрепощённо, заржали и наши два друга.

ДЕРЖАВА (гитара, вино и великий исход)

Вечером того же дня, все пятеро, Борька со Славкой и их новые друзья, сидели на бревне за гаражами и пили прямо из горлышка ужасную кислятину, именуемую на этикетке «Рислінг на Дніпрівськи». Ромка Лебедев щипал струны гитары и тихонько напевал что-то заунывное, степное. Борька заслушался, сам гитарист, а потом спросил: - Так откуда всё же вышли цыгане? Ведь где-то же было начало ваших скитаний?

Ромка оборвал аккорд, отложил гитару и, закуривая, сказал: - Это, брат, к Сашке, он у нас голова. С книгами почти не расстаётся. Посмотришь, так вроде и не цыган, а жидок какой-то. Кречет, а ну, скажи парнягам за Большой Исход? Ты важно бяшешь, я и сам послухаю.

Сашка Кречет, такой же кучерявый и чернявый, как и его братья, забрал из Славкиных рук бутылку с вином, приложился, дёргая кадыком, затем развалился на брёвнах, закинул руки за голову и произнёс: - Ну, и слухайте тогда, но если оборвёте, ****уйте в библиотеку. Не люблю!

- Примерно полторы тысячи лет тому, вы все ещё маленькие были, в междуречье Ци и Ганга, это речушки такие, не самые крупные, жили-были люди. Весёлые, добрые и беспечные. Они были шорниками, медниками, умели лечить лошадей и всякий скот, но совсем не умели драться. А долина, я вам доложу, была ох и вкусная. Зелёная, плодородная. Пресной водицы, опять же, хоть жопой ешь.

Ну и нашлись завистники, из местных мусульман, что напали как-то ночью на тех беспечных певунов. Разбили их на две части и побежали наши ци-ганги кто куда. Одни в Египет, за что их потом, да и сейчас зовут Джипси, а другие в противоположную сторону. Так и бродили по земле вечно гонимые. На работу не берут, псами травят, вот и пришлось научиться воровать.

Лишь в 1971 году был созван всемирный съезд цыган, где было принято знамя, герб, он обычно или колесо или колода гадальных карт, ну и гимн, соответственно. Взяли народную песню, обработали, и получилось у нас вот что, Джелем, называется. То есть, Ехал. Да вы её должны были слышать у Лотяну, «Табор уходит в небо». Там много наших засветилось по-хорошему.

Сашка взял в руки гитару, подкрутил колки и ударил по струнам. И потекла мелодия. Грустная, волнительная, бесконечная, как степь.
Сашка пел, а Гришка Романов вполголоса переводил:

 Ви манса су бари фамилия
Мудардала э кали легия.
Прежде была и у меня большая семья,
Да убили её Чёрные Легионы…
Ай, джелем, джелем, лунгонэ дромэнса,
Ай, ромалэ, ай, чявалэ!

Долго бы так сидели мальчишки, очарованные странным языком, и удивительной певучей мелодией старой цыганской песни, однако им помешали.
Из-за гаражей, в их закуток, вошли трое, и этих троих ни Борька, ни Славка видеть не желали совсем. Цыганята не в счёт, они пока не в курсах местных нравов.
Первым шёл налётчик с мультяшной погремухой Умка, от фамилии Наумов. Человек жестокий до умопомешательства. Говорили, что Умка в запале мог и мента финкой в пузо ударить.

За ним пристяжными важно шествовали его верные друзьяки: Ходя, прозванный так за бурятскую внешность, и Черкиз, названный тоже от фамилии.
Все трое были навеселе и искали приключений. Борька просёк это сразу и если бы не новые друзья, то давно бы отвалил по тихой. Однако, фасон держать надо, куда деваться?!

- Привет честной компании, - радостно поздоровался Умка, - я смотрю нашего полку прибыло? Это кто у нас такие чёрненькие, да пригожие? Никак цыганятки? Каким ветром надуло сюда эту вечную босоту? Ты ответствуй, сявка, - его палец с обгрызенным ногтем уперся в грудь Сашки Кречета, который уже откладывал в сторону гитару, понимая, вот они, неприятности.

Сашка неторопливо, как на учениях по выживанию, достал папироску с золотым мундштуком, аккуратно об ноготь выбил крошки, продул и прикурил. Затем глянув на бандита исподлобья, спросил: - А вы, товарищ следователь, мне сначала обвинение предъявите, а потом и спрашивайте, да протокол вести не забывайте, угу.

Борька и Славка замерли. Вот оно, оскорбление. Козырного пацана следаком назвать. Хуже и не выдумаешь. А Умка, казалось бы, даже не заметил оскорбления и всё так же мило улыбаясь, сказал: - Сейчас ты у меня, умник черножопый, младшего брата на клык возьмёшь за такие речи.

На что Сашка, выдохнув дым прямо в лицо налётчика, отчётливо и громко сказал: - Ты сначала маме своей дай, срань пакентошенная, вдруг ей пондравится? А потом уже и ко мне подходи. Да не дрейфь, не окушу.

Миг, и трое налётчиков окружили Сашку, а в руке Умки уже переминался в нерешительности финский нож. Бандиты были заняты Сашкой и совсем забыли про остальных цыган, и зря. Голос сзади, спокойный, лишь чуть подрагивающий от переизбытка внутренних напряжений, сообщил: - Уважаемые бродяги! У меня к вам деловое предложение…

Урки развернулись и увидели следующую картину, от которой захотелось в туалет и самому Борьке. Третий из цыган, Гришка Романов, который большей частью помалкивал, присматривался и прислушивался, стоял прямо перед Умкой. В его руке была противотанковая граната времён, скорее всего, ещё прошлой войны. Причём тот факт, что это граната, не оспаривался.

А Гришка, ласково улыбнувшись атаману налётчиков, спросил: - Ну что, уважаемый? За Родину, за Сталина?! Пустим юшку молодецкую, сделаем фарш?
Умка стоял ни жив, ни мёртв, его дружков временно парализовало, а Гришка, всё так же, нехорошо улыбаясь, подбросил гранату, ловко поймал в воздухе, сладко улыбнувшись замершим соляными столпами бандитам.

Чем бы закончилось сие приключение, неизвестно, но только ситуацию спас ни кто иной, как Кича, собственной персоной. Он появился неожиданно, как и положено вождю, авторитету и гангстеру высшей пробы. Моментально оценив положение, Кича бодро поприветствовал присутствующих, затем подойдя к Гришке, положил руку ему на плечо и тихонько сказал: - Не груби, малыш, отдай припас дядьке, а то все замерзнем.

Гришка, повинуясь Борькиному кивку, осторожно передал гранату Киче, сам же присел на бревно и закурил новую папироску.
Все выдохнули, зашевелились, а Кича тем временем осмотрел гранату, удивлённо процедив: - Ты ж смотри, настоящая. А если бы упала? Я балдею, как бы тут вашим говном намусорило.

Отошедший от испуга Умка, двинулся было к Гришке, но окрик Кичи, остановил его: - Стой, босота, порядки забыл? Я слышал почти весь ваш разговор. Как раз в гараже Назарихе под подол трудоустраивал, а тут ты, тварь, со своей кодлой. Какую песню испортил! Теперь слушай меня раковинами. Внимательно слушай! Тот табор, что встал за посёлком, я беру под крыло. Ихонный вожак, мой старинный кореш, ещё по Дальлагу. Козырный фраер. Кто криво посмотрит на ромов, или ещё как ущемит их интересы, пусть отпрашивается у мамы. Насовсем!

Державка (приключения на жопу)

Кича не обманул, и буквально через пару дней к Борису подъехали два изящных бандита. Под окном остановилось что-то большое и сверкающее, из него вылезли два господина. Борис, только увидев тех двоих, сразу же понял. Загримированные под эсквайра Коннери урканы.

- Типа добрый день, - поздоровался один, - это ты … вы, Борис Иванович?
- Типа привет! – чуть не расхохотался Борис, - да ладно, братуха, не мучай вестибулярный препарат, я свой. Можешь говорить по-русски. Бандит с облегчением выдохнул и уже раскованнее сказал: - Нас вообще-то Кича послал, сказал, что вы с ним договаривались.

Борис провёл «джентльменов» в квартиру и, указав на кресла, стал собираться. Парни оказались простые, без комплексов, разговорчивые.
Уже через десять минут, когда машина-зверь несла их к офису, Борис знал, что оба они из охранного агентства «Палермо». Борис усмехнулся, дядька и тут не отказал себе в удовольствии поиздеваться над событиями и историческими аспектами.
Незаметно для себя, он задремал. Пришёл сон, и такой яркий, что хоть в Эрмитаж.

ДЕРЖАВА ( Выборы)

Утро, середина июня, за окном море света и жизни! Борис просыпается весь, встряхивается, как пёс и бежит умываться. Сегодня выборы, страна очередной раз с восторгом и ликованием выбирает Брежнева из Брежнева. Ура! Вот она, победа социализма. Борька уже достаточно взрослый человек, к тому же его начитанность перешагнула все границы дозволенности.

Он уже прочёл Солженицына и Гинзбурга. Ночами, под одеялом, с фонариком, как вор. Пачка сшитых дратвой листов, набитых на печатной машинке каким-то энтузиастом.
Борька уже успел послушать Голос Америки и Би-би-си. Общение с дядькой, который по жизни в отрицалове, тоже принесло свои не сладкие плоды.

Ну, и чёрт с ними, приписками и лживой пропагандой,  чёрт с ними очередями за колбасой и слипшимися прошлогодними пельменями. Это ли главное? Когда здоровье лезет из ушей, а душа ликует и орёт, как стая Кобзонов на Брит-Мила. Как вы не понимаете? Человеку нужны праздники. Обязательно всенародные, с всеобщим ликованием, флагами и гимнами, с вином и застольем.

Мать с отцом, как старые кадровые выбиратели, уже свалили в школу. На кухонном столе записка от матери. «Сынок! Здесь рубль, можешь погулять с ребятами. Допоздна не шатайтесь. Борщ на плите, рыбные тефтили в холодильнике. Мама».
Борька трепетно сворачивает рублёвку и сует в карман трико к спёртой у отца трёшке, затем завтракает на скорую руку и, повесив ключ от квартиры на шею, бежит на улицу.

За доминошным столом Славка и Лёха Маныл растыкают над Борей Кочкиным. Боре, наверное, лет сто, а может, меньше. Мужик он безобидный и мало того, полезный. Делает для пацанов блёсны, плетёт сетки, да многое чего может старый работяга-пенсионер. И потому шуткуют над ним ласково, не со зла. А Боря понимает и подыгрывает.

Увидев Борьку, члены команды оживляются: - Привет, Барбаросса! – орёт Славка, - Куды путь держишь, убогий? Не на выборы ли? Хотишь прийти и удивиться новой фамилии? Не сумлевайся, там всё те же.
Парни прикидывают свою наличность. Понятно, что ни о каком кино речи нет. Винца, пошамать и на речку.

Вместе с Кочкинскими пятьюдесятью копейками, набирается на две трёхлитровые банки рассыпухи. Дед Боря получает валюту, сумку и, мелко семеня, убегает в магазин. А парни от нечего делать раскидывают в буру.
После первого круга у Маныла распухает лоб, Лёха начинает артачиться, и игра прекращается сама собой.

Минут через пятнадцать возвращается старик. Морда довольная, за версту видать. Знать-то всё сработало, как надо.
За гаражами происходит делёж продукта. Деду отливают в припасённый алюминиевый бидон примерно граммов семьсот пойла и тот, довольный, отваливает захмеляться. А друзья, гордые своей взрослостью, важно идут мимо кладбища и под гору. Туда, где речка Мотовилиха грызёт себе ложе.

На запруде тишина, пара мальков, класс третий-четвёртый, играют в чурнимои. И тишина! Ребята раскладывают нехитрую снедь, разливают вино в припасённые кружки и, чокнувшись, опрокидывают яблочную бормотуху в свои глотки. Хорошо!
- А я вот всё думаю, пацаны! – закуривая начинает Маныл, - Какой хрен они голосуют? Ведь уже глухонемым и недоделанным известно, претендент у нас один, пока не склеит свои Новороссийские боты. Так какого дьявола они комедию ломают?

Борька со Славкой едва не подавившись вином, с удивлением смотрят на друга. Наконец, Славка справившись с заминкой, открывает рот: - Борян, я в шоке! Сфинкс заговорил. Ты тоже слышал? Блябуду! А я думал у меня одного заскоки. Ты, Маныл, ещё чего доброго бонбу кинешь, чтобы революцию сделать? А что, морда у тебя самое то, почти мордвин. При желании можно вообще за чудом спасшегося Камо выдать.

- Что в воздухе не так, парни? – вступает в разговор Борька, - Я себя уже который раз на политических мыслях ловлю. То ли это взросление, то ли в мире готовится что-то страшное?!
- Да что там может готовиться? – удивляется Славка, - Сейчас Ильичу аккумулятор в заднице поменяют, и снова в коммунизм пойдём.
- Кстати, о революциях, - вмешался Маныл, - они за один день не делаются. Вот так, с кондачка. Их готовить надо. Вова Ульянов сколь по загранкомандировкам мотался, прежде, чем понял, - можно!

Так бы они и дальше разглагольствовали о высоких материях, если бы им не помешали. С горы, со стороны сопредельного посёлка, показалась толпа исконных врагов. Но, поскольку лето и в мире водяное перемирие, то парни даже не дёрнулись. До конца лета можно не бояться. Не тронут.

Впереди ватаги сопредельных вышагивает их заводила, Нефёд. Все парни подшофе, довольные. Воли не видать, подвигов ищут.
- Мать моя пролетарская женщина! – радостно восклицает Нефёд, - Кого я вижу! Те же и Маныл. Рад видеть, пацаны, гадом буду!

Фокинские рассаживаются на траву. Кто-то сразу же бежит купаться. Нефёд с одобрением смотрит на банки с рассыпухой и командует своему крайнему: - Эй, Шкет! А ну-ка, вварись, а то парни с отягощением, а мы типа халявщики что ли?
Парень с погонялой Шкет, маленький и шустрый, достаёт из большой сумки две литровые банки. По цвету уже понятно. Самогонка.

Ребята по очереди прикладываются то к самогону, то к вину. Каждому по интересу. Появляется транзисторный приёмник, орёт музыка. Всенародный праздник продления полномочий, идёт своим чередом.
Маныл и Нефёд от нечего делать, раскидывают в дурачка. Без интереса, чисто отдыхают. Из запруды слышны крики, хохот, матюки. Гуляй, рванина!

По косой тропке со стороны Стрелки, показывается пара мотоциклов. Кроме пилотов сзади них сидят пассажиры.
Фокинские, а за ними и наши герои, настораживаются, и как оказывается не зря. Борька слышал краем уха, что у «пропавшего без вести» Сифы, объявился брат. Такой же уркан, только более отмороженный. Говорили, что он сколачивает банду, но Борька не придал этому значения, подумал и забыл. Кича же на воле?!

Мотоциклы подъехали к месту бивака нашей компании и остановились. Четверо ездоков поставили своих коней на подножки и направились к отдыхающим подросткам.
- Привет честной компании, - поздоровался передний. Прочифирённый и расшарниренный мужик лет сорока, - что гуляете? Уж не коронацию ли нашего Бровеносца? А дай-ко и мы с вами присядем?
- Садитесь, - за всех ответил Нефёд, тоже насторожённый и по-уличному тактичный, - место не куплено.

Четверо вновь прибывших уселись на траву, достали из маленького рюкзака пару бутылок водки и поставили их в круг.
- Налетай, братва, - скомандовал старший, - когда ещё по водочке разговеетесь?
- Спасибо, дяденька, - ответил Нефёд, - но, мы ещё маленькие, нам токмо бражку, да так по мелочи.
- Так по мелочи, это типа самогонка штоли? – старший заржал, - Ну-ну, как знаете, а я ж вас хотел к большому делу приобщить.

- А к большому делу, это как? – Нефёд сделал подростковое лицо, - Будем вместе какать?
- Теперь заржали уже все четверо урок, а то что они урки, не вызывало сомнений. Дети из промышленных резерватов Страны Советов сначала учатся драться, толковать наколки, ходить, и уже много позже идут в садик и школу. Наши парни уже давно срисовали хищные повадки, отмороженное зло в глазах, те же татуировки, что колются в зонах.

- Ладно, дети подземелья, рассмешили на все сто! – старший из урканов вытер слёзы и плеснув себе в стакан водки, залпом выпил напиток, - давайте тогда знакомиться. Меня на Стрелке знают, как Гогу, может, слыхали? Я смотрю, вы ребята крепкие, не мальчики с центра. Хотите бабла рубануть?

- А это смотря что за бабло, - Нефёд посмотрел прямо в лисьи глаза бандита, - ежели к примеру мокряк изладить, так это не к нам. Мы ж ещё дети, ггыыыы…
Нефёд пренебрегая тем, что только что сказал, взял бутылку с самогоном и сделав приличный глоток, продолжил, - а ежели там уши кому надрать, то мы завсегда рады.

- Ну, хорошо, господа подброски, - Гога улыбнулся, - тогда вот какая задача. У меня тут на Стрелке брательник проживал, погремуха Сифа. Пропал куда-то, и кодла его рассосалась, словно и не бывало. Люди всякое сказывают. Помогите мне найти концы, сармак с меня. Вы ещё действительно не взрослые, везде вхожи, всюду нос суёте. Найдите след. Есть у меня подозрения, очень плохие, что мой братан уже с другой стороны ряста чифир варит. Ежели что прокнокаете, дайте знать. Премия невелика, ну да сколь есть. За достоверную инфу даю одну тысячу рублей!

Державка (приключения на жопу)

- Ну, здравствуй, Борис, - Кича встретил своего племянника сидя в кресле, - садись, потолкуем о жизни и как её поиметь.
- Ты, дядь Сань, хвостом не крути, говори конкретно, что задумал, - Борис присел в кресло возле журнального стола и уставился на старого друга.
- Есть у меня к тебе дельце, Боря, - Кича усмехнулся, - мы тут заводишко у одного чела за долги отмыли. Хочу, чтобы ты мне этот завод сделал рентабельным. Всё запущено, всё дохнет на корню. Была тема сделать из него торговую базу, но этой байды по стране больше, чем передастов. Берись, Борь, не прогадаешь! А за рыбу я пока что передумал.

Борис задумался. Действительно, сколько за годы перестроек погублено предприятий, жутко представить объёмы краха. Станки, оборудование, оснастка, технологии. Всё похерено. Всё сдано в аренду, станки вывезены во вторчермет, работяги, получив вольную пополнили армию безработных.
- Что за завод? – спросил Борис, для себя уже почти решив.
- Бывший «Салют», помнишь такой? – Кича налил себе чаю и не глядя на племянника добавил, - у главы Борчаниновского района из-под носа увели. Да не менжуй, он уже успокоился. А с единороссами у нас мир.

- Скажу честно, Сань, удивил ты меня крепко! – Борис качнул головой, - Но больно уж хочется доказать некоторым, что в России ещё остались и руки, и головы. Правда, загублено всё ужасно, придётся из дерьма делать конфеты.
- Борис, для знающих людей в городе не является тайной тот факт, что у тебя репутация. Я долго прикидывал все за и против. Лучше тебя не найти, соглашайся. Зарплату положим приличную, а когда поставишь производство на ноги, сам возьмёшь, сколько сочтёшь нужным.

- Да какая репутация? Я же после войнушек по мелочи пробавляюсь. Создал фирмульку. Десяток станков, столько же работяг. Насколько я помню, - Борис посмотрел прямо в глаза собеседнику, - завод входил в круг интересов Министерства Обороны? Так что же ты такое затеял?
- Да всё то же самое, Борь, как работали на оборонку, так с ней и будем дружить. Первым делом ЗИПы для всех видов гаубиц, затем кое-что из комплектующих на Грады. Ну, и дабы не отощать, бюджет - дело каверзное, есть тема поработать с нефтяниками. Они очень даже не против. Решай, Борис, сроку тебе пару дней, а потом впрягайся. Надеюсь на твою мудрость, пенсионер. Ну, и про рыбный промысел не забывай. Тоже дело стоящее.

ДЕРЖАВА (Да ну его, тот десятый)

- Да не пойду я в десятый, сказал уже и точка! – Борька уже полчаса ругался с матерью и оба были на взводе, - Что я там оставил? Пойду с парнями в училище, там хоть ремесло получу. Не уговаривай, решено!
- Ну, подождём отца, - вздохнула мать, - что-то он ещё скажет.

В тот же день у Борьки состоялся ещё один занимательный диалог, который, собственно, и повлиял на его дальнейшую судьбу.
- Я тебе так скажу, племяшка, в воздухе носится что-то неуловимое, свежестью потянуло или ещё чем, не могу понять. Одно знаю точно, наш «Бровеносец» скоро даст дуба. Да ты не делай такие мордашки, ещё ни один не жил вечно. И этот помрёт. Что там бабки поют? Конец света наступит? Ну, не знаю за конец, а вот то, что придёт обновление, это факт! Так что мой тебе совет, иди учиться дальше. Послухай хоть раз в жизни мать.

- Да что там такое может случиться, дядь Сань? Ну, уйдёт один, придёт другой. От перестановки слагаемых сумма, как известно, не меняется.
- Ой, не скажи, Боренька, не скажи. Иногда очень даже меняется. А кто придёт, то от нас зависит.
- От воров что ли? – удивился Борька.
- От херов! От нас, людей, ну, и воры руку приложат, будь спок.

- Революции на голом месте не вырастают, дружок. Для них нужна длительная подготовка. Необходимо создать в народе недовольства, шатания, взрыв. Ну, к примеру оголить прилавки, припрятать самый ходовой товарец и выдавать его каплями, на драку собаку. Чтобы очереди по километру, чтобы бабки, задавленные перед прилавком. Возможно, организовать что-то типа сухого закона, как в тех же штатах.

А дальше просто. Исподволь капать народу на мозги, что вот, мол, пойдёте с нами, и уже за водокачкой коммунизм с человеческим хавальником.
Съедят, Боренька. Когда жрать нече, ещё и не такое сожрёшь. А ты думал, что вот две прачки в подвале возле корыта погоревали, взяли мутовки и вперёд Зимний штурмовать? Как бы ни так. Революции совершаются Умами. Для чего? А чтобы слопать самую вкусную в мире конфетку. Власть!

После этого разговора Борька весь день ходил сам не свой. И когда вечером пришёл отец, и сыну устроили трибунал, Борька поразил и мать и отца.
- Ну, так что ты там решил, сынок? Какое ещё ПТУ? – отец был на взводе, оно и понятно. Единственный отпрыск, надёжа и опора, решил опозорить родителей.
- Да ладно вам, чего взъелись? – Борька попытался миролюбиво улыбнуться, - Брожения у меня. Подумал, как следует, и решил. Десятый класс и в институт.

Остолбеневшие родители, приготовившие так много нужных и полезных слов, всё ещё переваривали сказанное, а Борька уже ушёл в кладовку, готовить снасти к завтрашней рыбалке. «Ну, их, - размышлял он, - не за меня, а за престиж пекутся. Ну, как же?! Единственное чадо и в ПТУ… А отцу вообще непонятно, что нужно. С того самого дня, как его спарашютировали из органов, он тупо отвязался. Пьёт, гуляет. Правда, пашет как негр, так это для хлеба. В сотню библиотек записался, книгами просто заваливает. Зачем? На мне вымещает то, чего сам не успел? В скота превращается? Да пошёл он!»
А вечером следующего дня отца убили. Насмерть!

Державка (размышления под рюмку водки)

- Давай, Борис Иваныч, рассудим здраво. Ну, кому ты нужен в этой стране, в этом мире? Кто по тебе заплачет, кто свечку в церкве зажжет? – Кича был под хмельком и его несло, - мы здесь все временные, вот и используй отпущенное время с толком. На меня не смотри. Я - отдельная статья расходов, моя дорожка началась раньше твоей. Тогда была война, и мы с твоей мамкой побирались на станции Лёвшино. То хлеба дадут, то сахару кусок, а то и сам что умыкнёшь. Жрать-то охота?!

- Ты хочешь сказать, Саша, что наступило время воров? – Бориса заинтересовал разговор. В чём-то он перекликался с той злопамятной встречей на запруде в далёкой юности. И тут, и там ему предлагали работу. Оба раза урканы. Оба утверждали, что время слесаря никогда не наступит. Что-то в этом есть. Какая-то божественная гадость.

- Именно это я тебе и втолковываю уже неделю, о великовозрастный балда-идеалист! – Кича, стыдясь своих новых навыков, высморкался в платок. Брезгливо убрал его в карман пиджака и по привычке вытер пальцы о штанину, - Как ты не поймешь, дубина стоеросовая, никогда не наступит Золотой век. Не править слесарю - юристом, а доярке – экономистом с дедушкиным ковровым псевдонимом. НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!
Сожрут они его с потрохами. Сначала опутают законами, созданными под себя, ограбят, а потом его же обвиноватят во всём. Хреново мычал, лаял в миноре, падла, откладывал не свои яйца.

Конечно, они будут бросать ему кости в виде разных дотаций, пособий, материнских капиталов и надбавок к пенсии. Ну, а ты бы не стал заботиться о собаке, которая исправно лает? Или о корове, которая даже впроголодь всё ещё даёт молоко? То-то же! Какому хрену тебя учили в твоей закрытой конторе, если ты азов не усёк?!

И ещё одно. Те слесаря и прачки пожизненно разобщены. Помнишь схему «Разделяй и властвуй»? Здесь уместно помянуть о ней. И не собрать их вместе до тех пор, пока у Нюрки на обед постные щи, а у Фроськи борщ на свиной ляжке. И если Нюрка позовёт Фроську кидать бонбу в батюшку царя, то Фроська ещё тыщу раз подумает. А стоит ли? И ведь не пойдёт, сучка! Почему? Да ляжку с борщом жалко, а Нюрка голодранка!
А те, что за рулём, всегда кодланом держатся, и за своего пасть порвут. О как!

Мужики выпили по чуть и Кича засобирался домой: - Пора мне, Борис, поеду. Вона мои беркуты под окном мозолятся. Помогай! Не хочешь на царя и капитал пахать, так помоги себе, народцу. От тебя многое будет зависеть. Как товар добудешь, так он и к потребителю попадёт. Отсюда и цена. Вражеская или приемлемая. Бывай!

Дядька ушёл, а Борис вновь задумался. Его дело то, ради которого он прибыл в родной город, предполагало исчезновение с карты страны таких, как Кича. Однако, уже сейчас видно, придётся фильтровать. Как минимум тех, что дружат с головой, успели перекраситься, осознать ошибочность пути. Нет! Дядьку он Молоху так просто не отдаст!

ДЕРЖАВА (Отец)

В тот день у отца на заводе запускали какой-то новый наряд по военке, и он с соседом передал, что пока не перепустят первую партию, все мастера и начальники служб, арестованы начальником цеха. Ну, что тут можно сказать? Недоразвитый социализм в действии! Мать поворчала о причинах и следствиях и ушла к соседке смотреть новый фильм «Вечный зов». Борька же от нечего делать завалился с книгой на диван и ускакал с Морисом-мустангером на стрелку с Луизой Пойндекстер.

Время близилось к двенадцати часам ночи, четверть часа тому вернулась мать, отцом пока и не пахло. Всю жизнь не ангел, всегда самодостаточный и независимый, он и раньше мог гульнуть, но, как правило, пару раз в месяц. В аванс и окончаловку. Но, тут что-то странное. Мать ворчала и всё с большей тревогой смотрела на часы. Борька, поддавшись материному настроению, запсиховал тоже.

Они ещё какое-то время делали вид, что всё нормально. Мать про себя придумывала кары. В перечень входили мутовка, бойкот и временное отлучение от «сладкого». Борька не думал ничего, просто вдруг заволновался.
В половине первого ночи, когда стало доподлинно известно, что последний автобус уже прошёл, мать, сидя на диване, вдруг неожиданно схватилась за грудь, вскрикнула и, побелев лицом, повалилась навзничь.

Такое случалось и раньше. Сердце, слабое и больное. Борька быстро накапал в стакан сердечное, долил воды и заставил мать выпить сию гадость. И в это время в двери постучали.
Борька с матерью наперегонки бросились открывать, но то оказалась соседка. Обычно весёлая и шустрая тётя Тася, не стала входить и пряча глаза сказала: - Там Ваня ваш у остановки пьяный лежит. Приберите, пока не обчистили.

Мать и сын, сунув ноги в опорки, почти бегом бросились на остановку. Разборы и санкции потом, сейчас надо это животное домой доставить.
Действительно, возле остановочного павильона, раскинувшись, как тот запорожский казак, лежал отец. Мать, что возьмёшь с женщины, первым делом принялась тормошить своего нерадивого супруга. Надавала ему пощёчин. Тщетно.

Тогда они с двух сторон ухватили тяжёлое тело под руки и кое-как усадили его на лавку. Отец тут же сделал попытку завалиться навзничь. Перетащить его вдвоём не представлялось возможным.
- Сколько же ты будешь глумиться надо мной, сволочь! – мать перешла на крик, - Ну, за что мне такое?! Улячкался, как свинья. Завтра сам всё стирать будешь.

На их счастье и как логичное завершение вечера, на дороге показался милицейский Уазик. Обычно по ночам блюстители не кажут глаз в резерват. Чревато. Можно и не вернуться, но этот заблудший патруль оказался, как нельзя кстати.
Мать замахала руками, что-то крикнула, жалобно и невразумительно. Машина остановилась.  Из неё вышли два милиционера и в лучах фар направились к нашим героям.

- Что у вас тут? – спросил немолодой старшина, глядя на женщину, и вдруг схватился за кобуру.
- Помогите мне вот этого скота домой доставить, ребятки? – попросила мать, - Это вон тот крайний дом. А то ведь сами знаете, оберут и концов не сыщешь.
Милиционер смотрел не на пьяного отца и не на Борьку. Он, почему-то смотрел на мать, вернее на её руки. Что с ними не так, - подумал Борька и, присмотревшись, обалдел! Руки матери были в крови.

Можно сколько угодно удивляться, но скорая помощь приехала через пятнадцать минут. Недовольный жизнью, вызовом в ****я и зарплатой врач, ровно полминуты осматривал Борькиного отца, затем хмыкнув, спросил: - Ну, и чо вы меня на труп вызвали? Это вообще-то ваш профиль, - бросил он старшине, - предварительно могу сказать, что смерть наступила от удара вот этой приблудой.
С этими словами врач вынул из тела отца тот предмет. В его резиновой руке-перчатке, врач профессионально старался не смазать отпечатки, лежал заточенный на манер кортика трёхгранный напильник, в народе именуемый шабером.


Следствие, по причине тупости, зашло в тупик. Тупость и тупик, они всегда рядом. Отца похоронили на угоре, рядом с его матерью и отцом. Борька неделю ходил чёрный от недосыпания, свалившегося горя, растерянности. Как теперь? Отец, это ж такая незыблемая конструкция. Невозможно представить, что его больше никогда не будет. А как же с рыбалкой, а ведь собирались с палаткой на неделю на Кутамыш?!

Борька задавал себе вопросы и не находил ответов. Кто, за что? Отец же всегда был рассудителен и прав. Сосед высказал версию мести, от когда-то осужденного урки. Какого? Да мало ли их было? Что ж, тоже версия. И всё равно. Растерянность, помноженная на пустоту. Воспоминания обид. Тех самых, которые сын причинил отцу бездумно, в запале. И ведь не переделаешь, не извинишься. Тваюмать!

Один человек в это время не психовал и не рыскал, как лодка утратившая весло. Он спокойно и целенаправленно собирал информацию. Через своих стукачей, бичуганов и прочей шелупени, которая никогда не бросается в глаза, не воспринимается частью народа, не уважаема и омерзительна. Но, зато всегда имеет самую достовернейшую информацию. Это был, конечно же, Кича. Дядька Сашка.

И труды жулика не пропали даром. В один прекрасный, или не прекрасный вечер, дядя Саша зашёл в гости к сестре и племяннику.
- Привет, бандиты! – с порога прогудел его родной голос, - Ну, что насупились? Супу наелись? А я вот тут вам гостинцев принёс.
Дядька вынул из холщовой сумки с мордой жизнерадостного Д, Артаньяна огромную копчёную рыбину, палку колбасы и пару банок тушенки.

- Поправляйте пошатнувшееся здоровье, меня на работе отоварили.
- На какой это ещё работе? – подозрительно спросила мать, - Ты ж от рождения не рабатывал, Сань?
Дядька рассмеялся и ответил: - Ты, Адка, не думай, не украдено. Просто ешьте и всё. Я потом ещё принесу. Я своим самым ближним ворованное подсовывать не стану.
Потом он посмотрел на племянника и спросил: - Ты, Борян, ещё не куришь? – хотя прекрасно знал, курит, - Ну, тогда пошли хоть на лавке со мной посидишь за компанию.

Они вышли в сумерки летнего вечера, присели на лавочку возле подъезда, и дядька без предисловий, сказал: - Ты помнишь, Борька, того сявку со Стрелки? У него ещё брательник объявился, некий Гога. Представляешь? Сегодня днём его обнаружили в своём доме, там же на Стрелке. Удавился. Весь, как есть, в глухую.
Но, прежде, чем удавиться вроде признался людям, которые чисто случайно заходили к нему в гости. Мол, я такой-то, в состоянии алкогольного опьянения ударил заточкой итд.

- Ты всё понял, племяш? Или тебе, как особо одарённому, нужно что-то расшифровать?
Борька сразу всё схватил. Вспомнился тот разговор в день выборов на запруде. Вспомнились слова Гоги о мести и прочее. Он не удивился оперативности и жестокости дядьки, но в душе поднялась волна благодарности. Справедливость, пусть даже вот такая усечённая, хоть раз в жизни восторжествовала. Ни слова не говоря, он положил голову дядьке на плечо. Так они и сидели, пока не истлела Кичина сигаретка.

ДЕРЖАВА (Ленин в тебе и во мне)

- Ты главное, дорогой подросток, не описайся от радости, - комсорг школы, Оля Сабирзянова, присела на край стола. При этом её и так короткая юбка сделалась ещё короче. «В паре работают», - подумал Борька, не отрывая взгляда от обтянутых капроном сарделек.
- Боря! – голос Сабирзяновой стал ещё ехиднее, - смотри в глаза даме, а то они у тебя сами по себе. Не боишься вывихнуть?

После этого разговора Борька полдня ходил сам не свой. Ему дают путёвку в Универ? Шокинг внатуре блю! Ещё год учиться, а педо-совет уже что-то решил. Непонятно всё это. Ну да, учился он, если не отлично, то крепко. От дел не отлынивал, в камсу вступал в первых рядах. Но ведь были косяки с куревом, та драка с Грушей. Очень непонятно!


Никола Грушницкий, с соответствующей погонялой, Груша, был не просто подонком, но сукой редкостной. И когда в конце девятого класса он ударил училку астрономии, никто не удивился. Осудили, и казалось бы, всё?
Таня-астрономичка была влюблена в физрука Витю-титю. Об этом знала школа и окрестности. Грушницкий, не готовый к уроку, вел себя отвязно, дерзил. И на замечание Тани, ответил: - Конечно! Мы же не можем разложить на коне или присунуть на перекладине. Ростом не вышли.

Таня разрыдалась, и остаток урока отсиживалась в кандейке у технички. Так и не сказав никому о причине своих слёз.
Борька не смог стерпеть этой параши, кроме того, у него был давний зуб на Грушу. Сразу после урока, окружённый приверженцами, он подошёл к Николе.
- Слухай сюды, халупник! – процедил он сквозь зубы, как учил дядька, - Сегодня после уроков не разбредайся парами. У меня к тебе базар.

Никола сплюнул Борьке под ноги, и так же процедил: - Соплю высморкай, босота. Сегодня я вырву тебе почку, сын поварихи и лекальщика. … И запомни, честного боя не жди. Я с таким гавном разбираюсь всеми способами.
Борька хмыкнул и, глядя на одноклассников, сказал: - Все слышали? Я не неволил.

После уроков, когда большая часть школы опустела, Борька и половина класса ждали за трансформаторной будкой.
Груша явился, как всегда, наглый, как его тёзка, Грушницкий. Растолкав толпу, он снял пиджак и, не глядя на визави, сказал: - Ну, давай, защитник пакентошенных. Действуй.

Пацаны сделали круг, Борька встал в стойку и ждал. В принципе, способов победить врага есть множество. Дать ему напасть первым, посмотреть на него в защите, пощупать, выждать. Либо напасть самому, уповая на единственный, смертоносный удар. Можно, как учили когда-то, включить дурака. Показать процентов двадцать, раззадорить противника, дать ему почувствовать свою власть над почти убитым противником и тогда…

Борька не стал делать ни того, ни другого. Он внутренне высморкался, собрал во рту вязкую слюну пополам … ну вы в курсе. И резко плюнул всю эту пакость в ненавистную морду Груши. Никола ожидал всего чего угодно, но только не такого выверта.
Представьте себя с наличностью, по которой неторопливо течёт означенная слякоть, а теперь попробуйте не обратить на неё внимания и, как ни в чём не бывало, мужественно ждать атаки. Представили? Не получается? Знаю!

Вот и с Грушей вышло то же самое, его руки автоматически поползли вверх, чтобы освободить лицо от мерзкого плевка.
Борька резко бросил вперёд обе руки с растопыренными пальцами. Известно, что по закону подлости, хотя бы один попадает в глаз. А тут целых десять.
Так и произошло, Груша схватился за пораненные органы зрения, и в это время его потряс сильнейший удар локтем в голову.

Какое карате, други мои. На дворе 197… год, и кроме «Гения дзюдо», незабвенного Акиры Куросавы, да «Первой перчатки» с Иваном Переверзевым, советский кинопром ни хрена не даёт.
Но, не быть Борьке племянником старого прожженного урки, дававшего ему уроки дворовой самообороны с ясельного возраста. А бой уличный и поклоны на половиках отличаются, как живая нажористая вагина отличается от дырки в заборе.

Борькин удар прошёл. Груша покачнулся и, выпустив воздух, опустился на колени.
- Вот так и стой раком пожизненно, курва, - сплюнул Борька, - если не умеешь быть человеком. И мой тебе совет, переводись из школы, срочно. Здесь у тебя жизни уже не будет. Не веришь мне, спроси у людей.
За всех ответил тогдашний староста класса, Валерка Ежов: - Борька прав, дёргай-ка ты от нас, Груня, по холодку. Ты здесь чужой, а если нам потребуется говно, то мы его собранием назначим.


Всё это пролетело в голове Борьки, пока он, с трудом ломая зрение, пытался отвести взор от аппетитных ляжек Ольги комсорга.
- Боря, у тебя, правда, всё нормально? – Ольга насмешливо и с каким-то болезненным интересом смотрела на товарища, - Может, тебе чем-то помочь?

Борис отвёл взгляд, один Бог знает, чего ему это стоило. Он уже давно сел, приспособил ногу на ногу (парни, знакомо?) и теперь пытался прийти в себя: - Да, Ольга, можешь! Знаешь, есть такое аптечное изделие. Резиновое, за четыре копейки пара. Называется «Ленин в тебе и во мне»? Есть предложение проверить на практике, а так ли оно действенно, как о нем распинаются.

Ольга взяла стул, присела напротив Бориса и, глядя ему в глаза, сказала: - А ты знаешь, комсомолец, я бы, пожалуй, проверила. Правда, у меня нет четырёх копеек. Бедно живём, мамка одна не справляется. Кстати! Она сегодня во вторую смену и раньше полпервого ночи, домой не вернётся. Калитка у нас не закрывается, а собаки нет.
Да! К чему это я? Ты об учёбе думай! На тебя Родина смотрит, с надеждой и … вожделением!

Державка (Рябинина)

Судьба желудка холостого мужика предопределена заранее. Гастрит, язва и прочие удовольствия преследуют его по пятам. Моолокс под подушкой, пачка соды в кухонном шкафу - это ли не итог тех тошниловок, пирожковых, дока-пицц и прочих заведений общепита, призванных препроводить пациента в ласковые руки хирурга, а то и онколога.
Борис Иванович особо не грузился на эту тему. Сколько получится - столько и проживём. Сделано много, пройдено, дай бог каждому. Годом раньше, годом позже - какая разница? Мы ж не американцы, чтобы за день жизни цепляться, истеря и подвизгивая.

Он ел пиццу с сыром и грибами, прихлёбывал из чашки зелёный чай и слушал песню из динамика чурбанской забегаловки Центрального рынка, в которую его завёл разоравшийся желудок. Борис ел, а певец с жутким, невообразимым хрипом-клёкотом пел совершенно обаятельнейшую песенку.

Я один иду встречать
Этот сказочный рассвет,
Потому что доча ещё маленькая.

Очередной раз открылась стеклянная дверь, и в помещение пиццерии вошла дама. Ну, и вошла. Мало ли их входит по жизни. Входят и выходят, а мы остаёмся.
Тень упала на столик занятый Борисом. Голос, знакомый, с хрипотцой, сообщил: - Комсомолец! Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь строительству коммунизма!

Борис недовольно прекратил процесс поглощения холестерина и нитратов, посмотрел на помеху и обрадовался.
- Ленка! Рябина, етить же тебя в промежутки! Садись бегом, что тебе заказать?
Прислуга в тюркской забегаловке была не плохо вышколена, и к ним уже спешил молодой симпатичный «алибаба».
- Добрый день, уважаемые! Что будете кушать? Есть отличный плов. У нашего шеф-повара приехали сыновья, и он готовит по-царски. Это даже не плов, а поэма о любви!

Борис и Лена дружно расхохотались приятной шутке и, сделав заказ, продолжили беседу.
- Как ты живёшь, Боря? – Ленка положила голову на кулачки и жадно смотрела в глаза другу.
- Живу? – Борис отложил недоеденную пиццу, вытер пальцы салфеткой, - Ты знаешь, я живу! Всё ещё! Новой женой не обзавёлся, от того радостен и светел, как попа новорожденной девочки. Работа есть, на хлеб с солью хватает. Что ещё нужно человеку, чтобы мирно пукать в небо?

- А я ведь о тебе думала, Боря, - Ленка задумалась, по её лицу мелькали блики телевизора, - не могу себе простить той вагонной слабости. Разбабилась, понимаешь. Мужика подавай. Нет, даже не мужика, а его малую часть. Сколько волка ни корми, всё одно в штаны смотрит.
- Я тоже думал о тебе, Лена, - Борис положил руку на маленькую ручонку одноклассницы, - всё не просто. Жениться или идти замуж, после стольких неудачных опытов? Увольте! Просто встречаться в свободное время? А где его взять? Начнутся упрёки, ссоры, микро-скандальчики. Тебе надо?

Лена казалось, не слушала его, но отреагировала вовремя: - Я думаю, что надо, Борис. Давай пробовать?
- Баба пробовала, родила. Подумай, Лен.
- Уже подумала, - рассмеялась собеседница, - пробовать. И чем чаще, тем лучше. А рожать нынче мы уже при всём желании не станем. Здесь у нас финиш.
- А тогда какого хрена мы тут сидим? – удивился Борис, - Поехали ко мне. Пробы - дело серьёзное. Откладывать нельзя.
- Нет, нынче мы едем ко мне. Дай официанту денег, а мне шанс блеснуть своей офигительной домовитостью.

Державка (рамс)

- Так кто, говоришь, на тебя наехал? – Кича нажал кнопку селектора и, бросив в него пару слов, воззрился на Бориса.
- Да какая-то Отечественная Скумбриевая Компания, ОСК. Приехали два джентльмена твоей наружности и предупредили о том, чтобы я умерил аппетит. А я ж толком и сделать ничего не успел. Только увёз в ту сеть коммерческое предложение, как ты велел.
- Ну, тогда разузнай, как хоть с ними связаться? – дядька закурил.

В это время в дверь коротко стукнули пару раз, и в кабинет вошли два молодых человека. Спортивные, хорошо одетые, не бандиты – подумал Борис.
- Знакомься, Борис Иваныч, - Кича повел рукой в сторону новых персонажей, - это твоя охрана, референты и переводчики с русского на язык ублюдков. Многое могут, - похвалился старый зека, - сам учил.

Борис пожал протянутые руки, и молодые люди уселись тут же на диван.
- Так вот, парни, сейчас вы поступаете в полнейшее распоряжение Бориса Ивановича. С сегодняшнего дня он ваш папа, мама, брат и представитель Саваофа на земле. Съездите уже и разберитесь. Какой фуцын выживает старого больного жулика с его полянки. Потом мне лично доложите, как прошёл разговор. Мысли вслух???

- Я так думаю, дядя Саня, - заговорил один из парней, - если наезд со стороны ОСКа, то это вотчина Пакемона. Молодой, примерно наших лет, но папа наворовал на государевой службе столько, что ни в одну задницу не влезет. У него сильная Служба безопасности и начальник из бывшей спецуры. Некто Сибгатуллин.   
Пакемон, сам по себе не глуп, но жаден до неприличия и не разборчив в средствах достижения намеченного. Попробуем его урезонить. Край большой, места всем хватит. Попытаемся сговориться так, чтобы в основных позициях не перехлёстываться. А не поймёт? Ну, тогда более иначе, и Аллах ему Акбаром.

«Сибгатуллин, Расим?! – подумал Борис, - вот ты где всплыл, старый вояка. Надо тебя предупредить, чтобы уносил ноги, пока не началось». Вслух же сказал: - Сибгатуллин, говорите? Как же ататюрки заколебали…
 

Новые помощники Бориса хлеб даром не ели. Уже через полчаса была назначена встреча в старом заброшенном скверике на самой окраине Молотилихи, и Борис, проклиная новую должность-обузу, готовил речь для переговоров. Мысленно гонял диалоги, переставляя слова местами, изменяя тональность, характеры, настроение. Тут же хохотал над собой. Ишь, в роль вжился!
Он сидел в своём кабинете, в новом двадцатиэтажном здании в районе ипподрома. Из динамика компьютера, посредством Ютуба, пела Сурина, и ничто, как водится, не предвещало.

Дядька находился у себя в апартаментах, принимая какого-то важного бродягу из прошлой жизни.
Взрыв прогремел за час до стрелки, ровно в пятнадцать ноль ноль. Когда Борис вбежал в дядькин кабинет, на ходу набирая номер платного и молчаливого врача, о ментах и не вспомнил, там стояло облако удушливого дыма. Всё остальное лежало.

Старый Кичин кореш с рваной дырой в боку, молча истекал кровью, а сам дядька лежал на животе и скрипел зубами от боли. Увидев племянника, он кивнул на друга: - Сначала с ним, Борька, у меня терпимо.
И Борис занялся раненым уркой. Долгие годы скитаний по армиям Варшавского блока в качестве военного советника научили его многому.

Слава Аллаху, дядька, жжёная скотина, позаботился об аптечке так, словно затевал широкомасштабную войсковую операцию. Ампула с обезболивающим нашлась сразу, и Борька вколол наркоту задыхающемуся от боли мужику, прямо через брюки. Глаза раненого побелели, на губах закипала пена. «Ничего, браток, - подумал Борис, - сейчас примчится наш лепила, и всё будет хоккей!» Потом он нашёл нужные жилки и, умело сжав их, остановил кровь.

Опомнившись, он бросился к дядьке: - Саша, ты как?! Кажи, куда тебя угораздило?
Кича, сморщившись через силу ухмыльнулся: - Именно, что угораздило, Борян. Когда сработала адская машинка, я как раз полез в ту нишу за шкафом, вот ДСП на себя и приняло основной удар. Мало того, в зоне попадания оказалась моя любимая жопа. Так что, да, уместно. Угораздило. Я уже пощупался. Два осколка в булке сидят. Лепила скоро будет?

Через полчаса, когда раненого, но находящегося вне компетенции «костлявой старухи», старого жулика увезли в частную клинику, а Киче извлекли осколки из негордой части тела, два друга-родственника сидели в кабинете Бориса и обсуждали случившееся. Вернее, сидел Борис, а Кича полулежал на боку на его кожаном диване.

- Короче, слухай сюды, Ванькин сын, - Кича стряхнул пепел на ковёр, - эта падлянка исходит от нашего общего друга из ОСКа, господина Пакемона. Сколько времени до стрелки? Пятнадцать минут? Гуд! Зови хлопцев, едем. Те фуцаны меня не знают. Фирма зарегистрирована на «фунта». Если что, выдашь меня за ближнего. И ещё вот что! Если чо, скажешь, что я глухонемой...

В означенный срок, Борис, два «референта» и Кича в роли глухонемого, подъехали к густо заросшему кустарником скверу. Борис-Борька помнил его ещё работающим. С аттракционами, комнатой смеха и тележкой с добрыми пони.
Все четверо прошли вглубь парка, к разрушенной временем и вандалами ротонде. Их ждали.

В последние минуты перед стрелкой, Кича через переговорщиков дал знать оппонентам, что разговор будет только с Пакемоном и более ни с кем. Намекнув, что война в городе не принесёт счастья ни одной из сторон, и они, как цивилизованные люди, готовы на уступки.
Пакемон, неимоверно толстый человек лет тридцати, стоял в окружении троих нукеров и облизывал леденец Чупа-чупс. Увидев направляющихся к нему конкурентов, коммерсант изобразил радость и поспешил на встречу.

- Добрый день, дорогие друзья, коллеги и конкуренты! – радость на лице мужика сверкала, как вставные челюсти Аллы Борисовны, - Вовремя, любо! Давайте присядем на лавочку, там и поговорим.
Стороны обменялись рукопожатиями. Увы, но смысл истинного рукопожатия, со снятой перчаткой, людство утратило давно и насовсем.

Пакемон и Борис Иванович, присели на чистую от листвы лавочку, а их охранники остались стоять на почтительном, но удобном для обороны расстоянии. Кича стоял ближе всех к собеседникам. Лицо угрюмое, лоб нахмурен. Борис рассмеялся про себя, - ни дать ни взять, типичный быдло-телохран. Ещё и щёки надул, как хомяк.

- Так о чём мы с вами поговорим в первую очередь, дражайший Борис Иванович? – Пакемон улыбнулся и закурил тонкую сигаретку с запахом клубники.
- Я хотел поговорить с вами, Михаил Абрамович, о нашем-вашем бизнесе. Слишком много появилось точек пересечения. Времена беспредела, войн и передела полян давно канули в Лету. И потому проще и выгодней для здоровья и бизнеса, договориться сейчас, пока не пролилась кровь.

Пакемон с тайным интересом посмотрел в глаза Бориса. Что-то его мучило, чем-то он был ужасно недоволен. В слух же коммерсант сказал: - Вы совершенно правы, Борис Иванович, с одной лишь поправкой, я ни с кем договариваться не буду. У меня иное предложение. У вас один календарный месяц, чтобы закончить дела в городе. Технично закрыть фирму и заняться чем-то другим. Ну, скажем, огородом, цветами, морковью. Насколько я осведомлён, у вас военная пенсия? Так отдыхайте, а я вас и город обеспечу продуктом. Это единственное и последнее предложение, многоуважаемый Борис Иванович!

Весь разговор занял не более двух минут, да и о чём говорить с деревом? Всё яснее ясного.
- Ну что же, - Борис встал, - тогда разрешите откланяться? О своём решении я сообщу вам лично, в морг. Честь имею!
Из кустов обрамляющих аллею раздались три хлопка и телохранители Пакемона, поражённые дротиками из «Санитара», бесшумно упали на убитый временем асфальт. Упали категорически и навсегда.

Сам предприниматель дёрнулся бежать, но Борис взял его предплечье на болячку и, согнув мордой в землю, сказал: - Это не всё, дорогой. С тобой хочет поговорить тот, кого ты, не зная брода, сегодня приговорил.
Кича был уже рядом. Подойдя вплотную к дрожащему от страха Пакемону, он медленно, словно из брызгалки, сквозь сомкнутые губы, облил коммерса какой-то жидкостью.

Борис посмотрел на друга и учителя с недоумением. Это он столько времени держал во рту воду, а смысл? И тут до него дотянулся сладкий запах бензина. Голова, волосы, лицо и грудь Пакемона были обрызганы именно бензином.
До Бориса начал доходить жуткий смысл происходящего, а Кича вздохнув полной грудью, поплевался и сказал: - Ну, вот и отпели Донские соловьи милому моему сердцу Михаилу Абрамовичу. Пора!

С этими словами он вынул зажигалку и щёлкнул клапаном. Пламя моментально охватило голову дерзкого предпринимателя. А Кича, чтобы не привлекать внимания, с оттяжкой ударил кулаком в переносицу беснующегося Пакемона. Тот рухнул и теперь горел, молча, как и должно потенциальному трупу.

ДЕРЖАВА (Оля)

Вечером того же дня, отпросившись у матери к Славке с ночевой, Борис тёмными переулками спешил по известному адресу. Его размышления не отличались оригинальностью:
Ольга! Комсорг, староста! Интересно, а что она испытывает в данный момент? Ждёт, хочет, подпрыгивает от нетерпения? Вот же ж сучка! Если лидеры этой страны все таковы, то что требуют от нас, народца?

Улица, на которой стоял дом Сабирзяновых, выходила прямо в поле, примерно в километре чернел угрюмый ночной массив леса. Посреди улицы, загородив её от края до края, ночевал чей-то подгулявший комбайн.
Борька обошёл махину и, оглядевшись, юркнул в незапертую калитку.
Дом был тёмен, и только одно окно светилось слабым светом ночника. «Девичья светёлка, - усмехнулся про себя Борис. - а девица-то с изъяном, хххыыы».

Толкнув дощатую дверь, парень попал в короткий коридорчик, и ещё одна дверь. Для приличия брякнув по ней кулаком, Борька потянул на себя и попал в горницу.
Он хотел на цыпочках прокрасться в Ольгину комнатку, пугнуть девку, однако, едва войдя, угодил в такие жесточайшие объятия, куда там анаконде.

Борька ещё стоял, заворожённый простотой случившегося, а девчонка покрывала его лицо поцелуями, прижимаясь телом к его телу.
- Боря, - задыхаясь прошептала Оля, - быстрее, я сейчас умру, - и Боря ускорился.
Они раздевали друг друга, а Ольга смеялась над его неумением расстегнуть крючочки на спине.

Наконец, они оба голые, как в первый день творения, ах да, фиговых листков не было, стояли посреди комнаты и трогали друг друга. Осторожно, самыми кончиками пальцев, чтобы дать рецепторам возможность понять новые ощущения.
У Ольги была хорошо развитая грудь. Высокая и крепкая, с острыми тёмно-коричневыми сосками. И пока Борис исследовал её, мял и ласкал, пальцы девочки трогали его приспособление. Осторожно, с опаской, но одновременно жадно, стараясь не упустить ничего.

Через мгновение они легли на приготовленную постель и Борька, не теряя времени даром, навис над своей неожиданной любовницей. А Ольга, словно поддразнивая его, раздвинула ноги, предъявив к досмотру главную свою ценность. Похоже, что от этого показа она получала не меньшее, чем Борька, удовольствие. Известно же, что прелюдия бывает много слаще самой оперы.

Терпение обоих закончилось одновременно, и Оля, взяв вожделенный прибор пальцами, пыталась помочь Борьке войти в искомое место.
Однако, как Борька ни пытался, но больше нескольких сантиметров зайти не мог. Он бы долго ломал голову, что это, если бы не Ольга.
- Борь, - её шёпот с трудом догнал его скользившее в других измерениях сознание, - я … девочка. Осторожно.

Анализ произошедшего, размышления о бабьей логике и прочие нюансы, он обдумает потом, а сейчас всё для фронта, всё для победы.
Соборными усилиями они победили, и Борис погрузился в Ольгу на полный штык. Время уже давно махнуло на них рукой, зевнуло и ушло спать. За окном плыла ночь, а они всё не могли оторваться друг от друга.

Через час или через миллиард лет, они лежали рядышком и отдыхали, бездумно глядя в потолок и наслаждаясь покоем и состоянием радости от случившегося.
- Боря, - едва слышно шепнула Ольга, - ты не думай про меня плохо. Я тебя давно люблю, но крест комсорга, устои, заповеди Володи Ульянова и прочая хрень. От них трудно уйти вот так, за один день. Я ж должна быть примером, светочем и кормчим, едри её в комсомольский билет.

- Ну, вот и будешь! – коротко хохотнул Борис, - Теперь, уж коли комсорг показал пример, вся школа, как один, должна перешпокаться. Мальчики … девочки пойдут.
- Куда подойдут? – рассеянно спросила Ольга.
- Как это куда? – шёпотом захохотал Борька, - Сношаться. Другого пути у нас нет. Комсорг плохому не научит!

Он вновь припал губами к её моментально затвердевшему соску, руками лаская чистое и какое-то звонкое тело.
- Ох, Борюшка, ты меня убьёшь, - дрожа, как от озноба, сказала Ольга, - давай не так быстро, а то я внутри вся чёрная, как головешка.
- Да, моя хорошая, теперь не быстро, но с чувством, - шепнул Борис, проникая в недра вожака поселковой камсы.

ДЕРЖАВА (нищета)

Вечер. Мать на подработке и придёт не скоро. Борька сидит на кухне и ужинает. В блюдце подсолнечное масло, рядом солонка и стакан жидкого чая с одной ложкой сахара.
Парень макает хлеб в масло, солит и ест. «Не бог весть что, - уговаривает он сам себя, - но у других и этого нет». У кого, других, он не уточняет. С тех пор, как погиб отец, всё в семье пошло наперекосяк. Материной нищенской зарплаты хватает впритирку, только не сдохнуть. А одеться, обуться? А ноги растут, а туша, и это в условиях диеты, растёт, как на дрожжах.

Мать сейчас в садике. Моет полы, чистит унитазы. Шестьдесят рублей в месяц, но жить надо?! Эх, мамка.
Борис принимает решение, и от этого ему становится легко. Так и сделаем, а кто слово вякнет, удушу!
Мать приходит ближе к полуночи. Усталая, как старая запаренная лошадь. Без сил валится на кушетку и, игнорируя Борькины слова, проваливается в сон.
Сын заботливо укрывает её стареньким одеяльцем и на цыпочках выходит из комнаты.

На следующий день, заскочив на полчаса домой после школы, Борька съедает кусок хлеба с чаем и, переодевшись в рабочее, идёт по означенному адресу.
- Боренька! – пожилая директриса детсада, Татьяна Ивановна, всплёскивает руками, - Какой ты стал большой. Проходи, присаживайся. Сейчас мы будем пить чай!

Борис в трёх словах объясняет воспитателю суть проблемы. Татьяна Ивановна долго смотрит на парня, в глазах слёзы, радость, понимание.
- Да, Боренька, так можно, - говорит она, - я рада. Ты очень сильно подрос, я не о размерах. И ещё я ужасно горжусь, что была твоим воспитателем.

Через несколько минут, проинструктированный Татьяной, Борька вовсю драит коридоры садика. В группах ему делать нечего, там вотчина нянечек, там и спрос иной. Он таскает воду, отжимает тряпку, драит, пыхтит.
Между делом Борис начинает напевать. Что он поёт? В данный момент под опустевшими потолками детского сада звучит великая песня. Борька уже мокрый от пота и с непривычки, но дело есть дело. Летает тряпка, булькает вода, звучит песня. Плачет за колонной Татьяна Ивановна.

… Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна,
Идёт война народная,
Священная война…

В районе восьми вечера с работы прибегает мать. Сегодня давали зарплату, и значит, будет ужин. Мать быстро разбирает сумку. На кухонном столе появляется пакет с маслом, курица, заросшая как хиппи, буханка хлеба и целый батон колбасы по два двадцать. Что-то ещё? Ох, халва!
- Борька, ты тут ужинай без меня, а я в садик, - мать направляется к дверям, но сын останавливает её за руку.

- Ну, что? – мать торопится, - Что ещё случилось? Ты же знаешь, мне некогда. Давай поговорим потом, когда я вернусь.
- Мам, - Борька усаживает мать на диван, - тебе не надо ходить в садик. Прости, но у тебя перехватили работу. Там теперь другая уборщица.
- Как?! – жалобно вскрикивает мать, - А что же мы теперь есть будем? Как жить?
- Успокойся, мама, - Борис улыбается, - всё будет хорошо. Я сегодня был у Татьяны Ивановны. Теперь вместо тебя мыть полы буду я. И сегодня была первая смена. Еврей-поломойка! По-моему, неплохо звучит?

Плачет мать, закипает чайник, смеётся Борька. За окном сгущаются сумерки. Где-то далеко, в пределах МКАДа кипит жизнь, строится недоразвитый социализм с человеческим лицом. Внутри кремлёвской стены он уже наступил. Его отпраздновали, обмыли, соборовали и закопали, чтобы не дразнить избирателя. А в стране всё своим чередом. В Перми ложатся спать, в Москве досматривают вечерние передачи, бегут на горшок и тоже собираются на боковую. А в Петропавловске Камчатском, невзирая на часовые пояса, пожизненная полночь.

Державка (нах твой бизнес!)

Задница у дядьки заживает на удивление быстро. Как на хорошей дворняге. После описанных событий прошла неделя, и всю неделю Борис уговаривал себя:
«Всё! Это последняя делюга на службе плаща и кинжала! Есть прекрасная пенсия, есть чем заняться на досуге. Домик в деревне, луга с коровами. Что ещё нужно? Попасть в дядькины пенаты? Упокоиться на дне Камы с колосником в ногах? К чему всё это?!»

- Ты хорошо подумал, Боря, - Кича хмурится, но в глазах ещё что-то, - ты ж знаешь, у нас вход рубль, а выход мильён!
- Ну-ка, дай догадаюсь, - Борис морщит лоб, - убьёшь поди-ко?
- Нет, племяшка, убить не убью, но провожу с почестями, - Кича встаёт с кресла и подходит к Борису: - Господи! Как же ты похож на Аду! Я тоже много думал, не твоё это. Езжай в свою деревню, разводи коров и тараканов. Если что понадобится, бей в рельс.


Дедова избушка сохранилась идеально. Словно и не было тех лет без хозяина. Окна лучились чистотой и светом первого дня творения.
Жёлтым яичком улыбались вымытые половицы крыльца с резными балясинами. Даже из кроны огромного старого клёна кто-то орал задорно и жизнеутверждающе.

Борис присел на лавку, достал фляжку с коньяком. Брызнул чуть на сухую землю перед входом: - Здравствуй, деда, за встречу!
Сделав большой глоток, он перевёл дух, закурил. Господи! Какая тишина. Нет бряканья вечно опаздывающих трамваев, крика и сутолоки площадей, мерного шороха шин сотен и тысяч лошадей, мчащихся по дорогам. Всё, как в деревне. Того и хотел.

Послышались шаги, и Борис, подняв взор, увидел женщину. Лет сорока, маленькая, но крепкая. На губах зацветает улыбка. И какая это улыбка! Так могут только дети. Всем лицом, раскрытым ртом, не стыдясь пломб, кариеса и запаха изо рта. Всеми дёснами! Сказка!

- Здравствуй, Борис Иванович! Дождались, значится? – женщина смотрит на Бориса, а он в свою очередь смотрит на неё. Что-то настолько далёкое, что и концов не сыскать.
- Не узнал? Старый стал, поизносился? – женщина откровенно смеётся над растерянностью мужика, - А помнишь, как ты меня пять вёрст на себе тащил, на закукорках. С дальнего озера? Эх, пень ты старый…

Приходит понимание, глаза вспыхивают: - Таська! Ты, что ли? – Борис встаёт и подходит к женщине вплотную, - Дай я на тебя посмотрю, морковка! А выросла как! Была ж пигалица, ни кожи, ни рожи. Даже купались вместе, у тебя тогда смотреть не на что было.
- Ага, детская однополость, - расхохоталась Таисья, - вспомнил, значит, чертяка! Я это, я. Не морщь лобок. Если хочешь, можешь даже потрогать. Только осторожно, у меня Пашка жуть, какой сурьёзный.

- Пашка?! Спиридонов что ли? – Бориса захлёстывают эмоции, - И где этот демон? Дай я вас обоих разом расцелую.
- Да дома и сидит. Как получили пару месяцев назад весточку от дяди Саши Кичёва, что ты скоро сюда насовсем переберёшься, так и ждём кажон день. Дом вон прибрали чуть, обиходили. Чтобы ты в живое заехал.

Борис задумался и поразился мудрости старого вора. Это ж он, когда меня в свой бизнес тягал, уже предвидел, что не уживусь я с его раскладами. Ну, мудёр!
- Таська! А ты зови Павлика, я быстро сполоснусь с дороги, чемоданчик распакую и на стол метну. Посидим, вспомним. Сегодня же суббота, выходной?!

Державка (деревня сердца)

Умывает красно солнышко
Руки тёплые в росе.
И Россия, как Алёнушка,
Предстаёт во всей красе.(с)

Есть, друзья мои, такой диагноз - редкий, выдавленный из жизни современной «моралью», убитый измами и втоптанный в грязь племенем воинствующих космополитов. В этом случае говорят - Он болен любовью к Родине.
Ощущаю плевки пакостников без роду и племени. Бог им судия. Всё в долг, всё будет оплачено. Позже и не здесь.

И начиная очередную главу этой повести-всхлипа, я говорю - Всё, что ни делалось мной на этом свете, сделано для моей страны. Пьяной и драчливой, суровой и по-масленному буйно-расхристанной, недотёпистой и мастеровитой. Кто я без своих корней? Перекати-поле, комочек засохшего дерьма в выжженной пустыне. Только с ней и для неё поётся, только здесь пишется и пляшется. Вот такая исповедь. Ругайтесь.


Борис уже умылся и теперь накрывал стол, когда входная дверь коротко брякнула, и в горницу ввалился Пашка Спиридонов. Всё такой же конопатый, только конопушки выцвели, поседели, что ли? За ним прицепиком вкатилась Таисья. С большой сумкой, пахнущая пирогами, здоровьем и радостью.

Когда закончились первые объятия и поцелуи, все трое уселись за стол, и пришло время обстоятельных неторопливых расспросов.
Таисья выкладывала на стол пироги, ватрушки, ещё хрен знает что. В центр стола гордо встала литровая бутылка с чем-то рубиново красным.
- Неужели оно самое? – Борис затаил дыхание, - Ну, не молчи, Таська, а то снасильничаю.
- Оно, братуха, - улыбнулся Павел, - стали бы мы тебе всякое дерьмо подсовывать.

Наконец, когда Таисья на скорую руку украсила немудрёный стол, пришло время тостов.
- Эх, ребята, - Борис закашлялся, скрывая спазм, - вы не представляете, до чего же это здорово, возвращаться к самому началу. Сколь народу за прожитые годы перемёрло, а мы вот с вами тут, рядом. И тепло мне от вас и с вами так, что сердце заходится. Давайте выпьем за нас, за дружбу!

Пашка уже командовал с той самой бутылью. Вырвав зубами пробку, он принялся разливать густое, как мёд, вино по старым дедовским стаканчикам полторашкам. По комнате потёк запах лета, буйных лугов, солнца и земляники.
Все трое подняли свои посудины, чокнулись, как заведено предками и выпили одуряющий ароматный напиток.

- А я ведь, ребята, о нашем земляничном даже стих писал когда-то, - Борис улыбнулся, - бродишь вот так по странам и континентам, а мыслями всё одно - дома, и не просто дома, но зачем-то именно в детстве. Многие ли могут похвастаться своей причастностью к отряду космонавтов? Многим ли довелось побывать на дне океана или на вершине Монблана? А мимо детства ещё ни один не промахнулся. Хорошее оно было у нас, ребята. Не всегда сытое, не блещущее импортным шмотьём, но у нас были наши луга, реки, радость без конца.

- А помнишь, Борька, как ты меня на плохое подбивал? – улыбнулась Таисья, - Я тогда еле отвертелась, как бы сейчас Пашке в глаза смотрели?
- Это ты о чём, гулёна моя сладкая? – Пашка сделал свирепое лицо, но получилось смешно и все трое расхохотались.
- Борьк, ты рассказывай, а то я ужас какая смешливая, - Таисья звонко рассмеялась, - давай, все свои.
- А вот и расскажу! – Борис закурил и, задумавшись на мгновение, поведал давнюю историю.

ДЕРЖАВА (байки)

- Сейчас уже точно не вспомню, сколь лет прошло с той поры. Кажись, мне двенадцать было, и значит, Таське семь.
- Да, я как раз в первый класс снарядилась…
- Ещё раз перебьёшь, и я Пашке по башке дам, - под общий смех заявил Борис.

В тот день, Пашка, помнишь? У твоих праздник был и они вишнёву настойку гулеванили. Почитай, вся деревня собралась, выселки и даже председатель пил с народцем. А настойки было, усраться до смерти и ещё ведро.
Когда очередная фляга показывала дно, ваш батя, Сидор Митрофаныч, упокой его Господи, вытаскивал флягу в огород и там меж грядок вытряхивал из неё начинку, то есть вишню.

Кто первый нашёл ту бродилую ягоду, не помню, кажись Пашка, но только нажрались мы тогда всей ватагой. Мезенцевы братья жрякали, попов Санька причащался, ну и Таське тож досталось малость.
Короче, опьянели в дворника. Мезенцевы затеяли драку, Санька-попик травил байки про монашенков и ихонные непотребства, а ты, Пашуня, не делай подростковое лицо, вырубился и спал в борозде. Что характерно, почему-то без трусов. То ли ты их на толчке оставил, то ли в карты проиграл, не знаю.

Вот тогда-то мы и решили над тобой подрастыкнуть. Смотрю я на Таську, а жопы-то у вас с ней одинаковые, только у его вырезов меньше, … больно же …
Ну, я и предложил Таське, мол, выручай соседа, как он без штанов-то? А у тебя юбка, один хрен, ничё не видать, да и вообще, смотреть не на что…

В общем, насколько я помню, ты децл помялась, но трусы для товарища решила выделить. Я даже хотел тебе помочь снять их, но ты чё-то засмущалась, как девка на выданье.
В общем, соборными усилиями мы сняли с тебя трусы, и только начали надевать их на Пашку, как, глядь-поглядь, твоя мамка идёт. Увидела непотребство, трусы своими руками шитые и давай нас орясиной по всему огороду гонять. А ты, Пашка, спал как расстрелянный Пушкин.


Друзья посмеялись, выпили ещё. За окнами быстро темнело, где-то залаяла собака, взвыла, тут же заскулила, наверное, от хозяйского поджопника, а не накликай, и опять всё замерло.
- Кстати, Пашуня, - оживился Борис, - а мы ведь потом нашли твои труселя, да не одни, а в компании. А того, что в них было, и главное в каком количестве, хватило бы, чтобы удобрить Каракумы.

- Ладно, теперя я скажу, - Павел глотнул настойки, вкусно щёлкнул языком и, прикурив одну от другой, пустился в воспоминания:
- Ты, Борька, не знаешь о той истории, всё пропадаешь где-то. Люди сказывают, толи в иностранный легион поступил на услужение, то ли большой инспектор от Минобороны и дома почти не живёшь. А случилось вот что.

Мы ж с Таськой моей, нашей, после свадьбы годов пять прожили, пока дитём обзавелись. Хотели! Ан не получается. У неё всё на месте, вдоль, как и положено, да хоть сам посмотри. У меня тоже стоит. А деток нету, словно на нас лимит вышел.
Таська к врачам бегала, меня заставляла анализ сдавать. Сначала противно, а потом приятно, почти как на бабе.

Короче, набегались до усеря, и, наконец, бабы мою надоумили. Ступай, мол, к старухе Куделихе, она тебе враз всё спроворит.
Таська поупиралась для последующих материальных благ, да и пошла. Чё уж там с ей Куделиха делала, не знаю. Главное, сама-то не говорит! Но только через пару месяцев воркочет мне она как-то на ушко - получилось, типа. Тяжёлая.

Ну, я на радостях праздник затеял, водочка там, самогонка. Из закуски пиво и лимонад.
А время идёт, вот уже и девять месяцев, пора Таське рожать. А она ни в какую. Думаю сам себе, а может пихнуть ей разок, вроде симуляции. Так ведь не даётся.
Но природу не обманешь, и как-то ночью, когда я сны глядел, трясёт она меня, я отдельно спал, вдвоём уже не помещались. Вставай, мол, схватки у меня.

Делать нечего, прогнал сон, встал. Завёл свою шеху, и тихонечко попилили мы с Тасей в город. Скорую, сам знаешь, не дозовёшься. Пока будешь ждать, дитя в школу уйдёт.
Приехали мы в роддом, а у Таськи схватки прекратились. И ведь главное воды отошли, как так?! Акушерка на Таисью орёт, мол, симулянты, робёночек ножкой толкнул, а она уже рожать бежит. Довела Таську до слёз, сказал я ей тогда кто ейные родители, да и повёз свою роженицу до дому.

Не долго, однако, она дома загостилась. Через два или три дня, опять! Пашка! Рожаю! Тваю же маму прощелыгу!
Делать нечего. Опять седлаю, вновь едем. На дворе аккурат двадцать второе апреля, день рождения дедушки Ленина. Ну, думаю, коммунист лезет. Ишь, как подъёбывает.

Приехали, заходим в приёмный покой. … Только не смейся! У Таськи схватки прекращаются, и акушерка та же. Ну, которая уже знает, кто у ей родители…
Начинается скандал, на шум прибегает главная повитуха, и Тасю устраивают в палату под присмотр.

На дворе суббота, утряет. Пойду, думаю, водочки в стояке выпью. Чё время без пользы терять? Всосал два по стопятьдесят, закушал бутербродом с селёдочкой. Хорошо! Да ты, поди-ка, сам знаешь. Выхожу, смотрю, а моя кровиночка на остановке стоит и меня взглядом ищет. Бегу, куды деваться. И ведь хотел у свояченицы отоспаться, за руль-от нельзя.

Но, бабе не докажешь. Орёт, мол, вези меня от этих прощелыг домой, сама рожу, бабу Катю, соседку позову и рожу.
Едем домой. Трассой не поехал, тамо же ментозавры. Шурую проселком, так надёжнее. А дорога гамно голимое. Растряс-таки Таську.

Только въезжаем в Екатерининскую рощу, моя давай рожать обратно. То хочу, то не хочу. Капризничает, типа. Делать нечего, ракладываю её на заднем сидении, ноги, стало быть, закидываю, ну как обычно, когда …
В общем, Таська орёт, я психую, и водка во мне палёная криком кричит. То ли на растворителе, то ли на самосаде настоянная. Голова кружится, в глазах мутнеет. Эх, не ко времени!

Таська тужится, мычит, матерится, но шибко не орёт, чтобы моё детское самомнение не травмировать. И тут меня, Борька, оторопь взяла. Гляжу и вижу, как из Таськиной распашонки на белый свет Владимир Ильич лезет.
- Какой Владимир Ильич? – не удержался от вопроса-реплики Борис.
- Известное дело, какой, - Пашка сделал суровое лицо, - Ленин!

Я-то главное понимаю, что этого быть не может, но вон же он, смотрит, революцию затевает, сука! Мнится, - уговариваю я себя. И бью по своему личному лицу кулаком со всей дури. Ты не поверишь, помогло! Зрение очистилось, и я смекнул, что это дитёныш идёт мордашкой в сторону пупка, вверх, вот Таськина мохнатка-то мне за бороду вождя и поблазнилась.

Давно Борис не хохотал так громко и отчаянно. Его распирало, взрывало изнутри. Он захлёбывался, давился слюной и слезами, но остановиться не мог. Еле отдышавшись, он вытер рукавом мокрое от слёз лицо и спросил: - Ну, хоть с дитём всё нормально? Здоровенький получился? И как назвали рождённого в субботник?

Пашка переглянулся с Таисьей, хихикнул и сказал: - Так Владимиром Ильичом и назвали, чё мудрить-то?
- Как это Ильичом? – удивился Борис, - Не Палычем? Ты походу заврался, мил друг.
- Ничего не заврался, - обиделся Пашка, - стану я из-за отчества человеку и ребёнку судьбу калечить. Так и записали, Владимир Ильич Каплан, фамилию взяли Таськину девичью, ну, чтобы красиво.

Долго ещё сидели старые друзья. Допили бутыль земляничного вина, Пашка сбегал домой и принёс ещё одну. Помянули ушедших, живых, отъехавших к другим берегам.
Под дверью поскреблось и жалобно заскулило.
- Ой, кажись, нас Марина потерял, - рассмеялась Тася, - пустить нешто?
- Ну, его, не пущай, он тута не поместится, - нахмурился Павел.

- Да ну тебя, жлоб! – Тася встала, - Совсем дитя не жалеешь. Он хошь и собака, но человек! – с этими словами женщина открыла дверь, и Борис временно лишился благословенного дара дыхания.
В избу вошёл самый большой из виденных им ранее кобелей кавказской овчарки. Радостно тяфкнув так, что в шкафу зазвенела посуда, он облизал руки хозяйке, сунулся было к Пашке, но получив по рылу, отскочил.

Увидев новое лицо, добродушный зверёк подошёл к Борису, обнюхал руку замершего мужика и … дружелюбно пометил его штанину.
- Марина! Как тебе не стыдно?! – вскричала Таисья, - Уходи отсюда, варнак.
Пёс с позором был выдворен на улицу, а Борис спросил: - Ребята, а почему Марина? Я ж видел, там такая мотыга висит, дай бог каждому.

- Это ты, Боря, у дружка своего спроси, который к слову уже второй стакан в одиночку пьёт. Как он напился состояние риз, как подобрал бездомную животину. Это мы с Вовкой у мамы гостили. Как собачонок, которого наш папа-умелец определил сучкой, получил имя Марина. И ведь за те две недели ни пёс не возмутился, ни папа наш в развилку ему как следует, не посмотрел. Когда мы с Вовкой приехали, пёс вовсю отзывался на Марину и другое имя принимать отказался категорически.
- Ага, - вставил Пашка, - я даже подумывал, что он педарас.

Так они и сидели за столом. Трое старых друзей. Переживших голодное детство Советского Союза, схававших гроздья омерзительных перестроек. Потерявших на волне тех ломок друзей и близких, остатки веры и последние капли надежды. Выживших вопреки программам «Пятисоткам». Переломившим судьбу, выстоявшим.


ВТОРАЯ КНИГА (ПАЛАЧ)

Часть-1 (вступление)

Кто из живущих скажет мне, что самое лучшее на свете? Самое такое, чтобы захватывало дух, распирало грудь восторженным криком, взрывало адреналином жилы и клапан.
Молодой человек, наверное, вспомнит женщин, какие-то яркие приобретения из мира вещизма. Оно и понятно, он в самом начале, он ещё не ощутил своей одноразовости. Впереди дали светлые, а горизонт, как понятие, отсутствует напрочь.

У человека умудрённого или пожилого, эти ценности выглядят иначе. Что может быть лучше того счастья, когда просыпаясь утром ты понимаешь. Я всё ещё есть, я существую, у меня ничего не болит (сегодня).
А за окнами ужаленные первой солнечной иглой верещат птицы, а там воздух, пьяный, росистый и бесконечный. Там муравей, спешащий на работу, воробьи, дерущиеся за хлебную корку, тонкая травинка в поле. Там жизнь, которая пока что есть!

Державка (утренние звоны)

Утро, рассвет, птицы. Без этих слагаемых не начинается ни один день. Вчера вечером друзья засиделись так долго, что расходились по домам уже в третьем часу ночи. Таська увела перебравшего Павлика, напоследок бросив: - Завтракать к нам. Возражения не принимаются. Жду в десять!
Борис просыпается в своей новой постели. Долго лежит неподвижно. Прислушиваясь к ощущениям. Их немного и единственное, это ощущение свободы, полёта и бесконечности.

По настоянию Таси, он не пошёл, как ему возжелалось, на сеновал и спал на старом дедовском диване. Это именно здесь дед порол его пьяного. Привязал вожжами и потом так отделал ремнём с латунной бляхой, что синие якоря на ляжках ещё долго не позволяли ему посещать общественную баню. Было тогда поротому дитятке ажно тридцать лет. Эх, дедуля…

Борис потянулся и охнув от злобной рези, судорожно метнулся в сторону утеплённого сральника. Успел! В голове было удивительно пусто и звонко. Такой эффект даёт только настоящее земляничное вино. Без всяких там новомодных креплёностей в виде спирта, добавленного в кадушку. Нет боли, нет тошноты. Прям как у Стивенсона с его вересковым мёдом.

Нырнув в треники и облачившись в футболку с покойным негром-педофилом, Борис вышел в орущее птицами деревенское утро.
Деревенский домик деда расположен на самой окраине, сразу за домом склон поросший разнотравьем, а в низине, распевая свой вечный йодль, шлифует камушки речка.
Есть ещё дедова заимка, та, что в тайге, но там сейчас пусто. «Однако, скоро появится новый жилец,» - подумал Борис.

Погода для конца лета и для Урала просто аномальная. На дворе раннее утро, а уже никак не меньше двадцати градусов. Тот ещё денёк будет.
Борис неторопливо, как и подобает пенсионеру, движется вдоль улочки. Навстречу, важно изогнув шеи, шагают с десяток гусей. Передний и самый крупный, по всему вожак, притормаживает, с тревогой и злостью присматривается к чужаку.

Вот вожак вытягивает шею, и Борис почти ощущает, как маленькие ноздри птицы втягивают воздух. Дед говорил, что обоняние у этих тварей развито настолько хорошо, что они на подлёте, аж за километр чуют опасность, посторонний запах, чужака.
А вожак трясёт башкой, что-то хмуро бросает своему выводку, и, уже не обращая на Бориса внимания, птицы шествуют дальше.

На лавке у сельпо сидит всё такой же старый и уже походу пьяненький дядя Митя-нитхинол. Кто дал ему эту кличку, когда? Неизвестно. Однако прилипла, прижилась, и походу, когда придётся дяде Мите склеить тапки, поп во время панихиды помянёт раба Божия Нитхинола, забыв при этом имя и фамилию.

Старик из-под козырька ладони смотрит на нового человека, на лице сомнение. Он похож на того гуся-вожака, тоже не любит левых пассажиров.
Борис подходит ближе, встав так, чтобы старику было удобнее сканировать предмет любопытства. Наконец, на лице старика появляется улыбка, он привстаёт с лавки и громко (глуховат) говорит: - Слухай, нехристь! А это не ты с Пашкой у меня самогонку на Масленицу воровал?

Борис громко и с удовольствием смеётся и, присаживаясь рядом с дедом, говорит: - Здравствуй, дядя Митя, признал-таки? Точно, это я! А ты, смотрю, всё такой же зоркий, как ворон. Что теперь за тую самогонку? Давай лучше водки выпьем, хорошей?
- Да ты Ваньки-полужида сынок! – радуется старик, - Узнал! Как батя-то, жив ли?
Узнав о том, что Ивана-полужида убили, старик долго трясёт кудлатой башкой и, плюнув в пыль, изрекает: - Мир-то совсем обгандонился, Бориска. Хорошего мужика убили, жаль. Ну, беги в лавку, я тебе пизженный самогон-от не прощу.

Через десять минут, после непродолжительного торга с продавщицей, Борис получает бутылку водки Урал и отдельно на пластиковой подложке шматок квашеной капусты с парой усталых сосисок. Президентская программа по оздоровлению нации в действии, и в такую рань кроме пива и вин ничего не положено.

Дед с подозрением смотрит на капусту, сосиски, откручивает резьбовую пробку и делает долгий глоток. Затем, отдышавшись, спрашивает: - Слухай, Борька! А ты сюды жрать штоли приехал? Пошто столько закуси набрал? Здесь же Артек всё лето кормить можно!
Мужики хохочут, и Борис тоже прикладывается к склянице.
Потом они закуривают, и разомлевший старик пускается в воспоминания.

ДЕРЖАВА (лярвы)

В моих повествованиях очень часто встречается это слово с ярко выраженной окраской. Подобным образом его характеризует Вордовский корректор. Итак! Что же такое лярва?!
Здесь и далее идёт текст от деда Мити. Ненормативная лексика вперемешку с современным сленгом присутствует. Убрать её не представляется возможным:

- Давненько, лет сорок тому, у меня ещё мой митрофанушка стоял, жила в дальней веси баба, Домной звали. То ли родители ейные были шибко продвинутые, то ли чисто понтануться перед властями решили, но имечко дочурке присобачили знатное. Слава Богу, что хоть не Вагранкой или Мартенкой окрестили, и то любо.

И была у тойной Домны, Борька, одна единая страсть. Шибко любила баба в себя мужика подпустить. То ли у неё было бешенство глитора, али еще, какой матки, но ляжками шлёпала знатно, как на первое мая!
Сколь мужиков перебрала в округе, доподлинно неизвестно, а только приметили её за «ратный труд» тёмные силы. Приметили, да и припустили в неё Лярву!

Ты спрашиваешь, кто такая лярва? Злая демоница женского полу. Хулиганистая, зловредная, но больше по женской части. Ежели попадает в бабу, то пиши, пропало. Пока свою распашонку до материковой кости не сотрёт, не угомонится.
***** - та хоть с разбором. Кому даст, а кому и от ворот поворот, а тут дело худое. Всё на себя гребёт. Ни одной юбки, то есть подштанников, не пропустит.

Смотрели эдак-то на её художества бабы, сомневались, спорили до хрипу, а потом и решились. Подкараулили тую Домну-Вагранку вечерком за овином, да вилами и закололи. А чтобы грех околлективить, кололи вместе, каждая по разу ткнула. Чтобы, значится, коли в турму, так сообща. Закололи, перекрестились, да и разбрелись по домам. Предварительно забожившись могилами родителей о молчании. Типа, как у итальяшек ихонная омерта. Роток на замок.

Власти посуетились, из Пожвы комиссар приехал, но ничего и ни на кого не накопал. Поплевались, да и списали висяком. Всё? Херушки!
С той поры у тех бабоубийц стали твориться разные пакостные дела. Да такие, что в пору попа-изгоняльщика вызывать.

Старшая из убийц, Авдотья Незнамова, баба справная, работящая, вдруг забеременела. Чёрт бы с ним, что вдовая, мало ли туристов шастает до бабьих прелестей охотников. Так ведь Авдотье на тот день пятьдесят девять лет приспичило! Баба в истерику, потому как сама-то себе знает. Никому не подворачивала свою христопродавку. Как? Откуда?!

Другая, что тоже участвовала в смертоубивстве, ещё хлеще поплатилась. Её и ещё пару баб, как передовиц производства, правление в город отправило, на выставку достижений народных безобразий. Тамо они опосля выставки с девками подпили, знамо дело. Нам пеняют, а сами-те не лучше. С другой стороны, баба, она ить тоже человек, только херовый.

Ну, подпили, да и расползлись по Дому Колхозника за приключениями. Наша-то, Серафимой её кликали, Симка, стало быть, и вовсе отвязалась, как коза. Идёть по темному колидору, а из комнаты руки мужские, да так ласково её за бока, хвать! А она и не против, угу. Сама скоблилась. Ну, вошла в комнату, а тамо мрак кромешный. В темноте-то они и поладили. Всяко попробовались, даже так, как мужику своему Петьке отродясь не челомкала. А мужик-от встал с кровати, да пошёл водицы испить, ну и свет включил.

Тут-то наша Симка и припухла на весь штык. Смотрит и глазам своим не верит. А мужик-то на неё глядит и чуть не ссытся от ужаса!
То её сынок оказался, Николка, что в сельхоз ПТУ учился тем годом. Картина Репина «Поеблися на закате»!

Долго эдак-то лярва в той веси хулиганила. Одной спроворила болезнь позорную, а та ею наградила своего мужа, местного пономаря. Другая по пьяному делу под трактор угодила. Помяло её знатно, но жива осталась. Правда, что с той жизни взять? Коли ей на операциях весь передок распахали шире Кунгурской ледяной пещеры. Ни один размер, прости меня Господи, не подходит, разве что ногой. Но, вроде не пробовали…

Наконец, собрались несколько ушлых бабёнок, да пошли к попу. Обсказали, как было дело, покаялись. А тот поп не дурак был, вызвал из города старца известного. Тот чегой-то там поколядовал, и лярва ушла. Куды? А я знаю?!
Только следы её присутствия ещё долго были ведомы половине деревни. Ведь у нас как? На одном конце пукнешь, а на другом уже знают, сколь гороховой каши съел, и почему лаврушки мало бросили.

Дед Митя делает глоток из бутылки, его сушёный острый, как гарпун, кадык дёргается в обе стороны, внутрь пускает, а обратно, на манер ниппеля, ни в какую.
Отдышавшись, старик смахивает слезу и говорит: - Вот как в жизни бывает, Борька! Ты мне, поди-ко, не веришь? Да я ж не сказочник. Что купил, то и продаю. А если не нравится, то иди отседа нахер. Понаехают, пижоны городские.…Все как один, педерасторы…

Державка (чердак)

Ближе к обеду, когда заботливая Таисья накормила его варениками с картошкой и белыми грибами, Борис решил заняться раскопками дедовского чердака.
Вообще, чердак, как этаж культурного среза, всегда привлекал к себе любознательных индивидов. Особенно в старых домах, где не одно поколение выросло, состарилось и отдало Богу душу. Всяк, кому не лень, тащил туда ненужное, отжившее, непригодное.

Этот плюшкинизм, наверное, есть в каждом человеке. Казалось бы, выкинь к едрене матери? Ан нет! Пусть лежит, ись-пить не просит. Авось, да пригодится через год или пятнадцать. И таким образом, за годы эксплуатации дома, на чердаке скапливаются килотонны того «авось пригодится». Покрываются пылью, чахнут под прожорливой челюстью древоточца, но лежат. Ждут. Кого?!

Деревенский дом прост, нет в нём тайных ходов, завешанных паутиной мрачных коридоров, тайных ниш. Славяне всегда строились светло и радостно: с душой нараспашку и окнами на все стороны света.
Лестница, ведущая на чердак, находится прямо на улице. Длинная и крутая, она одним концом упирается в землю, а другой её конец, верхний, подходит к чердачному окну.

Прихватив фонарик, Борис поднимается наверх, старательно щупая каждую ступень. Не хватало ещё с высоты нескольких метров поцеловаться с родной землёй.
Со скрипом, кому охота выдавать свои тайны, открывается широкое чердачное окно, и Борис, почему-то с замиранием сердца, попадает в недра чердака.

Так и есть. Горы рухляди, натащенной бабками-прадедками. Станок непонятного назначения. Присмотревшись, Борис понимает, это ж на нём  бабка Матрёна делала свои разноцветные половики из цветных лоскутьев.
Старое надтреснутое коромысло, ухват, прибранный дедом. В каждый дом давно пришёл газ, как минимум электричество, но ухват! А пусть лежит, авось, пригодится.

Оппаньки! Целый угол отведён запасливым дедом под средства производства. Силки с истлевшими тетивами и петлями. Пара западёнок. Несколько разного размера сеток, морда для ловли рыбы и даже окованная медью рогатина. Это уж и вовсе раритет!
Отдельно стоит старый, с позеленевшей арматурой, сундук. Борис дрожащими руками поднимает ляду, подпирает её палкой и погружается в недра, как экскаватор. А посмотреть есть на что!

Множество коробок, коробочек и шкатулок. Что в них? Борис открывает первую попавшуюся коробку и поражается запасливости старого лесовика. Мотки с леской разного калибра, грузила, кусочки поролона с притаившимися в нём рыболовными крючками, блёснами и русановками. Куча разномастных поплавков. От магазинских ярких и кричащих, до самодельных из пробки, пенопласта и даже гусиного пера.

На дне сундука лежит что-то продолговатое, бережно завёрнутое в чистую тряпицу. Борис уже догадывается, и его руки начинают мелко дрожать.
Он осторожно вынимает находку на свет. Предмет тяжёлый, угрожающий. Мол, сплю, но лучше бы ты меня не трогал, парень.

Улетает в угол тряпица, под ней ещё одна, промасленная заботливым дедом. Борис снимает с предмета последние покровы и на свет является он. Тот самый обрез, изъятый когда-то давно дедом у озорующего внука.
Борис садится на сундук и внимательно разглядывает свою находку. Да, это та самая жуткая Тулка. Сейчас таких уже, наверное, не делают. Похожа на ту Лупару, которыми пользовались мафиозо-макаронники.
Она родимая! Сам делал, сам стрелял, сам и по заднице выхватил тогда от разбушевавшегося старика-егеря.

Вот стволы, обрезанные почти под самое цевьё, потемневшие от времени курки, обрубок приклада, так же самостоятельно обрезанный и затем опиленный и зашкуренный здесь же, на чердаке. Борис откладывает находку и вновь ныряет в недра сундука. Есть!
В руках Бориса две коробки. Одна большая, из-под старинного приёмника «Маяк», в ней упокоенные заботливым дедом лежат патроны двадцатого калибра. Ого! Целых сорок штук, на маленькую войну хватит, - почему-то думает Борис.

И ещё одна коробочка, её Борис не помнит. В ней, притаившись и умышляя, лежат два десятка патронов от Нагана, для третьего ствола мини-пушки. Тогда давно, Борис размышлял за третий ствол, соображал, где бы взять патроны. И если с охотничьими проблем не было, в деревне с этим просто, то третий, нарезной ствол, так и остался сиротой. А дед, поди ж ты, где-то нарыл, приготовил. Для чего?
Борис задумывается, а память, эта услужливо-ехидная профура, тут же начинает листать свою книгу, подсовывая когда победы, а иной раз падения мордой в жидкое дерьмо.

ДЕРЖАВА (Ненависть)

Тот парторг появился в колхозе откуда-то сверху. Очевидно, не удержавшись на высоте, человечек поимел головокружение, зарвался, как водится, и спланировал в деревню, добивать отпущенный срок.
Гонтарь Аркадий Петрович, почти Гайдар. В глубине души считая себя крайне обиженным и несправедливо опущенным в коровий навоз, Гонтарь обозлился на весь мир и из обычного карьериста превратился в желчную отрыжку и бич деревни.

Небольшого роста, круглый от свисающих щёк и непомерного пуза, живой, как ртуть, и подлый, как рота Гитлеров, он целый день шнырял по колхозу, выискивая жертву для депремирования. И вот ведь пассаж недоразвитого социализма! Парторг радовался поражениям и промахам, поскольку появлялась возможность кого-то наказать, и кручинился победам. Так как в данном случае ему приходилось награждать, хвалить, возносить. Короче, нормальный такой продукт своего времени.

К деду на кордон сей пламенный борец, а по сути, вредитель, до поры до времени не заглядывал. Однако, случилось так, что в колхоз нагрянули большие шишки из Обкома партии. С проверкой? Ну, щас! Поохотиться, рыбку поудить, растрясти жирок, да водочки после баньки попить. Знакомая схема, не находите?
Было это в середине лета, когда Борька очередной раз гостил у деда.

В субботний день, когда подросток только приготовил удочки и червей, для обещанной дедом рыбалки на Чёртовом озере, к дедовой заимке подкатил пердящий родиной Уазик, и выходные закончились.
Из Уазика выгрузились трое городских падишахов и за неимением председателя, находящегося на курсах повышения чего-то там, как сопровождающее лицо, явился наш парторг, Гонтарь.

Старый лесовик, стиснув зубы и упрятав раздражение поглубже в грудь, радушно встретил гостей. Для начала вся компания села за стол, накрытый дедом на веранде.
Пили чай, по капле водки для разогрева. Затеяли пространные разговоры о погоде, тайге, рыбалке и мировой обстановке.
- Вот старик нам скажет сейчас всю правду, - завёл тему зампред облисполкома, товарищ Непреев, - Мы тут по дороге заспорили на тему Америки. Скажи, дед, ты много пожил. Как думаешь, догоним мы её или нет?

Дедушка задумывается. Вопрос, безусловно, провокационный и более того, опасный. Ответ, отталкиваясь от существующего строя, напрашивается сам собой. Догоним и перегоним, да ещё и фору дадим. Однако, лесничий, мимоходом посетивший четыре войны современности и имеющий «иконостас», размерами чуть меньше Брежневского, не привык кривить душой и ответил так, как счёл нужным и праведным.

- Догнать-то догоним, дорогие товарищи. И возможно, что перегоним. Если дать хорошего поджопника. А лучше пердок скипидаром намазать, потому, как шибко обленились. Привыкли всё нахаляву получать от государства, словно оно бездонное. Ежели так хозяйствовать, то ещё и Америка нам фору давать начнёт. Из жалости.

Наступает оглушительная тишина, лишь слышно, как в той тишине мелко икает обтрухавшийся от страху парторг Гонтарь.
Лицо Непреева наливается кровью, глаза лезут на лоб, и наблюдающий эту картину из чердачного окна Борька, понимает - вот это был последний выход старого рас****яя.
Громовые раскаты хохота товарища Непреева, ломают идиллию, в кронах лип обмирают от страха сороки, у папы белки и мамы белки происходит «замок».

Партийные соратники, видя, что начальство изволило ржать, дружно поддерживают зампреда. Робко и тактично, стараясь уловить момент перемены настроения, чтобы разом оборвать смех и надеть иную личину.
Гонтарь смеётся вместе со всеми, а вернее, не смеется, а мелко подсивает, как и положено сявке и жополизу.

Отсмеявшись, Непреев внимательно смотрит на сурового старика, и говорит: - А ведь ты прав, отец! Именно так и выглядит ситуация со стороны. К великому сожалению, развелось слишком много захребетников, случайных людишек, что доят государство, как корову, обозначив его своей вотчиной, наложницей и средством достижения личных интересов. Но мы, коммунисты-ленинцы, ещё не раз скажем своё слово, и те личности, тормозящие ход истории, ответят перед народом за всё!

Далее начинаются возлияния во славу Бахуса, Диониса и прочих, гораздых побухать божков. Борьке становится неинтересно, и он оставляет свой наблюдательный пост. Сегодня у них с Пашкой и евонной сеструхой Таськой, важное мероприятие. Отстрел того ружья, что найдено после пьяных горе-туристов.
Возвращать находку или заявлять о ней в милицию, никто и не собирается. Вот ещё! А вдруг пригодится? Война там, или еще, какая фигня?!

Вечером того же дня, когда городские фунциклёры, обласканные рыбалкой, баней и малиновым винцом, распаренные и довольные отбывают к себе в город, возле дедовой заимки происходит памятный разговор. Борька с Пашкой сидят на чердаке, они только что почистили отстрелянное ружьё и теперь решают, что делать с такой дуррой. А ну как дед дознается?

- Я предлагаю сделать обрез, - говорит Пашка, - Будто мы партизаны, а кругом фашисты с гонтарями шастают. Обрез прятать легче.
- А ты умеешь? – с сомнением спрашивает Борька. Он пацан городской, и многие простые вещи пока что сокрыты от его ума.
- А чё тут делать-то? – удивляется Пашка, - Я у бати инструмент прихвачу, прямо завтра с утра и зробим. Твой дед с обходом уйдёт, вот и займемся, пока его нету.
На том и порешили.

А внизу, прямо под мальчишками, тем временем, разыгрывалась финальная часть драмы.
- Так что ты там блеял, старый пень, за америку и государство? – на парторге нет лица, одна рожа, - Ты хоть понимаешь, что молотит твоя беззубая хлеборезка? А если бы Непреев был в другом настроении? Да за такие слова тебя расстрелять надо, старая ты сволочь!

Дед хмурит свои лохматые брови и говорит парторгу: - Ты, мил друг, не сволочись, я такое гавно, как ты, весной тоннами в грядки закапываю. А бояться вас мне возраст не позволяет. Ноне девятый десяток разменял. Так что цеди базар, сявка беспризорная!
- Ты, мне, партийному лидеру, говоришь такие слова?! – Гонтарь в шоке, слова выдавливает через силу. Спазм комкает его горло, - Да я ж тебя упеку снова, босота поносная! Всё про тебя знаю, урка. Как после войны сидел ты в лагере, лиственницу заготавливал. И ордена твои ничего не стоят. Фуфлыжные они. 

- А ты знаешь, примак ты большевицкий, - деда начинает трясти, - что я четыре войны прошёл, что в Отечественную за линию фронта пятьдесят семь раз ходил? Те ордена, что у меня на пинжаке висят... Их мне что, даром дали? За красивые глаза? А с лагерем ошибка вышла, и партия по запару ошибиться может.
- Чего! Ты в своём уме, придурок?! – Гонтаря сотрясает родимчик, - Партия ошиблась? Да будет тебе известно, что она ещё ни разу не ошибалась, и уж коли ты сел, то за дело.

- Да как же так, не ошибалась? – дед усмехается, - Выходит, что и тебя из города за дело турнули? Партии виднее, кого миловать, а кого и вот эдак, мордой в ссаки! И ордена мои не трожь, они кровью политы, не патокой, как у половины верховного совета. Бежи стучи, курва. Я своё пожил, и на херу видал таких педагогов. Ублюдок!
Только в следующий раз, когда приедут городские власти рыбку удить, рябчика стрельнуть, меня не ищи. Стуканёшь, посадят или снимут. А где нового, такого как я возьмёшь? Полетит твоя мандатровая шапка в славный посёлок Оймякон. С песцами трахаться…

Парторг тогда пошипел, изверг пару снопов искр, выругался и был таков. Санкций с его стороны не наступило. Видать, понял, мерзавец, что лучше деда Якима не найти человека для ублажения властей.
Дед отошёл, Гонтарь притаился. Казалось бы, всё устаканилось? Ан нет! Вы забыли про свидетелей омерзительной сцены. Пашку и Бориса. И мальчишки для себя твёрдо решили. Скот должен быть жестоко наказан.

На следующий день, когда дед, покормив внука яишенкой с салом, убежал в лес, парни претворили Пашкину идею в жизнь.
Работал Пашка. Колхозник и сам по себе человек мастеровой, он притащил отцов инструмент. Сам пилил, сам шабером убирал натянутую заусенцу из стволов. Борька всего лишь смотрел и поторапливал, пока дед не вернулся.

Часа два промудохались мальчишки, но обрез получился на славу, что надо!
- Ты сейчас, Пашка, похож на Яков Лукича Островного, что в Макарку Нагульнова целится, - рассмеялся Борька, - такая же рожа кулацкая.
- Я те щас дам рожу, козёл! Лучше тащи ту соль, что дед Яким на солонец приготовил. Больно уж она крупная. В самый раз для партийной жопы приготовлена, - пробурчал Пашка, расковыривая патрон двадцатого калибра.

На этом замечательном аккорде, они и были взяты с поличным, не ко времени вернувшимся дедом. Старик уже давно слушал разговоры пацанят и понял, что угроза в сторону Гонтаря не является пустышкой. Нет на свете людей, которые могли бы перещеголять, в плане жестокости и мстительности, подростка.
В общем, обрез был изъят, а два Робингуда, получив по хорошему поджопнику, выдворены из сарайки на свет божий.

Державка (Джафар)

Борисовы раскопки в недрах чердака прерывает заполошный крик дружка Пашки. Что характерно, орёт Пашка так, словно в Пожве десант из Стивеносигалов высадился. Все как один толстые, угрявые и с пистолетами.
- Борька! Ты здесь ли, чадо мамино? Иди до низу, Таська пирогов настряпала, а пить не с кем! Иди быстрее, а то пирогов мало, и я без тебя всё выпью.

Борис чертыхается, быстро прячет обрез на место. Туда же ложатся патроны. Сверху он закидывает криминал тряпьём, разной рванью, и задвигает сундук в самый дальний угол, обвалив на него изрядную порцию трухи с сопревшей крыши.
Спустившись вниз, он видит друга. Пашка сидит на корточках и разговаривает с собакой. Если честно, то Борис струхнул бы, общаться с такой пони переростком.

Кобель-азиат настолько упитан и чудовищно огромен, что Борис замедляет шаг и встаёт как вкопанный. Пёс лежит на крылечке дедовой, теперь его избы, а Пашка, отважная душа, сидит с ним рядом на ступеньке и гладит монстра меж ушей.
- Привет, дрессировщик, - здоровается Борис, - ну и драконы у вас тут водятся. Твой Марина и то мельче. А это чей? Не боитесь отпускать?

Пашка как-то странно бледнеет, осторожно убирает руку с гигантской башки азиата, медленно, не делая резких движений, встаёт, и, глядя на друга, говорит, спрашивает: - Боря, а это разве не твоя псина?
До Бориса доходит комичность и ужас ситуации, он пыжится и вдруг его разбирает дикий хохот. Казалось бы, надо бежать, а он ржёт и не может остановиться.

Наконец, отсмеявшись, Борис садится на лавочку, смотрит на абсолютно спокойного пса и спрашивает его и себя: - Ну, и что мне прикажешь с тобой делать, чёрт приблудный?
Пёс молчит, лишь огрызок хвоста делает пару слабых движений. Ну и то хлеб, чай не тигр. У собак это признак расположения.
Откуда-то сверху доносится Пашкин голос: - Слышь, Борян, ты бы как-то договорился с этим Франкенштейном? Смотри, как зыркает! Наверное, ись хочет?

Пёс, словно понимая, это о нём речь, поднимается во весь свой немалый рост, потягивается, жутко подвывая, и одним прыжком оказывается у ног Бориса. Миг, и почти обмочившийся от ужаса пенсионер, чувствует, как лобастая башка ныряет под его руку. Типа, гладь, чё встал. И Борис гладит. Под пальцами на удивление чистая, искрящаяся шерсть. Могучая и ухоженная. Словно пёс только что от хозяев, от домашнего ухода.

- Ну, что мне с тобой делать, - повторяет Борис и, присев на корточки, смотрит в собачьи глаза, - Если не объявятся хозяева, то я готов взять тебя в друзья. Так есть у тебя хозяева или нет?
И пёс, словно понимая человеческую речь, мотает башкой, мол, нету. Осторожно вынимает из-за зубов могучую лопату языка и щекотно вылизывает человеку заросшее шерстью ухо.

Вновь сверху восторженный смех и Пашкин голос: - Борька, оно тебя признало! Теперь только погонялу ему придумай, и друга крепше не сыщешь.
Борис поднимает взгляд и вновь начинает хохотать. На той самой липе, под которой дед и внук выпили столько чаю и не чаю, на толстой ветке сидит Пашка. Как и когда он туда залез, не известно. Но сидит!
Борис обрывает смех и говорит: - Ладно, слазь уже, Маугли. Скотина душевная, с понятиями. Не тронет.

Через минуту все трое. Пёс, Борис и Пашка, сидят на крылечке и рассуждают. Впрочем, рассуждает Пашка, а двое слушают.
- Я этого пса не знаю, Боря, не наш он. Видимо, заблудился. Известное дело, кошка привыкает к подоконнику, что своей жопой нагрела, потому и не потеряет его никогда. Хозяева ей тьфу - средства производства колбасы и сметаны, а пёс - совсем другой коленвал. Собака с рождения знает токмо человека, всё остальное ей по барабану. Потому и теряется в трёх соснах.

- Ладно, Паша, мы тебя поняли, - Борис чешет за ухом нового друга, и тот благосклонно принимает угощение, - Надо собаке имя придумать. Желательно тюркское, поскольку псина азиат по национальности.
- Давай назовём Абрек? – Пашка улыбается, - Смотри, какая рожа зверская.
- Нет, не абрек, - Борис задумывается, - Назову-ка я его Джафар. Так моего ротного в армейке звали. Здоровенный был узбек, но умный и с понятиями. А главное, одно лицо!

ДЕРЖАВА (ЬЬЬ)

- Соснер! У тебя же музыкальный слух, так какого же ты хера вместо «Еры» принимаешь «Цаплю»? – Джафар бушует, самое худшее, что можно при нём сделать, это наврать в приёме на слух, - так! Ну-ка, пой, пой, я тебе сказал!
Борька испуган и робко, на манер раненой овцы, блеет: Цааа-пли-нааа-ши, - то напев буквы Ц, у радистов именуемой Цапли.
- Ещё! – рычит Джафар, и Борька блеет смелее: - Цааа-пли-нааа-ши…

- Ваши, говоришь, цапли-то? Так какого же дьявола они у тебя какие-то цыганские, тваю мать! Теперь Еры, пой, и чтобы мне понравилось!
Борька поёт Еры, а в душе тихий протест, ну, не радист он, так чё надо?
- Не слышу! Пой так, чтобы мёртвые в ужасе из земли выпрыгивали.
- Ыыыы-не-нааа-дааа…

- Вот! – ликует командир-инструктор, - Совсем другое дело. А у тебя что Еры, что Цапли, все на одно лицо. А если бой, а если от твоей радиограммы жизнь товарищей в окружении зависит? И ты всего лишь одну букву с****ишь! Всё, зёма, координаты уже не те, и помощь вылетит в другое место. Тебе хаханьки, а там люди погибнут. Люди!!! Ты слышишь меня, Соснер?!

Нелегка доля радиста. Казалось бы, что такого? Сиди себе в тепле, это если узел связи стационарный, да долби ключом в эфир всякую муру. Там людишки с деревянными гранатами за Отечество гибнут, а у тебя горячий чай, Крокодил, развёрнутый на странице с Энтелисом. Лафа!
Однако, за годы службы Борька неоднократно посещал гарнизонную гауптвахту всего лишь из-за неверно принятой или отправленной буквы знака.

Сегодня у Борьки первое самостоятельное боевое дежурство. Узел связи «Кортик», это в периодически дружественной Венгрии, работает круглые сутки. Две смены, по двенадцать часов. Радиосети ответственные настолько, что потеет задница. Друг Валька сидит в Семьсот первой, у него связь с Рубином, - Москва. Гриша Тунец сидит на сто восьмидесятой, - у него Арсенал – ЧССР, а Борьке досталась европейская прихожая. С её понтами и Малгожатой Вишневской в роли Лидки, из незабвенных Четырёх поляков.

Борька собран и сосредоточен. От сегодняшнего дежурства зависит его дальнейшая судьба. Либо его сошлют в ****я, и тогда прощай отпуск, гарнизонный универмаг и условно досрочное освобождение из лап СА. Либо он выстоит, покажет класс и тогда он полноправный член солдатского братства. Мужчина и воин-интервент-освободитель.

В эфире обычная какофония. Там гуляют ветры, что-то булькает, кто-то подлый хрюкает так, что мембраны головных телефонов в ужасе лезут в уши. Терпеть!
Наконец под утро, когда «собачья вахта» рубит самых стойких, сквозь анальные провизги эфира доносится чистый звук вызова. Борька напрягается, мало ли в эфире всякой фигни. Нет! Это его позывной, свершилось!

Борис врубает два тумблера, посредством которых узел связи встаёт на дыбы. По коридорам несётся заполошный вой сирены, в кабинете оперативного дежурного штаба Южной Группы Войск (ЮГВ) долбит колокол громкого боя, мигает лампа. Короче, полный шухер!
Борька хватает бланк, остро отточенный карандаш (авторучки исключены) и замирает над столом.

А из динамиков включенных на громкую, звенят пронзительные Знаки. Тооо-мяг-кий-знааак, тооо-мяг-кий-знааак. Шесть мягких знаков, это сигнал срочности. Против которого нервно дрочат «Самолёт» и «Шторм»!
Борис записывает сообщение и отчётливо читает его в трубку прямой связи с оперативным дежурным. Всё! Его миссия на этом закончена.
Толку мало, вони - хоть отбавляй.

В аппаратную врывается Джафар. На бате нет лица. Лицо есть, но невнятное, плавающее какое-то. Больше похожее на рожу.
- Соснер, младший сержант Соснер, ко мне!
Борис встаёт со стула, приподнимает головные телефоны на виски и отчётливо говорит: - Во время несения боевого дежурства, оставить пост не имею права. Вам надо, вы подходите!

Джафар делает глотательные движения ртом, хлопает глазами, бешено шевелит губами, силясь что-то сказать, но молчит. Сам учил, самому и терпеть!
Наконец, справившись с эмоциями, батя подходит к замершему бойцу и говорит, обращаясь к нему и остальным участникам действа: - Молодец, Соснер, мужчина! Спасибо за службу, сынок!
И Борька, гордый тем, что первый его выход в свет не ознаменовался лажей, торжественно отвечает: - Служу Советскому Союзу!

Державка (городские понты)

Ближе к обеду, когда Борис и Пашка «съели все пирожки», а новых, по причине скаредности Таисьи, не предвиделось, недокормленные мужики пошли в сельпо. За ними хвостиком увязался и новый друг, Джафар.
- Сидел бы ты, братуха, дома, - сетовал ему Борис. И пёс согласно мотал умной башкой, всем видом показывая, - вот я развернулся, бегу, уже фактически дома, - и … всё так же шёл за мужиками.

Возле сельпо на пустых ящиках восседали сельские люмпены. Человек пять, и все уже кривые. Пашка, а вслед за ним и Борис, поздоровались с каждым за руку. При этом Пашка называл имена, а похмельно-нетрезый Борис пытался их запомнить.
Кто-то с ужасом воззрился на огромного пса, кто-то попытался подкормить скотину, бросив кусок заветренной колбасы.

Джафар даже глазом не моргнул. Недавно плотно накормленный Таисьей, он лениво обозрел сельскую шелупень и, сыто рыгнув, улёгся возле ног хозяина.
- Ну и боров! – восхитился механизатор Сашка, по причине проколотого булавкой пальца, находящийся на больничном, - Такого кормить замаешься. Но, как сторож, наверное, лучше полка кремлёвских курантов? Эй, как тебя там кличут, Джафар?! Служить, сука!

Джафар лениво встал, потянулся так, что размерами обогнал не самую мелкую пони, зевнул и подошёл к больному. Сашка замер и под взглядом великана начал бледнеть. А пёс, ласково (это верно, ему так показалось) улыбнувшись, поднял ногу и мелко побрызгал ферментом на ботинок шутника. Затем всё так же неторопливо лёг под ноги хозяина и притих. Всем своим видом показывая - если что, вы развлекайтесь, меня как будто нет.

- Ну и зверь! – краснея обратно, выдохнул вмиг протрезвевший Сашка, - За такого, что хошь не жалко отдать. Уж я в собаках толк знаю. Только их люблю, а больше, звиняйте, некого. Вы знаете, что он сейчас хотел сказать? – под хохот мужиков продолжал Сашка, - Это ж он меня на хер послал, только по-собачьи. Ай да пёс! Мужчина!
И Джафар, словно понимая всё сказанное, открыл глаза и, посмотрев на Сашку, пару раз крутнул своим куцым огрызком.

- Ты мне скажи, городской Борис, - вступил в разговор доселе молчавший Иван Корнилов, что там, в городе, говорят по поводу перемен? Будут ли они, и если да, то, какие? Больно уж не охота опять перестройку хавать. В первый раз наелись. А то в народе брожения, понимаешь. То хают власть, то хвалят. Кто-то в Советский Союз обратно просится, ажно повизгивает, а иные америку хотят. И мотивы у всех разные. Те, что за Союз, за тепло, за душу плачутся. Мол, там, в людях доброты больше было, человечности, сострадания. А те, что за америку, обилием товаров отговариваются. Мол, вот же, факты на лицо. Не надо биться в очередях за полкило колбасы. Бери любую, коли бабло позволяет. Так же и с тряпками, бытовой техникой и прочим имуществом.

Борис помолчал, глотнул дешёвого вермута из предложенного стакана, вытер усы: - Что тебе сказать, Ваньша? Непростой вопрос, очень непростой. Я и сам всю голову вывихнул, задаваясь им. Советский Союз был исключительно социальным государством-коммуналкой, в которой, да, думали о душе. Отрицали её существование, но пеклись о ней денно и нощно. Для этого на каждой, уважающей себя. улице стояли библиотеки, и ими пользовались, будьте уверены.

Дети с самого рождения были обречены на маленькое детское счастье. В яслях и садике с ними разучивали добрые песенки. Помните эту? «Солнышко во дворе, а в саду тропинка, сладкая ты моя, ягодка малинка». С ними читали обалденные книги, которых наш век ни за что не напишет. Такие, как Незнайка, Чиполлино, Урфин Джус и деревянные солдаты. Но, самое главное, их в стихах и песнях, в считалочках и речовках, учили-кодировали Любить Родину! Так ли это плохо? Подумайте!

После их, как эстафетную палочку передавали школе. Вы скажете, ну и зомбирование. Да и хрен с ним, пусть зомбирование. Для Отечества делали, уж точно не для того, чтобы выучить и бездарно просрать на Синайский полуостров.
Октябрята – дружные ребята! Пионер – всем ребятам пример! Если тебе комсомолец имя, имя крепи делами своими!

Сколько тех зомбированных полегло на полях последней большой войны? А если бы их готовили-муштровали иначе? Где бы мы были сейчас, и на каком языке говорила бы Россия? Хальт! Цурук! Ахтунг! Нет, братва, всё делается по велению времени. Это оно ведёт нас одноразовых. Ведёт, сопровождает и поступает сообразно моменту!

С другой стороны, вспоминайте. Слипшийся сахар в магазине, которому добрый завмаг за ночь выпоил не одно ведро воды. Заветренная ливерная колбаса с «глазами», которую не то, что есть, в руки брать было противно. Литые резиновые сапоги с меховым чулком, которые я носил до Нового Года, за неимением денег и иного выбора. Голые витрины и жирующий райпищеторг. Битва за автобус в часы пик, висящие с подножек гирлянды граждан страны советов и чёрная волга председателя горисполкома, избранника и слуги народного.

А жесточайший беспредел домоуправлений? Обсчитывающих, хамящих, мордующих справками и отключениями. А повсеместное воровство того, что принято называть колхозным-моим? Правд, тогда ветераны ещё не вышли на помойки, не было сухого закона, ваучера с его омерзительной подоплёкой, табачных бунтов, где тысячи людей по всей стране перегораживали проезжую часть, в надежде хоть как-то вырвать двести граммов макаронообразных, не резанных сигарет. Всё было, братва, и всё ещё будет. Насколько вижу я, ещё не закончилось, не устаканилось.

И дай Бог, если наш лидер ведёт нас обратно к Союзу. Однако, есть подозрение, что тот Союз, за который мы периодически рыдаем, уже никто не примет. Мы просто не сможем второй раз жить впроголодь. Драться за осенние куртки в ЦУМах, стоять по два часа в очереди за сгущёнкой, мудохаться за путёвку в Трускавец и раз в год в течение суток слушать Лебединое озеро. Мы уже не те. И теперь в былом тупо выискиваем кисельные реки, которых не было. Всё, что было в прошлом хорошего, это эрекция, тридцать два зуба и живые родители. Так что я не вижу повода рыдать о детстве. Оно было, оно ушло. А нам жить сегодня, парни. И наливайте уже, а то язык вышоркался, как подошва.

Борису налили в пластиковый стаканчик водки, он махнул залпом и занюхал яблоком. Мужики молчали, погружённые в собственные думы. Каждому было что вспомнить, о чём закручиниться, на что плюнуть и растереть подошвой.
А на земле, возле Борисовых ног, лежал зверь, которому было абсолютно всё равно. Большевики правят страной или демократы, лейбористы или виги. Была бы чашка похлёбки, кров над головой, да рука хозяина. Добрая и горячая.

ДЕРЖАВА (библиотека)

У Борьки ангина, вернее, она уже прошла, но больничный лист ещё не закрыли и можно совершенно законно посачковать. Седьмой класс, это вам не сопляк какой-то. Борис просыпается по будильнику и, ворча, копируя покойного отца, идёт в туалет.
Старенькая самостроевская хрущёвка. Туалет и ванна совмещены, и хорошо, если в семье всего один ребёнок. А если девять, как у Механошиных? Это про них придуман анекдот: Тустеп-чечётку, изобрели в семье рабочего Механошина, где было девять детей и один ночной горшок.

Борька умывается, чистит зубы пастой «Лесная», которая воняет тополиными почками, хвоей и смолой живицей. Гасит рвотный спазм и идёт на кухню, одеваться.
Именно на кухню. На газу, что провели в прошлом году, закипает чайник, а Борька, чтобы не прокараулить его, одевается прямо возле плиты.

На стуле бесформенным комом лежит одежда. Старый растянутый джемпер, который мать упорно называет пуловером. Армейские брюки с плеча старшего двоюродного брата и футболка от тренировочного костюма.
Одевшись, Борис читает записку матери. «Сынок, я приеду поздно, справляйся сам. В холодильнике вермишель с яйцом. С получки куплю колбасы. Не ругайся. На столе тридцать две копейки. Купи буханку хлеба, а двенадцать тебе на проезд туда и обратно. Целую, мама».

Борька заглатывает стакан чая с куском ржаного хлеба и идёт в прихожую. Здесь, за электрическим счётчиком находится его тайник. На свет является пачка сигарет «Пермских», с речным вокзалом и отходящим от него Метеором.
Парень закуривает и, присев на банкетку, разглядывает свои зимние ботинки. Тваю же мать! Замок ещё вчера разошёлся, а я забыл!

Борис идёт в кладовку и, порывшись среди отцовых инструментов, достаёт кусок медной проволоки и плоскогубцы. При помощи ****ематери и инструментов, он кое-как зашивает порванную молнию прямо на ноге. А иначе потом копыто не просунешь. Что-то вспомнив, он на одной ноге прыгает в комнату и, порывшись в серванте, достаёт полотняный пакет с довольным Мишкой Боярским. В пакет опускаются Лонгфелло с его глухаркой Мушкодазой и Горбатый медведь Евгения Пермяка.

Батя приучил читать только хорошие книги. Конечно, Борька не особо следует отцовским советам, у него период накопления капитала, и потому он не читает, но жрёт книги запоями. Сегодня надо зайти в библиотеку и отовариться по полной программе. Фая обещала дать что-то умопомрачительное. Ей можно верить. Старая библиотекарша давно сделала себе пометку по поводу Бори Соснера. Таких читателей мало, раз-два и фиг. В стране победивших и всё ещё бесплатных советов, очень трудно достать хорошую книгу. И потому библиотекарь пока что в цене.

Борис надевает куртку, неожиданно что-то с сухим щелчком падает на пол. Гудение электрического счётчика за дверью, меняет тональность. Борька чертыхается и поднимает с полу выпавшего жучка. Скобка из толстой медной проволоки, посередине замотанная синей изолентой. Торчащие усики заточены, как иглы. Борис вставляет жучка в отверстия кабелей идущих из стены к счётчику, и прибор успокаивается. Диск, тот, что мотает ватты и киловатты, блаженно замирает. Страна даёт электричество, в далёких кабинетах махонькие рыжие чубайсы злобно вынашивают планы мести, а Борька ****ит электроэнергию и плюёт на законы.

В автобусе тепло, потно и суетно. Основная масса, рабочие ленинского завода, уже проехали. Сейчас едет как бы элита, нет, элитка. ИТР, обслуга и прочая шушера, у которой рабочий день начинается с девяти часов.
Детская больница имени товарища Павлова, того, что резал собак, как колбасу, находится на горе Висим. Борька раздевается в гардеробе, молча выслушивает оскорбления пожилой гардеробщицы на предмет отсутствующей вешалки и так же молча идёт в регистратуру.

Очередь не велика, человек сорок. Регистраторша, полная и немолодая татарка с запахом могилы изо рта, долго роется на букву «С» и, не найдя искомый фолиант, пылит: - Нет такой фамилии, следующий!
- Как это нет? – возмущается Борис, - Ищите, как следует! Я уже тринадцать лет есть, а фамилии нет? Так не бывает.
- Эй, одарённый! – сзади подступает мужик с ребёнком на руках, - Тебе же сказали, продёрни! Вот и сгинь, раз велено!

- Я тебе щас по яйцам сгину, - пылит Борька, и, обернувшись к регистраторше, говорит: - Я лечусь и наблюдаюсь у вас с рождения, тринадцать полных лет. Вы хотите сказать, что в нашей стране можно потерять человека? Может быть, мне стоит сказать об этом отцу, и он организует разговор с вами в ином месте?!
Регистраторша бледнеет и, спохватившись, говорит: - Ой, я совсем забыла, у меня же на табуретке не разобранные карточки лежат. Те, что после врачей.
Борькина карточка находится, и он, под ненавидящим взглядом мужика с дитём, гордо удаляется на второй этаж.

Кабинет с табличкой «Терапевт Осокина А.А», очереди нет, и Борис учтиво постучавшись, просовывает голову в двери.
- Ага, товарищ Соснер проснулись! – приветливо здоровается Анна Алексеевна, - Ну, проходите. Как ваше здоровье сегодня? Что нового в мире?
Доктор смотрит горло парня, слушает его фонендоскопом и, велев одеваться, быстро пишет что-то своими полулатинскими каракулями.

Списали! А жаль, между прочим. Чутка не дотянул до контрольной работы за четверть. Эх, не поперло, так не поперло. А вот и библиотека имени милитариста и героя Гражданской войны, Аркадия Петровича Гайдара. Борис поднимается на второй этаж старого купеческого дома и попадает в тепло библиотеки.

Фая вяжет на спицах, но бросает вязку, потревоженная шумом открываемой двери. Увидев Бориса, она радуется, словно ей без очереди отвесили килограмм халвы: - Здравствуй, Боренька! Рада тебе! Ну, рассказывай, как тебе те книги? Понравились ли, или старая татарка зря старалась и метнула бисер?
Борис присаживается на стул, от Фаи так просто не уйдёшь. Очевидно, этот опрос входит в круг её обязанностей.

- Понравились, Фаина Рашидовна, и даже более того, Пермяком просто зачитался. Чего не могу сказать о Лонгфелло.
- Ну, как же так?! – всплёскивает ручками подушечками Фая, - Разве ты не проникся музыкой стихов, красотой и обаянием напева великого Генри Лонгфелло?! Вот послушай…

Эти песни раздавались
На болотах и на топях,
В тундрах севера печальных:
Читовэйк, зуек, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза".

Я тебе признаюсь, как любимому читателю, подобной мелодичности я не встречала ни у кого. Разве что великий Сергей Есенин, но то наш. А я говорю о зарубежной литературе, которая, к слову, скоро пойдёт у вас в школе. Может быть, ещё раз попробуешь?
- Попробую, Фаина Рашидовна, - обещает Борька, - но не сейчас. Дайте немного переварить.

- Тогда вот что я тебе сегодня подсуну, неугомонный! Владимир Беляев, «Старая крепость». Уверена, тебе понравится. Наша вещь, стоящая! И еще, пожалуй, мы с тобой попробуем прочесть Мольера, известного так же, как Жан Батист Поклен. Вот тебе книжицы, они бессмертны. Это Скупой, Мещанин во дворянстве, Плутни Скапена и Мнимый больной. Думаю, что на сей раз достаточно. И ещё вот что, - голос библиотекарши становится заговорщическим, - на следующий раз я дам тебе почитать кое-что из редкого. Про Солженицына слышал? Чудесно! Только особо не распространяйся. До свидания, Боренька! Заходи!

Державка (по грибы)

Ранняя рань, всё спит, всё отдыхает от трудов праведных и не очень. Спит гнедая лошадь Алла Борисовна, во сне шевеля губами, словно бы что-то напевая. Спит петух по кличке Петух. Ему снятся куры, много, не топтаные. Спит река, спят ивы над её разметавшимися во сне омутами. В природе раннее утро, передышка, привал перед очередным днём. Потным, яростным и горячим. Пусть спит, а мы по грибы…

Борис просыпается от крика старенького, но всё ещё бойкого дедовского будильника, найденного им накануне на чердаке.
Резко, как всегда, по-солдатски, он соскакивает с кровати и, что есть дури, бьётся головой в низенькую полочку. С полки на его ушибленную голову планирует жёлтый лист фотографии. Борис одной рукой держится за ушибленное место, а другой подхватывает привет из прошлого и с удивлением разглядывает мутную картинку.

На фото он, отец и дед. Двоих уже нет на свете, дело за третьим. У отца целеустремлённое лицо. А, вспомнил! Это ж,когда фотографировали, ему мать фиги показывала, вот он и держится из последних сил. Только бы не расхохотаться.
Дед, как всегда прост, разве что по просьбе мамы, надел парадный егерский китель. Да. Тогда они гостили у деда все вместе, тогда и произошла та история, что раз и навсегда поставила зарубку в Борькиной памяти, дав путёвку в жизнь.

ДЕРЖАВА (солдатская каша)

В тот год ни отец, ни мама не поехали в отпуск. С деньгами был напряг, а халявной путевке приделали ноги ещё в профкоме. Мать с отцом посовещались и приняли решение  - к деду Якиму в деревню!
На батиной волге они преодолели триста вёрст пути и через несколько часов попали в медвежьи объятия деда.

Борька и раньше бывал здесь. Завел друзей и даже подружку, весёлую и озорную соседскую девчонку Таську. Потому знал, чем займётся и куда в первую очередь направит лыжи. И пока взрослые сидели за столом, выпивали знаменитое дедово Земляничное вино, Борька успел оббежать полдеревни, поздоровкаться с теми, кого застал дома. Найти Таську и вместе с ней отыскать Пашку, главного друга, зачинщика, мятежника и раздолбая.

- Привет, перемской! – Пашка был изрядно, как и Борька, начитан. Самостоятельно изучал французский язык, в надежде попасть когда-нибудь в иностранный легион. Однако, в разговоре допускал вольности с языком, старательно коверкая его на бабушкин лад и всячески подчёркивая свою деревенскость.
- Здаррова, Пабло! – Борька пожал протянутую руку, - Как жив, друже?
- Да хрена ль нам сделается? – Пашка ухмыльнулся, показывая новую дырочку вместо зуба, - Мы, ино, люди простые, живём в деревне, молимсе Чикиш-ведьме, ей же и краду кровавую приносим…

Парни расхохотались, подхватили под руки засмущавшуюся Таську, и все трое бегом бросились к Иньве, где уже вовсю плескалась ребятня поменьше, а старшаки мастырили плот. Купались до взблёва, до коликов, до гусиной кожи. Потом лежали на песке, а Пашка подтрунивал над девятилетней Таськой:
- Слышь, Таисья! Вот такими титьками, как у тебя, дитя не выкормишь. Ты бы сказала ань, чтобы она тебя дрожжами кормила. А лучше титьки сажей мазать, тогда и парни к тебе потянутся. Да ладно тебе дуться, это ж типа шынь-сер;м, - шутка!

Так они проводили почти каждый день. Отец настоял, а мама не спорила, и Борьке дали изрядный кусок свободы передвижения.
С утра они ходили по грибы, благо, что места таёжные, не пуганые. И если белых не насшибаешь, то моховик, синявка, или волнушка, всегда в кузовок прыгнут. Днём купались до одури и загорали до волдырей. Под вечер щипали по угорам землянику, ели полевую морковь, щавель и пестики.

Пашка прибежал ни свет, ни заря и, как обычно, камушком, разбудил Борьку. Метко брошенная галька прилетела парнишке прямо в лоб. А то! Окна же открыты, а высокое место и постоянная тяга с реки, изгоняют любого комара чище дуста.
Борька подпрыгнул в постели, потёр лоб и, поклявшись отомстить другу кроваво, стал одеваться.

Пашка сидел на бревне перед домом и весь изнемогал от переполнявшей его новости. Борька решил проучить кидуна и не торопился спрашивать. Пашкино терпение дало течь, и Борис услышал известие.
Оказывается за деревней, буквально в двух верстах, встал летним лагерем самый настоящий батальон солдат! С полевыми кухнями, оружием и радиостанциями.

Здесь Борька уже не смог сдержаться, и мальчишки, очертя головы, бросились смотреть на то, как обустраивается воинство.
По дороге их, конечно же, перехватила вездесущая Таська. Ну, как без этого хвостика?
Так втроём, они и прибежали к берегу Иньвы.

А солдаты, все как один по форме одежды голый торс, спешно ставили палатки, вострили колышки, делали треноги для костров и настраивали полевые кухни. Ребята лежали в кустах и тихонечко переговаривались.
- Вот интересно, а есть у них миномёты или нет? – спрашивал Пашка, - Мне батька сказывал, что каждому стрелковому подразделению придаётся миномётный расчёт, а то и несколько. И что-то пулемётов не видать?

Внезапный голос за спинами, привёл ребят в трепет, а Таська, так та вообще чуть не обделалась. Что с неё взять? Мелкота!
- Ну, и кто тут у нас выведывает? А ну, отвечать чётко, по-шпионски! Кому стало интересно, сколько у нас пулемётов и где мины?

Ребята развернулись настолько быстро, насколько позволяет физиология. Сзади них стоял и улыбался молодой офицер, и продвинутый Борька классифицировал его, как лейтенанта. Лейтенант стоял и насмешливо щурился, в его руке был ореховый прутик, которым он время от времени стегал себя по ярко начищенным сапогам.
- Так кто же вы такие? – офицер улыбнулся дружелюбнее, - На американских шпионов не похожи. Больно мелкие в кости.
- Да мы не шпионы, дядечка, - за всех прочирикала Таська, - мы, вообще-то, дети.

- Дети?! – расхохотался лейтенант, - А что же вы тогда лежите в засаде? Советская армия для того и создана, чтобы охранять детей, а вы прячетесь. Ну, давайте знакомиться? Меня зовут лейтенант Соколов, Андрей Степанович.
Ребята по очереди представились и пожали руку военного.
- Вот и хорошо! – радостно заявил Соколов, - И мне приятно, не нужно вас арестовывать и вести на расстрел. Пойдёмте, я вас настоящей солдатской кашей угощу.

Потом они все четверо сидели над Иньвой и болтали о разных разностях.
- Дядя Андрей, - осмелился Пашка, - а почему вы пошли в солдаты? Ведь есть много специальностей. Учитель, врач, инженер, шахтёр. Мой сосед, дядя Витя, говорит, что в военные училища идут одни двоечники. У которых толку не хватило поступить в нормальное учебное заведение.

- Глупый твой сосед дядя Витя, - улыбнулся Соколов, - глупый и, пожалуй, злой. Вот скажите мне на милость - как может спокойно работать педагог в школе, хирург на операции, космонавт на орбите, если со всех сторон враг, который только и мечтает, как бы завоевать эту землю, поработить народ, сжечь церкви и картины. Для того, чтобы страна ощущала себя комфортно, трудилась спокойно и радостно, нужна сильная армия. Допускаю, что когда-нибудь нужда в войсках отпадёт. Наступит золотое время, и люди перестанут убивать друг друга. Но, пока это время не пришло, есть и будет такая работа - Защищать Отечество!

Те слова молодого лейтенанта запали в душу и впоследствии сделали своё чёрно-белое дело. Пафосные слова, вы скажете? Ну, да, пафосные. Так и лейтенант сам молодой и пафосный. Азартный, здоровый, весь словно крик, вопль, атака! Из таких уст пафос называется совсем иначе.


Державка (всё ещё по грибы)

Воспоминания - это, конечно, замечательно и даже сладко, местами, однако, надо собираться. А то сейчас городские понаедут и хрен, не грибы. Борис с усмешкой поймал мысль о городских. Вот ведь как! Только приехал, принял решение здесь поселиться и уже абстрагировался. Городские! А сам кто? Пока не понятно.

Он быстро собирается, берёт корзинку дедовой работы. Сколько лет прошло, а всё как новая. Под окном на лавке Пашка беседует с Джафаром. Всё как сто лет назад. Борис спит, а Пашка ждёт. Ещё мать называла его «наш раностав».
- Вот скажи мне на милость, брат мой чуркестанский, - Пашка чешет гигантскую башку пса, а тот млеет (предатель) и старается продлить миг очарования, - как можно договариваться с твоим хозяином? Сколько помню, всегда просыпает.

Пёс, даже не поворачивая головы, уже давно заметил хозяина, его куцый огрызок метёт чище вентилятора, а Пашка продолжает: - Вот случись война, и нахрена нам такие защитники? Придут фашисты, ах, да, те уже не придут, отходились. Ну, хорошо, придут японцы или ещё какие эфиопы, начнут завоёвывать, а наш Боренька спать изволят. Нет, он, конечно, повоюет, если его разбудить. А если нет? Так сонного и возьмут, в одних подштанниках.

Борис громко хлопает дверью, и Пашка, как будто только сейчас заметил друга, радостно восклицает: - Вот! А я тебе что говорю, Джафар? Всегда вовремя, всегда на посту! Таким людям, пожалуй, можно и Отечество доверить. На некоторое время, с оговорками. Ночью.
Здесь Пашка не выдерживает и громко хохочет, Борис тоже смеётся. Радуясь, что старшие братья довольны жизнью, вместе с ними хохочет гигант-азиат. Утро, смех, солнышко…

- Хорошие грибы мы с тобой уже проспали, в смысле, сезон отошёл, - изрекает Павел, - потому идём в Чугаринскую падь, я тебе покажу, как надо собирать опят. Только выбрось своё лукошко, возьми лучше мешок.
Борис слушается совета и, оставив корзину, подбирает в сарайке мешок из-под картошки. Сто метров до леса, они проходят, пикируясь на разные темы, вместе с ними трусит довольный жизнью Джафар. Пёс скалит зубы в усмешке, на ходу вбирает в себя запахи уходящего лета и одновременно охраняет друзей-хозяев.

А недалеко от Чугаринской пади, им попадается странная компания. И не столько странная, сколько шумная, наглая, кричащая о себе на весь лес. Горожане развлекаются? Ну-ну. Бог им судья.
На поляне, на опушке лесного массива, стоит огромный джип, настолько большой, что приходят сравнения с танком или бульдозером. Возле джипа компания. Две молодые девчонки и трое прокачанных парней, братковой наружности.
 
Молодые люди пьют пиво, одновременно фотографируются. Парни пытаются тискать девок, а те зазывающее верещат, демонстрируя готовность продлить род.
Хрен с таких, а не продление рода, - ворчливо думает про себя, Борис. Две и трое. Сейчас напьются пива, усугубят, чем покрепче и начнётся гулянка. Сначала один на один, а потом всей шоблой. На органе бы я видал такие перестройки, свободы нравов и демонстрации либидо. Почему наши мамы, перед тем как, … гасили свет? Таинство? Чудо, величайший дар?! Борис усмехнулся. Вот. И я становлюсь ворчливым, нудным. Неужели старею?

Они уже заходили в лес, когда один из братков, желая порисоваться перед тёлками, крикнул: - Э, совхозники! Все грибы не собирать, мы тут тоже не для красоты приехали.
- Оно и видно, что не для красоты, - спокойно парировал Борис, - для красоты красоту и привозят.
- Да ты быкуешь что ли, чёрт мыльный? – мужик тот, что помоложе, отделился от группы и медленно надвигался на друзей.

- Да уж как может собачёнок на быка быкануть? – удивился Пашка, - Разве что ногу обсикать? Говори, чё хотел и проваливай, а то у тебя тёлки не покрытые мнутся. Непорядок!
Браток был уже рядом и теперь соображал, как ловчее ответить. Борис даже представил, как в его бритой голове проворачиваются маленькие часовые колёсики, вздрагивает серое вещество, в надежде найти хоть одну стоящую мысль.

- А вы чё это тут, деловые что ли? – мужик делает грозную мордашку, при этом его маленький лоб, нет, далее лобок, становится практически не виден, - Вам же по-русски говорят, типа, идите в другое место, мы тута заняли.
Пашка делает умильную мордаху, всплёскивает руками и испуганным голоском, говорит: - Это ты, милай, вот ему объясни. Он у нас за старшего и грибы дюже любит.

Мужик поворачивается и нос к носу сталкивается с Джафаром. Пёс успел пробежаться по лесу, собрал на себя кило паутины, походу разорил птичье гнездо, вон морда в перьях и желтке. Лицо довольное, но в глазах напряжение. Собака не понимает человеческой речи, ну, почти не понимает. Однако, интонации и особенно угрозу, чует за версту.

Мужик застывает на месте, а Джафар, почуяв неладное, легко встаёт на дыбы, положив лапы на плечи молодого человека. Далее он задорно улыбается, демонстрируя нехорошему дядьке сорок два сверкающих здоровьем зуба, клыки, резцы и прочие премоляры.  Немая сцена, тишина, а Джафар, видимо, чтобы придать сцене экспрессии, делает ГАВ, прямо в круглые от ужаса глаза. Протяжный звук пионерского горна из штанов братка знаменует эту прекрасную сцену.

ДЕРЖАВА (о кино)

- Кой дьявол тебя понёс во враждебный район, да ещё на последний сеанс? Чё в другое место нельзя было сходить? – Кича промывал марганцовкой пробитую голову племянника и пилил его нещадно.
- Чё ты ругаешься, дядя Саша? – Борька морщился и цедил слова сквозь зубы, - Я с девочкой ходил, а ей в «Горн» удобнее, к тому же целоваться лучше на последнем сеансе и на последнем ряду.
- Тваю же маму, несчастную жидовскую женщину! – Кича ржанул, - Так ты целоваться ходил? А почему мне не сказал, я бы тебе ключ от квартиры дал. Целуйтесь, хоть до выкидыша.
- Неа, мне так нельзя, я ж ещё маленький хххыыы… 

Перепалка между дядькой и племянником потихоньку затухала. Кича смазал промытую рану йодом и, залепив выстриженную плешь пластырем, довольно хмыкнул: - Вот! Ты у нас теперь Николай Щорс, ранетый командир. Что хоть смотрели? Кино стоящее или большевицкую байду крутили?
- Сам ты байда, - обиделся Борька, - я такое уже давно не смотрю. Скажи ещё, что у нас мало душевных фильмов.
- А вот не скажу, - неожиданно легко согласился Кича, - есть у нас вещи, от которых плакать хочется, бабе впердолить или забухать на неделю.

- Вот и я про тоже, - Борька задумался, - Белое солнце пустыни смотрели. Второй раз смотрю, а ещё хочется.
- Ну, братуха, за этот фильм ещё лет пятьдесят сраться будут. Хорошая картина, крепкая. Я его первый раз, кажись, году в семьдесят первом посмотрел, в Ныробе, вернее, под Ныробом, в одном милом учреждении. И ты знаешь, кто в картине самый яркий герой?
- Верещагин, конечно, кто ж ещё?
- Точно, Барбос, именно таможенник. Я бы с таким зимой с Белого Лебедя в побег пошёл. Сильный человек, конкретный!

После они сидели на кухне и пили чай со смородиновым вареньем. Мать была во вторую смену, и никто не мешал родственникам-друзьям говорить по душам.
- Ты помнишь, Борька, как два года тому начали крутить «Семнадцать Штирлицев»? Я тогда очередной раз праздновал волю. Улицы вымирали! Анекдоты пошли просто косяком. Ведь всех наизусть помнили, да я и сейчас помню. Холлтоф – Куравлёв, Мюллер – великий Броневой, Пастор Шлаг – Плятт, и даже Дуров, сыгравший провокатора. Все справились гениально. На что уж я, по жизни в отрицалове, но тут Отечественная, наши гансам хвоста надрали. Горжусь, писдеццки!

- А я, дядь Саш, вспоминаю то ли чешский, то ли венгерский фильм, «Капитан Тенкиш». Не помнишь, типа Робингуда? Мы с пацанами тогда с уроков подрывали, чтобы очередную серию посмотреть. Я, наверное, классе в третьем учился, или меньше. Были же вещи, и какие!
- Хы! Ты забыл фильм времен и народов. За который триста миллионов от телевизора не отходили. Ну, вспоминай? Три поляка, грузин и собака!

- Бляяя! Кича, в рот еврея пескоструить! Это был фильм! Наверное, такого больше никогда не будет! Янек, Гуслик, Шарик и поручик Ярош, это же полный атас! А я по Лидке прикалывался. Малгажата Вишневска, помнишь? Потом вместо убитого Яроша ввели какого-то ублюдка с гармошкой, но всё равно было интересно.
- А я на этом кине, Борька, всё время прикалывался, как пшеки вторую мировую войну выиграли. Ах да, изредка обращались за помощью к русским. Но так-то сами, каковы беркуты?!

Друзья посмеялись, и Кича загрустил: - Нет, Боря, эту страну никогда не победят, пока в ней делают такие книги или такое кино. Душа, самое главное в человеке, душа, мой дорогой жидёнок. Без неё мы никто, хоть ты мне запойся своей сраной идеологией. Пусть меня братки порвут в лохмотья на толковище, но я обожаю «Дело было в Пенькове», Музыкальная история с Лемешевым. Кстати, там, обрати внимание, когда Говорков бреется и поёт Метелицу, показывают коммунальную кухню. Ну и рожи, я тебе доложу. Фроськи, Параськи и Дуни Кулаковы.

Не прост был режиссёр, ох не прост. Вроде показал народ, срез, так сказать. Однако, я, своими отравленными лагерем мозгами, увидел иное. Казалось бы, народ победил. Революция состоялась. Но, аристократы, как жили в хоромах, так в них и остались. Оне же все хором переметнулись на сторону власти? Ну, а власти не резон ссориться с интеллигенцией. С ней заигрывать надо, по-сладкому. И, соответственно коммуналки, апартаменты сбежавших буржуев, были разбиты на клетки, а в клетки посадили победивший плебс. Да ты посмотри, когда вновь казать будут. Охренеешь!

Долго бы ещё трещали два друга, если бы не пришла с работы Борькина мать. Усталая, злая и взвинченная донельзя.
- А ну-ка, брысь полуночники по пещерам! Парню завтра в школу, а этот большой дурак сидит и мозги ему своей воровской пропагандой моет.
- Ада, ну, ты что кричишь? – Кича засуетился вокруг сестры, - Мы, между прочим, о кино разговаривали. О хорошем русском кино. Дура ты, Ада!

Державка (на хозяйстве)

Стирка, мойка, готовка и глажка. Или глашка? Хотя, если глашка, то с большой буквы. Борис улыбнулся своим мыслям. Вот что значит, вгрызаться в буквы и слоги. В городе с этим делом было проще, засыпал в специальный лоток итальянского Индезита стиральный порошок, туда же чуть той херни от накипи, забыл, как звать. Потом выбрал режим и ложись спать. Не то, что во времена детства и юности.

Борис вспомнил, как мама грела на плите воду в эмалированном ведре, как строгала ножом хозяйственное мыло, как потом варила шмотки в той Сибирь-3. А некоторые вещи, которые трудолюбивый Борька улячкивал до безобразия, ей приходилось стирать вручную. Была специальная стиральная доска - оцинкованная с деревянной рамкой. Мать ставила это чудо в ванну с водой, мылила загаженные Борькой брюки и с треском драла их о ребристую поверхность доски.

Как-то раз она показала Борьке свои руки после такой стирки. На нескольких пальцах была ссажена кожа. Под ней была другая, запасная. Розовая, осторожная. Борьке тогда было ужасно жаль мать, и он пообещал себе, что когда вырастут его персональные руки, всё в доме стирать будет только он.

Вот же времена были! – который раз удивлялся-печалился Борис. Стирка вручную, а если что-то застарелое, въевшееся, так ещё и варили-кипятили по часу в бачке на плите. А глажка-Глашка? Тот допотопный утюг, без режимов хлопок-шёлк, без отпаривания и таймера. Огромный и тяжёлый. Бедные наши мамы-жёны. Про пылесосы и говорить не хочется. Эта воющая, как голодная шлюха ***бора, которой было хорошо белить потолок, но совершенно невозможно что-то прилично почистить. Ну и времена!

А что времена? – сам себя одёрнул мужчина. Юность страны, народа, цивилизации. Всё с чего-то начинается, и стиральная доска всего лишь прабабушка того Индезита. Потому нельзя сказать, что это издержки строя, невнимание правителей к нуждам народа. И уж если разобраться, то будь сейчас тот социализм, то вечерами электорат точно так же лазил бы по интернету, возможно с какими-то оговорками. Цензура-жесть, статьи за сетевое хамство и клевету. Но ведь был бы! Потому что прогрессу, ему похер строй, количество звёзд на груди генсека или аятоллы. А ботан, жрущий сёмгу и тот советский с завтраком туриста, один хрен изобретали бы свои коллайдеры и айфоны. Красный Китай тому подтверждение.

Батя, царство ему небесное, всегда говорил, что главное в человеке не желудок и яйца, но душа. Ведь для чего же ещё, как не для неё, бедолаги, тело-носитель слушает Рахманинова и Скрябина, Вивальди и Шостаковича? Смотрит балет и плачет в опере, читает великолепные книги, о которых, кстати, так и говорят - Ох, и душевная же книжка попалась. Душевная!
Что осталось в дне сегодняшнем для той эфирной части человека? Книжки, с мафиозными разборками, килотоннами баксов, десятизвёздными отелями и роллс-ройсами из золота? К чему это? Да потешить всё так же нищего совхозника, дать ему возможность хоть в книге помастурбировать на безбедное существование, богатство, роскошь.

А фильмы? По пятнадцати обязательным каналам ТВ идут сериалы. Их можно разбить на три части. Боевики, в которых обязательный спецназовец истребляет зло в отдельно взятом регионе, трахает моделей и в оконцовке получает за свои труды пулю в задницу и пару чемоданов с валютой.
Комедии, где тупой смех за кадром, декорация дерева с табличкой «Дерево» и такие же тупые актёры, пытаются отвлечь электорат от пустоты, бездарности и рутины.
Ну и сопливые сериалы типа Богатые тоже дрищут. Тут без комментариев. Просто садись к экрану и кушай сопли.

И уж если говорить за эстраду, то без рвотного сей труд невозможен. Страна пертусяния, кажется, так назвал Кича то сборище бездарностей, из года в год бичующее всё новые, указанные лакированным державным пальчиком пороки. Смеющееся собственным плоским шуткам, где всё чаще стала упоминаться задница и инородные предметы сопрягаемые с ней.

Масса безголосых кур, стараниями айзеншпицев возведённая в ранг мегасуперпуперов!
Ведь не на голом месте появился тот прикол. Кто гениальнее, Эйзенштейн с «Броненосцем Потёмкиным» или Айзеншпис, сделавший из страшевского певца года.
Эстрада, это тот же Палермо со своими Донами, капо и прочей нечистью.
Только в этой, потерявшей совесть стране, возможны пидарасы-модельеры с силиконовыми губками, поющие с экрана своё кукареку. Только у нас, с нашей терпимостью ко всякого рода убогим, возможны фроси слепошаровы в роли народных артисток. 

ДЕРЖАВА (дурка или пинок в сфинктер)

- Привет, племяшка, у тебя есть для дяди рюмашка? – Кича ввалился в квартиру воскресным утром ни свет, ни заря. С прибаутками, с похмелья, мятый, но не покорённый обстоятельствами, - Чё такой скучный, вставай!
Борька, недовольный ранним подъёмом, и от того злой, как собака, решил хоть как-то куснуть урку и ехидно спросил: - Ты мне лучше скажи, дядя Саша, за какое счастье тебя кроме Кичи иногда зовут Лёва Задов? Это ж как надо было постараться?

Старый вор посмотрел на племянника нехорошим взглядом и, усмехнувшись, ответил: - Ты, зелень, наверное, не слышал такого «героя гражданской войны», батьку Нестора Махно? Так вот у него был начальник контрразведки, Лёва Задов-Зиньковский. Волк редкостный, за что и поплатился. Расстрелян, как шпион в пользу Румынии.
Вот и мне в зонах приходилось заниматься «наседками» и разного рода ментовскими стукачами

- И что, ни разу не задали вопрос, почему такая погремуха заднепроходная? – продолжал юродствовать Борька.
- Было дело, умничал один в Дальлаге, за то и съели.
- В смысле сместили с должности, подсидели, лишили чинов и наград Отечества? – не унимался племянник.
- Ты, верно, плохо слышишь меня, Боренька? – Кича усмехнулся той самой улыбкой, от которой матёрые урканы бросались на колючку под напряжением, - Я же сказал, съели, а не подвергли обструкции. Времена тогда были страшные. Готовился воровской побег, ну того кентяру и взяли с собой бычком. А по дороге закололи, завялили и кушали, пока до большой земли не добрались.

- И что, вот так живого человека, пусть даже стукача и болтуна, взяли и съели? – по Борькиной спине ползли мурашки ужаса, но он всё ещё хорохорился. Не сдавался.
- Ну, зачем же живого? Что мы, звери? Сначала зарезали, вскрыли горло, чтобы мясо не закровянить. Лишнюю юшку спустили, разделали по науке. Ну, там окорок, ливер, оковалок…
Борька убежал блевать, а довольный Кича расположился в кресле и, включив телевизор, гонял его в скоростном режиме.

- Завтракать будешь? – невинно спросил вор племянника, когда тот зелёный и мокрый вышел из ванной, - А то давай, я яишенку с колбасой соорудю?
- Сооруди себе обрез и застрелись в член, - с ненавистью прохрипел измученный Борис.
Вор расхохотался и неожиданно серьёзно сказал: - Это тебе, соплюха, за твои слова пакостные. В следующий раз помни. Дороже слов на свете ничего нет. Учись у поэтов. Они знают цену словам и буквам. Словом можно человека поднять до небес, и этим же словом, сказанным в ином ключе, убить его и ещё хуже, опорочить.

Вот к слову о поэтах. В последней моей командировке к Большому Хозяину, попались мне машинописные листы со стихами некого Иосифа Бродского, а впоследствии я встречал людей, которые рассказывали за того чела. О том, как его травили, сажали за тунеядство. Как за стихи ставили перед выбором: дурка или эмиграция.
Много хороших людей принимало тогда участие в его вызволении. Чуковский-Мойдодыр, Шостакович, Твардовский, Паустовский. То ли люди были неравнодушные, то ли смотрели глубже и суетились о себе будущих. Лишь дядя Стёпа-мусорок, как и на процессах за Борю Пастернака, вещал: «Доктора Живаго не читал, но просто жуть, как осуждаю».

В итоге Бродскому всё же пришлось уехать из страны. Выбор невелик: сумасшедший дом и последующий идиотизм, либо чужбина. Много тогда людей пострадало, кому-то повезло уехать и найти себя в иных горизонтах, а кто-то не успел и закончил жизнь в «Доме скорби», полнейшим идиотом, ссущимся под себя и пускающим пузыри из носа.
Эх, Боря, времена были чёрные, жуткие. Кстати, они и сейчас всё те же.

Государство и псы, стоящие на страже его интересов, до сих пор выдворяют, запрещают, затыкают рты и всячески унижают человеческое достоинство. Чё смотришь? Я не революционер, просто жить в этом говне надоело. А ты мотай на ус, но чтобы из этой комнаты  мои слова никуда не ходили. Плохо будет, Борька. Очень плохо!

Было всё это совсем недавно, насколько я знаю, тот Бродский уехал из страны лет пять тому. Ты думаешь, он хотел уехать? Честно говоря, не знаю. Вынудили?
Я и сам иногда думаю, может бросить всё, договориться с корешками в средней Азии, организовать окно для перехода, да и вальнуть отсюда к ****е матери. А что-то не пускает. Вернее всего, мой русский идиотизм-патриотизм. Нежелание говорить на чужом языке, подчиняться импортному мусору, нюхать их поганые цветы, жрать их пищу. Что это? Я не знаю!

Далее дядька и племянник пили чай, молча, каждый думал о своём. За окнами какой-то дурной на всю башку воробей, орал задорно и сварливо. Проехала поливальная машина. Страна Советов встречала очередное утро, очередного воскресенья. Люди просыпались, строили планы на жизнь. Кто-то маялся с похмелья, иные лёжа в постели прикидывали, хватит ли денег до зарплаты. Всё как обычно, без перемен.

Державка (дядя Митя и судьба Отечества)

- Ты мне скажи, Борян, за какого хрена я должен идти голосить? Чево мне тот районный депутат хорошего сделал? Ещё одна воровайка пляжная к власти рвётся, а я вставай ни свет, ни заря, иди в школу, голоси. Неа, не пойду! – дядя Митя-нитхинол припёрся к Борису с раннего утра, когда тот настраивал удочки для запланированной рыбалки. Припёрся, сел на лавку и начал свои промывания.

- Ну, я не знаю, дядь Митя. Может, в этот раз хороший придёт? Честный, совестливый? – Борис сказал эту фразу, посмотрел на сморщившуюся мордашку старика и ему стало стыдно от своей лживой мечты, - Не знаю я. Не хочешь, не ходи. Отродясь никто не неволил. Тем паче всё давно решено. Разнарядка спущена на места. Сейчас главы администраций сидят и ломают головы, где взять количество. Заигрывают с самоуправлениями, председателями ТСЖ, обещают автобусы от дома и до морга … в смысле, до избирательного участка.

- Борька, а давай мы тебя выдвинем в депутаты? – старик хитро прищурился и стал похож на труп Ленина в мавзолее, - Я людишкам скажу, вся наша деревня помнит и тебя и батьку твово. Мало того, все помнят тот случай с пожаром, когда ты пьяного пожарника от смерти лютой спас. Давай, а?! Да не трусь, мы ж тебя поддержим. Если надо на выборы деньги, то можно и скинуться. Я первый вложусь, у меня дома под половицей пятьсот рублей лежат, от старухи спрятаны на чёрное похмелье. Новыми!

- Дядь Митя, шёл бы ты к своей ****е бабушке? Что ты мне голову морочишь? Депутата нашёл, бляха! Ну, какой с меня депутат? Не вор, не дебил, Ландкрузера нет, с иностранцами не заигрываю. Не получится с меня народный избранник.
- Вот и хорошо, Боря, я сам первый всем скажу, - Бориску на царство!
- Да иди ты, как того Бориску и отравят. Не мешай, я на рыбалку иду.

- Да иди ты хоть в задницу, Бориска, а только вот что я тебе скажу. Даже я, своими отравленными дикалоном мозгами, понимаю. Чтобы не повторилось тех штурмов белого дома, надо самим выбирать правителей, а не ждать, когда их выберут за тебя. Обозначат из своёй банды и нам подсунут.
Ты видел, что стало с теми наивными дураками, что защищали Борьку Ельцина? Грудью на броневики кидались. Отстояли хер пайми чё, а теперь это же хер пайми, хают. Аньделы бля невинные! Потому и живём в говне, что сначала окны вставляем, а потом спохватываемся! Ёбэзэ, стены-то выложить забыли…

Долго бы ещё старик полоскал мозги Борису, если бы тот не встал и не ушёл. А надоел!
До Чёрного озера, он добрался быстро, за какие-то полчаса. Расчистив место у самой глади воды, Борис настроил рогульки, поплевал в морды жирным червям и, забросив снасти в воду, присел на брёвнышко.
На свет явилась чекушка водки, забулькало, тишина и сонный покой очаровали героя и через пять минут, невзирая на затонувший поплавок, он спал, как младенец.

ДЕРЖАВА (бабушка)

Бабушка была всегда. Сколько Борис помнил себя, столько же он помнил маленькую и удивительно старую бабулю. Все вокруг были новые, и только бабушка была седая, с зубами в стаканчике с водой и ингалятором в сумочке.
- Бабуля, а почему ты так дышишь? А что такое астма? А зачем тебе игалятор? А если его не будет, то что тогда?

Бабушка выписывала свои ингаляторы со всего Союза. Стояла на каком-то там учёте, ей даже звонили из аптеки, если тот ингалятор появлялся в продаже.
Из детства Борька понял одно - в стране очень плохо с ингаляторами, их нет. А если нет этого впрыскивателя, то человек может умереть. Казалось бы, всё есть. Советская власть, интернационал, пролетарии регулярно соединяются, особенно по ночам. А ингаляторов нет, словно астматики заведомо списаны со счетов.

У бабушки есть шкаф, а ещё тумбочка под телевизором. И в этих таинственных хранилищах лежат самые великие книжки, какие только может себе представить человек.
Библиотечка Крокодила, огромная пачка, наверное, миллион или вовсе тыща, сборников рассказов о войне. Толстая книга «Герои гражданской войны», целый ворох подшивок «Огонька», «Мурзилки», Науки и жизни» и ещё много всякой всячины.

Бабуля только один раз посетовала на безумную страсть внука к чтению: - Ведь испортишь глаза, Борька! А и бог с ними, глаза испортишь, мозги приобретёшь. Худа без добра не бывает.
А потом произошло следующее. Все соседи, стар и млад, начали носить в квартиру номер девять списанные за ненадобностью книги. Бабушка вязала, Борька читал. Мать спивалась, и Борька всё чаще находился в заветной квартире-читальне.

Бабушкиной пенсии хватало едва-едва, чтобы свести концы с концами. Оплатить коммуналку, закупить массу лекарств, астма это не насморк. Приобрести на зиму дрова для титана. Кто не помнит, скажу. В замечательной стране не всем хватало горячей воды, а точнее, её не хватало почти никому, и потому многие квартиры были оборудованы титанами, дровяными печами для подогрева той самой воды. Подвал такого коммунального дома был разбит на крохотные клетушки, в которых хранились дрова. Коротенькие чурочки, размером в пол взрослого полена.

Гудел титан, сгорали дрова, грелась вода. Советский Союз семимильно шагал в светлое послезавтра, а на коммунальных кухнях кипели склоки, жужжали сплетни, давались прогнозы на цены. Шёпотом пересказывались анекдоты о «Друге всех доярок», исподтишка передавались из рук в руки машинописные листы с «Колымскими рассказами». Шоковая терапия, Сука Тамара и Тифозный карантин Шаламова, прочитанные ночью, потому что давали только до утра, заставляли людей задуматься о том светлом и чистом, в которое, по всей видимости, им уже не попасть.

Летом, когда позволяла погода и определённые условия, внук и бабушка ходили в лесополосу по грибы. В сам лес не ездили. Далеко и с астмой далеко от цивилизации не разбегаешься. Бабуля учила внука опознавать грибы. Что можно собрать в лесополосе? Да почти ничего. Свинари, они же чёрные грузди, если повезёт, то пару обабков, да с десяток синявок-сыроежек. Но даже в этих условиях бабуля умела приготовить так вкусно, что Борька сжирал всё на манер лесного пожара. Может быть, виной тому был растущий организм, постоянный голод тела и духа, а может быть, волшебные руки бабушки.

Вечерами, когда Борька, расстелив на полу матрас, упивался приключениями фронтовой разведки или же погружался в мир «Морского ястреба» Р.Сабатини, бабушка вязала или шила. Старенькая швейная машина Зингер на чугунной станине, вытворяла неслыханные чудеса. Из-под неё являлись шедевры. Собранные и поданные добрыми людьми коврики, тряпочки, лоскутки, вдруг превращались в полотна, гобелены. Получали вторую жизнь и вновь радовали чей-то глаз. Приварок, пусть маленький, но всё же.

В те времена дядя Саша, тот самый Кича, шёл путём излишеств, и в его редкие набеги из колоний, на коммунальной кухне стоял дым коромыслом. Лилась водка, звенели стаканы. Соседи Коля-татарин и Валера-удмурт, боялись отказать страшному урке-рецидивисту, а их бабы сидели в комнатах и копили злость для последующего ночного отлучения от дырочки.
 
Иногда Борька ходил на другой конец посёлка в гости к троюродным братьям, Петьке и Димке. Там было прикольно! Огромный двухэтажный дровяник, оборудованный сеновалом, пожарным шестом, для скоростного спуска вниз, и одноглазым биноклем для обзора окрестностей. Боксёрская груша и фильмоскоп с кучей цветных плёнок. От совсем детских до небольших фильмов на злобу Советского дня.

Петька и Димка, были, как и Борис, выдумщиками и непоседами, и потому время улетало со скоростью курьерского поезда. Сегодня они пиратствуют, и значит, на высоком шесте над дровяниками реет чёрный Роджер со скрещёнными костями. Завтра над этим же дровяником полощется красный флаг, и над огородами в три глотки звучит песня:

И останутся как в сказках,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска
Волочаевские дни…

Господи! Как же давно всё это было. Сколько воды утекло в Каспий, скольких людей не стало на свете. Димка с родителями уехал в Тольятти, поднимать завод-гигант, там и остался с концами. Петька, самый лучший выдумщик на свете, самый весёлый и беззлобный парень в мире, приехал домой в цинковом гробу из далёкого и жуткого Баграма. А от бабули осталась только память. Удивительно светлая, тёплая и ласковая.

ДЕРЖАВА (с почином)

- Здравствуй, месяц мой прекрасный! – Кича подкрался незаметно, когда Борька сидел над уравнением, но ломал голову совсем над другой проблемой. Танька, надо ей вдуть, но как? Это ж такая недотрога, что просто институт благородных девиц. Может, её на новый год ершом подпоить?

- Ну, так здравствуй, месяц мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный?! Опечалился чему?
- Говорит она, ему, - хмуро буркнул Борька и тут же сжался в ожидании леща, однако, санкций не последовало. Дядька заржал так, что графин-селёдка и рюмки-кильки в серванте откликнулись жалобным звоном.

- Ну, ты кент, чувства юмора не теряешь, и это замечательно! – Кича присел на диван напротив племянника, - У меня к тебе дело, брат мой, Борька. Мне с общака нехилая деньга перепала, а пропивать не хочется. То ли старею, то ли ёбом мозгнулся. Помоги мне их потратить с пользой?

- Смотря, что ты подразумеваешь под словом с пользой? – Борис посмотрел в хитрые дядькины глаза, - И вообще, странно слышать подобное от особо опасного рецидивиста и жулика. С пользой! Ты ещё скажи, на благо Родины, и я себе вены порежу от умиления. Не томи! Ты ж, дядь Сань, всегда приходишь с готовым решением, как Олежка Вещий. Давай свою тюльку.

- Сам ты тюлька, обормот великовозрастный, - Кича закурил и, пыхнув Борьке в лицо, сказал: - Ты знаешь двух старух, тех, что в офицерском доме живут. Они ещё постоянно посуду собирают и книжки.
- Ну, знаю, горькие такие старухи, одинокие. Ты хочешь им помочь? Но, как?
- Сначала я расскажу тебе о защите старости, мой одарённый племянник, - мне эти бабки, казалось бы, до одного места. НО, что-то внутри меня кричит. Помоги, сука, пока на шлюх не просрал, пока в тюрягу по новой не загремел. Зачем? Не знаю.

У одной старухи, она городская, пенсия всего шестьдесят рублей. Живёт, нет, существует, как ворона в зоопарке. Чё с****ит, то и ест. А со второй Отечество поступило и вовсе скотски. Бабка всю жизнь, примерно пятьдесят лет, пахала в колхозе, а под старый передок, ей пришлось переехать в город. Здесь ей пенсию и назначили. Знаешь сколь? Ажно тридцать восемь рублей! Почему мало? А это, Бориска, колхозный, усечённый вариант социальной справедливости.

Бабки уже совсем старые. Позаботиться о них некому. Давай мы с тобой о них позаботимся? Только как это сделать, ума не приложу. И вот не надо мне здесь венерическую морду лица делать, как говорил мой кореш, Гоша Элькин, из Одесских наших.
Считай, что у меня душа проснулась, о ней забочусь.

Державка (Незваный гость лучше татарина)

Пашка с Таисьей посидели до десяти вечера и, сказавшись занятыми, ушли домой. Борис ещё вчера в дедовых залежах откопал этот патефон. Реликт, раритет! Что характерно, у запасливого затворника даже комплект запасных игл имелся, не говоря о пластинках, которых нашлось аж три полных коробки.

Борис покрутил ручку, взвёл пружину и опустил иглу на вращающийся диск. Полилась песня, и какая! Таких уже не делают, с сожалением подумал мужчина. И ведь что интересно. Песня о русском героизме, который был воспет, увы, австрийцем. Только у русских такое удивительно скотское отношение к своему народу. Что это? Мы все герои и подвиг воспринимаем за обыденность, или же это похуизм?

Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
Кипящее море под нами…

Пришепётывает старая пластинка, за окном ночь и ветер. Грядет осень с её дождями и опавшей листвой. Грядут перемены в обществе. Они всегда грядут, если речь идёт о России. Где ещё в мире вы найдёте страну, которая живёт вопреки. При наличии ран не совместимых с жизнедеятельностью. Её режут, а она встаёт, её расстреливают и травят бутаном, а она умывается и становится краше. Это чудо природы и бытия? Это последнее прибежище вселенской души?

Под окнами слышен шум подъехавшей машины. Кто бы это мог быть с такое время? – удивляется Борис.
Как истинный горожанин, он закрывает двери на засов, так и не привыкнув к деревенскому коммунизму.
Слышны шаги на крыльце, стук в двери и громкий голос: - Гражданин Соснер! Откройте, милиция. Мы знаем, что вы дома, прятаться бесполезно!

Борис встаёт с кресла и почти бегом торопится к дверям. Так и есть, на пороге дядька, кто ж ещё?!
- Ну, здоров, племяш! – Кича резок, как нахер! – На пороге держать будешь, или в горницу пустишь? А то, понимаешь, так пить охота, аж трахнуть некого.
Два друга родственника обнимаются, жмут руки. Старый вор садится за стол и из дорожного баула начинает добывать гостинцы.

Дедовы часы со сдохшей кукушкой показывают час ночи, а два друга, распалённые водкой и горячим разговором, и не думают о сне.
- Что ты мне тут клеишь, Борис? О какой, бля, гиене огненной бяшешь? – старый вор раздет до пояса, на его предплечье восьмиконечная звезда, говорящая о том, что хозяин особо злостный отрицала, - Ты пойми, старый маразматик! Бог, он внутри, он персональный, личный у каждого из гадящих.

Ты знаешь, у меня более двадцати лет лагерей. Не заслуженных? Да с какого перепугу? Брал чужое, то есть воровал, за то и парился на нарах. Мент ловит, вор бегает, и все при деле. Были такие зоны, где без Бога не выжить, Боря. Без веры, без надежды.
Ты думаешь, что старый ООР отморожен на всю башку и пойдёт отбирать у старухи последнюю копейку? Или, может быть, он отнимет у мальца петушка на палочке? Нет, братуха, есть понятия, святыни. Вещи, через которые переступать нельзя. Вот они и есть Бог!

Ты помнишь, сколько в последнюю войну воров ушло на фронт? Их гнали из-под палки? Да ты дурак! Чтобы они тут же перестреляли заградовцев и ушли к фашисту? Им предлагали искупить кровью, и они шли. Не искупать, нет! Вор не лох. Они шли, потому что враг пришёл, не внутренний, которого зарезать кайф, а тот, что землицы нашей восхотел, по церквам нашим на танке проехался, мамок наших и детей штыком колол. Вот это, тоже Бог!

Мне много раз пели разного толка пропагандисты о наказании. Не человеческом, но божецком. А ты уверен, что меня или тебя, а тебе есть чем «гордиться», знаю, после смерти накажут?
Рисую ситуацию, но сначала вопрос: Творец, он наш отец? Ага, Отец всего ссущего и сосущего, верно!
Теперь смотри. Ты совсем маленький, разбиваешь отцовский любимый бокал, или как твоя мать, из мамкиной зарплаты вырезаешь цветочки ножницами. По логике вещей родители должны бы тебе руки отрубить, топором! Или нет? Ах, ты ж маленький?
Так вот для Бога, мы все очень и очень маленькие.

Потому не надо мне здесь большевицких песен. Тебя накажут, тебя поджарят, там ждёт смола. Херня всё это Борька, как есть бог, херня. Живи по совести, не плюй в колодцы, не обижай старика и ребёнка. Всё остальное на усмотрение.
И ни один бог не предъявит тебе ничего. Поверь, есть гораздо более тяжкие грехи. Предать Родину, нагадить в храме, прервать пулей песню слепого певца. И вот за это милостей не жди.

Борис налил в стаканы водки, нагрёб из пластиковой подложки привезённой дядькой, салата с крабовыми палочками: - Убедительно поёшь, Саша, давай-ка выпьем, а то продукт киснет, и мы неоправданно трезвые. Непорядок!
Они выпили по полстакана водки, занюхали, закурили. В окно ломилась озябшая сирень, разгулялся ветер, стекло покрылось капельками начинающегося дождя.

- Думаю, ты прав, - Борис стряхнул пепел, остро глянув на дядьку, - Но как быть с заповедями? Не убей, не укради? Они в списке смертных грехов, и за них придётся ответить. Или нет?

- Возможно, что придётся, - нахмурился Кича, - но здесь есть нюанс. Всё нужно делать с верой. Не смейся, дятел! Сявка и гопота из подворотни крадёт потому, что ему хочется жрать, ему хочется благ, которые этот гандон не заслужил. А я краду, потому что это мой путь! Я так решил, это моя жизненная установка. С властями никаких переговоров. Если у них праздник, значит, у меня беда. Если у них траур, значит, у меня вино через край, распутные шалавы и гармошка до утра!

Я не грешник, Борька, я инакомыслящий. И если меня в детстве не сумели зарядить в эту веру, не привили любовь к слову Божию, сами не справились, прокараулили, понадеялись на авось, то и руки мне рубить не за что. Не моя вина!
Просто я знаю. Бог есть, и меня это греет. Меня накажут? Значит, поделом. Меня простят или отправят чиститься? Быть по сему.

- Ну и тема у нас с тобой, Саша, - Борис рассмеялся, - Давай лучше споём? Подожди!
Борис взвёл пружину дедовского «магнитофона» и, порывшись в коробке, осторожно вынул на свет пластинку.
- Вот, Кича, мы боты склеим, а этот голос ещё сто лет будет чьи-то сердца греть-радовать. Потому что это и есть, от Бога!

Сапфировая иголка мягко опустилась на старый винил, и по комнате поплыли звуки старой-старой песни. Друзья погрузились каждый в свои думы. Многое прожито, сколько-то ещё отпустят на небесах? Пела великая женщина, грустили два потёртых жизнью мужика.

Про меня скажи, что в степи замерз,
А любовь ее я с собой унес.
А любовь ее я с собой унес…

ДЕРЖАВА (тити-мити)

- Давай рассуждать здраво! Тебе почти пятнадцать лет, в твои годы некоторые, я, конечно, не верю, полками командовали. Зачем тебе этот драндулет? Давай лучше закажем тебе нормальные брюки. У Сары, чтобы весь посёлок ахнул! – мать была навеселе, она теперь всё чаще и чаще злоупотребляла. И со смертью отца сдерживать её было некому, - Если честно, то я уже купила материал. Из новомодных, кримплен называется. Показать?

Борька злился, но понимал, мать права. Хрена ль с того мопеда, а брюк приличных нет. Скоро в восьмилетке выпускной, а идти не в чем. Да и клёш охота. А то вон у пацанов какие «подолы», завидки берут, а тут дудочки магазинские.
- А давай! – решительно махнул рукой Борька, покажи фактуру?

Материал и вправду оказался чудесным. Тёмно-синий, с искоркой, абсолютно не мнущийся. И поселковая швея Сара, не подкачала. Брюки были что надо! Карманы спереди, мелкие по последнему провизгу моды, чтобы, значит, только четыре пальца входили, а большие наружу, с понтами. Стальная молния, и главное клёш, аж тридцать пять сантиметров. Ну, парубки умоются…

В тот же вечер, пользуясь отлучкой матери, Борька надел новые брюки и вышел понтануться. На школьном стадионе, именуемом коробкой, было людно. Ещё издали, Борька понял, что-то затевается. Поселковых было человек двадцать. Все горячие, только что с футбола, вон мяч лежит. В центре Славка и Анвар-водонос. А это кто там напротив них? Кого зажали? Нефёд?!

Борька протолкался сквозь толпу и, коротко рыкнув, оттолкнул от Фокинского уже приготовившего кастет Анвара: - Остынь, водонос! Что тут у вас?
- Ты бы, Боруня, не лез, а то и сам неровён час в ебучку выхватишь, - Славка надвинулся большой и мясистый, - Этот конь с нашей девкой гуляет, прикинь? Только что её до дому провожал. Вообще, офигели фуцаны!

- А тебе девок, что ли жалко? – Борька усмехнулся, - Пока тебе не дают, другие вовсю пользуются. Я ж тебе говорил, чисти зубы, мудило!
- Ты, типо, нарываешься что ли? – Славка засопел, начал дышать часто, нагнетая дурную кровь в башку, - Чо тебе за дело до этого козла? Помнишь, как они нас на пруду зажали кодлой? Вот и месть пришла.
- Я-то помню, а вот ты забыл, писюн мамин, что тогда бились по чесноку, кулак на кулак, и подлянок со стороны Нефёда не было. Скажи людям, чо ты менжуешь?

- Это я менжую? – Славка раздулся до невиданных размеров, и в один момент Борьке показалось, что кореш сейчас лопнет, - Да я готов один со всей их кодлой драться.
- А если готов, то стукнись с Нефёдом один на один, - Борька усмехнулся, - но, гасило, мне отдай, так честнее будет и из мусарни тебя вызволять не придётся, даун!

Славка ещё попыхтел для приличия, но кастет всё же отдал. Правда, не Борьке, но Анвару, подчёркивая неприязнь к товарищу.
Нефёд, всё так же молча, сбросил куртку, подвернул рукава рубашки и, встав в расслабленную позу, уронил: - Давай уже, отход производства. А то народ мёрзнет, а ты тут понторезку устроил.

Славка коротко взревел и бросился на противника. Замелькали кулаки, брызнула первая кровь, понеслась славянская душа по кочкам!
Толпа вокруг пришла в движение, раздались подбадривающие крики. Иностранец удивился бы, но здесь иной замес. Подбадривали обоих бойцов. И Славку, как своего, и Нефёда, как супротивника, но тоже своего. Землянина!

Славка хотел боднуть Фокинского головой в живот, но тот подставил колено. Однако, Славян, выросший в уличных баталиях, не повёлся и резко упал под ноги противнику. Нефёд, успевший сделать шаг навстречу, запнулся за неожиданное препятствие и всей тушей рухнул на утоптанную землю. Он едва успел крутнуться и Славкин локоть-добитие просвистел мимо. Поединщики синхронно вскочили на ноги и вошли в клинч.

Некоторое время они ломали друг друга в объятиях, слышалось пыхтение и сдавленный мат. Наконец, Славке удалось перехватиться удобнее, и теперь было видно, Нефёд вот-вот проиграет противостояние. Оба были кряжисты и сильны, но Славка уже три года занимался у Шереха вольной борьбой и ручищи имел, дай бог каждому.
И когда, казалось бы, победа поселкового была предрешена, Нефёд, неожиданно сделал такое, о чём говорили ещё не один год.

Парень извернулся и, приблизив лицо к Славкиному, крепко поцеловал того прямо в губы! Злые языки утверждали потом, что при этом он шепнул что-то типа, - Милый, я люблю тебя, - но Борька, стоявший ближе всех, мог забожиться. Кроме смачного чмока, ничего не было.
От неожиданности борец ослабил свою хватку и отшатнулся от Нефёда, чем не преминул воспользоваться хитрец. Его локоть с треском врубился в Славкину литую башку, и всё было кончено. Славка хрюкнул, закатил глаза и медленно, как в кино, рухнул на землю.

Поселковые ребята подступили к победителю, Анвар бросился к поверженному Славке и пытался привести того в чувства.
- Ша, мозоли! – Борька встал так, чтобы отсечь Нефёда от суровых и готовых к действию парней, - Бой был честным, Фокинского надо отпускать.
- Он шельмовал! – заорал кто-то, - Он поцеловал Славяна в губы!
- И где написано, что противники в бою не имеют права целоваться? – Борька расхохотался, - Имеет место стратегия, хитрость! Не вижу повода гнать волну из трусов.

На этом аккорде разборы закончились, Нефёд по-тихой удалился, а братва, окружив Борьку, принялись рассматривать и обсуждать его приобретение.
- Сара-жидовка шила? – с сомнением спросил очнувшийся Славка, - Ну, она классная модистка. К тому же для своих делает на бис.
- Хавальник заштопай, дрочун, не от слова драться, - Борька сунул под нос другу кулак со сбитыми казанками, - Чё там за жидов?
Славка пробурчал что-то себе под нос, на том и закончился вечер.

Державка (отголоски)

Борис гулял вдоль реки, приглядывая место для завтрашней рыбалки, рядом трусил Джафар, строгий и сосредоточенный. Охрана большого хозяина, дело ответственное и крайне важное. Того и гляди нападут, укусят, облают. Пару раз он спугнул каких-то мерзких пигалиц, которые явно замышляли недоброе. Гавкнул на проезжающую по угору машину, проводив её хмурым взглядом. Работа, серьёзная и сопряжённая с опасностью для жизни, но такова доля нормального пса. Охранять друзей!

А Борис брёл и размышлял. Почему так устроено? Сидел человек целых восемнадцать лет на троне, был, чуть ли не лучшим завхозом страны и на тебе. Сняли! Говорят, зарвался.
С одной стороны делал для Нерезиновки всё что мог. Для пользы дела целовал чей-то зад, заигрывал с ворами, обнимался с мафиозным певцом-профессором или паханом католической группировки. А с другой стороны в Белокаменной, где находится восемьдесят процентов российского сармака, трудно оказаться без денег. Да и кто позволит вшивому коммерсу или большому вору не дать денег на столицу?

Походу это то самое, о чём говорил Хозяин. Что-то зависло в воздухе, что-то грядет, но что? Неужели заранее готовятся к двенадцатому году? Там выборы, там очередная смрадная волна обличений и развенчаний. Пойдут по ТВ ролики-заказухи, всплывёт застарелое дерьмо, прольётся кровь. На Руси всегда льётся кровь, даже когда в этом нет необходимости.
А Юра, конечно, дурак. Нашёл с кем бодаться. С его же слов известно, что подсидели его из Кремля, с самого главного трона. Тваю же мать! Ну, как может царь подсидеть ключника? Неа, точно зажрался.
Борис подумал ещё, устыдился колхозности своих рассуждений и мысленно выругавшись, направился домой.

Мнимость свободы, удлинённый поводок, право на тявканье - всё это сыграло с экс-завхозом злую шутку. Миф о непотопляемости и вседозволенности, перерос в апломб и спесь, здесь-то и подкараулила его засада. Чекист строит то, что умеет. Энкаведешную версию Советского Союза. И, безусловно, он  следил за градоначальником, тем паче, что град у него не Верхние Уебаны, а Москва! Пусть радуется, что не отобрали угодья и дворцы. Что бабу его мужикоидную с голой жопой по миру не пустили. Хотя это, конечно, ещё вопрос. Ведь пока ничего не закончилось.

Борис вошёл в дом и принялся готовить себе немудрёный завтрак-обед. Пяток яиц улетели на сковородку вместе с нарезанной кубиками колбасой. Сверху прияичнился тёртый сыр, всё. Теперь ждать.
По телевизору на все лады склоняли сгоревшую в прошлом году «Горбатую лошадь». Искали и находили крайних. Народец поутих и начал забывать шумную историю, но, видимо, не забыл о ней Чекист и те, кому забывать не положено. Вот уже из Испании экстрадируют одного из бегунков, главпожарник кается и кропит слезой покаянные письма. Летят головы, сыплется перхоть, рыдают вдовы и дети.

****ская территория, где всё и вся можно купить. Вопрос цены, не более. Где нарушаются законы, где наебалово народца возведено в статус вида спорта. Где антимонопольные комитеты созданы главными монополиями, а бабло, прилипшее к частным рукам, превысило рамки всех приличий.

Электорат уже не кричит о революциях, обретя долгожданный поводок из золота и прогнувшиеся от изобилия прилавки. Банки-грабители растут один за другим. Менеджер по продажам стоит в два раза больше токаря-универсала, а шалава зарабатывает передком больше, чем хлебороб или шахтёр.

Дети в школах изучают Слово Божие, но не помнят Тургенева и Островского. Церкви сверкают златом, но не видят клопов у себя под носом. Да, те шоу экстрасенсов, колдунов, магов, ведьм и заряжальщиков воды. Брось пару миллиардов из своих гниющих триллионов на борьбу с этой гадостью, заткни их, ведь это именно твоя обязанность. Кто, в конце концов, главный страж любого государство? Церковь! Так почему её не видно?

Да потому, что на больших форумах Церковь и Государство сидят рядом. Уже рядом. Обмениваются репликами и шуточками. Теперь они вместе, и фраза «Вся власть от Бога», звучит совсем иначе. А деньги пусть лежат, а колдуны пусть колдуют. Народец должен получить хлеб и зрелища. А далее главный кит - Разделяй и властвуй.
Хохлы и кацапы, чурки и гяуры, всё как всегда. Ломай по одному и баста!

Борис задумался и чуть не проворонил яичницу. Успел, выключил. Намазав кусок хлеба маслом и налив себе какао, он сел за стол и принялся завтракать. В углу Джафар добивал миску каши с мясом, ревниво поглядывая на хозяина, а что это у него там такое вкусненькое? По телевизору шли сериалы. Череда нескончаемых сериалов. Адвокат проводит расследование гибели папаши. Группа морских пловцов выводит из банка грабителей, которые и не грабители вовсе, а Робингуды и Кармалюки!

Из развлекаловок шоу Сибирских равиолей, страна пертусяния с двумя мужиками-старухами. Концерты, угадайки, конкурсы и спартакиады инвалидов детства.
Да ёптваюмать! Неужели вот так мы сольём страну? За яхты и хавку, за земельные угодья, за сосательную конфету, по вкусу и внешнему виду похожую на член!

Джафар коротко и грозно рыкнул, и Борис насторожился. Уже месяц пёс живёт в доме и своих отличает за сотню метров. Кого черти несут, - подумал Борис и, посмотрев на Джафара, бегом бросился в спальню. Обрез, почищенный, проинспектированный и снаряженный, сам нырнул в руки.

Под окнами остановились два тяжёлых джипа, из которых начали выходить гости. Лишь раз, взглянув на них, Борис понял. Дело плохо.
Девять человек и все, как на подбор. Литые, прокачанные, профессиональные. На часах семь утра, и его хотят застать в спальне, тёплого. Ну-ну!
Восемь человек грамотно окружают дом, из плечевых кобур появляются пистолеты. Далеко, не разглядеть, но вроде бы Токаревы. Худо дело! Пушка снята с производства хренову тучу лет назад. И значит, это не власти.

Девятый, представительный дядька лет пятидесяти, подходит к крыльцу и, аккуратно протерев подошвы ботинок о металлическую решётку, стучит в двери.
Джафар пушечным ядром падает на дверь, от страшного удара и последующего лая вздрагивает утро. Человек на крыльце от неожиданности едва не падает, но берёт себя в руки и, сделав знак своим нукерам затаиться, громко говорит: - Господин Соснер! Мы знаем, что вы дома. Выходите, нужно поговорить!

- Зачем? – спрашивает Борис, взводя курки на своём оружии, - Я вас не знаю, не вызывал. Хоть представьтесь для начала. Кому понадобился старый затворник?
- Вы, Борис Иванович, одно время руководили рыбной фирмой. Тогда в городе случилась беда. Пострадал один очень важный человек. У нас есть к вам вопросы.

- А вам обязательно нужно было на свидание брать с собой восемь вооружённых человек? – Борис встал в проём меж окон. Теперь ему было видно большую часть двора, тогда как нападавшие его не видели.
- Это для вашего же блага, Борис Иванович. Не заставляйте меня брать вашу халупу штурмом. Мои парни могут всё!

По сигналу старшего, один из боевиков выстрелил по окну. В комнату посыпались стёкла, Борис услышал, как две пули с мерзким чмоканьем впились в стену. Джафар зашёлся диким  лаем.
Борис всегда слыл изрядным стрелком и потому пуля выпущенная из нижнего нарезного ствола ТОЗ-28, вошла в землю в сантиметре от ноги говорившего.

- Это вам для информации, - Борис быстро перезарядил ствол, - предупреждённый спасён, так ведь? У меня много патронов, а на шум сейчас сюда сбежится полдеревни. Места у нас глухие, и потому в каждом доме держат минимум одно ружьё или карабин. Вы облажались, грузитесь и уезжайте. Об истории с погибшим шибко важным челом, я ничего не знаю. Так что звоните, пишите, пока!

Старший что-то негромко бросил своим бойцам, и в окна ударил целый град пуль. Борис упал на Джафара и, прижав отважного пса к полу, ждал, чем всё это закончится.
Неожиданно к пистолетному кашлю добавились автоматные очереди. Послышались крики боли и страха. Почти одновременно взревели два мощных двигателя и машины с бандитами умчались прочь. Борис осмотрелся. Ну, не так уж и плохо. Окна вставят уже сегодня, обои ерунда, а разбитый сервант, дело наживное.

Неожиданно его взгляд упал на Джафара. Пёс зализывал простреленную шальной пулей лапу и, виновато глядя на хозяина, слабо поскуливал.
- Ну, что ж ты подставился-то, Джафар? Борис сел на пол и принялся разглядывать рану. Касательное, слава Богу. Кость не задело, жить будешь. Ещё и к бабам сбегаешь не раз. Борис встал и, подойдя к шкафу, достал бинт, йод и кусок скотча. Если не закрепить, то этот обормот снимет через минуту.

Под окнами слышались голоса и один знакомый до боли. Борис уже знал, кто это. В двери стукнули и, не дожидаясь слов, Борис сбросил засов.
В комнату, опасливо косясь на взъерошившего шерсть пса, вошёл Кича, собственной персоной. Всё такой же живой, хулиганистый, только ужасно седой.
- Ну, здоров, племяшка! Как ты тут? Мы с брагой не шибко опоздали? А чё это у тебя тут? Яишенка? Уважаю!

ДЕРЖАВА (крыса)

У вас когда-нибудь крали из кармана последнюю мелочь? Куртка в раздевалке, техничка на стуле, народец на уроках, а мелочь пропала. Большая перемена, целых пятнадцать минут. На тридцать пять копеек можно взять полный суп, восемь кусков хлеба, компот и пару коржиков. В принципе, для того, чтобы заткнуть кишку, в самый раз. Кроме денег пропал Борькин талисман. Очень старый значок ВКПБ, подаренный отцом. Тогда они посмеялись и всё, но впоследствии Борька заметил, что если значок при нём, то всё, чтобы он ни задумал, у него получается на ура.

Борька идёт на улицу, чтобы в неслабой толпе таких же нищебродов, скоротать перемену, выкурить что подвернётся, обсудить жопу Сары Давыдовны, прикинуть все за и против для поступления в ВАТУ. А что? Аэродромная обслуга, вооруженщики и прочая тварь, это ж тоже военные?

Анвар-водонос собрался к дяде в Самарканд. Так, а кто у нас дядя? А дядя у нас большой партийный курбаши. Ну, это повезло!
- Анвар! Возьми меня с собой? – Борька делает просительное выражение лица, - Без друзей на чужбине плохо. Ты ж здесь родился и вырос, ну, какая, нахер, родина? Что ты там будешь делать? Языка не знаешь, обычаев не знаешь? Даже словом перемолвиться не с кем. А если придётся ишака трахать? А ты не умеешь. Так я тебе его хоть подержу?

Анвар тих и спокоен, как родной кишлак в ночи. Так же спокойно он говорит: - Да не вопрос, Боруня, я своим давно обещал дрессированного жидка привезти. Аксакалы спрашивали, можно ли вас с верблюдами скрещивать? И правда ли, что вы своего Ису за тридцать копеек замотали. Так что собирайся, я бате скажу, чтобы купил намордник и договорился с проводницей насчёт собачьего ящика под вагоном.

Дрались они недолго, как раз до конца перемены, и, когда прозвенел звонок, оба два пошли на колонку умываться. Об уроках речи уже не было.
У Анвара бланш под глазом и порвано ухо, у Борьки не губы, а натуральные оладьи. Рубашки в крови, пуговицы в дефиците. В общем, всё как у людей.

- Ну и какая муха тебя укусила, придурок? – Анвар был не зол, но расстроен, - Чё я теперь матери скажу? Неделю ****якалась, чтобы мне новую рубаху сшить, а ты, гандон, за пять минут её в дерьмо превратил.
Борьке стало стыдно. Натурально, гандон! Взял и сорвал настроение на друге.
- Анварка, ты тово, прости меня. Хрен знает, наверное, я всё же дурак. У меня какая-то сука из куртки последнюю мелочь вышмонала. Жрать охота и не на че.

Анвар застирывал рубашку холодной водой и сразу не ответил. Наконец, когда кровь была благополучно размазана, а светлая фланель превратилась в розовую, парень отозвался: - Да я то что, мать жалко. Ладно, оба хороши. Пошли в столовку, у меня сорок копеек есть. На супец с хлебом хватит, а там, авось, Красная армия придёт, прогонят буржуинов, и будем жить, как живут дети в Советском Союзе.
- Хааачууу в Советский Союза, - придурошно заскулил Борька. Оба расхохотались и, обнявшись, пошли в столовую.

Через пару минут они сидели за столиком в школьной тошниловке и рубали похлёбку с клёцками. Взяли по полной порции и полбуханки хлеба на двоих. Молодой организм, топлива надо много, всё растёт, всё требует ежедневных дозаправок.
- Слухай, Борян! А ведь крыса у нас! Раньше такого не было, с той поры, как Зеленовского отмудохали. Помнишь, его маман в другую школу переводила?

Помолчали. Стук ложек в люминь, чавканье, сопение. Наконец, когда суп закончился, и парни собирались вставать, к ним подошла пожилая повариха, тётя Груша. Её сын Женька, учился в одном классе с нашими героями, но в прошлом году утонул в Каме.
- Ребятки, у меня ж сегодня у Женечки день памяти. Не побрезгуйте? - с этими словами она поставила на стол перед друзьями тарелку с пирожками и два стакана компота, - Помяните Женечку, он вас любил, - повариха заплакала и ушла.

За пропущенный урок они получали в кабинете завуча. Стандартные слова у Лидки нынче кончились, и прозвучало всего одно предложение: - Если бы вы, два крупных оболтуса, не учились хорошо, я вас ещё в прошлом году отправила бы в школу «юных академиков» на Висим. Но, моё терпение не безгранично. Собираю документы к отчислению. Мне здесь интернациональный клуб босяков не нужен. Вон отсюда!

Лидка, Лидия Олеговна, не шутила, это друзья поняли сразу. Она вообще никогда не шутила. Человек суровый, брошенная, на манер двадцатипятитысячников, на народное образование, она в образовании ничего не смыслила. Сама, к тому же, являясь человеком крайне необразованным и косным. Но партбилет, большой стаж пребывания в братстве строителей коммунизма решали всё.

Среди школьников за звучное отчество Лидку звали, собственно, Лидкой или просто - Говна. Лидка об этом знала и, когда к ней обращались, внимательно слушала, отлавливая интервал между Оле и говна.
А ещё у Говны в этой же школе учился сын, Витюша. Толстый и высокомерный девятиклассник, за личные качества и в отместку маме, прозванный Говныевичем.

Урок физкультуры был последним. Мутант, учитель физвоспитания, прозванный так за обваренную кипятком рожу, зверствовать не стал. Выдал баскетбольный мяч, а сам ушёл к себе в кандейку, жрать чифир с трудовиком.
Ребята разделились на две половины и полчаса гоняли мяч с одного конца спортзала на другой. Девчонки сидели на лавочках и хихикали за своё, бабье. Говныевич, как и подобает уроду, сидел с ними и травил байки. Девки ржали, завучев вы****ок был доволен. До тех пор, пока тяжёлый литой мяч случайно не угодил ему в репу!

- Э, чо там за чмырь раскидался? – Говныевич сделал свирепую мордаху и важно встал.
- Ну, я! – Водонос подошёл за мячом, и теперь оба мерили друг друга взглядами.
- Головка от «Сонаты»! Купи себе глаза, татарва узбекская! А если денег нет, голодранец, так у меня попроси.

Говныевич был крупнее Анвара, на полголовы выше и потому вёл себя нагло. Однако, такие вещи, как размер, в драке значения не имеют. Нанесено оскорбление, надо давать ответку. Понеслась!
Парни схватились в рукопашную, образовался круг. Завизжали девчонки, брызнула первая юшка.

Говныевич, явно побеждал. Захватив Анвара своими ручищами, он давил его что есть силы и чем бы всё закончилось, неизвестно, если бы Анвар не успел провести подсечку.
Парни рухнули на маты, на которых и устроили свой поединок. При этом из кармана Говныевича что-то выпало. Теперь всё Борькино внимание было приковано к этому что-то!
Значок! Батин подарок!

- Стоять! – Борькин голос прозвучал резко и властно. Поединщики прекратили свои потуги, замерли орущие девчонки, удивлённо насторожились пацаны. А Борька уже поднимал с пола выпавший из Витюшиного кармана талисман.
В напряженной тишине его голос прозвучал на манер колокола громкого боя: - Внимание, братва! Все в курсах, что у меня из раздевалки пропал сармак и вот эта блестящая штучка?

Одноклассники угрожающе загудели. Кольцо вокруг поединщиков сомкнулось, чтобы пресечь малейшую попытку Говныевича бежать.
Анвар быстро вскочил и отпрыгнул в сторону. Стоять рядом с мразью - честь не велика.
- Как мы называем человека, крадущего у своих? – голос Борьки поднялся до высокого потолка спортзала.
И тут же несколько голосов выдохнули слово: Крыса!!!

Державка (тёрки)

- Чё, племяш, сыканулся? Не боись, своих на войне не бросаем! – Кича был как всегда весел, взъерошен и подвижен, как ртуть, - Сейчас я своих по делам отправлю и посидим почаёвничаем.
Вор вышел во двор, некоторое время был слышен его резкий голос. Команды, наставления, инструктаж. Минут через пять он вернулся с двумя молодыми парнями. Теми самыми, что когда-то приезжали к Борису домой.

- Значит так! Вопросы мы отрегулируем. Больше сюда никто и никогда не наведается. Ишь, вдогонку повоевать решили. А я грешным делом думал, что все разборы в девяносто восьмом закончились. Молодёжь! Тоже хотят кусок пирога. Ладно, замяли. До прояснения ситуации мои парни поживут у тебя. Думаю день-два, не более, - вор закурил и чему-то, улыбнувшись, спросил: - Чаем напоишь, или мне в ашхану на трассу идти?

Ситуация разрулилась гораздо раньше. Уже к обеду Кича принимал уверения в вечной любви от своих конкурентов. Как выяснилось, люди перепутали дом. Борис и Кича посмеялись такому наивняку, но объяснение приняли. Всё же лучше открытых боевых действий. К тому же, если врут, выкручиваются, значит, боятся и уважают!

- Борька, у тебя есть чё похавать? Я всегда, когда нервничаю, есть хочу.
- Куда в тебя лезет, дядь Сань? – Борис рассмеялся, - Ты ж всё время что-то ешь?
- Это у меня с колоний, Борька. Наголодаешься иной раз так, что готов самого себя съесть.
- Ну, иди в холодильнике глянь. Что найдешь, то и твоё.

Через несколько минут Кича командовал на кухоньке. Слышалось шкворчание жира на сковородке, по комнате поплыли запахи. Борис заёрзал на кресле: - Ты что там готовишь? Блин, одна кобыла всех заманила.
- Жарёную кошку будешь? – Кича захохотал, - А чо ты такие подростковые глазки делаешь? Когда с голодухи подыхаешь, то и кошка за крола идёт. Просто надо лучку поболее, а то мясо своеобразное.

- Да ну тебя, старый людоед, бля! – Борис сморщился, - Сейчас вообще есть не смогу.
- Ха! А мы под водочку! – вор поставил на стол большую сковородку яичницы с тушенкой, - Я сюда ещё сыру натёр. Только яйца мизерные, пришлось две решётки угробить. Где ты их взял?
- А это у нас коммерс завёлся. Перепелов выращивает. Вот меня и развёл, возьми да возьми. Я пробовал и сырые и варёные, нормуль. Правда, с сырых стоячка донимает.

- Вот видишь, - омерзительно назидательным тоном сказал Кича, - жрякаешь перепелиные яйца с тушняком, императорская еда, и всё властью недоволен. Тебе в совке колбасу по полкило в одни руки, и то не кажон день давали. Зажрались вы, молодняк!
- Да уж, какой там молодняк? Сорок пять нынче брякнуло, - Борис помыл руки и подсел к столу.
- Я и говорю, сопляки. Мне вот нынче шестьдесят присунуло, и не рыдаю. Чтобы оценить ливерную колбасу, надо съесть пару упряжек собак. Кстати, нормальное мясо, особенно лапки. Да ты ешь, чё такой бледный?

ДЕРЖАВА (крыса)

- Бойкот! – выдохнула староста класса, Верка Новосёлова, - Я с этим говном на одной парте сидеть не буду. Олечка, - она посмотрела на подружку, Ольгу Вяземскую, - ты всё на Говныевича западала, бери его к себе за парту?
- Здрасьте! – Ольга надулась от обиды, - Как что хорошее, так себе, а как воровайку, так подружке Оленьке? Да пошла ты в жопу!

Говныевич сбежал, а класс полным составом обсуждал косяк. Собрались на пустыре за школой, верховодила Верка.
- Ладно, не хочешь, не бери, думаю и так не заяловеешь. Давайте думать, как дальше жить. Лично мне стрёмно учиться в одном классе с вором. Сейчас идём к директору, Андрей Анкудинович на месте. Мужик он нормальный, войну прошёл, с пониманием.
- И ещё надо чтобы вся школа узнала, но как? – Ольга уставилась на подругу.

- Бабы! Ох, и злые вы! – Анвар сделал пару затяжек и передал сигарету Люське Плюсниной, - Может, просто тёмную, выбить пару зубов, почки тама наджабить? Чё уж так зверски-то?
- Я смотрю, добренький ты, Анварушка, - Верка похлопала узбека по плечу, - решили и баста! Будешь старостой, будешь вякать, а сейчас на голосование. И ещё! Ольга, у тебя нормальные отношения с Риткой Роор? Щас как бы между делом расскажешь ей о нашем косяке, о Говныевиче. Только рассказывай по секрету, пусть на Вовтяйку Крупского забожится. Чтобы наверняка. Чтобы уже завтра с утра вся школа знала, микрорайон. А если ещё землю жрать заставишь, то к обеду в Америке узнают. Давай, подруга.

К Андрею Анкудиновичу решили не ходить. Всё же стук не метод, да и уподобляться всякому дерьму не больно-то в кайф. Бойкот объявлен, а там время покажет. Если не дурак, то сам к мамочке на пузе приползёт.
- Парне-девки, а чо у меня есть! – Славка сделал хитрющую морду, - Когда Водонос с Витюшей барахтались, у того вона чё из кармана выпало, - с этими словами парень разжал кулак. На ладони лежал металлический рубль в Владимиром Ильичем, простёртой дланью указывающим на винку.

- Можно взять два с половиной литра пива, - задумчиво протянула Верка, - и типа, комсомольское собрание устроить.
- Неа! – Славка спрятал руку с рублёвкой за спину, - Не подобает, мы же тово, советские люди! Давайте лучше какаву кубики на все возьмём?
Так и решили. Скинувшись ещё по копейкам, наскребли всё вместе рубль пятьдесят три. На девятнадцать кубиков. Как раз один на двоих.

Грызли тут же за школой. Борьке достался кубик напополам с Веркой. Грызли по очереди, причём Верка ревниво следила, чтобы Борька не откусывал много.
- Слышь, Веруня! – Борька сделал ехидную морду, - Мы щас с тобой как будто целуемся. Обмен слюной ггыыыы…
- Дурак ты, Соснер, - скривилась Верка, но грызла задумчиво, и иногда даже полизывала.

Державка (власти)

Кича давно уехал, всё устаканилось, и Борис, пользуясь последними погожими денёчками, выбрался на крылечко, покурить.
Предварительно он сделал несколько звонков по телефону, не особо беспокоясь за конспирацию. Ещё несколько часов и наступит тот самый, именуемый «Ч»!

Джафар пристроился рядом. Верный пёс просто не мог допустить, чтобы хозяин остался один, без присмотра. Так они и сидели. Два кобеля, мудрых, битых жизнью и конкурентами. Борис думал о пасеке, мысль пришла давно. А что? Хорошее занятие под старую задницу, божецкое. При деле, на земле и людям польза.

Его размышления нарушило глухое ворчание Джафара. Шерсть на загривке пса встала дыбом, лапы подобрались, словно для прыжка.
Ну, кто там ещё? – подумал Борис прислушиваясь. Из-за поворота, от крайних изб, показался Уазик, - никак власти пожаловали?

Машина остановилась и из неё важно и траурно, словно на похоронах, вышли двое. Одного из посетителей Борис знал. Это был председатель местного самоуправления Латыпов, а второй, поджарый с лицом усталого Гитлера, был ему неизвестен.
- Добрый день, хозяин, - поздоровался Латыпов. Имя отчество Борис не запомнил, да не больно и стремился, - гостей примете?
Его попутчик ничего не сказал, только кивнул. Небрежно, как подписанному и давно решенному вопросу.

- Добрый, - ответил Борис, - слушаем вас четырьмя ушами. Я попал в фавор? Что случилось?
- Мы так и будем беседовать стоя? – неприязненно спросил второй, - Или может, в дом пригласите?
- Будем стоя, - мило улыбнувшись, ответил Борис, - дело в том, что я никого не ждал.
- Вы, Борис Иванович, не серчайте, - заблеял, смягчая ситуацию Латыпов, - это наш участковый уполномоченный, старший лейтенант Механошин. А вопрос у нас, вот какой. Деревня у нас маленькая, всё видно, всё слышно. Часа три тому, люди слышали выстрелы от вашего дома. Да, говорят, ажно автоматные?!

- Ой, что вы, товарищ Латыпов, ну какие тут могут быть выстрелы? – Борис резвился, ему откровенно нравилась ситуация, - Живём в лесу, молимся девице Зарань, да Пере-богатырю. Показалось.
- Ну, во-первых, не товарищ, а господин, - мягко улыбнулся Латыпов, - а во-вторых, всё же стреляли.

- Извините, товарищ Латыпов, но я то слово не выговариваю, - всё так же ухмыляясь, сказа Борис, - и уж коли у вас есть подозрения, то проведите осмотр места, пригласите экспертов. Вон у вас целый лейтенант скучает.
- Ты не умничай, старичок, - вступил участковый, - я таких умников знашь чо делаю? Документы мне приготовь, быстро!

- Ну, что ж! Документы, так документы, - Борис сунул руку в карман курточки и вынул своё удостоверение, - держи, младший лейтенант. Когда прочтёшь, расскажи мне, что ты обычно делаешь с умниками.
Участковый выхватил удостоверение, а Борис погладил Джафара, пёс истомился в желании порвать хамов в клочья.

Лейтенант всего мгновение держал удостоверение Бориса в руках. На его лице сменилась целая гамма чувств. От брезгливого высокомерия, до полнейшего ужаса. В какой-то момент Борису показалось, что вот сейчас он бросит красную книжечку, пукнет и убежит без оглядки. Если честно, то ему совсем не светило выдавать своё «пенсионерское» инкогнито, но что сделано, то случилось.

Латыпов через плечо заглянул в удостоверение, и его морда вытянулась, как у жутко удивлённой лошади.
- Товарищ … извините … я не знал …
Борис забрал удостоверение, аккуратно убрал его в карман и взглянув на участкового, спросил: - Теперь, наверное, увезёте в подвалы и замучаете? У меня правая почка прострелена. Когда будете бить, постарайтесь осторожнее, ладно?
- Ладно, - механически ответил старлей и тут же осёкся, - да мы, да если бы, то ого!

- Дорогие мои соотечественники, - Борис встал, придерживая Джафара за ошейник, - никаких выстрелов не было. Меня вы знаете, но мельком. Удостоверение моё вы отродясь не видели. И о главном! Если о моём пребывании здесь узнает хотя бы одна живая душа, пеняйте на себя. В течение часа сюда подъедут примерно двести вежливых молодых людей, и от вашей деревни останется пепел. Вам, товарищ Латыпов, придётся идти в конюхи, а вам, мистер участковый, я обещаю самое лучшее место … в Оймяконе. Всего доброго.

Держава (за отца)

- Ты не понимаешь, мама! Они же это делают специально, это волчий билет, неужели непонятно? – Борьку колотило, он ходил по комнате как волк, взгляд злой, на губах закипала пена, - меня срезали в университете, меня пнули из политеха, мне дали поджопника из ВКИУ. Причём два последних места без экзаменов, всего лишь конкурс документов. Мам, ты помнишь, что сказал отцу первый секретарь? Что его выходка отрыгнётся детям, и что с партией шутить нельзя!

- Боря, а ты не преувеличиваешь? – мать была навеселе, и ей совсем не хотелось вдаваться в такие мелочи, как образование сына, - может быть, ты просто не готов?
- Ты меня не слышишь?! – Борис почти заорал, - У меня не принимали экзаменов, у них есть проскрипционные списки. Бля! Как я ненавижу всё это большевицкое семя! Мам, кончай пить, а? Ты же ничего не понимаешь. Я знаю, что тебя сейчас гнетёт. У тебя в хрущёвском холодильнике припрятано полбутылки водки. Так нету её, я её давно вылил в унитаз!

Мать словно ударили током. Вскочив как укушенная, она опрометью бросилась на кухню, и почти сразу же раздался её крик: - Сука! Я тебя не для того рожала, чтобы ты мою водку в говно выливал! Дрянь, мразь, подонок! Ищи, где хочешь деньги, и покупай мне водку, а не то я уйду из дому. Уйду и сдохну под забором, как ты и мечтаешь!

Борис психанул ещё больше и, накинув ветровку, выскочил из дому. Совершенно не соображая, куда и зачем, он автоматически направился к кладбищу, к дому древней как мир старухи, дружившей когда-то с его бабкой.
С трассы к дому завернула волга, не доезжая до парня нескольких метров, машина остановилась. Распахнулась дверца и из салона вышел … дядька. Только тебя ещё недоставало!

- Привет, племяш! По какому поводу кипеш? – Кича был как всегда резок, подвижен и пропитан внутренним электричеством. Костюм тройка, элегантный плащ и шляпа, делали его похожим на преуспевающего большевицкого бонзу.
Борьку от воспоминания аж передёрнуло и он, не здороваясь, попытался пройти мимо. Однако, стальная клешня вора ухватила его за плечо так, что кости взвизгнули, и Борьке невольно пришлось остановиться. 

- Я, человек вежливый, - Кича сладко улыбнулся. Так, наверное, улыбалась плаха, когда на неё сложил свою буйную голову Емельян Пугачёв, - поздоровкаюсь ещё раз, от меня не убудет. Привет, племяш!
- Отпусти плечо! – Борька попытался вырваться, но когти впились ещё глубже, - Ну, пусти, не хочу я вас никого видеть! Иди сестрёнке бухать помоги!
- Ага, что-то прорисовывается, - Кича задумчиво качнул головой, - одна причина ясна. Так поговорим, как мужчины, или ты, как жалкая целка, сбежишь от меня?!

Борис расслабил плечо и безвольно кивнув, сказал: - Отпусти, не сбегу. Пошли на лавке покурим? А лучше на Каму.
Кича махнул водителю Волги, и машина, сдав задом, остановилась возле них.
Дядька и племянник сели на заднее сидение и Кича скомандовал: - Бес, на Камскую переправу, туда, где трамвайчик до Курьи ползает.
Машина тронулась, а вор достал сигареты. Родственники, молча, закурили и так же молча доехали до места.

Выйдя из машины, они прошли оставшиеся пятьдесят метров пешком и, найдя сухой, выброшенный на берег топляк, присели. Всё это время водитель Волги, названный Бесом, на почтительном расстоянии следовал за ними.
- Ну, колись до жопы! Что ещё произошло в благородном семействе родственных мне жидов.

Державка (делай ноги)

Восемнадцать километров до заимки деда, Борис преодолел за каких-то два часа. Три раза приходилось разбирать завалы и один раз даже воспользоваться лебёдкой своего железного коня, когда павшая лесина оказалась слишком тяжела для его двух рук.
Заимка, дом в одну горницу с прирубом под кухоньку, стояла почти не тронутая временем. Сложенная из кондовых лиственниц, больше похожая на крохотную крепость, она могла поспорить с самим временем.

Новый лесничий, назначенный лесным начальством взамен выбывшего старика Якима, не удосужился побывать здесь. Судя по качеству лесной дороги, он и вовсе забыл про старую избушку.

Борис провёл на заимке почти весь день. Что-то чистил, что-то спешно ремонтировал. Главное, что его устроило, так это русская печь. Крепкая, надёжная. Зим на десять, а то и все двадцать хватит, ну, а дальше и загадывать не стоит.
Записав на бумажке, которую сам себе назвал дефектовкой, что нужно привезти на завтра, Борис оглядел хозяйство и остался доволен. Место из волшебной сказки. Маленькое озерцо полное рыбы, камыш, доисторическая тайга. Ни тебе людей, ни суеты крупного человечника. Рай на земле.

Всё настолько дико и первозданно, что, кажется вот сейчас, из-за ёлки выглянет чугайстырь, или раздастся злобный хохот, и на поляне появится ведьма-Чикиш. Господи! Как же хорошо! Борис загрустил. Вот сделаю эту последнюю работу, самую последнюю из своих поганок, и уеду сюда насовсем. Ну, а пока пускай другой похозяйствует. Этот другой будет недоволен, но, по крайней мере, останется жив. Особенно после того, как Борис даст отмашку.

Обратно ехал по уже пробитой дороге. Ехал и радовался, всё идёт по плану. Лишь бы старый хрен не заартачился. Ну, да у него не будет выбора, а объяснимся потом. Прав Большой Папа, в крае давно пора делать чистку. Он так решил, здесь будет филиал Нижнего Тагила, а впоследствии территория расширится ни много, ни мало, до размеров Российской Федерации. Мало кому удавались подобные проекты, но у этого должно получиться. Дай Бог!

Новые, яростные с крепкими зубами, получат право жить и работать на благо собственного кармана и страны. Им дадут индульгенцию на многие вещи. Они, как и до них «нэпманы», точно так же будут контролироваться конторой, но уже не будет того беспредела. Всё на поводке, всё с голоса Большого Папы и его ближних. Таких, как Борис.

Последняя операция и аут! Советник «министерства обороны», прекращает свою деятельность, а Борис Иванович Соснер, урождённый еврей, чекист и специалист по организованной преступности, исчезает навеки.
Буду удить рыбу, заведу пчёл, станем с Джафаром на охоту ходить, - сам себя уговаривал Борис, и сам же себе не верил.

Подъехав к дому, он заглушил двигатель и, поднявшись на крыльцо, присел на перила. Наверное, пора?! Достав мобильный телефон, он набрал известный номер и, дождавшись ответа визави, сказал всего одно слово: Начали!!!

ДЕРЖАВА (система)

- Здесь, Борька, жить стало просто невмоготу. Прилавки голые, ворьё с партбилетами затмило зоновскую братву. С той лишь разницей, что один сидит на шконке, а другой на троне в Грановитой. Неугодных прячут в дурку или сажают. А то ещё, как в случае с Бродским, высылают в такие ****я, куда продукты с вертолётов сбрасывают. И уж, если за них начинают впрягаться такие монстры, как Паустовский или Вася Тёркин, тупо предлагают дёргать за бугор. Лишь бы не пахло.

И ты мне, жулику со стажем предлагаешь завязать? Приспособиться и стать одним из молчаливого стада? Да я лучше в следующей ходке ноги под вагонетку суну, сяду после в подземном переходе и буду петь жалостливые песни. Люди подадут. От сердца, от души, а подачки этого гнойно-паралитического государства, мне нахер не нужны.

А ты рыдаешь за то, что тебя батиным именем травят, вымещают на тебе его промашку. А не было промашки, я ж помню ту историю за изнасилование. Ваня поступил единственно верно, как мужик. Ты можешь смело им гордиться. Ну, не будет здесь, да и вообще на земле, справедливости. Скажи спасибо, что нам, с нашими «обрезами», позволяют учиться в ВУЗах, занимать какие-то должности.

Вот тебе пример справедливости воровского сообщества. Я вор! Корону предлагали и не раз - сам не хочу! И кто спросил, что Кича еврей? Кому из бродяг пришло в стриженую башку, что я не могу быть авторитетным жуликом по причине национальности?
Ты ещё не столкнулся, погоди. Придёт время, и тебе пояснят кадровики, что это значит, с твоей фамилией получить работу.

Ты готов работать каменщиком на стройке? Молодец! А составителем вагонов на железку пойдёшь? Хвалю! А почему бы тебе не стать заводчанином? Давай я тебя на прокатный стан устрою. Бабло мощное, работа тяжёлая, мужская. Но, пролетариат, рабочий класс, соль земли. Пойдёшь? Замечательно!
А те гандоны считают, что ты иначе как начальником или директором, не согласен. Ах, ты высшее образование хочешь? Ну, ты жидяра! Ах, у тебя голова светлая и науки легко даются? Да ты долго издеваться будешь, обрезанный?!

- Больно уж ты картину безрадостную рисуешь, дядь Саш, - Борис задумался, - мне теперь что, сразу в Израиль настраиваться или как?
- Да причём тут тот большой кибуц? Я сгустил краски, каюсь, но лучше сгущу сейчас, чтобы потом ты с размаху мордой в дерьмо не рухнул.
И высот ты добьёшься, верю, и судьбу за клитор ухватишь, даже не сомневаюсь. Но, никогда никому не верь на сто процентов. Особенно властям и родной партии. Кстати, рекомендую вступить, не помешает.

Державка (холокост)

- Борька! В городе творится что-то жуткое. Жуликов валят только в путь. Гурама в кабаке завалили, ворвались двое с автоматами, один валил, другой прикрывал. Профи, по всему видать. Барончика помнишь? Он за проститутками смотрел. Нашли возле дома в багажнике машины. Упакован в ковёр. Очень сильно обгорел, в башке дырка от Токарева.
Мне парни маякнули, что и меня подписали. Но, кто?!

- Саша, ты ничего не путаешь? Какое-то избиение младенцев мне здесь рисуешь, - Борис Иванович закурил и, пыхнув дымом в морду Джафара, выгнал любопытного пса на двор, - расскажи по порядку, что у вас там за хрень творится?
- Так я ж тебе и говорю. Жуликов валят! Сначала думали на Казанских, но, у них такая же байда. Колю-месхетинца помнишь? Я тебя с ним знакомил как-то? Взорвали вместе с прогулочной шлюхой. Вышли из кабачка, а под ноги противотанковая граната. Говорят, мясо по всей округе собирали.

- Эх, дядька! Угомонился бы ты, а? Зачем тебе всё это? У тебя есть бизнес, деньги, уважение. Ведь давно воровская Россия перекрасилась. Легализовали бизнес, продвинулись во власть. Да ты и сам уже не тот. Уймись! Сейчас самое время. Переезжай ко мне. У тебя толковые управляющие, дела под контролем. А тут лафа! Воля, солнце, тайга!

- А ты знаешь, я так и сделаю, - Кича прикурил одну от другой, - сейчас сгоняю в город, встречусь с Гольдом, дам своим кое-какие указания и вернусь. На месяц примешь?
- Я-то приму, но тебе сейчас в город нельзя. Если ты ничего не приукрашиваешь, то и за тобой уже идут. Останься, дядька!
- Что ты, как старуха, кар да кар! – Кича начал подниматься со стула, - Поеду. На душе неспокойно, словно что-то должно произойти.

- Ну, тогда быстрее возвращайся! – Борис тоже поднялся, - Но я бы не ездил. Кстати, посмотри, что я нашёл у деда, - Борис открыл старый сундук, стоящий в углу комнаты.
Кича подошёл ближе и с любопытством заглянул в его недра. Тяжёлый удар по затылку бросил его вперёд, и, если бы Борис не придержал, то старый вор упал бы в сундук весь целиком.

Борис аккуратно положил обмякшее тело друга на диван, достал из шкафа склянку с жидкостью и, задержав дыхание, облил той жидкостью приготовленное полотенце. Приложив его ко рту дядьки на несколько секунд, он тут же выскочил во двор и выбросил ненужную тряпку далеко в огород.
- Так-то надёжнее будет. Пара-тройка часов у меня есть, а больше и не потребуется, - подумал он. Затем завёл своего Патриота и, как мог быстро, перетащил вялое тело в салон.

Ещё через пару часов он возвращался с дальнего кордона. Есть поле, - обрадовался он, набирая номер известного телефона.
- Лиза, да я! Всё по плану, действуй, старик, и спаси тебя бог-покровитель моргов, сделать что-то не так. По исполнении доложить!

Державка (Лиза)

Когда-то давно, лет пятнадцать тому, Борис спас этого человека от приговора жуликов. Дырявый, по кличке Лиза, не назвавшись, пил водку с авторитетным человеком. С одного стакана! Кто в курсе, понимает, что такие вещи наказываются только смертью. Офоршмаченный жулик тогда очень долго искал обиженного, забожившись самолично вырезать тому печень. Однако, поиски не привели ни к чему. Лиза, как в воду канул.

Борис тогда спрятал человечишку по своим каналам в один из захудалых моргов районного центра. Лиза прижился в качестве санитара и одновременно сторожа. Прижился, да так и остался насовсем.
- А чё, Иваныч! Тут покойно, мирно. Жмурики вопросов не задают, я с ними иногда разговариваю. Нормальные пацаны, да и девки иногда баские попадаются. Не! Ты неверно понял. Я не такой, у меня лет десять, как не стоит.


Именно этот самый Лиза сейчас исполнял вторую часть Борькиного плана. Всё было продумано и выверено заранее. Наняты исполнители из кондовых бомжей. Мразь и рвань блевотная, но с таких и взятки гладки.
Был готов труп, по весу росту и многим признакам, один в один похожий на витающего в парах хлороформа Кичу.


Борис, вернувшись с заимки, сделал ещё пару звонков, затем устало опустившись в кресло, налил себе полный стакан водки и залпом вылил зелье в рот. Закурил, и минут через пять его начало отпускать напряжение последних дней.
Всё в масть, всё получилось. Воры, именно те «нэпманы» из старой формации, что ушли в глухую отрицаловку и не захотели жить по новым правилам, исчезли из города в течение суток.

Кому-то прострелили голову из ВСС, кого-то, как Колю-месхетинца, разметали при помощи тротила по окрестным крышам. Один и вовсе утонул в Каме, хотя когда-то в кроле брал призы на республиканских соревнованиях.
Из всей старой воровской кодлы, остался жив и почти невредим один единственный человек. Этот человек сейчас спал на дедовом ложе в его же заимке, в трёхстах километрах от краевого центра. Пусть спит. С ним ещё предстоят долгие объяснения. Может, даже драться полезет?

В дверь брякнуло, через паузу сильнее и настойчивее. Борис встал и с улыбкой открыл двери. В комнату, как торнадо ворвался Джафар. Обнюхав и облизав всё, до чего смог дотянуться, обслюнявив Борисово лицо, пёс жалобно взглянул в глаза хозяина. Мол, что ж ты, сволочь, оставляешь меня одного? А если я тут нахулиганю? Порву не того, или у соседей телка задеру от скуки?

- Всё хорошо, друг, всё хорошо, - Борис потрепал могучего зверя по загривку, почесал в ухе и дал облизать пальцы. Пёс разомлел и сбрякав костями, улёгся у ног Бога.
Борис плеснул себе ещё водки, неторопливо выпил, прислушался к ощущениям. Наверное, пора. Новостной канал местного телевидения, только что подключился. Девочка дикторша поплямкала силиконовыми губками и пошёл звук:

Сегодня в краевом центре произошло ещё одно громкое убийство. На федеральной трассе Пермь-Казань, близ Краснокамска, столкнулись две автомашины. КАМАЗ на большой скорости врезался в тойоту Ландкрузер. Водитель грузовика бежал с места аварии. Очевидцев не было, и о происшествии сообщили проезжавшие мимо водители.

В салоне джипа обнаружен сильно обгоревший труп мужчины. Как сообщает пресс-центр ГИБДД, автомобиль зарегистрирован на предпринимателя Кичёва Александра Александровича, известного в городе преступного авторитета по кличке Кича.
Предполагалось, что в скором времени Кичёв должен был занять место смотрящего за регионом. От более подробных комментариев, органы охраны правопорядка отказались.

Борис усмехнулся. Ну, вот и всё, пора на покой. Евреи начинают и непременно выигрывают!
За окном неспешно собирались сумерки, гудел газовый котёл. Осень, последние денёчки благодати, но уже чувствуются грядущие холода. Зима с её метелями, трескучие уральские морозы. Вечера с чаем и водкой, размеренные беседы с мудрым Кичей и покой… Палач сделал своё дело, красная рубаха идёт с молотка, маску в печь, финита!

ДЕРЖАВА (кода)

- Боря, вставай мой хороший, мы сегодня идём в Горьковский сад на карусели! Ты забыл, засоня? Иди, умывайся, папа уже чай пьёт, - мамин голос врывается в Борькин сон, рвёт его тонкую паутинку. Мальчишка открывает глаза и, потягиваясь, думает. Как же это здорово! Мама, папа и он. Все вместе, на карусели! А там комната смеха, мороженое, прокатный самокат…

Мальчишка рывком выскакивает из-под одеяла и вприпрыжку бежит в санузел. Надо было позвать Славку и Анвара, с ними было бы прикольнее.
С кухни слышен густой голос отца, он напевает что-то знакомое, тёплое. Борька убавляет напор и теперь слышит слова с детства знакомой песни:

Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
        Кто весел - тот смеется,
        Кто хочет - тот добьется,
Кто ищет - тот всегда найдет!



Послесловие

Дорогие друзья! Пока я писал эту повесть, всё время не мог отделаться от мысли, что подтасовываю факты. Абстрагировался, пытался смотреть сверху и извне. Моё сознание двоилось от экскурсов. Чувства вздрагивали от сравнений цен и обстоятельств. В итоге, написав немногим более половины, я на пару дней слёг с жесточайшим давлением. Жрал горстями Энап и валериану, пустырник и боярышник. Всё в таблетках, увы. Спиртное заказано.

Наконец, когда я уже окончательно собрался к отцу и братьям, размышляя, сожгут или закопают, пришло послабление, меня временно простили, гипертензия ушла.
Таким образом, повесть-анализ не состоялась, да и бес с ней. Быть может, следующая часть, которая возможна, получится более умной, действительно отражающей срезы времени, а не той эмоционально-кровавой поделкой моего сердца, что я здесь испёк.
Возможно, что именно вы поможете мне объяснить себе и людям суть тех наших возвращений за памятью.

Почему уже четверть века народы задаются вопросами Державы и державки. Сравнивают, анализируют в меру сил, сопоставляют, возвращаясь вновь и вновь к той чекистской, дремучей, голодной и несправедливой стране. Почему они согласны вновь стоять в очередях за колбасой и пивом, есть то, что дают. Смотреть «Сельскую учительницу, Трактористов и Добровольцев», забив на Кэмерона и Котчеффа, Сигала и Лопес. Почему?

Вот именно вы, мои читатели, и ответите на этот вопрос. Почему душа важнее желудка, почему гениталии менее ценны, чем скажем совесть. Почему сытый и обеспеченный человек, просыпаясь ночью, говорит сам себе: Да провались ты нахер, благополучие! Хочу тепла, любви, солнца! Увы, мои дорогие, но эти вещи в нагрузку с перестройками не передаются. Итак! Почему?

11.09.10 – 17.10.10 гг.  Пермь-Хмели