Рыжая-2. Рефлекс (Кочмарек Вл) / Проза.ру

Рыжая - 2. Рефлекс

Говорят умные люди что пути Господни неисповедимы и с этим вполне можно согласиться хотя я принципиально неверующий разве что язычник немного но не атеист по примеру столетней бабушки сохранившей ясность мысли и на полную зависть всем прекрасную память обо всех событиях и которая наставляла меня незадолго до того и хотел бы верить но не получается хоть было бы проще помолился поставил свечку и все обошлось и была бы надежда неизвестно на что но была а пути могут пересекаться а могут и нет и еще неизвестно где и можно принять английского посла за французского как незабвенный Леонид Ильич или просто принять в компании с Борисом Николаевичем и поставить после того всех на уши а ему хоть бы что после перепоя кремлевская опохмелка и лады. И приходят на ум мысли поделиться и вовлечь всех с бодуна в такие тартарары наслушавшись мудрецов с куриными мозгами слабо передранных с английского хоть язык определить могут и то спасибо терминов и во славу псевдонауки решившим небезуспешно подзаработать на людских слабостях и незнании – целина или всеобщее примирение и согласие с употреблением ее родной но разной по качеству. И искоренение с укоренением. Все во славу всеобщему благоденствию лишь бы объяснено или научно. От быстрого стука по клавишам в попытке зафиксировать выползающий из меня бред, затекли руки. Сейчас разомнусь, глотну кофе – конечно, растворимого, ибо тещиных забот и блинов мне теперь не видать.
Ну вот, теперь можно продолжать. И я могу сам себя спросить, не надеясь на ответ – с чего это я начал таким стилем, как Г.Г.Маркес? Вроде сто лет одиночества мне не грозит, и не судьба сидеть одинокой старухой под деревом целые столетья, у которой перед глазами и Аурелиано первый, и второй, и третий Аурелиано, и так до бесконечности, и весь род. Она практически бессмертна и хранит вечность, усыхая вместе с тем под которым сидит деревом. Не претендую. Ибо ни Картасара, ни Борхеса осилить не смог – у них тепло, не то что наша гниль, и философия другая. Вообще мог не писать. И читать не предлагаю. Ибо и нашей сущности понять не в силах, не то что философии. Однако развитие событий – вот какое сочетание, будто события могут не развиваться, заставляет меня делать это. Или просто от безделья и попыток определить свое место, так сказать, нахождения, если кому-то захочется. На всякий пожарный.
Ежели посмотреть с другой стороны, то можно найти кое-что занятное, и не менее бредовое, что происходит не только рядом, но и самим собой, затягивает, мешает задеревенеть и одновременно лишает понимания. Сужает возможности, но не желания. И начинаешь осознавать, что возможности эти убывают плавно – сначала незаметно, а потом – как день в октябре. И ты бессилен. Ибо судьба твоя зависит от несметного числа обстоятельств, и не предопределена, а в какой-то момент повернута в ту сторону, о какой ты сам ранее и не предполагал. Да думать про то не хочется, не то что говорить. Вот Мария Ивановна рассказала, и ей стало легче. Но проблема не ушла, а еще более обострилась. Впрочем, все мы неизбежно попадаем под общий каток, волну, ветер, которые направляют жизнь в сторону общепринятой тенденции, однако. Возможно, это и к лучшему, если везде постараться найти положительные стороны, от которых и течет ток к отрицательному полюсу.
Итак, однажды нашему верховному начальству пришло в голову, что весьма сомнительно, скорее всего, еще выше намекнули, что, мол, надо, и все. Скорее всего, это был очередной способ почти честного изъятия денег в пользу вполне определенной группы (именно, для определенной) заинтересованных лиц, что в фирме должны обязательно быть сотрудники, обладающие специальными сертификатами, а то получается непорядок, и за что фирма должна выложить опять-таки определенную сумму, чтобы было по честному. И в соответствии с данным указанием, равносильным с обязательным направлением на овощебазу в недавнем прошлом, фирма объявила, что все сотрудники, желающие продолжать свою неплохо оплачиваемую деятельность, должны обзавестись этими сертификатами. Соответственно, для того нужно посетить эти курсы почти без отрыва от производства, то есть в некотором смысле, повысить свою квалификацию, а не то будут последствия. До сих пор удивляюсь, что у нас самому разному начальству совершенно случайно одновременно приходят в голову одни и те же мысли, – так называемая «логика жизни требует», и началась очередная кампания борьбы за повышение и улучшение. Хотя формально никто не заставляет, а только рекомендует. Соответственно, масса подобных курсов быстренько была организована по всему городу, и определенный слой трудящихся начал туда стекаться на предмет их прослушивания и получения надлежащего документа. Хорошо еще, что три раза в неделю – месяцок потерпеть можно, ничего не случится. Прошу прощения за столь нелепый и канцелярский стиль и слог, но об этом можно либо так, либо с широким использованием идиоматических выражений, но к этому я морально не готов. Пришлось выбрать первый вариант, с надеждой, что возвращаться к тому не придется, а то и взаправду можно рехнуться. Что чуть и не случилось со мной немного ранее.
Так вот примерно рассуждал я, покорно, но не без интереса, направляясь на оные и вооружившись набором блокнотов и авторучек. Под ногами противно хлюпал внезапный апрельский снег, и отсутствие погоды слегка утешало – ну, не посмотрю старенький ящик, не буду страдать от весеннего одиночества. Сяду где-нибудь в уголке и попробую вздремнуть. Вот, нашел дом. Грязно-желтое, детской неожиданности цвета поздне-сталинской постройки здание, уже почти без обрушившихся архитектурных излишеств, с трехступенчатой лестницей возле обшарпанного подъезда с неокрашенным козырьком, со вновь появившимися сосульками.
У входа, как ни странно, уже толпились мужики, поспешно докуривая и бросая бычки прямо на грязный снег возле урны, и редко кто попадал в цель. Я протолкался внутрь. Было также накурено, а за столом, возле стеклянной двери, где наспех была приляпана аккуратная все же табличка «Преподавательская», сидел смурной мужичок в темном костюме и при галстуке, и записывал вновь прибывших в потрепанный Notebook, ловко стуча по клавишам, не забывая выдать анкеты под роспись. И сюда прогресс дошел. Я взял свою, расписался в получении анкеты, которую надо было заполнить и сдать в перерыве, и пошел в так называемый учебный класс, над которым еще с дореволюционных времен висел выцветший транспарант «Красный уголок». Мазанные зеленой краской и увешанные пыльными плакатами ДОСААФа и ОСВОДа стены вряд ли могли доставить эстетическое наслаждение, как и порыжевшие от времен шторы, но мне было все равно. Повесив куртку на импровизированную вешалку, которую изображала утыканная гвоздями доска, сел за первый попавшийся стол типа парта с двойной деревянной же скамейкой, вытащил блокнот и углубился в схваченную возле метро газету. Я не поехал на машине, поскольку данная ситуация имела одну приятность – мне было не более десяти минут пешком, если идти нога за ногу. Народ тем временем пребывал. К моему немалому удивлению, было несколько женщин, как правило, пришедших парами, и о чем-то переговаривающихся между собой, но большинство было все же за мужиками самого разного возраста и социального статуса, но с одинаково недовольным выражением лица. «Смиритесь, и получайте удовольствие». Мне-то было, в общем-то, все равно, ибо я был поглощен собственными заботами и весьма неопределенным будущим. Да, но как верна поговорка «Мир не без добрых людей»! Вот эти-то добрые люди так, ненавязчиво, настучали моей половине про Рыжую, я отпираться и каяться не стал, и жизнь моя покатилась слегка под уклон – т.е., из дома меня выперли, и я оказался в своей старой комнатенке в коммуналке и без гаража. Самое интересное, что к тому времени наши отношения с Рыжей сами собой сошли на нет. Отнюдь, мы с ней не переругались, здоровались, улыбались друг другу, иногда могли перекинуться парой ничего не значащих фраз, но все, к сожалению, имеет свой конец. Он и наступил.
Даже после развода я первое время надеялся восстановить семейные отношения, ну да, грешен, но раскаяние мое принято не было. И я это почувствовал практически сразу, но потом понял, что и своей жены практически не знал. Но человек живет не только сегодняшним днем, но и надеждой. А сейчас я ждал, тоскливо поглядывая на доску и некоторое сооружение серого цвета с проводами, подсоединенными к монитору, долженствующее изображать компьютер. Перед самым звонком – рядом со мной, хотя было еще несколько свободных мест, спросив, естественно, уже потом _ «А здесь не занято?» – плавно опустилась маленькая женщина в черных слаксах и цветастой блузке с маленькой аккуратной черненькой сумочкой и большой копной ярко рыжих (крашеные, – подумал я машинально), уложенных в сложную, с непосильным моему мужскому воображению названием, прическу. «Конечно, садитесь, пожалуйста». Она извлекла из сумочки довольно-таки толстый блокнот и стала рисовать какие-то каракули гелевой ручкой, дожидаясь, как и большинство присутствующих, прихода лектора. Тот не заставил себя ждать, и, войдя в учебный класс, радостно поприветствовал собравшихся. Как, по меньшей мере, полковник: «Здравствуйте, товарищи курсанты!», но услышал в ответ не громкого «Ура!», или как там полагается, лишь нестройное типа «Здрасьте», и представился «Зовут меня …, я буду вести с вами занятия, два раза в неделю, по теме «Особенности современного налогообложения…», а один раз мой помощник. Предупреждаю – посещение лекций обязательно (а то мы не знали, черта лысого пришли бы по своей воле!), потом вы напишете реферат и, получив зачет, как я надеюсь, вернетесь к основной деятельности с новыми знаниями, которые помогут вам и в дальнейшем …» Кто был, понимает, а деваться-то некуда. Выглядел лектор, в общем-то, достойно – черная тройка с модным галстуком. Реденькие волосы зачесаны назад, а голос - ну просто осколок Шаляпина. Казалось, он упивается каждым произнесенным словом и произведенным эффектом. Так или иначе, но я начал слушать. Лектор вещал общеизвестные истины, особо не вдаваясь в суть, но в русле очередных руководящих указаний – видимо, это давало возможность держаться на плаву независимо от смены эпох и руководства. Иногда, правда, можно было уловить свежие мысли, и не очень, однако не повторяемые на каждом углу. Очевидно, что он был специалистом в своем деле, но заботящийся, главным образом, в себе, любимом. Что, впрочем, в нашу эпоху вполне объяснимо. И посему все с нетерпение ждали перерыва.
В перерыве курили и обменивались впечатлениями, еще не перезнакомившись между собой, и посему весьма осторожно. Соседка моя тоже курила дорогие сигареты “Camel” – те, что с нарисованным на пачке верблюдом, прислонившись к шершавой стенке и не делая попытки вступить в разговор. Я вышел на улицу, поеживаясь, но не отступая – к вечеру стало прохладно.
После окончания занятий все разбежались по домам, с удовольствием вырвавшись на свободу – для большинства студенческие годы закончились давно. Пара дней до следующего сбора пролетела быстро, в делах и заботах.
Я пришел почти к началу занятий, и сел на уже другое место – то, выбранное мною в первый раз, уже было занято более расторопными слушателями. Соседка же моя ворвалась буквально со звонком, мгновенно оглядела зал и направилась к моему столу. "Я не опоздала?" – хотя вопрос был совершенно излишним. «Нет, сейчас только начинается» и впрямь, лектор величественно проследовал к трибуне и мы дружно стали слушать нашего мучителя. В перерыве мы опять курили, болтали о каких-то пустяках, и ничего особенного не произошло. Но у меня появилась постоянная соседка. Опять рыжая. Стройная и симпатичная, хотя отнюдь не смазливая. Правда, джинсы и слаксы весьма искусно используются слабым полом, особенно, если надеть и туфли на высоком каблучке – стройнят, вытягивают, скрывают некоторые недостатки, и иногда испытываешь определенное разочарование, когда они одевают более привычное одеяние. Особенно это касается невысоких женщин. Впрочем, в наше время еще неизвестно, кому пристало более ходить в брюках.
Однако, когда внезапно прояснилось и так потеплело, что народ стал стремительно разоблачаться, рыжая пришла в беленькой блузке, коротенькой юбочке и традиционных туфельках-лодочках, опасения мои рассеялись. Более того, я был приятно удивлен, хотя никаких намерений относительно рыжей у меня на тот момент не было. Правда, излишне говорить, что к тому времени мы сидели вместе, и выглядело это естественным.
Как-то раз рыжая на занятия не пришла, и кто-то из мужиков в перерыве (а когда еще общаться?) так, ненавязчиво спросил в лоб: «А твоя-то где, сачкует?» Меня идентифицировали с ней, нет, нас воспринимали вместе, что не могло не польстить моему мужскому самолюбию, и я, стараясь быть как можно более равнодушным, ответил: «Дел на работе, в следующий раз обязательно придет», хотя понятия не имел, где она, и, более того, даже не удосужился до сих пор спросить, как ее зовут. И мне было бы жалко, если бы она больше совсем не появилась. Потом я, конечно, узнал, что рыжую зовут …, но все же не стану здесь раскрывать ее инкогнито, тем более, что мысленно всегда звал ее Рыжей, даже Рыжей-2, по известной причине.
Может сложиться превратное впечатление, что мне была интересна исключительно Рыжая (теперь почему-то стал писать с большой буквы), и ни с кем больше я не общался, но это далеко не так. По правде говоря, я довольно-таки легко вхожу в контакт с женщинами, и поддерживаю хорошие, иногда – даже почти дружественные отношения, но не более того. Просто остальное мне не интересно. Рыжая-1, с которой мы расстались, была единственным исключением и моей кармой. Здесь же я познакомился с одним весьма примечательным мужиком, которого для определенности буду звать Петровичем, ибо имя Лаврентий как-то не вязалось с его обликом. Это был очень колоритный, уже значительно полысевший и обросший жирком толстяк с замечательной речью и живыми, острыми глазами, повсюду распространявший свое обаяние. Как-то мы разговорились, и по окончании занятий посидели в ближайшей забегаловке под названием «Бар у Семена», с видом на … ну это не имеет существенного значения, где, кроме всего прочего, подавали исключительно эскалопы и салаты из морепродуктов. Слово за слово, и у нас нашлись общие интересы, и мы охотно обменялись некоторыми сведениями о наших клиентах, что было, конечно, нарушением профессиональной этики, тем более, что информация была конфиденциальной. Но мы-то знали, что наши шефы делают и не такое, прикрываясь интересами фирмы. Ну, а тут были наши интересы. В результате незатейливой операции, ко всеобщему удовольствию, удалось провернуть пару хороших сделок напрямик, и получить пристойные комиссионные, оставшись, как модно выражаться, за кадром. Наклевывалось еще кое-что, и, если все пойдет, как задумано, то я смогу сменить свою долбаную комнатенку в коммунальной квартире на жилье более пристойное, и, решившись, попрошу Наталью вернуться ко мне. Тем более, что взаимоотношения с соседкой, молодой, но редкостной стервой, занимающей две остальные комнаты, у меня не сложились с самого начала.
***
Занятия наши подходили к концу, пришло время писать зачетные работы. Мне понадобился кое-какой материал для реферата, и Рыжая сказала, что у нее есть эти пособия, и я могу забрать их хоть сейчас, поскольку они у нее на работе, а это почти рядом. Такой вариант меня устраивал – за ночь я мог бы сделать необходимые выборки, набрать текст на старенькой четверке, а потом уже скомпоновать в нечто удобоваримое. Мы пошли в противоположном направлении от метро, пересекли улицу, прошли через проходной двор. Было уже закрыто, она позвонила, и нам открыл усталый и усатый охранник предпенсионного возраста. Пройдя по полутемному коридору, мы оказались в чистеньком и светлом офисе. «Это черный ход, - прокомментировала Рыжая, - для своих, но можно пройти и с улицы. У меня есть ключ, но надо обходить». В комнате было четыре удобных кресла, и я приземлился в одно из них. Рыжая достала из шкафа несколько книг, и предложила кофе, пока я буду их смотреть. Я с удовольствием согласился, поскольку за три часа занятий обходился только сигаретами. Она пошла ставить кофейник, а я мельком осмотрел помещение. Оно показалось мне уютным, хотя было довольно-таки просто оформлено, еще не по евростандарту. Стены до середины обиты жженой вагонкой и покрыты лаком. Выше – кремовые обои без излишних украшений. К стенкам же прилеплены записки, календарики, но не раздражало. На обоих окошках – кашпо с ухоженными цветочками. Письменные столы – большие и нового уже образца, в меру завалены бумагами, уложенными в корытца и аккуратные стопочки. В углу – журчащий холодильник «Минск», на каждом столе – телефон и компьютер. В комнате была еще одна дверь, в которую Рыжая вышла за водой для кофе. Вот и она.
Рыжая засыпала молотый кофе, залила воду и включила стандартный офисный кофейник. «одна минутка, и будет готово», - сказала она, и как-то неловко повернулась на высоких каблуках, потеряв равновесие. Я поспешил на помощи и подхватил ее. Коротенький пиджачок лимонного цвета смешно задрался вверх, в противоположном моим рукам направлении, которые, пытаясь поддержать Рыжую, скользнули вниз и опять-таки случайно оказались на том месте, где им быть совсем не полагалось, уже на незащищенном одеждой теле. И задержались там также чуть дольше, чем того требовали обстоятельства. Ощущение необыкновенной упругости усиливалось прикосновением ее совершенных форм к моей груди. И во мне что-то повернулось. Я с трудом сдержался, оторвал Рыжую от себя, и поставил на пол. Потом я уже осознал, что это прикосновение стало искоркой, пронзившей нас обоих. Рыжая не оттолкнула меня сражу, а лишь машинально поправила сбившуюся одежду и свалившуюся (почти) миниатюрную туфельку и совершенно невозмутимо произнесла:
- Спасибо, а вот и кофе готов.
В некотором смущении мы выпили по чашечке ароматного кофе, и минут через пять распрощались. Но я почувствовал, может быть, по слабому пожатию ее руки, утонувшей в моей, что это так просто не закончится. Вечером я думал о Рыжей, и, хотя нужно было позвонить Наталье, рука не тянулась к телефону.
Несколько дней были исключительно тяжелыми. Приходилось много работать, и я возвращался домой, как выжатый лимон. Успевал что-то перехватить, потом допоздна сидел с конспектами и еле доползал до не собираемого дивана. И все шло своим чередом. С Рыжей мы о том эпизоде не вспоминали, однако я заметил перемену в ее голосе. Ко всему прочему, мы боялись встречаться взглядами. Боже мой, - думал я, неужели одного почти случайного прикосновения достаточно? Но давил себя, как клоп, не имея наглости посягнуть на ее жизнь. Однако ее грудь запечатлелась на мне, и это сне укладывалось в традиционную схему – знакомство, ухаживание, желание, любовь – секс. Последнее не обязательно.
В этот апрель-май я выкладывался на полную катушку. Что некоторым образом демпфировало мои переживания. Нам с Петровичем удалось еще одно дельце, довольно-таки рисковое, и мой гонорар уже выразился весьма внушительной стопкой зеленых. Этот успех мы опять отметили «У Семена», но без излишеств. Правда, потом Петрович предложил поехать к его знакомым ****ям, расслабиться и снять стресс, но я нашел в себе силы отказаться, и даже ни чуточки не пожалел об этом. Мои мысли вертелись между Натальей и обеими Рыжими, Наталье я даже позвонил, но она была не то чтобы холодна, а, скорее, равнодушна. Я предложил встретиться в выходные, но она ответила, что у нее совсем другие планы, и жизнь другая, и так далее, и тому подобное. И, вероятно, это было концом. Ладно, перебьемся, разозлился я, понимая, что изначально виноват сам, но скучать некогда. И впрямь, какой идиот, кроме меня, может гулять от мисс почти весь мир и супер? Которая, к тому же «отличалась умом и сообразительностью» и во всех отношениях была бесподобна.
Хотим мы того или нет, в жизни что-то всегда происходит – одни женщины неизбежно сменяют других, друзья – как бы это сказать помягче – исчезают в критический момент. Но свято место не бывает пусто. Это аксиома. Однако становишься поневоле более осторожным и не допускаешь резких телодвижений. Но контроль не всегда срабатывает.
И вот очередная лекция. В качестве разрядки и наживки, чтобы заинтриговать опупевшую публику, лектор объявил, что будет показывать на занятиях слайды и видеофильм. Посему начало все прослушали вполуха, ожидая представления.
Наконец, настал долгожданный момент, лектор погасил свет и подошел к допотопному диапроектору. Народ радостно заерзал. «Кино покажут!» Многим еще со школьных лет знакомо это ощущение ожидания, когда объявляют, что вместо урока будем смотреть кино или слайды. Пусть филь совершенно жуткого качества, на убогой пленке, и такого же содержания, а диапозитивы скрипят и не вынимаются из аппарата, но мы ждем и полны счастья. Также и сейчас, как будто не прошло столько лет! Мы с Рыжей переглянулись если можно так сказать, в темноте, но я почувствовал, как она повернулась ко мне. И как-то незаметно наши руки соприкоснулись, (а то мы этого не предвидели), и она не убрала своей, а ответила на мое пожатие и придвинулась ближе. Потом, как бы невзначай, моя рука легла на ее бедро и продвинулась выше, Рыжая прикрыла ее маленькой ладошкой и повела, я почувствовал наступающую влагу и пребывал в столь блаженном состоянии до тех пор, пока не включили свет. Что нам показывали, для меня осталось загадкой. «Ну как?» – довольно произнес лектор – видимо, эта коллекция была его гордостью, а слушатели стали радостно обсуждать увиденное. «Отлично!» - хотел ответить я, но промолчал.
В перерыве мы молча курили, и я заметил, как дрожит сигарета в ее руке. Руке, увенчанной толстым обручальным кольцом. И я понял, что неизбежное, а мы всегда это чувствуем, не отдавая себе отчета, на подсознательном уровне, произойдет. И будет не просто данью внезапно разгоревшейся страсти. Сердце пустилось в свою аритмию, душа позорно сбежала в пятки.
Больше мы ни о чем не говорили, а просто вышли вместе и пошли в одно направлении по уже остывающему, но еще светлому городу. Мне показалось, что всем редким прохожим ясно, куда и зачем мы направляемся, однако я сам слабо представлял дальнейшее. На этот раз Рыжая открыла парадную дверь своим ключом, и мы оказались в том же самом помещении. «Не включай свет», - зачем-то сказала Рыжая и опустила шторы. Воцарился полумрак. Несколько секунд мы безмолвно стояли, прижавшись друг к другу, и я был уверен, что она почувствовала мое состояние. Дыхание прерывалось, но мы даже и не поцеловались – я не мог торопить события, просто… Рыжая освободилась из моих объятий. «Подожди минутку, я сейчас».
Я сел уже в знакомое кресло. Она вышла. Я вскочил, не в силах усидеть на месте, походил по комнате, схватил какой-то журнал, полистал его бесцельно, ничего не воспринимая, затем снова сел. И тут она вошла. Волосы уже не были собраны в прическу, а свободно струились. Одежду ее составляла только распахнутая блузка, на которой явственно проступали два мокрых пятнышка сосков. «А она действительно рыжая», - почему-то подумал я, опустив взгляд, хотя в данный момент это было совершенно неважно. Мгновение -–и я привел себя в то же состояние. Ее упругие и одновременно мягкие груди легли на мои ладони, и, увы, или к счастью, не поместились в них. А губы – теплые и нежные. Рыжая оперлась одной рукой о мое плечо, приподнялась на носочках, двумя пальчиками раздвинула увенчанные настоящим рыжим обрамлением, губки, уже и без того готовые принять меня, и плавно опустилась на мои колени. Затем сделала пару легких движений и застыла, прижимаясь ко мне еще влажной после душа прохладной грудью. Я тоже не шелохнулся, боясь вспугнуть бесподобное наслаждение. Даже больше - то единение, препятствием которому не могут быть любые условности. Потом она, не отпуская меня, осторожно перевернулась опираясь на гладкий полированный стол, и доверчиво предоставила себя в мое полное распоряжение.
***
… мы поймали машину и поехали – моя была еще не на ходу. Рыжая всю дорогу молчала, прижавшись ко мне и не выпуская моей руки, и только когда мы подъезжали к ее дому, тихо сказала:
- Зачем я это делаю? Но не могу… Умру без тебя. Ты понимаешь? И легко выпорхнула из машины. И пошла, холодная и независимая для встречных.
Совершенно ошарашенный я вернулся домой, постоял под душем, заварил бесконечный кофе. Произошедшее ошеломило меня. Все было так просто и естественно, как будто мы занимались этим с Рыжей с незапамятных времен, и мне не хотелось ни с кем делить эту женщину. Нервные и бурные, иногда ровные и спокойные отношения с Натальей – я уверял себя, что до сих пор любил ее, отточенная до совершенства техника Рыжей-1, доводившая меня до исступления, часто даже пугавшая, или то, что было сегодня с Рыжей-2 – может, это именно то, что нужно в этот момент или всегда? И при чем здесь гармония, внешность, и прочие качества? Однако ни о чем, кроме Рыжей-2, я думать не мог, не желая признаться себе, что с первого дня знакомства, осознавая, что это больше, чем любовь, хотя этого слова так произнесено и не было. За ненужностью.
***
Зазвонил телефон. Я с некоторым сожалением прервал чтение, может быть, с чувством определенной неловкости, случайно оказавшегося перед моими глазами опуса. Всегда, хотя мне приходится это делать постоянно, испытываешь это чувство, невольно вторгаясь в чужую и далекую от тебя жизнь. А тут встретился с довольно-таки откровенными мыслями и страстями, явно не предназначенными для постороннего. Я закурил в раздумье, хотел вытащить дискету, но потом почему-то скопировал на винчестер и выключил компьютер. Подошел к телефону. Звонок был ничего не значащий, но настроение сбил. В отделении было тихо. Мои психи мирно спали, и слышно было как журчит вода в туалете в конце коридора и отбивают минуты электрические часы над моей головой. Но вдруг послышались тихие, приближающиеся шаги. Я привстал с кресла. «В-вы н-не видели случайно моей д-дискеты?» – в ординаторскую просунулся тихий псих из восьмой палаты. «Вот, пожалуйста, это Ваша?» – «Д-да, большое с-спасибо», слегка заикаясь, произнес псих, осторожно взял дискету и прижал к груди в полосатой пижаме. Он тряхнул лохматой головой, и удалился, бормоча себе что-то под нос. Я вышел в коридор, освещенный лишь дежурным светом, и увидел, как он вошел в свою палату. Потом скрипнула пружинная кровать и отделение погрузилось в сон.
«Так, значит, это его дискета? Вот уж никогда бы не подумал». Это был не мой больной, но иногда я встречал его в коридоре и на обходе. Он всегда вежливо здоровался со всем персоналом, но, похоже, никого не замечал. Интересно, как ему удалось добраться до компьютера, столь бдительно охраняемого нашими медсестрами, и откуда у него дискета? Неужели это нечто вроде дневника? Кое в чем ему можно позавидовать, в прошлом, конечно. Я зашел в сестринскую. Маня тихо дремала над детективом, но при моем приближении очнулась и подняла голову: «А, это ты, Николай. Что, не спиться?» – «Да, спокойно все, тоже почитал немного, да надоело – я отнюдь не собирался делиться с ней своим открытием, - вот только один из восьмой ходил, да и тот уже спит». – «А, тихий компьютерщик! Он спокойный, вежливый, не шумит. Как есть время, все к компьютеру бежит, с дискетой своей, что-то печатает. Ну бог с ним, никому не мешает. Жалко мужика, все память отшибло. А так еще ничего, симпатичный». – «А попал сюда как, и неужели никто к нему не ходит?» – «С травмы он, после автокатастрофы. Недельки три, как к нам перевели. С работы приходили, с гостинцами, но никого так и не признал. А чайку хочешь?» – она посчитала тему исчерпанной. И, не дожидаясь ответа, включила чайник. «Пироги сегодня пекла, попробуй». Я отказывать не стал, и устроился напротив. Пироги оказались действительно очень вкусными, и мы славно перекусили и поболтали, так, ни о чем.
Неожиданно Маня продолжила: «Мать к нему приходила, плакала старая – поздний ребенок (а ему, по моему представлению, было чуть за тридцать, тридцать пять), он и ее не признал – из-под Пскова приезжала, трудно, говорит, добираться, да и хозяйство не на кого оставить. А жена не то есть, не то в разводе, так и не явилась. Видно, не живут. Ничего, молодой, оправится, найдет себе еще. А твои дела, кстати, как?» – Маня была в курсе моих личных дел,, оставляющих желать лучшего, но на эту тему я не хотел распространяться. «Да так, помаленьку, никаких сдвигов». Как и Тихий (так я буду называть его), я тоже запутался со своими женщинами, в итоге расставшись со всеми, и, видимо, именно поэтому его опус заинтересовал меня не только абстрактно. У каждого свой анамнез. Мы выпили еще по стаканчику, Маня начала клевать носом, разговор сам собой прекратился, и я отправился в свой кабинет досыпать. Но, увы, ничего их этого не вышло. Я вновь и вновь возвращался к прочитанному. Тишина и приглушенный свет способствовали размышлениям. Возможно, некий ключ могла дать непрочитанная часть рукописи, но вставать с удобного кресла и снова включать компьютер было лениво.
Я припомнил, что да, действительно, он к нам поступил из травмы, после автокатастрофы. Вроде бы там даже были жертвы. А у него – несложный перелом, быстро срослось, зато тяжелое сотрясение мозга, и, как следствие – почти полная потеря памяти, амнезия. Нет, он вполне мог читать, общаться, даже, как я только что узнал, вполне сносно работать на компьютере, но практически все связи с внешним миром, события, лица – стерлись. Он никого не узнавал, только пытался смущенно улыбаться, когда к нему приходили, однако тех, кто был в отделении – врачей, медсестре, больных – прекрасно знал по имени-отчеству. Наверное, часть прошлого была временно утрачена, мне известны и более тяжелые случаи, когда все приходило в норму, и оставалось только ждать. Возможно, дискета была ключом – но, увы, ни одного имени, ни одной зацепки там не было. Персонажи укрывались под псевдонимами, или просто обозначались. Особенно эти две – Рыжая просто и Рыжая-2. Может, на этой почве он и свихнулся? Не в силах разобраться, кто где? И, если предположить, и жена его (бывшая?) тоже рыжеволосая, то можно себе представить. И сам психом станешь, особенно если тебя тряханет как следует. Теперь он пытается восстановить историю, но все переплетается в его воспаленном мозгу (хотя энцефалограмма не показала отклонений от нормы, и, вообще говоря, здесь ему делать нечего). Но, если не наступит ремиссия, то провести ему здесь… А все же парень непрост. Как это он говорил про своих женщин: «Возможно ли объяснить и понять, что лучше – отточенная техника Рыжей, сосредоточенная и импульсивная ласка жены, или – не помню дословно, что он написал про Рыжую-2, но тоже что-то нежное. Никому не обидно. Впрочем, попадись он любой из них – да прочти они эти строки, то, скорее всего, разорвали бы на кусочки. От ревности. Или не смогли бы поделить. Кто их, женщин, поймет. Вроде и любил каждую, а вот, сложилось… Но в чем-то он, безусловно, прав. Соглашусь – мы до сих пор не можем понять, чего хотим в данный конкретный момент. И то, что вчера казалось сплошным очарованьем, завтра может вызвать глухое раздражение и апатию, а тут внезапная ситуация так переломит, даже если того не желаешь и не планируешь, и поведет тебя, и потянет-потянет, и вдруг потеряешь не то что рассудок, но и самого себя. Хоть в омут. А там вовсе не обязательно Тортилла с золотым ключиком, и не ждет на берегу, как ее – да, с голубыми волосами. Разве что останешься с носом. Вспомнил – Мальвина. У меня ж точно такая ситуация – не калька, а период разброда. То, что было. М-да. Лечь рядом на койку и слушать Тихого. Ну, не обо мне речь. Да и литературным критиком поздновато становиться. Не предназначен. Впрочем, может сменить род деятельности самому? Ладно, это я так. Но меня поразило отсутствие детализации их взаимоотношений с Рыжими – он тактично не приводил имена, или же это был вымысел? Вряд ли. Остатки сознания выливались в строчки, или я ошибаюсь? Но все же отгоняю вызванные в воображение образы и засыпаю. Но и там меня преследуют. Мне снятся сонмы рыжих, огненно-рыжих, летающие в облаках, их одежды развеваются, сбрасывая последнее, они опускаются вниз, обнимают меня и уносят в долину наслаждений, доводя почти до пика, а потом также внезапно исчезают, оставив неудовлетворенные надежды… Я просыпаюсь от звонка совсем разбитым, глотаю приготовленный Маней кофе, с трудом сдаю дежурство и отправляюсь домой. Досыпать. Теперь уже без сновидений.
Следующее дежурство у меня через три дня, я отдохнул, и пошел принимать нормальных психов. Я подвизался в качестве консультанта в собственном частном агентстве по оказанию психотерапевтических услуг под локальным именем "Маг Вова". Я, то есть. «Снятие порчи, сглаза и приворот». Я усердно принимал клиентов, давал им идиотские, с точки зрения нормального человека, консультации, в которые они безоговорочно верили, и, что самое интересное, зачастую приносили положительный эффект. Как это написал Тихий – «Необходимо выговориться перед посторонним человеком и облегчить душу». Я положительные эффекты приносили и мне живую наличность, необходимую для пусть не роскошного, но и не бедного существования. О моей частной практике, само собой разумеется, в больнице известно не было никому. Так надежнее. И все равно, когда выдавалась свободная минутка, я снова думал о Тихом и его рыжих. Откуда, кстати, появилась Рыжая-1? Из текста понятно, что они работали где-то вместе, и увлеклись друг другом, но затем Тихий в какой-то момент просто наскучил ей, либо Рыжей-1 надоели свидания урывками – как это знакомо – может, и приносящие некоторое сексуальное удовлетворение, но не имеющие ни будущего, ни материальной основы. Или появился другой, кто смог завладеть не только ее телом, но и душой, или же она поняла, что муж, во всяком, случае, ей дороже. Тихий о нем никак не отзывался, но писал, что Рыжая-1 счастлива в браке. Значит, он был какое-то время только дополнением. Загадка. Впрочем, легко решаемая – тихий был настолько погружен в собственное «Я», что смог только завоевать, но не удержать богом подаренную женщину, и разрывался между ней и семьей. Впрочем, весьма вероятно, что Рыжая была вообще одна, или ее вовсе не существовало, кроме как в его воображении.
На следующий раз мне сказали, что Тихий совсем не подходил к компьютеру, только бродил безучастно по отделению, выполнял просьбы медсестер, иногда сидел на подоконнике и сквозь зарешеченное окно смотрел куда-то вдаль. Курил в туалете, но ни с кем не разговаривал и лишь смущенно улыбался. Сегодняшнее его состояние вызвало серьезные опасения, и шансы на выздоровление – хотя, повторяю, с деятельностью мозга было все в порядке, – казались мне практически минимальными. Кстати, я так и не удосужился просмотреть его историю болезни.
Опять вечер, и я один в кабинете. Маня, – а мы дежурим в одну смену – в сестринской, и потому можно быть совершенно спокойным. Дневной прием достаточно сильно выбил меня из колеи. Приходили люди со своими проблемами, и приходилось выкладываться полностью, изображать сочувствие, и ни в коем случае не выходить из образа благополучного всезнайки. Как будто у меня самого не существует никаких проблем! Они все накапливались, наслаивались, и невозможно было разгрести все сразу. К тому же мне который день не давали покоя прочитанные записи Тихого. Все же – было ли это в реальности – и первая, и вторая Рыжие, либо? Надо бы спросить у Клешина, это его лечащий врач. А, впрочем, знает ли он, – ведь записки попали только ко мне. Нет, я не прав. По крайней мере, насчет жены Тихого я смог бы что-нибудь выяснить. Ну ладно, почитаем хотя бы историю болезни. Что там в анамнезе? Тут кстати возникла Маня и позвала пить чай. За чаем я опять свел разговор на интересующую меня тему. «Даже странно, - сказала та задумчиво – вот вы с ним тезки». – «Чего ж странного, Николаев в Питере столько, что и не мудрено». – «так и отчества совпадают, и в фамилии почти». – «ну, надеюсь, ты меня психом не считаешь?»- усмехнулся я. - «Да кто ж тебя знает? С бабами своими не разберешься, (это был ее конек, поддеть меня) и сам сдуреешь. «Так я разобрался, теперь вообще один», - я усмехнулся, ибо так оно и было. И вернулся к прерванному месту, – как это я мог упустить такое совпадение? «Кстати, как он?» – «Практически без изменений, только к компьютеру больше не подходит, и сидит тихо». – «А жене его не звонили?» – «Не знаю, может, раньше. Если хочешь, позвони сам, еще не поздно. Прямо отсюда, - она достала список телефонов родственников, - вот его номер». Что я и сделал. На том конце трубку взяли почти моментально – видно, ожидали звонка. Но были разочарованы, услышав голос дежурного врача. И, мало того, даже упоминание имени моего больного тезки вызвало нескрываемое раздражение. Мне сказали, весьма вежливо, и чрезвычайно приятным, достающим даже на расстоянии голосом, что он и так давно уже зациклился на своих шлюхах, и вообще, теперь не имеет к ней даже формального отношения, и попросили более по этому поводу не тревожить. «Но вы же столько прожили вместе, проявите участие, и он быстрее поправится». На что мне ответили, что думать надо было раньше, так ему и надо, пусть его бабы о нем и заботятся, а у меня, мол, своя жизнь, и я жду звонка, и не занимайте телефон. «Ну и стерва, - сказала Маня, узнав содержание моего разговора, - не мудрено, что он так сдвинулся. Хоть бы разок пришла, так нет. И другие не приходили – узнали, наверное, что он здесь. Ну, кому охота с психом возиться!» Я не стал ее разубеждать: судя по тому, что я прочел, в разрыве с женой он был виноват сам – поддался чарам, или сам соблазнил, ходил налево, и вот – результат. Не каждая может простить, даже если была любовь. Маня же испытывала сострадание ко всем убогим, иначе нельзя здесь работать. Мы помолчали. А потом я пошел к себе и все же включил компьютер. Сохраненный файл был на месте, и я погрузился в чтение.
… Рыжая позвонила мне утром на работу, и сказала, что, к счастью, ее муж уехал, еще до ее прихода, на несколько дней в командировку, а дочка сейчас у бабушки. Дня три она будет свободна. О чем еще я мог мечтать? Тем более, что и моя соседка – как иногда складываются обстоятельства – тоже куда-то намылилась, и я подумал, что можно пригласить Рыжую к себе чтобы не дергаться и побыть вдвоем. К тому же, наконец, мне вернули машину из покраски, и я открыл автомобильный сезон. Занятий сегодня не будет, и весь вечер – наш. А что далее? Я не мог допустить, чтобы Рыжая…
***
… я ничего не помню. Они добрые. Все. Принесли мои вещи. Я нашел дискету, в кармане. Прятал под подушку. Сестра разрешила пользоваться компьютером. Куда все пропали? Нога немного болит. А вечером кружится голова. Кормят хорошо. Каша с маслом, котлеты. Как найти рыжую? Приходили люди какие-то. И говорили. Их не помню. Вижу смутно. Старая женщина плакала. Что она здесь делает. Говорила, что мать. Моя. Но не помню. Хотел утешить, а она еще больше плачет. Сегодня давали компот, а потом доктор сказал, что она уехала. Если мать, то почему? Никакого хозяйства не помню. Что-то во мне зашкалило. А здесь хорошо. Тепло и деревья зеленые. Стоят. Скоро разрешат гулять. Я уже присмотрел скамеечку. Зеленую, как дерево. И урна рядом. Только зачем решетки?
Принесли сигареты. Но я помню, что были с верблюдом. Желтая пачка. А Мария Васильевна сказала, что у меня улучшение. Чего улучшение? Мне хорошо. Только сплю плохо, и нет рыжей.
Вечером был странный доктор. Я, было, подумал, что он больной, а Ботвинник сказал, что доктор. (Блин, уже и психи замечают. Дошел до ручки). Играл с ним в шахматы. Лошадь очень красивая, только Ботвинник отгрыз у нее ухо. Я спросил, а он сказал, что съест пешку. И сломал доску об табурет. Пришли двое и увели его. Койка стала пустой. Мне сказали, что у него обострение. Но почему Сидоров мычит у окна? Если будет мычать, его тоже заберут. Останусь один. А Сидоров сказал, что он страж и меня охраняет. А мычит, чтобы разогнать злых духов. Но их здесь и так нет. Мне хорошо. Только где спрятали рыжую? Она кого-то увидела. Не помню, какая-то чернота и провал. Но вот буквы помню. На меня наехали, а где я был? Пришел опять странный доктор и сидел около меня. Спросил про рыжих. Сколько было. (Я ничего не спрашивал, но, может, он умеет читать мысли?) Я вижу только образы. Рыжих спрятали. Обеих. Но была рыжая здесь и там. Там была другая рыжая, не та. Мне бы вспомнить. И если была, то где сейчас. Меня не найдут. Доктор говорит, что Петрович. Какой? Не знаю. Где. Я его видел, доктора. Он почти похож. Я помню, что рыжие были вместе, но куда делись. Нет, одна рыжая была рядом со мной. Я это знаю. А другая – там, но мгновенье. С кем? А потом удар – и все. Меня бросило и я здесь. Рыжая крикнула – это он. Он – кто? Был зеленый, но тормознул. А он – нет. Нет, не он, он был с рыжей. Но не с той, что была рядом. Он был с другой рыжей. Она его узнала, того, кто был с рыжей. Другой рыжей. Имел какое-то отношение к той, что была со мной. Но был с другой рыжей. А сейчас у меня стала кружиться голова. Я пошел.
Зачем был красный, а он шел с рыжей и ничего не видел. А рыжая видела. Что она видела? Она видела его и рыжую, но не себя. Но он был не Петрович. Я его знаю? Нет. И я слышал что буду до посинения но не хочу я должен вспомнить потому что я был с рыжей и она где-то есть или нет и если есть то есть а если нет то все бессмысленно и пропади все пропадом и я буду до посинения почему ведь там зелено и без рыжей ничего не вспомню и деревья тоже покрасят в синий цвет зачем ведь зеленый успокаивает а мне все равно потом буду искать Рыжую.
Я все перепутал. Бог с ним, Ботвинником. Если я скажу, что все вспомнил, то ведь они проверят. Как-нибудь, и не выпустят. Петровича вспомнил. Но на цифры всю память отшибло. Я даже вспоминаю, что мы были где-то у Семена, только какого Семена? Нет, буду вспоминать все потихоньку, по каждому эпизоду и связывать. Тогда. Пусть найдут Петровича. Он не знает про первую Рыжую, но я уверен, что было две. Просто другая была с тем, кого знала рыжая, сидевшая рядом. А если с ней что-то случилось? Тогда и выходить отсюда не имеет смысла.
С нетерпением я ждал момента, когда снова смогу обратиться к запискам Тихого. Вызвав файл, я с удивлением, что дата создания его совсем свежая, то есть, он нашел его на компьютере и дописал после того, как я прочел часть записок. Ну и ну. Выходит, он пытается мне на что-то намекнуть и подвинуть к дальнейшим действиям и ожидает помощи? Ведь последние фразы могли принадлежать только здоровому, но отчаявшемуся человеку. Я это знаю.
Так или иначе, я попытался восстановить ситуацию. Видимо, во время аварии, я могу предположить это по его записям, он был вместе с Рыжей-2, но Рыжая-2 увидела кого-то, кто был с Рыжей-1, и она его знала. Но не знала о Рыжей-1, это очевидно. Доподлинно известно, что в машине с Тихим Николаем была женщина, именно – рыжая. Но куда она подевалась? Если не плод больного воображения, то Рыжая… Нет, он все же их раздвоил – настолько было сильно потрясение. Все же я поинтересовался, кто поступал с травмами в тот день, что и Тихий. Список оказался достаточно внушительным, но кого-то после соответствующих процедур отпустили домой, кого-то перевели в другой стационар. Я поговорил с персоналом, но никто не припомнил никаких рыжих, поступивших к нам в тот день. Правда, и этому нельзя полностью доверять, так как ведение учета, мягко говоря, было недостаточно полным. Искать же упоминавшегося Петровича представлялось совсем немыслимым - никаких намеков или ориентиров. Курсы закончились, и теперь – ищи-свищи. Хотя я надеялся, что общение с ним позволит вернуть Тихого в нормальное состояние. И, думая об этом, я сам погружался, несмотря на достаточный опыт и психологическую подготовку, в пучину созданных больным воображением тихого образов, присовокупляя к сему собственные видения. Еще немного, и мне самому понадобиться помощь. Рыжие преследовали меня, и казалось, что это не фантомы, насколько реалистичным было их присутствие. Я часто закрывал глаза, стыдливо представляя мыслимые и немыслимые картины… И подумал о том, что пора смотаться в первопрестольную, где у меня также была практика и не только, и маленькая квартирка в районе Профсоюзной, и немного отвлечься от питерских дел, но именно в мое дежурство и случилось…
Был тихий час. Я решил пройти по палатам, посмотреть, как отдыхают слабоумные. Впрочем, для некоторых понятия времени просто не существовало, ночью же рефлекс заставлял спать. У окна я увидел одиноко стоящего Тихого. Он пристально смотрел во двор, подъезжали санитарные машины, возможно, с его будущими соседями. Он поздоровался со мной, как всегда, вежливо. Я хотел его о чем-то спросить, но он внезапно сорвался с места и устремился к только что открывшейся двери в отделение. Я оглянулся. На пороге стояла невысокая, скорее даже миниатюрная, рыжая женщина. В смешном пиджачке канареечного цвета и блестящих черных слаксах. Она опиралась на тоненькую палочку. Увидев Тихого, она ускорила шаги ему навстречу. Он же, остановившись в метре от нее, вдруг поднял руки к лицу, по которому непроизвольно потекли крупные горошины слез:
- Ры, Рыжая, эт-то ты? – только и произнес он.
- Я, я, конечно же, я нашла тебя, любимый! – она тоже плакала. Рыжая выронила трость, которая со стуком упала на кафельный пол, и обняла его. И они застыли…
Смущенный, я отвернулся к окну. Жаль, что не мог измерить свой пульс. Все было по-прежнему, только возле только что подъехавшей синей девятки стоял невысокий плотный, чуть полысевший мужчина, и радостно махал рукой, глядя в сторону нашего окна. Неужто Петрович? – подумал я, и понял, что все было правдой.