Сергей Преображенский. "Харон обратно не перевозит", рассказ.
http://www.proza.ru/2010/04/06/726
В своих "Шести прогулках в литературных лесах" (опубликованные нортоновские лекции) Умберто Эко говорит о собственной гипотезе относительно обретения статуса "культового" того или иного произведения, в том числе, литературного. Заключается эта гипотеза в следующем: "... одним из факторов, способствующих формированию культа вокруг определенного произведения, является «несвязность» или «разборность» этого произведения", произведение "можно воспринимать по частям, его можно разбирать на цитаты, порывая связи между кусками, до бесконечности". Понятно, что и разбирать, и соединять порванные связи предоставляется читателю. Тем более что в упомянутой работе У. Эко подчеркивает, что: "всякий текст – ленивый механизм, требующий, чтобы читатель выполнял часть работы за него". Справедливо, конечно, только Умберто Эко, видимо, большей частью писал и читал лекции, а на дискотеки не ходил. Поэтому и не сообщил отдельно – справедливо это в отношении авторского текста, а не умелой компиляции уже разобранных (конкретным автором) других произведений.
Рассказ "Харон обратно не перевозит", на мой взгляд, как раз и является такой компиляцией. Когда автор, смикшировав изготовленные по известному рецепту треки, выдает не оригинальное произведение, но – сет. В тренде литературного диджейства.
Читая рассказ, постоянно встречаешь метки культовых источников, преобразованные автором в сэмплы и лупы. Но этого всего лишь эффекты; хотя многие утверждают, что именно в них, на сегодняшний день, заключаются писательское мастерство и энергетика прозы – в их количестве, порядке, умелой расстановке, неожиданности. Вот – Димка Холодов, он же драйвер принтера, и читатель не может не вспомнить пелевинского Сашу Лапина из "Принца Госплана". Вот - "длинное красное платье с разрезом" и мы тут же оказываемся в матрице, созданной грустными затейниками братьями Вачовски. В рассказе действуют Александр Великий, Эйнштейн, Гоголь. И гениальный физик со скрипкой даже сохраняет некое биографическое соответствие, получив от автора и отца отчество Германович. С остальными великими - не все так просто. Объяснить это можно как авторской задумкой, так и сбоем драм-машины.
Мелодичные, аритмичные по отношению к целому, Александровы вставки наиболее спорны. Дело в том, что части рассказа (составляющие, к слову, около трети всего текста) представляющие жизнеописание Александра, таковыми и являются. В том смысле, что принадлежат перу писателя, переводчика, историка Тимофея Алёшкина. И, если бы мы не повели речь о литературном диджействе, автору, по крайней мере, необходимо было оправдать столь смелое заимствование или же привычным в литературе способом подтвердить его. С Гоголем – другая песня, точнее мотив. В случае с Николаем Васильевичем автор использует прямые и скрытые цитаты Булгакова. К первым вполне можно отнести, увы, засаленное – "рукописи не горят". Ко вторым, например:
— Ну, Дмитрий, смелее! – поддержал профессора Александр.
— И в самом деле, чего вам бояться? – присоединился к
общему мнению Николай Васильевич.
— Я гений… - тихо проговорил Холодов и робко улыбнулся.
Александр подошел к нему и с чувством пожал руку. Его примеру последовали
остальные обитатели комнаты.
— Поздравляю, - сказал профессор... (С. Преображенский)
Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?
Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном,
благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал:
"Положительно умен". Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде
чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:
— Я - нормален.
— Ну вот и славно, - облегченно воскликнул Стравинский...(М. Булгаков).
Следует сказать и о том, что предваряют сет – два эпиграфа: Шекспира и опять же Гоголя, а венчают – цитата из гоголевского завещания. Кроме этого, безусловно, читателю известна мифология Харона и он, читатель, обязательно оценит путешествие по Стиксу, выделенное автором отдельным маршрутом в отдельную ветку произведения. О библейских цитатах – умолчим.
Но. Учитывая местные реалии и колорит, по буквам: это – положительная рецензия. Уместно привести такое высказывание: "Высшая цель диджея – побуждать народ к танцам. Она же и единственная". Преломляя эти слова на плоскость литературного диджейства, надо признать, что побуждение к танцам часто представляет собой дикую пляску автора в абсолютной тишине. Кажется, такой цели автор не ставил. Автор поставил эксперимент, он вышел прогуляться по литературному лесу, вооружившись собственными представлениями о том, как этот лес устроен. А оказалось, что попал на open air, гигантский танц-пол расчищенный от ценных пород деревьев, вырубленных на контрамарки, флайера и бумажные стаканчики. Зато теперь ему известно и другое направление, он сможет сориентироваться и выбрать дорогу. Или остаться - доводить искусство микса до совершенства. И хотя (в контексте диалога о гениальности из рассказа) рецензент – совершенно гениален, а на самом деле он написал очередную рецензию в сети, я бы порекомендовал текст к публикации. На память автору, так сказать. Чтобы, вернувшись с прогулки, он почувствовал неуловимую подчас разницу между запахами несгорающей рукописи и тлеющего винила.
Стилистических замечаний не будет, несмотря на то, что они, как водится, есть. Рассказ, по моему мнению, нуждается в незначительной редакторской правке и более серьезном корректорском участии. Имеется, правда, два вопроса: уверен ли автор в выбранном жанре – "фантастика"? И еще:
— Холодов, ты чего трубку не берешь? Я тебе звоню, звоню… Ой, а у тебя на лбу
клавиши отпечатались – девушка глупо хихикнула прикрыв рот
ладошкой, - Ты зачем на клавиатуре спишь?
— Да я просто не спал всю ночь … - начал Витка и осекся. (С. Преображенский).
Кто такой/такая/такое/такие Витка? Может быть, в этом все дело, во сне?!
с ув.,
сабашников