Марфутка-бобылиха сказывала. А я уж как смогу перескажу. Опосля войны пришел Прохор с медалями «За отвагу» и «За взятие Берлина» на протезе –деревянной култышке и с двумя контузиями. И стало ему амбразуру сносить. А вить Прохор-то не дурак был, чтоб борова в стайке за Бормана принимать.
-А, вражина!—кричит.—( я так и буду, слово в слово по Марфуткиному сказу расписывать, юудтыть она-я) Вот ты где от Нюрнбергского процессу заховался –и с ножом, коим я капусту шинковала, на него, вроде как при взятии Рейхстага. Едва отыму у него тесак—резать-то свинню на покров, а мы ешшо токо Троицу отгулеванили. Дам ему отвару корня аверьянки - лихоманка отступится - и опять человек, как человек. А то возьмет ружышко –отправится в таёжку и мнится ему, што пихты над Иксой –это немецкая кирха, в которой засели сэсовцы-власовцы—и ну шмалять по деревам.
-Вы пошто Ваньшин танк подбили!—блажит.
Все патроны расстрелят. А ни рябчика, ни карябчика домой не принесет. Один раз филина в лесу за Гитлера принял. А белку за евонную полюбовницу Еву Браун. Пришёл с охоты и так и говорит: «Вот тебе, Анюта,- враг номер один всего прогрессивного человечества –Гитлер , а это евойная подружка ".
-Отчего же, Прошенька! – говорю я. Это ж филин и белка, а ни какие не Адольф с Евою.Да и я не Анюта-соседушка.А твоя законная жена...
-Да што я –сам не вижу. Знамо—филин и белка. Токо ты не знаш религии фрицев. А нам политрук рассказывал. Их вера называтся –неинкарнация. Ну и про соседку не кори - замкнуло у меня.Шибко уж она мне со своей оравой ребятёшек жену Геббельса напоминат. Всё неинкарнация. А то откуда бы у неё шесть штук суразат? Да и к мужу её - тощему Кузе присмотрись. Сущий главарь нацистской пропаганды, и как он -белобилетник по хромоте...
- Это как же, Прошенька? –принялась я ему на ночь в чугунке запаривать пустырник с аверьянкою.
- А вот так, Марфонька! Уверовали эти аспиды, што, как им капут приходит, так они переселяются в другие тела –хоть в дерева, хоть в скотину, хоть в птицу, хоть в траву. Да хоть и в нас с тобой. Мы вот щас сидим - из чугунка картохи едим, сало лопаем, а всамдель то и не мы вовсе. А эти вражьи квартиранты поживут, поживут в нас, не платя за постой, а потом ешшо в кого переселяться. Вспомни, как даве председатель из за дальнего покоса, где я стожок поставил для нашей бурены орал, руками размахивал—сущий Гитлер. А жена-то его—Верка, што под Любовь Орлову губки помадой красит, да марафет наводит, чего ране с ней не было, смекашь хто?
-Неужто и впрямь тако статочно?
-От те хрест!
- Но с чего ж, Прошенька, ты взял што филин и белка –Гитлер и его гражданска супруга Ева?
- А похожи…Нам перед взятием Берлину политрук кино казал, объясняя што, если их опознам, штоб брали в плен без разговору. Один я токо пяток Ев с Гитлерами в штаб отконвоировал, а ребята и поболе того. Но они , вражины, так неинкарнировали –што разбежались, вселяясь в кого ни попадя. Вот и с соседкой тож...
- Блажь все это, Прошеннька, испей отвару!
- Для тебя блаж, а для меня долг перед Отечеством, товарищем Сталиным и союзниками Рузвельтом и Черчиллем.
И давай жечь во дворе свой охотничий трофей, и палил, пока одни головешки не остались. Только коготки да с лапками да клювик от того филина будто обломыши имперского орла и не сгорели.Так он их закопал на полметра вглыбь за стайкой с боровами и назьмом закидал.
Боле всего баялася я, када он, отстегнув протез, лез в подпол. Потому как только ему начинало в темноте ДОТ сносить, он принимал подпол за бункер Гитлера – и начинал крушить кадушки с солениями и банки с варениями, принимая их за генералов Третьего Рейха. Тогда – беда. Но, прибрал господь, не долго маялся. От кантузии опухоль в голове сделалась –и на самые Святки опустили мы Прошеньку в мерзлу землю вместе с его култышкой. И вот стала я приглядываться к нашему петуху, прихрамывающему на ногу—и признала в нем Прошеньку. Потом заезжал к нам на Паску гармонист Лёха, тожеть безногий. Сядет на бревнышках возле кумарой избы, выставит протез, и –ну наяривать на трёхрядке. Глянула я на него –и обмерла—да это ж Прошенька! А то дою, глядя на то, как молоко из вымени бурены в ведро вжикат, а вижу ево. Вот тебе - неинкарнация! Потом уж в Томск ездила, в церкви записочки за упокой писала. И—помогло. Упокоилась душенька Прошеньки, перестала блуждать, как неприкаянная…