Отрывок повести
"У нас больные — в больницах, сумасшедшие — тоже в больницах, и там для них делают все, что нужно.
Увидите калеку, ползущего по улице — не беспокойтесь. Он ползет к себе в больницу или в милицию."
Из дневника Артура Аристакасяна.
В любой психушке всегда одинаковый запах. Не знаю, может быть в других странах он и иной, но в России, да и во всём бывшем Союзе он точно везде одинаковый. Этот запах ни с чем не перепутать. Если закрыть глаза, отрешиться от всего и поднести к моему лицу тряпицу, напитанную этим запахом – никогда я не ошибусь и дух этот не забуду.
Запах безысходности и тупости, неуемной тоски и сюрреалистичного ощущения одиночества. Одиночества среди толпы таких же, как и ты тупых и загруженных людей волею случая ставших твоей «семьёй». Если и есть коммуна в самом отвратительном и издевательском значении слова – это психушка.
Там встаёт и падает солнце по велению доктора. Нет, к солнцу я, пожалуй, ещё вернусь, а сейчас начну с начала.
Серый корпус или нагромождение зданий, как правило, на окраине города – они однотипны эти вместилища слёз и страданий, истуканского равнодушия и вселенского спокойствия.
Входная дверь и каскад решёток. У всех «жителей» этого приюта, обладающих административным ресурсом – начиная с главного врача и заканчивая санитаром – есть ключ. Г-образная железка знак могущества и власти. Он всегда в руке его владельца. С его помощью открываются двери снаружи и закрываются изнутри, прихлопывая последним щелчком все твои желания и надежды.
Дальше «свободная территория». Это не тюрьма: здесь можно передвигаться относительно свободно. Невротики, дебилы, имбецилы, олигофрены, шизофреники – все в одной куче. Нет, конечно, буйные привязаны к койкам, но все остальные едины в своей скученности и бесправии. Большие комнаты-палаты забиты как в пионерском лагере. Кровати стоят рядами от стены до стены с узкими проходами. На постояльцах чистая линялая одежда - ветхая, но аккуратно починенная. Амбре. Тот тотальный запах с которого я начал. Аналогия напрашивается в чём-то с тюрьмой, но парадокс в том, что в психушке значительно хуже. Здесь всё обезличено, нет своего ничего. Казенная еда. Казенная одежда и постель – матрас на нём спишь, халат на вырост либо трещащий в швах – всё не в размер, нелепо, как и само место, где ты обитаешь. Регламентированная жизнь. Врачи делают все, чтоб ты не выделялся. Был членом этой «дружной семьи». Одним из баранов этого стада. Если ты шизофреник в активной стадии тебя грузят – аминазин, аминазин, аминазин… до бесконечности.
Но вот пришлый доктор, узкий специалист дерматолог, на консультацию кому-то из больных, он идёт по коридору и безобидный дебил бежит за ним и бормочет: - Доктор я вас знаю! – Доктор я вас знаю! – Доктор я вас знаю! ... – знаю, знаю, знаю…!!!
Это бормотание бесконечно, монотонно, однообразно. Но всегда есть санитары. Везде и всюду санитары. Они сопровождают без них не возможно сделать шаг вправо влево.
- Хрясь! – Бац! – короткий удар, чавкающий звук в безвольную тушу. – Доктор я вас зна.., - окончание фразы сглатывает невинный дебил вместе с тягучей слюной. Падает на колени. Брызжут слёзы. – Что чувствует он в эту минуту? – Унижение, боль? – Обиду? Вряд ли. Его возвращают в семью. Он не знает этого доктора. Ему показалось. Если ты не привычен, то не сможешь жить такой жизнью, не сможешь, есть, ты не сможешь пить, и дышать одним воздухом с этими персонажами-тенями будет чертовски трудно. Тебя скуёт отвращение и страх. Презрение к этому миру.
Текучка среди младшего состава фантастическая. Санитары меняются часто, не упомнить их лиц и имён. Кто идёт работать в санитары? Студенты, менты на подработку. Надо отличаться отменным здоровьем и человеколюбием чтобы, работая врачом либо санитаром не стать самому членов семьи.
Впрочем, лучше Антон Павловича этот аспект никто уже не осветит.
Человек из вне испытывает суеверное отвращение, ужас и страх к этому богоугодному заведению. Эти же чувства к больным. Они парии, неприкасаемые. Больной сифилисом, чесоткой вызывает отторжение, брезгливость и презрение. Здесь же совсем другой коктейль. Кошка – вот, наверное, будет хороший пример. Кошка, сбитая машиной на дороге. Размотанный ливер по асфальту. Когда едешь и видишь этот кусок мяса как бы бесстыдно выставленный на показ, который полчаса назад был живой и ласковой муркой чувствуешь священный ужас и отвращение. Остаться равнодушным никак не возможно. Стараешься как можно дальше объехать её, потому что это противоестественно. Кошка должна ластиться в ноги и мурлыкать, либо её не должно быть вовсе. Так же и здесь в психушке. Интуитивно на подсознании ты понимаешь что никогда и не при каких условиях ты не хотел бы стать членом этой семьи. Живущие здесь наказаны дважды. Сначала у них забрали разум, после поставили в рамки со своими правилами игры, лишили свободы и создали перевёрнутый мир. В этом мире главная доминанта беспрекословное подчинение врачу. Он гуру и бог, как он сказал, так и есть. Дышишь, пьешь, ешь, да и солнце встает и садится – всё с его великодушного разрешения. Если ты не согласен и готов это оспорить, или что ещё хуже врачу показалось что ты бунтарь и спорщик, тебя грузят. Кто бывал в психушке не забудет её никогда, не забудет семью и не забудет, не вытравит из себя никогда не память, не запах этого Дома.
Это была преамбула теперь собственно история про то, как в этот Дом попадают. Типичная история тривиального засранца занявшего чужое место в психушке. Хотя как знать, быть может, это именно его судьба и его место.
«Тот, кто переживал настоящее отчаянье, поймет меня наверняка.
Однажды утром просыпаешься и вдруг понимаешь, что все плохо, все очень плохо. Еще совсем недавно, скажем вчера, у тебя была возможность что-то изменить, поправить, пустить вагоны по другой колее, но теперь все – ты остаешься в стороне и больше не влияешь на события, которые разворачиваются вокруг тебя, как простыни. Вот это чувство беспомощности, отстраненности и отлучения человек испытывает, видимо, перед смертью, если я правильно понимаю концепцию смерти, – ты вроде бы все делал правильно, ты все держал под контролем, почему же тебя стараются отключить от перекрученных красных проводов системы, убить, как файл, и вычистить, как подкожную инфекцию, почему жизнь, в которой ты только что принимал непосредственное участие, прокатывается, словно море, в восточном направлении, быстро отдаляясь и оставляя за собой солнце медленного умирания. Несправедливость смерти особенно остро чувствуется при жизни, никто не убедит тебя в целесообразности перехода на территорию мертвых, у них просто не хватит аргументов для этого. Но все плохо, ты вдруг сам начинаешь в это верить, осознаешь и затихаешь, и позволяешь каким-то шарлатанам, алхимикам и патологоанатомам вырвать твое сердце и показывать его на ярмарках и в кунсткамерах, позволяешь им проносить его под полой для проведения сомнительных экспериментов и отправления безрадостных ритуалов, позволяешь им говорить о тебе как об умершем и крутить в прокуренных пальцах твое сердце – черное от утраченной любви, легких наркотиков и неправильного питания».
Сергей Жадан.
Лёха проснулся за секунду до мелодии будильника. Грянул хриплый рингтон Александра Скляра: В этой безумной любви мы конечно утопим друг друга
И будем вечно лежать как две морские звезды….
Сердце колотилось с провалами и перезвонами, лёгкий приступ астмы подкатывался, сжимал горло, и клокот беспомощный кашель рвал лёгкие и пересекал горло. – Дурацкий сон, мама дорогая, - хрипел Леха трижды брызгая аэрозоль из баллончика.
Снилась Лехе охота на гусей. Он сам и Савка в мятых балахонах не по размеру, бурые пятна болотины на широких сапогах дымка и резкий звук электронного манка. Манок резонировал с приятным кликом гусей и скорее отпугивал их. Не привлекал точно. Спаренный резкий звук: - Га-га и сразу дробной россыпью – га-га-га-га…
Гуменники летели прочь от профилей и чучел. Леха вскинул ружьё и пальнул им вослед. – Рано, Лёха, рано, - хмуро буркнул Савка и аккуратно опустил дуло ружья к земле. Леха зло сощурился, скривил рот и прицельно стрельнул в ближайший профиль. Сноровисто перезарядил двустволку и дуплетом залепил по выносному динамику манка. Провожая взглядом, брызги пластика и ловя рваный ритм сердца Леха проснулся.
- И так каждую ночь, снится всякая …бистика. – сокрушёно пробормотал Леха.
Неряшливо позавтракав, он спешно собрался на работу. Ругая себя бежал на стоянку за машиной. Прогревая старую колошу «Ауди» вспомнил своего диетолога Рената.
- Алексей вы меня, конечно, извините, но думать о диетологии не ваша стезя. – Вы стоите в пищевой цепочке несколько в другом месте чем, к примеру, тигр. – Хищник имеет короткий кишечник и отменный обмен веществ. – Причём очень быстрый. – У человека кишечник не в пример длиннее и процессы метаболизма значительно медленнее. – Отсюда делаем простой вывод: есть надо медленно, концентрируясь исключительно на процессе, мозг должен понимать, что сейчас мы едим и только едим, нельзя смотреть телевизор или читать. – Есть, необходимо ощущая вселенский голод, но никак не по расписанию.- Чтобы спрыгнуть с дурной привычки питаться по часам пейте воду. – Ешьте лишь тогда когда чувство голода истинное и водой его не заглушить.
Леха внимал диетологу как новоявленному гуру помня о двухстах долларах за сеанс но питался по привычке утром плотно и жирно не глядя в тарелку а шарясь по Интернету читая и тарабаня текст одновременно.
Лёха Сухопаров вляпался в роскошную утреннюю пробку. Выезжая с Ленинградского проспекта от метро «Сокол» в сторону Выборгской улицы встал мёртво. Он достал электронную книжку и начал читать четвёртую главу нового романа Андрея Рубанова «Хлорофилия».
Вскользь глянул сквозь лобовое стекло и удовлетворенно отметил: - Тупая задница «Мерседес Гелендвагена» стоит твердо, и ехать не собирается.
Леха пытался вникнуть в текст но испытывал жёсткий дискомфорт. Физически чувствовал как пробка сжирает время. Его личное биологическое время.
Он думал: - Несколько мерзавцев едут по трамвайным путям и по встречной полосе. Их прёт, им нравится крутизна и езда. – Но езда которая нравится только кучке остолопов плохая езда. Скверная.
Леха буровил взглядом «Мерседес» пытаясь изничтожить его, освободить путь. Покрытая мелкой капелью немецкая машина казалось, была гидроизолирована, она чихать хотела на гневные взгляды, и была надменно непроницаема.
- Фервайле дох! Ду бист зо шеен! – воскликнул Леха. Но мгновение не остановилось и отнюдь не стало прекрасным. Находясь в плотной пробке Леха чувствовал себя не защищенным. Буд-то его вытащили на яркий искусственный свет и обнажили, и все вокруг с любопытством изучают изъяны его рыхлого тела. Хотелось убежать, уползти забиться в тёмный угол раствориться в непроницаемой темноте. Леха представил, что сейчас выйдет из машины и заберётся на крышу. Что он увидит? Чёрный туннель стылых машин в прямой перспективе уходящих параллельными прямыми в бесконечность.
- К чёртовой матери, это дерьмо собачье! Леха гневно переключил клавишу кондиционера на внутреннюю циркуляцию и выдохнул воздух. Поник плечами. Смирился.
Пробка раскачивалась, чавкала, гудела клаксонами. Выпускала миазмы собственной жизнедеятельности. Плохо переваренная солярка смердела и резала глаза в приоткрытые окна. Иномарки деликатно пукали высокооктановым бензином, предварительно пропущенным через нейтрализаторы и катализаторы. Сизый дымок бреющим полётом облетал проспект. Кто-то жевал меланхолично жвачку в такт музыки бренчащей в наушниках. Кто-то ругался по мобильному телефону. Менты переговаривались по уоки-токи. Раскованные девицы красили губы и демонстративно пролистывали глянцевые журналы. Город просыпался, подтягивался, скрипел своими металлическими и бетонными суставами. Слегонца вздрагивал и начинал дышать. Это похоже на гимнастику ушу, если бы её делал колосс. Мягкие и неспешные движения. Вкрадчивые и выверенные годами ежедневных практик. Всё потихонечку приходило в движение, процесс налаживался.
«а на убогих берегах
теснятся нищие селенья,
и заражен процессом тленья
колосс на глиняных ногах».- вспомнилось Лехе некстати.
Обычное московское утро. Ну, вот и Лехина пробка начала помалу двигаться. Машина, слегка вибрируя задумчиво переключила и посчитала автоматические передачи до двух. Плавно покатилась. У Лехи не было клаустрофобии но другая не известная ему фобия была точно. Сжатый со всех сторон – справа и слева, спереди и сзади жестяными коробками, нафаршированными людьми Леха был солдатом этой бесконечной армии. Леху рвало интуитивное желание спрятаться в собственной скорлупе, выпасть из общего ритма, сломать единый строй. Физический зуд от чувства толпы, от ощущения плеча и локтя. Ощущения этого локтя, вернее сотен локтей у себя на шее. Леха прикрыл глаза и вдруг открыл их потрясённый. Пораженный банальной мыслью. Его сразила мысль простая, очевидная: все люди до горизонта (находящиеся здесь) вперёд вправо и влево обречены. По большому счёту это кладбище на колёсах все эти люди когда-то умрут. Имея богатое воображение он представил себе скелеты. Их кости обволакивает мышечная масса, и лишь кожа стыдливо прикрывает будущее возмездие земляных червей. Все эти люди, в машинах не смотря на разницу в возрасте и вероисповедании, социальном положении и национальности были аутентичны. Их различало лишь количество и качество жира и холестерина, билирубина и глюкозы в крови. Гнилые испитые прокуренные исколотые. Тренированные сухопарые и абсолютно здоровые. В целом эти различия с точки зрения смерти равны нулю. Или стремятся к нулю.
- Мы все кто раньше кто позже уйдём, - думал, заворожено Леха. – Никому не миновать этого. – Все сгинут, погибнут. Такая простая мысль полностью овладела Лёхой. Он баюкал ее, удерживая и лелея. Эта банальность шокировала Алексея и довела до лёгких слёз умиления.
Мысли сделали молниеносный зигзаг в другую крайность.
- Может это флэшмоб? Все скелетированные?! Просто …ский перфоманс?
Леха буквально …уел от этой идеи. Стал искать новое объяснение и спасение. Достал голимую папиросу остро затянулся, забулькался в кашле. Леха представил своего босса Сан Саныча стоящего в этой же пробке на свирепом двухсотом «Ленд Крузере». Нет не возможно чтоб такие люди учувствовали в флэшмобе. Крепкий мужчина неопределенных лет большой авторитетный бизнесмен. Необъятный костюм с модными лейблами больше похожий на тренерский прикид. Сломанные мясистые уши вывернутые наружу. Острый взгляд-выстрел. Абсолютное отсутствие чувства юмора. Сан Саныч и не ругался никогда. Зачем ему это нужно? Он спрашивал проштрафившегося сотрудника: - Что ж вы милейший, умоляю вас, поберегите своё здоровье.
Этот вопрос-предостережение звучал крайне редко. Сотрудник, к которому так обращался Сан Саныч сникал и бледнел. Непременно исправлялся. Иначе, иначе и думать не хотелось, что может произойти. Таких «Сан Санычей» в пробке было немало. Трудно представить их участниками реалити шоу. С ними по жизни трудно, не приведи господь. Леха столкнувшись с таким персонажем, старался отмолчаться. Любое справедливое возражение оборачивалось блудом, и края всегда были твои. Леха добил голимую папиросу, децел попустило. Представление о пробке стало фривольным и вызвало беспричинный дурацкий смех. Затыкая рот кулаком имитируя в кашле болезнь Леха позвонил заместителю Сан Саныча, простому и свойскому парню Савику Вертипорох.
Тому самому Савику с которым неудачно охотился во сне на гусей.
- Савва Ильич, это Лёха Сухопаров. Чувствую себя отвратно, разболелся на полную катушку. Можно сегодня взять отгул за свой счёт?
Савва Ильич в ответ вяло буркнул что в нашей конторе других отгулов кроме как за свой счёт и не бывало никогда и грохнул трубку. Пошли короткие гудки. Леха это принял как знак согласия.
Уютно расположившись в кресле Леха сосредоточился на пиве. Под ноги в тапочках подсунул бесформенный пуфик. На стеклянной столешнице расположились пачка сигарет кружка малахитовой керамики с выпуклыми раками на боках. Пепельница и надорванная пачка острого арахиса. Упаковка пива "Budweiser" у ног. Откровенно сказать пиво Леха не любит. Оно тяжелит, опять же отрыжка и метеоризмы. Но сегодня Леха грузится пивом в предвкушении абсента. Бутылку абсента ему подарила на корпоративной вечеринке жена Сан Саныча. Прелестная Ирен. Пузырь достоял до нынешнего дня, покрылся благородной пылью. Как пью абсент Леха знал в теории. Сегодня наступил день «Х» и пора множить сухую теорию мокрой практикой.
Кисло, отрыгивая и шатаясь из стороны в сторону, Леха приволок припрятанную бутылку абсента. Набулькав на глаз грамм пятьдесят в коньячный фужер. На толстое стекло столешницы поставил два кусочка сахара друг на друга и щедро плеснул абсент на него. Поджог длиной спичкой абсент в фужере и начал вращать его в ладонях. Пивной кружкой накрыл фужер подождал с минуту и коктейльной трубочкой начал сосать пары из-под кружки. Матерясь и давясь в изжоге, залпом выпил горькое пойло и заел подтаявшим сахаром. Эксперимент явно терпел фиаско.
Леха откинулся в кресло и заплакал. Отстрадав, закурил голимую папиросу. Нырнул с головой и тапочками в нирвану Леха вспомнил Ирен. Креативную вечеринку. Сан Саныч под нажимом жены арендовал дом культуры в Лобне и отдал всё Ирен на откуп. На сцене соорудили импровизированный вигвам. Все сотрудники были наряжены и раскрашены: индейцы стайл. Сан Саныч сидел в тёмной нише в привычном строгом костюме более схожем на тренерский прикид. Отечески буравил взглядом. Всё прошло пресно и несколько вяло, народ деревенел и фальшиво веселился, расслабиться удалось лишь Ирен.
Но сейчас в воспоминаниях произошёл некий перекос и всё трансформировалось.