Туман в сапоге. А. Залогин

               
               


Когда-то Пенёк принадлежал к партии деревьев, поклонялся солнцу, ветрам, дождям  Днями напролёт с собратьями шумел о свободе существования и развития, о том,  что всем прямостоящим надобно сплотиться и тогда не страшны им будут хулиганства стихий – ураганный треп, снегопадный гнет, разные прочие действия природных сил, враждебных лесному братству. «Все – ерунда пред силой дружества», - выкрикивал он,  молодцевато потрясая пышной кроной. Какой-то особенной нарядности и стойкости была его листва, загляденье, и даже среди единокровных он слыл щеголем, правда, за это его и осуждали иные родичи.

Но вот однажды утром прохожий с корзиной приметил стройное, казистое дерево, потоптался вокруг, повздыхал и ушел прочь, оглядываясь. А к вечеру объявился снова и… железным зубом перегрыз ствол. Человек помочился на темечко Пеньку, крякнул и поволок добычу к своему логову.

От такой сокрушительной напасти Пенек, разменявший всего-то пятый десяток годовых колец, оправиться не смог.

Он сделался совершенно равнодушен к одежде, зачастую бывал неопрятен, неряшлив даже, но не нахально, не вызывающе, а так просто, как бы согласно новому положению. Он уж более не шумел о разных утопиях – свободе существования и развития, братстве и прочее, а все больше ворчал по самым незначительным поводам, как-то: замусоренность территории, недостаток освещенности в низовом ярусе леса – да мало ли о чем можно поворчать в обычности дней, если к тому явится охота.

-Кхе-кхе, - откашлялся Пенек. – Опять светло. – Он потянулся  и затяжно зевнул. Одежка его была волглая от росы. – Ну и  сырь пошла. Сейчас туберкулез схватишь. Никому дела нет, никому ничего не надо,- бурчал себе под нос Пенек, подвигаясь к солнечному пятну, чтобы обогреться и обсохнуть - никакой заботы о ветеранах.

Он безразборно плюхнулся в самую середину земляничной  куртины и сомкнул было вежды, но тут услышал:

- Эй, Пенек, кого ты тут чертохвостишь?

- А?.. Что?.. Никого! – С полусонья Пенек не вдруг узрел подле себя Крота. -  Никого  я не чертохвостю.

- Да не дрейфь. Я свой. При мне хоть самого Волка понось.

- Почем я знаю. С каждым днем все хуже и хуже жизнь делается. Никакого порядка не стало…
- Это ты самое зернышко колупнул,- подхватил Крот.- И прежде порядка было мало, а нынче хоть совсем из подземелья морду не кажи.

-Ой, ой, ой! Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Знаем, знаем,- заверещала Сорока, важно восседавшая на еловой лапе.

- Вот еще вертихвостку леший занес, - негромко сказал Крот и, сложив лапки на груди, заговорил с достоинством. – Вот не смыслите в бизнесе, так и помалкивайте. Это в нашем лесу провозгласили, что ремесло мое вредное, а в других местностях, в джунглях, к примеру, - оно считается полезным, там  почетят нашего брата, не слыхали!? Надо бы следить, что в природе  происходит, интересоваться, как в других краях поживают-промышляют.

- Заливаешь,- пробормотал Пенек и уснул. Сорока же спрыгнула на траву и крикнула

- Ты ж спекулянт первостатейный, на тебе ж пробы негде ставить…

- меня за что гоняют, за что хают шарамыжником, скварыгой, вообще всякой  дрянью крестят? За мое же доброе и отзывчивое к вам отношение, за мою же вхожесть в положение нуждающихся. Рыщешь-рыщешь, роешь-роешь, света белого не видишь, чтобы только услужить, ублагостить всякого, кто нужду в чем имеет. Тебя, Сорока, я хоть  единственный раз продинамил, а?

- Попробовал бы! – брякнула Сорока.

- Да что б у меня все ходы водой залило! Я и пробовать не намерен. Я ведь профессионал, я ведь бизнесмен! Мне репутация дороже злата-барыша….

Сорока не дослушала речи Крота, потому что не переносила ораторства других, и улетела. А Крот принялся тормошить дрыхнувшего Пенька.

- Слышь, друг, пойдем со мной, развеешься, - уламывал Крот Пенька. Но тот кряхтел и отмахивался:

- Да ты хоть послушай куда зову, - не унимался Крот. Он притиснулся к Пеньку и заворковал сладкозвучно:

- Нынче у Божьей Коровки именины. Не знал!? Всем известно, она дамочка скромная, чистоплотная, гостям всегда рада-радешенька. А тут такое дело – именины. Пойдем, поздравим. Знаешь, как она возликует одиноким сердцем! Пропоем ей: « Хеппи бёфдей ту ю! Хеппи бёфдей ту ю! Хеппи бёфдей, хеппи бёфдей, хеппи бёфдей ту – у – ю!»
Пенек шевельнулся, но не за тем, чтобы встать и идти с поздравлением. Ему под солнышком сделалось парко, и он немного разбалахонился. Тяжкий дух шибанул в Крота. Он поморщился, задержал дыхание, сколько хватило терпежа, подумал: «Фу, гнилушка, разэдакая». Кроту Пенек нужен был в компанию, как собаке пятая нога. Но Божья Коровка намекнула намедни,  когда Крот как бы случайно заглянул к ней и получил выгодный заказец, что Пенек был бы желанным гостем. Вот Крот и усердствовал.

Наконец, хоть Пеньку и лень было куда бы то ни было идти, но того менее было способности препираться с зазывалой, он и согласился.

Крот извлек из сумки флакон туалетной воды и сказал:

- Вот  сейчас свежесть облика наведем, и взыграешь духом, - и щедро опрыскал Пенька  пахнувшей гвоздичкой влагой. Пенек и  в самом деле повеселел, приосанился.

-Что это? – вдруг воскликнул он. Крот глянул себе под ноги.

- Ах, растяпа, обронил,- ответил он и бережно поднял с земли сверток. – Ла – н – ды – ши. Божья Коровка слезно молила добыть ей к празднику пучок ландышей (этот как раз и был тот самый выгодный заказец, что получил Крот от именинницы). Говорит, обожаю ландыши. Говорит, сыщи, голубчик, век не забуду.

- Брешешь! Я уж не упомню, когда в последний раз ландыши видел в наших палестинах.

-Ну это – места знать надо, - с удовольствием ответил Крот, заворачивая бумажный кулек и пряча его обратно в сумку.

- Слышь, Крот - зашептал  Пенек, озираясь,- они ж в охранный реестр вписаны, где и есть – не тронь!

- Ба! Ты не мне, Лисе скажи про то. Она с Волком указов не читает, даже когда сами подписывают, должно быть, по слабости  зрения. У них в дому, если хочешь знать, ландышевая водичка из водопроводного крана капает. Кап-кап-кап.

- Ишь куда закинулся. Волк и Лиса! Эк тебя метнуло… А насчет того, чтоб у них краны подтекали – это ты наблекотал.

-Я ж образно выражаюсь, вникать надо.

-Наблекотал насчет кранов, точно. Я хоть и не бывал зван к таким важным персонам, да уж без промаха знаю, что в их резиденции такого недогляда не допустят. У них пылинке не дадут присесть. Взашей гонят. А ты про краны врешь бессовестно.
Крот готовно поддакнул:

- Известно, не нам чета, в райских кущах пасутся. Своя рука – владыка.

Они продвигались медленно. Обогнули пышный ельник, похожий на валы кучевых облаков, выбрели на борозду, прорытую для пресечения низовых пожаров, и пошли по ней, совершенно не примечая трепета движений в природе и красоту жизни.

Переправившись через круглогодично журчащий сточный ручей, чернявой жидкостью которого лесное население остерегалось пользоваться даже и для мытьевых нужд, они полезли нетореным путем в чащу. Пенек тут же загрустил вслух о запущенности  леса, но не артачился, продирался вслед за поводырем.

У полуистлевшей валежины Крот встал и, цыкнув на отдувающегося Пенька, проприслушался, поозирался шпионским манером. Убедившись в отсутствии доглядчиков, он поволок приятеля  куда-то вниз.

Кабаниха встретила незваных гостей глухо. Крот приветствовал ее, она же сопела и тучилась. Пенек затаился в уголке, не смекнув вникать в намерения Крота. А тот извлек из-за пазухи склянку и, поставив перед Кабанихой, сказал:

- Как обещал. От сердца, можно сказать, отрываю. Хай-фай бродило. Высший сорт. С пол-коготка на флягу – куда с добром!

Хозяйка пояснела глазками, но вцепилась в банку молчком, откупорила, понюхала. Ой, как кстати была ей подрука Крота. Не то вот-вот грозило стопорнуться подпольное производство  хмельного зелья, и все ввиду недохватки бродильного компонента. Но  ни один  лучик внутреннего ликования самогонщицы не проник  наружу. По обыкновению она хмыкнула, не глядя сунула банку в  сторону и прогнусавила простудно:

- Хи-фи не хи-фи, а пахнет вроде, чем надоть.

- Ну, слепому  очков не подберешь, -  сыграл в обиду Крот.

Кабаниха развернула  свое кряжистое тело тылом к гостям и зазвякала в углу  перебираемой посудой. Потом предстала с бутылью.

-А вот это хи-фи знатное, огонек столбиком. Сам знаешь, не балую водичкой.

Крот с поклоном принял ошеломляющую сознание жидкость и вдруг решил укорно пощекотать хозяйку:

- Слышь, Кабаниха, а ты хоть сознаешь в дремучести своей, что недоброе дело совершаешь. Спаиваешь лесной народ! Вчера вот Уж наклюкался твоей фирмы и лягушек гонял по долам, а потом умаялся и уснул, спутав ноги Цапле. Само собой, барсуки замели его и по-свойски приструнили. Но кто ж не знает, что Ужик существо безобидное. В облике когда, никого не тронет, не заденет хвостом. А тут руководство разума утратил и нате.

Приобыкшая к увещеваниям и административным неприятностям Кабаниха не огрызнулась. Она только просительно промямлила:

- Еще-то добудь бродила. Надо шибко.

- Ладно, будет! – великодушно посулил Крот.

Он навесил спиртную фляжку Пеньку на ощеп коры и на выходе сердобольно промолвил товарищу:

- Да. Нудит Кабаниху судьбина. Многодетная. Поди-ка, прокорми честно дюжинный приплод. Повертишься. Рисковая жизнь, и доходец не ахти какой. А что попишешь!?
Пенек вслух присочувствовал:

- Куда только глядят компетентные органы! Никакой поддержки матери-героине. Никакой опеки. – Но мысленно приговорил другое: « Расплодилась. Нищеты настрогали, а обеспечивать кому, обществу? Если все так пойдут простаться ежегодно, что же тогда? Не напасешься на прорву».


Тем сроком Божья Коровка хлопотала с готовкой угощения. В погребке на задворках ее жилища многомесячно собиралось продуктовое «энзе» к праздничному столу. Как всякая хлебосольная хозяйка, Божья Коровка тревожилась о достатке застолья. Не приведи господи, чтоб недохватка блюд случилось. Что тогда скажут, что подумают гости!? Лучше сквозь землю рухнуть, чем перенести такой стыд в яви.

Словом, при твердом ожидании пяти-шести гостей, званых и напросившихся, Божья Коровка накухаривала, как на Маланьину свадьбу. По солнышку, взошедшему на полдень, она видела, что не успевает. Но авось и гости запоздают, как водится.

В минутные паузы она мечтательно застывала, чему-то  отрадно улыбалась и вздыхала. Несколько раз пролетом объявлялась Сорока. Из сора ее трескотни пала в сердце Божьей Коровки весточка о грядущем посещении Пенька, ведомого Кротом. « Ах, неужели исполнил чудодей», - кланялась она мысленно Кроту. Суховей былых разочарований Божьей Коровки, не назойливавшей сердечному полюсу – Пеньку, однако тяжко стывшей в безответности чувств, иссякнул. Вот-вот должен был на пороге ее дома предстать собственной персоной предмет желанный. Божью Коровку непостижимо влекло к Пеньку. Что? Почему? Может быть, игра природного жанра, как выражаются в таких случаях муравьи – лесные летописцы.
 Между тем гости и впрямь давали хозяйке временную фору. Благодаря чему Божья Коровка почти окончательно управилась. Оставалось там да сям кинуть последний штрих и торжественно возгласить: «Кушать подано, друзья. Пожалуйте к столу».
На полянке в окружении поющих незабудок, непоклонных колокольчиков, кудрявого зверобоя-целителя нешуточно серчал Крот. Уже виделась крыша лачуги любвенесчастной Божьей Коровки, когда Пенек просто сел на земле, упехался. Крот, разумеется, сознавал, что надо бы обождать, пусть трухлявая колода отдышится, взбодриться и в способности самостоятельно дойдет по назначению. Но было бы опрометчиво оставить Пенька здесь одного. Разомлеет, не стронется без понуждения. Однако и томиться в преддверии Кроту совсем не улыбалось. В его нутре уж давно кишка кишке марш играла. Он прохаживался взад-вперед, расшугивая  музицирующих кузнечиков, и вдруг осветился: «Ах я недотыка. Тяпну-ка кабанихиного пойла и этому приложиться впору, зарядится». Подумано – сделано. По хлебку, другому ошпарили глотки. Пенек оживился, выкарабкался из шахты молчания.

- Интересно, Крот, сколько у Коровки пятнышек? Не знаешь?! Сейчас приду и считать стану родинки  ее. Занимательно. Прелюбопытно.

У порога обители ненаглядной и дражайшей Божьей Коровки топтался  Еж. Он прижимал к груди букетик опавших листьев, собранных в разных местах с любовным тщанием. Завидев его, Крот хмыкнул в сторону:

- Тоже кадр. Вздыхатель млечный.

К Ежу Крот испытывал природное презрение. По всем статьям «клубок колючек» есть ничтожество – вот! Комментариев Крот не давал за очевидностью факта. О чем толковать, любезные, когда, извольте, наглядность перед носом: даме сердца приносить лиственный веник. Умора. Даже в баню не годится. Даже пол таким не выметешь.

-День добрый, - сказал Еж подошедшим.

Крот хотел было ответить положительно, как вдруг расчихался.

-Надраился наждачкой, хоть бы пыль отряхнул. В нос прет, - очухавшись, наскочил он на Ежа. Тот смущенно-мирно извинился. Он действительно прошелся кусочком средней зернистости шкуркой по своим иголкам, чтобы невзначай кого-нибудь не поколоть в доме именинницы, к которой, впрочем, шел лишь с поздравлением, без намерения гостевать, хотя и был зван. Еж, некрикливо называвший себя гражданином леса, был упористым, неотступным существом во всем, что касалось общественных дел. Подвижничество поглощало его целиком, и потому, верно, о личном обустройстве, о сотворении семейного очага, к примеру, заботиться было ему недосуг. О его многогодичном неумелом ухаживании за Божьей Коровкой сочиняли анекдоты. Крот  намедни состряпал  такой: дескать, Еж – таки объяснился с Божьей Коровкой, сговорились, открутили « потешную» свадебку, чинную, как поминки, а на ночь глядя, жених-молодец удрал на дежурство в природоохранный пикет и с неделю не объявлялся. Божья Коровка заказала заупокойную службу и нареклась вдовицей, а тут…
Хмельной настой Кабанихи подзуживал Крота потузить Ежа словесно. И вместе с тем  Крот, по роду деятельности привыкший к приемам благорасположительности со всяким существом по вероятию рано ли, поздно ли обращавшимся в клиента, дальновидно прикусил язычок.
Божья Коровка услыхала говоры у крыльца, скинула передничек и предстала в отворенной двери.

- Здравствуйте, гости дорогие, - задорно воскликнула она. – Проходите, проходите. Добро пожаловать!

Крот, самодовольно осклабясь, вручил имениннице сверток с ландышами и, кивнув через плечо на  Пенька, проговорил:

- Все, как заказано, хозяюшка. В полной комплекции. Принимай!

-Ах, унежил душу, - шепнула ему Божья Коровка и благодарно пожала Кротову лапку.
 Пенек шатко ступил на порог и привалился к спине Крота. И они провыли поздравление: «Хеппи бефдей ту ю…» Божья Коровка сделала им книксен.

 Еж, вручив свой гербарий, хотел ретироваться, но хозяйка удержала его бархатным взглядом своим и ласковым словом.

Крот, не ожидая приглашения, занял центральное место у прямоугольного стола и, сказав –« по-моему, кворум наличиствует», принялся разливать кабанихину  горькуху.
- Неужели нельзя без этого, - укорно заметил Еж.

- А без  «этого» кровь стынет, - возразил Крот и потянулся бутылкой к стаканчику сугубого трезвенника Ежа, но тот накрыл его ладонью.

-Ладно. Глухим дважды не читают молебен, - сказал крот и возгласил подобающую случаю здравицу виновнице торжества.

Вскоре застолье расширилось. Сначала влетела заполошная Сорока и сама себя обслужила на предмет «штрафной». А следом припорхала парочка мотыльков, являвшихся дальними родственниками хозяйки, тихохонько усевшихся рядом с Ежом и не открывши рта для речи в продолжении всего празднества.

Пиршество потекло заведенным порядком. Пили, желали, говорили.

Прикладные беседные темы всякого рода застолий неизменно гаснут, отступают перед насущнейшими проблемами бытия, что у каждого гражданина в печени бродят. Давно началась болезнь леса. По стариковским заметкам и обмолвкам никак не позже тех сроков началось, когда невесть куда сгинули в одночасье спокон веков слывшие неистребимыми Кикимора, леший, Старичок Лесовичок, присная честь и нечисть лесная. Обывательский сквозной погляд на природу не вдруг разглядел, как организация лесной жизни стала походить на перегруженный перекресток дорог, где вышла из строя эксплуатации светофорная система и на беду не случилось поблизости ни одного служебного лица, по предписанному ли долгу или вдохновенно свышерангового способного упорядочить мельтешение транспортов. Сделалась пробка, неразбериха, хаос, все лезут проскочить и потому стоят запорно и только орут клаксонами, да рычат холостыми двигателями.

Формально лесную республику возглавлял серо-рыжий альянс, опиравшийся на природную конституцию, исходные положения которой от века не сыскомы. Но Волк и Лиса едва ли не первыми обнаружили крушение ветхозаветных устоев, и, не прокламируя своей политической линии в новейших условиях, исподволь подготавливали отступление в заповедные территории, где специальными заботами  худо-бедно сохранялись возможность жить – поживать, размножаться – почивать.

Углядливые граждане леса всплеснули руками и всеми четырьмя. Надо же что-то делать! Надо же спасать лес и себя, и главное – потомство! Ведь всем-всем карачун будет, если не пошевелиться…

…Сорока ораторствовала с пеной у клюва, себя забрызгивала и стольников орошала слюной:
- Это ж как дважды два очевидится. Сгибнем все. Попомните мое  слово – сгибнем внеочередь и чохом. Помните, провели поперек леса энергетическую жилу, высоковольтку? Никто ничего не знал, ни с кем ни о чем не советовались, а взяли и сделали. У них, видишь ли, индустриализация народного хозяйства – сама видела прокламации – а нам тут под сотенными напряжениями летай. Они протянули свою жилу, а мы мирнехонько сглотнули дулю. Ладно, чего там, лес большой. На той просеке уж второе поколение подлеска в стволы входить стало,  и тут новое новшество удумали. Им пространство под высоковольткой заселить понадобилось, будто  иных территорий не бывает. Участки, огородики нарезали, задницами в небо уперлись и давай – сажать, растить продукты. Пусть бы прокорм выизрастал – овощ, фрукт какой родился. А то  ведь какую пакость вывели?! А!!! Колорадский жук !!! ну отрава!.. Компетентно заявляю. Попробовала было одного. Батюшки, чуть не загнулась. И нет ему супротивника средь нашинских. Ни одного гиганта нет. А он и нахальничает напропалую. Да-да. Сгибнем все. Вот Увидите…

- Полно тебе кликушествовать, - ехидно заметил Крот. – Природы-матушки всем вдосталь будет.

- Тут вы, пожалуй, заблуждаетесь, - очень-очень серьезно сказал Еж и, глотнув черничного крюшона, продолжил: - Поблагодушествовали мы довольно. Дела лесные, в самом деле, предкризисные, а может и хуже того. К катастрофе движемся!

- Неужели? – удивился Пенек.

- Пужают, - сказал Крот. – Начальство зорко дозорит, не допустят.

- Какое начальство!? – заверещала Сорока, - Волк и Лисица?! Ха! Разевай пасть, раскрывай клешни. Они ж первыми пятки смазали. Если им в заповеднике житье не покажется, так они в зоопарк сдадутся, на даровые харчи, Знаем, знаем…

Бедная Божья Коровка! Как она жаждала встречи с Пеньком. Ей столько раз грезились танцы на этой вечеринке, ритмические колыхания в объятиях мил дружка… А вместо чаемого опять – опять политические дебаты. Скучно, гости! Когда же жить-то? Не митинг, чай. День моего ангела. А у вас – ползущая с языков канитель….

Гости не слышали немой мольбы хозяйки, загорюневшей в укромном месте. Не одумывались гости. Бурлили.

Крот, конечно, просто озорничал в беседе, потому что не тяготился общими  проблемами леса. По его взгляду все доморощенное в лесу вообще никуда не годится и надо бы перенять сполна законы джунглей – там-то дело сумели поставить, всяк сыт и присосуществует.

Сорока…- этой что на язык сядет, то она и пушит. Уж такая у Сороки специализация сознания.

Еж истово увлекался разъяснением резонов за переустроение лесного общества, агитировал всех вступить в некий союз.

Очень странным выглядел Пенек. Что-то небывалое происходило с ним. В бытность свою Деревом он привык обращаться с идеями, как иные пользуются отрывным календарем – сорвут текущий листок, прочитают развлекательно-поучительную информацию, скомкают и – в мусор. Когда же Пенек стал пеньком, то словно впал в летаргию. И вот сейчас, слушая
апокалиптическую трескотню Сороки, анализирующие состояние момента речи Ежа, Пенек сильно разволновывался. Сам-то он почти и не высказывался. Раз-другой о чем-то наивно спросил, потом вдруг в сердцах воскликнул: «И я на опушку выйду. Заслоню собой лес от приступа», - и надолго замолк…

Никто не заметил, как Пенек задымился. Произошло самовозгорание. Поднялась паника. Крот кинулся плевать на чадящие участки тела Пенька. Сорока, покружив бесплодно, унеслась в окно  разносить по окрестностям весть о факте, приключившемся с Пеньком на именинах Божьей Коровки. Мотыльки забились в угол. Божья Коровка потеряла сознание.

Один лишь Еж сравнительно скоро нашелся и стал действовать сообразно обстоятельствам, то есть схватил ведро с дождевой водой и приступил к ликвидации очага пожара.

 Дыма было невпродых, но живого огня никто не видел…

Прибывшие через час на место трагедии любопытствующие и прочие лица ахали и вздыхали, разглядывая несколько крупных головешек и кучу древесной трухи – все, что осталось от несчастного Пенька.