— Южный берег Крыма проплывает мимо, и Гурзуф, и Ялта... — надрывался раскрученным шлягером динамик над головами отдыхающих. Вера с тётечкой нежились в волнах морского прибоя на ялтинском берегу. И хотя небо было серенькое, изредка проливающее скупую слезу на весёлых пляжников, всем было тепло и хорошо. И на удивление, смуглая от природы девочка, даже слегка обгорела за первые часы пребывания на черноморском курорте.
Она приехала в красавицу Ялту с родственниками, которые, как два верных охранника, не спуская с племянницы глаз ни днём, ни ночью, связали её по рукам и ногам невидимыми путами.
В пятнадцать лет "юность бушует, как вешние воды".* Хочется взмахнуть крыльями и улететь в поднебесье любви. Но дядечка, как только появляются на горизонте отдельные личности в мужском обличии, а при более близком приближении еще и назойливость проявляющие, сразу берет Веру за талию, что-то шепчет суровое в ушко и с улыбкой галантного кавалера бережно, но гордо, уводит её от искушения. А в ответ несётся недовольное шипение,
— Старый хрыч! Отхватил себе такую юную жемчужинку, совсем обнаглел.
Теперь уже сама Верочка убыстряет шаги, чтобы страсти не переросли в более грубые оскорбления и, не дай Бог, в выяснение отношений. Ей и смешно, и лестно, и стыдно, и грустно одновременно.
Неделя беззаботного отдыха пролетела, как один миг. И любимые родственнички откровенно заскучали. Пиво и вино с шашлыками приелись. Все дворцы, парки, сады и "ласточкины гнезда" были неоднократно посещены в прошлые приезды.
Вера решила организовать культурное мероприятие. Но долгий пешеходный поход к домику-музею А.П. Чехова с остановкой у мемориального камня В. Луговскому скорее утомил, чем заинтересовал обгоревших родственников.
— И словно белая, трепещущая яхта, уходит женщина, любимая тобой, — декламировала девушка стихи поэта, призывно смотря на дядю, и ухитряясь стрелять глазками в сторону высокого парня, которого уже видела на пляже. Он с родителями остановился неподалеку, вслушиваясь и вглядываясь в юного экскурсовода.
— Пойдём уж, Верунчик, — сказал дядя, смотря то на паренька, то на уходящую жену, — устали мы.
Вечером решили идти покупать обратные билеты. Верочку это совершенно не устраивало. Но что делать. Кто платит, тот и музыку заказывает. К кассам было не подойти, а по разговорам было понятно, что билетов на ближайшие две недели нет, и не предвидится.
И девочка радостно с надеждой вздохнула,
— Вот и пусть ходят до морковкиного заговенья. Сразу билеты купить не удастся. Так что ещё можно купаться, загорать, безмятежно гулять по набережной, ловя на себе восхищённые и оценивающие взгляды, любоваться гордыми красавцами пароходами и изумрудными волнами Черного моря. — Она была влюблена в Ялту.
Дядя мощным невозмутимым ледоколом врезался в волну желающих уехать, а они с тётей присели на скамейку. Та переживала об оставленных собачатах и котах. И хотя им был насыпан корм в изобилии, и деньги отданы соседям на содержание и уход за домашними любимцами, тётечка была уверена, что те лежат понуро на крыльце дома, не едят, не пьют, а с тоской ждут хозяев. Это, кстати, было самым веским аргументом для срочного отъезда. Не прошло и получаса, как рядом с ними возник взлохмаченный дядечка с билетами в руках и с неизменной «беломорканалиной» во рту.
— Завтра поезд в семнадцать часов. Мы на нём уже который год уезжаем из Симферополя.
До вокзала они доехали на троллейбусе. Вера сидела грустная, смотрела в окошко, оплакивала расставание с пароходами, черноморскими волнами и с пареньком, с которым так толком и не познакомилась.
Приехав на вокзал, даже не посмотрев расписание, а зачем, если родственники этот поезд знали, как облупленный, они пошли сдавать немудрёную поклажу в багажное отделение, решив скоротать время до отъезда, совершив экскурсию по Симферополю.
Толстый грузин, принимающий багаж, напомнил, что камера хранения закроется на обед с двенадцати до пятнадцати часов, и вещи в это время выдаваться отъезжающим не будут ни под каким предлогом. В ответ дядя хохмил про глупых бедных пассажиров, не имеющих ручных часов и глаз, чтобы смотреть в билеты на время отправления поезда или на вокзальный циферблат. Затем рассказал анекдоты про изучение русского языка в грузинской школе. Что выучить русский язык очень тяжело, так же, как и понять его. Нужно только постараться запомнить, что Настя это имя красивой девушки, а вот Нэ Настя – плохая погода. Что слово «квас» пишется слитно, а «к вам» раздельно. Похлопал ошалевшего кавказца по плечу и, подхватив под руки своих любимых драгоценных «насть», помчался с ними пить квас.
И уже собираясь покинуть вокзал, у Веры вдруг возникла острая боль в правом глазу. Или соринка попала, или ясное око не хотело смотреть на достопримечательности Симферополя. Но резь была такая сильная, что решили сходить в медпункт. А там – неожиданно много больных.
Полдень, солнце припекает, разгар лета. Дядя, оценив обстановку, пошёл искать прохладительный источник утоления жажды на привокзальную площадь. Договорились встретиться здесь, на лавочке. Очередь двигалась медленно, спешить было некуда. Чтобы отвлечься от боли, девочка сосредоточила слух на объявлениях по привокзальному радио. И вдруг услышала, что на их поезд объявили посадку. Она легонько толкнула тётечку, которая с любопытством рассматривала яркий наряд дамочки, проплывающей мимо.
— Не придумывай, — отмахнулась та от Веры, — положись на дядю, он точно знает время отправления.
Через десять минут тот же невозмутимый голос повторил, что продолжается посадка на поезд номер... До отхода осталось двадцать минут. Теперь услышала и тётя. Где искать красавца, всезнающего телохранителя? Не говоря уже о чемоданах, в закрытой на обед камере хранения.
Дальше всё было, как на ускоренной перемотке видеоплёнки. Боль в глазу, как рукой сняло. Они, не сговариваясь, помчались в багажное отделение, а там уже раздавались крики дядечки, пытавшегося сорвать с петель непроницаемые металлические двери. И точно, не подойди охрана, он бы их снёс своей недюжинной силой и желанным стремлением уехать. Кричалось и совалось под нос билетами. Были всевозможные и «квасы» и «отвасы». Из обеденного небытия возник грузин, вертящий пальцем около виска и отдавший курортные прибамбасы.
— До отхода поезда осталось пять минут, — бесстрастно заявил громкоговоритель. Как и через какие преграды неслись родственники вместе с Верой и с баулами наперевес, лучше не вспоминать. Поезд стоял на самом дальнем пути от здания вокзала. Девушку первой втолкнули во второй от хвоста вагон, за ней тётю с чемоданами. Состав уже тронулся. Дядя, махнув рукой и крикнув, чтобы они не волновались, на бегу запрыгнул на подножку последнего вагона.
Когда они, запыхавшиеся, ошалевшие, еще не верящие в свою удачу, спотыкаясь, дошли до своих мест, рухнув бессильно на сиденья, дядечка ещё курил в тамбуре. Понимающе смотря друг на друга, заикаясь, всхлипывая и взвизгивая, скорее от пережитого стресса, чем от смеха, нахлынувшего на них, нарушая все мыслимые и немыслимые приличия, курортницы дружно хохотали на весь вагон. Да что там, на вагон, казалось, что их слышал весь длинный состав. Тут и дядечка подошёл, всезнающий герой–охранник, и тоже улыбнулся.
И вот, среди их безудержного, расхлябанного веселья и какой-то неуёмной бесшабашности, Вера услышала злобный отчётливый голос,
— Понаехало тут крымской татарвы. Наглые, оборзели совсем. Поди, ещё и обкуренные!
Дядя резко развернулся на голос. А Вера, мигом оценив обстановку, схватив за рукав, теперь сама первой обнимала его, начав смеяться заново. Только смех был уже совсем другой тональности.
Её бравый родственник – настоящий, чистокровный украинец, "хохол", как он гордо говорил про себя. Они с тётечкой, русские по национальности, сибирячки. «Чалдонки», как их называл иногда дядечка в шутку, в память о «человеках с Дона», приехавших когда-то, давным-давно, осваивать Сибирь. «Обкуренный» был только дядечка, неизменно любимым «Беломорканалом».
Юной Вере тогда было невдомёк, что уже начал разгораться народный огонь вражды и злопамятства. И скоро, совсем скоро, запылает он большим костром. Что через два года развалится большая интернациональная страна. Ялта уже не будет любимым городом, а пожарище национальной злобы начнёт пожирать всё и вся. Для неё, по чистоте душевной, не было разницы между русскими и евреями, армянами и азербайджанцами, крымскими татарами и украинцами. Как говорится, был бы человек хороший. А свинья любой породы грязи найдёт везде.
Хотя злобный голос тех лет, нет-нет, да тревожит её душу. Уже не голос, громкий, истошный крик.
А ведь люди ехали с юга, отдохнувшие, загоревшие, умиротворённые.
ПОНАЕХАЛИ ТУТ!..
* строка из стихотворения Е. Долматовского "Школьные годы"