Ясность, огранённая в силуэт клинка, проникает в живот мой, и я понимаю - не выжить. не выжать из тела немножечко жизни. Глотая слюну красную, вдвое согнусь, ощущая ясность... ясность, ясность в каждой крупинке соли слёз и крови моей, в каждой линии наладонной, узорчато-плетёной, извилистой - ясность...
Клапаны сорваны. Каплями красный. Звёздочки крови на талом снегу, в грязно-белом месиве застывает Марс, жгучий, алый. Не каплями алый - фонтанами. Ярко-ярко алый. Изрублено всё, прорублено до артерий. До веры лишь не добрались. До ядра.
Сожми мои нежные кудри в кулак, осторожно... Расправь каждый локон после. Я буду смотреть, но не видеть, смотреть благодарно, с покорностью призрака мёртвой собаки. Я ещё жива.
Свет обагрённый я вижу не взглядом, но сердцем - оно к нему ближе. Я ведь могла и отбить - не отбила, не отвела, не спаслась... Так должно было быть. Так решила не я, а мы оба, и мир пальцы вдавливал в наши затылки, чтоб мы подчинились ему. Грубые губы кусал и сутулился, мелкий, ничтожный царёк, но корона лежала, вцепившись когтями в его костяной череп. А мне всегда казалось - пергаментный... желтоватый, а за висками седыми - песок... и память, и реки, и горы.
Ясность. В каждом мире моём на бледных устах моих ясность. Многомерность жизни, разорванная изнутри.
***
Небо светлое-светлое. Нежность белого, мягкость белого на поляне, в лазури...
Сгорбился как-то, крутишь ромашку в пальцах. Чуть улыбаюсь. Дышится. Просто дышится.
- Бог рифмуется с болью и любовью, - задумчиво смотришь вдаль.
- К чему ты это сказал?
- Ни к чему. Просто всплыло в голове. Наверное, рай такой, - оглядываешься медленно. - Мир Бога.
Почему-то внутри шевельнулась неуютность, но я перевернулась на живот, закрыла глаза и погрузилась в траву душой. Всё ушло, как и не было.
- Жаль, что мы здесь нереальные.
- Жаль... - эхом откликнулась я с детской безмятежностью. Шевелиться не хотелось. Просыпаться тоже. Но мир уже менял очертания, а я - состояние. Боль катилась по сонным членам затёкшего тела с кровью. Пришёл мир наш - жгучий и чёрный. Небо темнело быстро. Как всегда.
***
Каждый раз боюсь открывать глаза. Смотреть на чёрное небо страшно. А в голове медленно фразы скользят:
"Ты бы хотела остаться здесь навсегда?"
"А тьма?"
"Наш чёрный мир - часть нас. А любую часть можно отделить и уничтожить".
"Это больно".
"Да".
***
Больно, но не страшно... Ясность, ясность вползает в тело моё сталью... Боюсь шелохнуться... спугну свет.
Знаешь, можно убить радостью. Светом. Гаснут глаза, а с ними чёрное небо и тучи, пожирающие ясность. Рука твоя на затылке. Я скоро очнусь - не здесь. Я буду ждать тебя там.
Хрип... взгляд... рука... кудри в ладони...
Свет взрывом перед глазами. И судорожный вдох изголодавшихся по жизни лёгких.
***
- Знаешь, а умирать было больно, - теперь ромашку верчу я, любопытно разглядывая каждый лепесток. Щёку задевает бабочка шёлково.
- Знаю. Мне было больнее. Первым легче.
Я не хочу смотреть ему в глаза сейчас. Хватает голоса, полного жгучей памяти о пережитой тоске и муке.
- Абсолютно не верится, что нашего мира больше нет.
Молчишь в ответ. Долго. Затем глотаешь ветер и спокойно говоришь:
- Теперь наш мир здесь.
...Ясность. В каждой клетке моей - ясность... в ней отражаются небо, звёзды, цветы... И мы, чужие родному миру, вместе навсегда. Абсолютная ясность и вкус стали на губах солёных. И сами мы теперь - свет. Смерть мира с седыми висками и пергаментной кожей - цена одного судорожного вдоха изголодавшихся лёгких, двух маленьких жизней и странной, сияющей мягко иллюзией рая, двумя воплощённой в реальность. И короткой фразы, несущей в себе все смыслы и истины:
- Слышишь? Теперь наш мир здесь.