Рассказ
Я в этот кабачок захожу редко. Он мне не нравится. Иногда проезжаю мимо, и что-то, вдруг, хватает за руки и поворачивает руль на стоянку к рыжему Вигу. Я бросаю ему ключи от машины и, не останавливаясь, спрашиваю:
- Мой мраморный столик под кактусом уже приготовлен?
- Конечно, сэр! - он смеется. - Я еще на прошлой неделе отполировал его, и с той самой поры он ждет вас с нетерпением.
- Врешь, сукин сын! - кричу ему, когда уже переступаю порог.
Это таким образом мы обмениваемся приветствиями.
Захожу в зал. Под моим кактусом устроились две очень приличные для этого кабачка пары. И одеты не в латанные на самых интересных местах лохмотья, и на столе - не джин или ром «две пятерки», а шампанское в серебряном ведерке со льдом.
Я вижу свободный стул у стойки бара и прыжком заскакиваю на него. И, конечно, толкаю стойку. У сидящей рядом девушки опрокидывается рюмка. Она поворачивается ко мне и взмахом головы убирает прядь волос, закрывающую глаза. И, о боже! На меня смотрят огромные глаза, наполненные радугой красок Если бы я попытался объяснить, какого они цвета, я назвал бы не менее десяти цветовых гам и все равно был бы не прав.
- Отсекайте мне голову! – вскрикиваю я. – Но, ей-богу, стоило расплескать ваш напиток, чтобы увидеть ваши глаза!
Она отворачивается и не весть кому говорит:
- Вот беда, ничего нового не услышишь здесь! Ни про чью-то голову, ни про мои глаза. Похоже, что у всех мужчин в мозгах вставлена одна и та же дискета.
Она ловко крутанула опрокинутую рюмку, и та завращалась с такой скоростью, что брызги содержимого достигли и моего лица. Я почувствовал, что пила девушка – это был ром «Хромой Джо", любимый напиток студентов. Один из самых дешевых напитков, и пила его университетская братия в основном из-за яркого оформления. Шикарные этикетоки и дизайн самой бутылки придавали солидность самому процессу пития. Стремление хорошо выглядеть, напускать этакую завесу значимости – кто не пережил это в молодости? Я тоже прошел через это, когда в кармане оставалось ровно столько, чтобы позволить себе поставить на свой столик бутылку «Хромого Джо» и еще залить пять литров бензина в пустой бензобак автомобиля.
- Я должен исправить ошибку и наполнить вашу рюмку? – спрашиваю я у светлоглазой.
- Знаете, вам совсем не подходит роль джентельмена, - выстреливает она словами и опять поднимает на меня глаза. - Не подходит из-за вашего портрета. Вами скорее надо пугать детей, когда они плохо кушают.
Девушка наклоняется, заглядывает куда-то под стойку и говорит:
-Пойдем, Лоппи. Здесь совсем неинтересно. Всегда одно и тоже. Правда, мой дорогой?
И только теперь я замечаю огромного пса, который, нехотя, лениво потягивается так, что даже протирает животом пол, встает и, переваливаясь, идет за хозяйкой.
За хозяйкой двинулся и я, и, уже шагая по подсвеченному снизу полу, наконец, сообразил, какого цвета ее глаза – это чистая бирюза.
Машину она вела лихо, и я из всех сил старался, чтобы из-за низкого тумана и забивающего стекло песка, перемешанного с опавшими листьями, не потерять огоньки задних фонарей ее автомобиля. Наконец, на трассе замаячило несколько дорожных фонарей, и преследуемая мною машина уменьшила скорость. Я ее достиг, когда она уже делала левый поворот, въезжая в какой-то сад. Девушка остановила машину, приспустила стекло и крикнула:
- Вы так спешили, чтобы, вероятно, напроситься ко мне в гости и может быть даже остаться на ночлег?
- Вы удивительно точно угадываете мысли.
- Мысль любого мужчины и угадывать не надо – это совсем не ребус.
Потом она поговорила с кем-то по телефону, опять, выглянула в окно и крикнула уже мне:
- Ладно, заезжайте. Я вас напою чаем. И может быть пригодится ваша голова, которую вы отдали на отсечение. Головы очень любит наш Лоппи, если в них есть хоть сколько-нибудь мозгов.
- Вашему Лоппи с ужином сегодня серьезно повезло.
Мне нравилась эта словесная перепалка и ситуация, которая складывалась как-то необычно. Девушка вовсе не была похожа на тех жриц, которые промышляют постелью. В ее манере разговаривать и вести себя чувствовались независимость и достоинство. Не было в ней и страха пред незнакомым парнем, верзилой давно не бритым и в башмаках, с которых можно было снимать коллекцию глиноземов многих сотен миль. И еще аромат моего одеяния, в котором я бессменно провел за рулем четверо суток, когда температура зашкаливала за сорок и выше, а мой клима не включался, когда я даже колотил по нему ногами. Словом, вот таким был в данный момент мой цветной и ароматный портрет в овальной коралловой рамке.
Въезжаем во двор, и я припарковываюсь рядом с ее машиной. Пожилой мужчина в широкополой шляпе здоровается со мной и открывает мне дверь. Он вежливо поклонился и подождал еще Лоппи, который кругами носился вокруг цветочных газонов и кустарников, останавливаясь на мгновения, чтобы поднять заднюю лапу.
- Сэр Брэдли, - обращается девушка к мужчине в шляпе, - подберите что-нибудь из одежды для этого чудовища и покажите ему, где его комната для ночлега. Но, пожалуйста, не забудьте объяснить, как там пользоваться ванной. Потому что, если судить по его виду, он с рождения в таком заведении не бывал.
- Да, точно не бывал, - подыгрываю девушке. - И, кстати, у меня это наследственное. Моя мама тоже мылась только перед рождеством и то в близлежащем озере, если оно еще было непокрыто льдом.
Что-то наподобие улыбки мелькнуло на абсолютно беспристрастном лице сэра Бредли.
Потом мы ужинали. Были свечи. За столом имелось специальное место для Лоппи. Больше всего, насколько я понял по гримасам пса, он был недоволен мною.
Может быть причиной этому была и слишком тесная белая рубаха с накрахмаленным торчащим воротником, которую презентовал мне сэр Бредли. Рукава вопреки этикету пришлось завернуть почти до локтей. А вот с пуговицами была трагедия. Они от малейшего моего напряжения отлетали одна за другой и звонко щелкали по фужерам, тарелкам или по другой посуде. Но все делали вид, что этого вовсе не происходит. Кроме, Лоппи, конечно. Случилось, что одной пуговице удалось мягко и бесшумно приземлиться в какое-то блюдо с соусом для мяса. Этого Лоппи уже вынести не мог. Он поднял на меня наполненные злобой глаза. На морде появилось что-то вроде оскала, и он, нехотя, подошел к блюду, в котором красовалась белая пуговичка. Но хозяйка не позволила ему навести порядок, от чего он возвращался на свое место, еще более злобно поглядывая на меня. А проходя мимо, выразил свою ярость уже громким рычанием. И голос, надо сказать, был у него, как одновременно звучащие три испорченных тромбона.
Сэр Бредли разлил по бокалам вино, а хозяйка сказала:
- Теперь пришла пора знакомиться, господа, и объясниться, кто есть кто. Меня зовут Сэмми. Я аспирантка и имею завальную тему, потому что мой шеф, поручая ее мне, сказал, что во всем университете более наглых особ не знает. Работа заумная и называется так: «Типичное в нетипичном поведении мужчин».
Я прыснул. Но потом весь собрался и слепил на лице что-то вроде серьезной и умной гримасы.
Сэмми посмотрела на меня и произнесла:
- Вы, наверное, смеетесь над собой. Потому что вы и есть мой очередной подопытный. Иначе вы бы не оказались в этом доме. Но не беспокойтесь, эксперименты для здоровья и психики не опасны.
- О, ради науки, тем более ради такой темы, я готов принести в жертву даже свое здоровье. Но, конечно, не все здоровье. Мне нужно, чтобы осталось хоть немного, чтобы я смог утром проверить ваш дом на предмет пожарной безопасности. - Все на секунду замолчали, переваривая, что я сказал. - Ах, да, извините! Забыл представиться, - не терял я темпа. - Меня зовут Людвиг, но, конечно, не ван Бетховен. Я пожарный инспектор и гоняюсь по штату за любителями побаловаться огнем. Могу похвастать: меня бояться больше, чем пожара.
- Надеюсь, мы будем вас не бояться, а уважать, - это были единственные слова, произнесенные за сегодняшний вечер сэром Брэдли.
Пришла пора устраивать нас на ночлег. Семми подошла ко мне и сказала, что будет называть меня Бетховеном, и сообщила, что я сплю напротив ее комнаты - так положено по правилам эксперимента, Но вход в ее комнату запрещен, предупредила она, и, если я не хочу иметь очень крупные неприятности, то это правило не следует нарушать.
- И даже, если возникнет пожар? – спрашиваю я.
Она не прореагировала на эту мою реплику и ушла.
Ну, что ж, эксперимент есть эксперимент, - печально решил я, - и начал укладываться в постель. Но когда в доме все затихло, и стало слышно, как пробили в вестибюле часы – а расстояние до них я с точностью пожарника определил - два и три четверти этажа ниже - во мне вдруг вздрогнул кто-то из моих предков - может это был даже сам Бетховен: пойди ка разберись в этой сутолоке вторых, третьих и еще, черт знает, каких миров!
Я влез в штаны и рубашку и босиком начал преодолевать коридор, который показался мне на сей раз даже шире Миссисипи.
Я подкрался к ее двери, постоял несколько секунд, переведя дыхание, и осторожно нажал на ручку двери. Она подалась легко и бесшумно.
Что я увидел!
Постель еще не была застлана. Все на ней было бледно абрикосового цвета. Две сплетенные фалды такого же оттенка колыхались от проникающих сквозь раскрытое окно порывов теплого ветра. А в кресле, обшитом таким же абрикосовым шелком, сидела сама Сэмми. И одежды на ней не то, чтобы не было. Нет, была. Тонкая накидка, которая откровенно подсказывала, что она наброшена на голое тело. Для меня это было жуткое испытание.
Бог был прав. Красивее женщины, может быть только женщина. И та, которая сидела передо мною сейчас, была именно той, самой красивой. У ног девушки лежал Лоппи.
- Вы вошли, Людвиг, в комнату без разрешения. Я такой вариант не исключла. Предвидеть это, как вы сами понимаете, совсем не трудно. И по нашей шкале в эксперименте такой поступок относится к категории типичного, - произнесла она. – И еще объясню, почему здесь такой театр. Мужчина становится больше самим собой, чаще в нем именно в такой обстановке преобладают рефлексы над разумом. Вот мотивацию таких поступков в зависимости от возраста, характера, происхождения и образованности мы и изучаем. Но для эксперимента самое главное -понять, как мужчина побеждает самого себя. Мимика, слова, движения, даже цвет лица – все это интересно для эксперимента. Понимаете? Но, учитывая, что вы, мужчины, часто бываете непредсказуемыми, возле меня всегда присутствует Лоппи. Есть и другие меры, чтобы остановить слишком необузданных.
- Вы прочли мне интересную лекцию, – говорю я, скорчив серьезную гримасу.
Она замолчала, потрепала Лоппи за уши, словно и, не заметив, моей реплики.
- Я сейчас буду задавать вопросы, - смотрит она на меня, - в каждом из которых вы легко уловите двойной смысл. Это психологические тесты.
- Хорошо, - говорю я, - но вначале хочу уточнить форму организации нашей работы. Это я понимаю так: мы должны выяснить, что я хочу как живое существо, и, что я себе могу позволить из всего этого как разумное существо?
- Вы правильно поняли, - улыбается она. Но лучше бы она этого не делала. Мой стул, мне показалось, сам пополз к Сэмми.
Лоппи приподнялся и показал зубы, которым позавидовал бы даже сам Сталоне со своей всатавной фаянсовой челюстью. И я зло процедил:
- У-у, гадкая псина!
На эту мою реплику у Сэмми возникла странная реакция. Она побледнела, резко опустила обе руки на шею Лоппи и начала ее массировать. Я видел, как мелким ознобом дрожали на его шее мышцы. Напряженные глаза, не моргая, смотрели на меня. Семми тоже посмотрела на меня и тихо произнесла:
- Понимаешь, про эту собаку ничего плохого говорить нельзя, особенно в моем присутствии.
Она взяла пса за морду, подняла его голову и заглянула Лоппи в глаза.
- Ну, все. Мы успокоился, да?
- Пес у тебя серьезный, - говорю я, - Но вот, что я думаю, девочка, Если мы еще посидим вместе, то я боюсь, что возникнет пожар. А я, как инспектор, допустить этого не могу, поэтому удаляюсь в свой будуар. Отнеси это в своем эксперименте к нетипичному.
- Спасибо, - почему-то очень тихо произносла она.
После завтрака я неторопливо шел к своей машине по укатанной галькой тропе, и вдруг услышал испуганный голос Сэмми:
-Осторожно, Бетховен! Тебя настигает Лоппи!
Я оглянулся вовремя, потому что успел сделать крутой вираж и оказаться верхом на острой решетке забора.
- Знаешь, Лоппи, - запыхавшись говорил я злобствующему у забора псу, - ты, конечно, вчера обиделся на меня. Я был не прав. Присти меня, дружище! Но сейчас мы квиты. Мне, здоровому мужику, тоже стыдно сидеть из-за тебя верхом на колючем заборе на глазах у всей публики. Ты же мужчина и должен меня понять.
Потом они исчезли. Все жители этого дома исчезли. Я приезжал даже по несколько раз на дню, но ворота были закрыты, ставни опущены, и только старенький флюгель на покосившейся башенке хозяйственной пристройки весело скрипел и послушно играл с ветром.
Это мое мучение длилось более недели. Я забросил все пожары, по вечерам появлялся там, где могла появиться Сэмми. Но она, как в воду канула.
Случилось это, кажется, в субботу. Уже несколько часов не переставая лил дождь и было сыро, как бывает сыро в наглухо закрытой бочке, в которую какие-то шутники налили воды и, закупорив тебя, пустили с некрутого, но очень длинного склона. Правда, я был в этот момент не в бочке, а сидел все под той же тумбой у въездных ворот. Но ощущение было такое, словно я находился в бочке.
Сколько я просидел так, прижимаясь к холодной бетонной тумбе, припомнить не могу. Знаю только, что к великой моей радости, вдруг заметил с противоположной стороны тумбы уши Лоппи. Я осторожно протянул через ограду руку. Он не огрызнулся, не отстранился, а подставил мне мокрый холодный нос. И мы долго так сидели по разные стороны тумбы, молчали, но думали, видимо, об одном и том же. Мне в этот момент казалось, что возникший между нами контакт – это что-то гораздо большее того, что может возникнуть между двумя живыми существами. Да, да, я понимал, что чувствовало это животное, у которого и в котором так много было устроено совсем не так, как у меня. Во-первых, в его рассудке не было страха. Его девиз был – бороться, не задумываясь над тем, сильнее ли или слабее противник. А мы, люди, размышляем, взвешиваем, оцениваем, как обхитрить, обмануть. Хватаемся за кольт, да еще, чтобы калибр был покрупнее. Во-вторых, он обладал данным Богом даром, уметь подчиняться человеку, не теряя собственного достоинства. И он сейчас наверное тоже думал о Сэмми.
И здесь мои мысли прервал сигнал. Знакомый сигнал автомобиля. Конечно, это была она. Машина остановилась у ворот. И я в промежутке работающих на полную скорость стекольных щеток рассмотрел рядом с ней, на переднем сиденье, что-то рыжее, длинноволосое, небритое. Но если бы не почти красный цвет волос, я мог бы даже предположить, что там, рядом с ней, сижу я.
Лоппи вырвал из моих рук свой нос и с быстротой молнии метнулся вглубь сада. И я понял, в чем дело. Он не мог быть одновременно другом двоих. Даже, если этого очень хотел. Он не мог – ему запрещал это его собачий кодекс чести. Ведь появилась она – его повелительница, и увидела его слабость. К нему прикасался другой человек. Тот, от которого, полагал Лоппи, он должен защищать свою хозяйку.
Бедный Лоппи! Я ему сочувствовал. Больше всего я хотел бы ему объяснить, что иметь двух друзей или даже трех, но настоящих – это хорошее дело. От этого ты становишься даже богаче, чем от денег.
- Бетховен! - приспустила Сэмми боковое стекло. - Я увидела или мне показалось – у тебя был контакт с Лоппи? Ну?! Не верю глазам своим! Лезь в машину. Ты ведь превратился в сто процентов воды. Давно меня ждешь?
- Вечность.
- И долго еще намерен ждать?
- Вечность.
- Дурачок, эксперимент у нас с тобой окончен…
Я прерываю ее:
-Это у тебя он окончен. А у меня не было никакого эксперимента. Знаешь, мне плевать на то, что типично, а что нетипично в твоей науке! Я люблю тебя! До сумасшествия! Мучайся дальше дурью - типичное., нетипичное. Мне наплевать! Я тебя из этого дерьма вытряхну. И скажу твоему болвану шефу, пусть сам раздевается до ниглеже и проверяет, как там реагируют бабушки и дедушки…
Я поднялся, еле переставляя задубевшие от холода и долгого сидения ноги, и подошел к машине. Сэмми хохотала так громко, что дрожали стекла и все остальное, что могло в машине дрожать.
Я был дьявольски зол.
- Сейчас выволоку этого твоего нового подопытного! – я действительно был полон намерений именно так и поступить. - Выволоку за рыжие кудри, сломаю нос и оставлю отмокать здесь, под тумбой, до утра!
Рыжеволосый отодвинулся вглубь салона и полез в карман.
- Предупреждаю, Бетховен, у него пистолет, - предупредила меня Сэмми. - Но он стрелять не будет, потому что не так глуп, как ты. Честное слово! Успокой, Отелло, свой пыл. Это руководитель моего проекта сэр Голби.
Теперь смеялись все, кроме меня.
Я садиться в машину не стал. Пошел пешком по бархатистой, мягкой, мокрой траве. И краем глаза видел, как короткими перебежками от куста к кусту за мною крался Лоппи. Он хотел подойти ко мне поближе. Мне этого тоже очень хотелось. Ведь мы многое поняли, сидя там по разные стороны сырой холодной тумбы. Он точно понял, что я не враг Сэмми. Понял, что между его хозяйкой и этим человеком, который грел его нос, что-то произошло, или происходит. Не совсем понятное для него, но точно не опасное для его повелительницы. И он своим собачьим наитием чувствует, что когда я с ней рядом, вокруг нас становится больше тепла, доброго тепла. И в глазах моих, был уверен я, он видит те вспышки радостного света, которые другим разглядеть не дано.
- Лоппи, ну подойди ко мне! - упрашиваю я его. – Пошли рядом. Ведь мы друзья и поговорить нам есть о чем. Разве не правда?
Он не подошел.
А еще через три дня мы провожали Сэмми в штат Мичеган. Она летела одна на дедовской одномоторной «сесне», а мне надо было дня на четыре сгонять в Горячую лагуну – мне сообщили, что там шел нелегальный лесоповал, причем, огромное количество отходов сжигали.
Я пью в уютном и еще наполненном утренней прохладой гостиничном ресторанчике кофе. Официант положил мне на стол свежую газету, и я, раскрыв первую страницу, роняю на пол чашку. На первой полосе газеты огромный портрет Сэмми и надпись: «Двое суток спасатели ищут Сэмми Браун, внучку алюминиевого магната, потерпевшую авиакатастрофу в джунглях дельты реки Пиж». И тут же снимок с повисшим на огромном дереве искореженным самолетом.
Я схожу сума. Звоню ее деду. Он плохо слышит и предлагает мне говаривать с ним еще через какого-то посредника, потому что забыл где-то слуховой аппарат.
- Нет, нет, она не могла погибнуть! - кричит он в трубку, и я слышу, что он плачет. – Ее ищут почти две тысячи гвардейцев и вся полиция штата.
В вечернем репортаже новостей показывают, как снимают с дерева самолет. Все печальнее становятся выводы экспертов.
И вдруг я ловлю себя на мысли, что в этом калейдоскопе трагических событий я совсем забыл о Лоппи. Знаю, что за ним там присматривает старый Бредли. Но я уверен, что пес сейчас чувствует тоже, что и я. Собаки лучше нас улавливают, если случается беда с другом-человеком.
Подъезжаю к воротам и вижу по тут сторону ворот лежащего в пыли пса. Лежит он совсем близко от решетки, и я, сунув через решетку обе руки, хватаю его за уши и притягиваю к себе. Он не сопротивляется. Я закрыл глаза, чтобы он не видел моих слез.
- Скажи, псина, что же мы будем теперь делать с тобой без нее? – спрашиваю я.
Лоппи негромко скулит, смотрит мне в глаза взглядом, которым, как мне кажется, хочет мне что-то очень важное объяснить. Потом вырывается смотрит куда-то за ворота и опять на меня, словно, для того, чтобы и я увидел там что-то очень важное.
Появился стары Бредли в своей неизменной шляпе, открыл ворота, и мы пошли к дому. Шли рядом, так, словно только таким образом и пересекали всегда этот двор.
В дом заходить не хотелось. Мы с Лоппи сели на пороге и я сказал ему:
- Теперь, друг, будем жить вместе? Ведь только мы с тобой все знаем о ней и только мы по-настоящему любим ее. Старик принес вареной баранины, две тарелки с фамильными вензелямии бутылку красного вина. Мы с Лоппи ели это мясо с одинаковой жадностью, потому что я был голоден, как черт, и уже двое суток не имел во рту и маковой росинки.
- У него хороший аппетит. Он ест нормально, и все время торчит у ворот, - сказал Брэдли и после паузы добавил, - У собак особое чутье.
Я тогда не придал особого значения этим словам стирика.
Ночью мы спали на балконе. Я устроился на кушетке, а пес лег на одеяло около решетки так, чтобы видеть, что происходит внизу. Я положил на него руку и быстро уснул.
Утром я пошел наколоть дров для камина, а Лоппи, как обычно, встал на вахту у ворот.
Этот собачий лай я вначале даже не узнал. Нет, это не был голос Лоппи. Но когда я посмотрел в сторону ворот, то понял, что да, это лает Лоппи. Он прыгал, извивался и поворачивался в мою сторону, чтобы увидеть, слышу ли я его сигналы. Мне показалось, что он зовет меня к воротам.
Я посмотрел на дорогу и увидел появившиеся из-за поворота два автомобиля. Первым к дому подъехал перламутровый «Ситроен». Машине еще не успела остановиться, как распахнулась задняя дверца и появилась она, Семми. Лоппи со всех ног мчался к ней.
-Я знала, что ты его не бросишь! - кричала мне Сэмми. – Понимаешь, для меня это очень важно. Я тебя люблю, Бетховен!
Она босиком, держа в распахнутых руках туфли, кружилась на бархатной траве газона, а вокруг нее огромными прыжками носился Лоппи.
Водитель открыл дверцу и помог выбраться из машины седому старику в вильветовом пиджаке и в сбившемся на бок галстуке-бабочке.
- Дедуся, это тот самый Бетховен! - уже кричала Семми старику. – Видишь, Лоппи его признал! Я же тебе говорила, что он обязательно будет здесь. Видишь?
Дед обнял внучку и, стоя с закрытыми глазами, гладил дрожащей рукой ее волосы.
- Знаешь, дедуля, я этих двух зверей очень люблю! И тебя. Очень!
- Ну и ладно, - произнес дед.
Кряхтя, он начал опять залезать в машину, и уже оттуда сказал Сэмми:
- Ты меня совсем запутала этой своей кампанией. Но ты права. Сумел таки, этот стервец, твой Бетховен, сдружиться с Лоппи... Ты права... Это не просто для такой породы собак. А он, выходит, сумел. Собаки хорошо разбираются в людях. Даже лучше, чем мы...