Уотсон идёт проводить Рауха, за что-то бормочуще извиняется перед ним. За меня? Потом возвращается.
- Почему вы ещё здесь? – холодно – боже, ну зачем я так холоден с ним? – спрашиваю я. – Я, кажется, дал вам указания...
- Сейчас ночь, Холмс, - устало и бесконечно терпеливо отвечает он.
- Ночь?
- И сегодня не «сегодня», а «послезавтра».
- Что-что? – теряюсь я.
- Те события, о которых вы говорите «сегодня», произошли позавчера.
Я растерян.
- Так. Стоп. Куда девались два дня?
- Вы были без сознания больше суток.
- Что?
- Да, Холмс, да. Мы с Раухом возились с вами больше суток.
Я раздавлен. И информацией, и его усталым голосом.
- Подождите... постойте... я... Подождите, Уотсон. Сядьте здесь.
Он послушно опустился рядом со мной на диван, и тот заскрипел пружинами под его тяжестью. Я потянулся и взял его за руку:
- Уотсон, простите меня... Я сам не знаю, что со мной творится. Я ужасен, да? Друг мой, очевидно, мы оба ошибались – я всё-таки не могу жить слепым.
- Это проклятый Раух заронил в вашу душу ложную надежду, а теперь дожимает, - тоскливо проговорил он. – Вы будете рисковать жизнью ради минимального шанса, а я..., - он замолчал и вдруг длинно с подвыванием зевнул.
- Сколько вы не спали? – тихо спросил я.
- Столько, сколько вы спали, Холмс. Простите меня, я, пожалуй, в самом деле немного зол на вас. Но если вы позволите Рауху убить себя, я не смогу с этим жить. Раух – хороший человек, он великолепный врач, но в авантюрности он вам фору даст, а вам и самому этого добра не занимать, поверьте мне. Я не хочу, чтобы он в этом на вас влиял.
- Я поступлю так, как мы решим вместе с вами, Уотсон, - заверил я. - Ничего не стану предпринимать без вашего одобрения. И, - я слегка замялся, - пожалуйста, побудьте со мной. Хотите прилечь?
- Если я прилягу, то усну, - предупредил он.
- И прекрасно. Я буду слушать ваше дыхание, когда вы уснёте.
Он несколько мгновений молчал, потом всё так же устало, даже, пожалуй, обречённо спросил:
- Зачем вам это?
- Зачем? – я задумался и не сразу ответил. Наконец, решившись, заговорил:
- Меня окружает темнота. Раньше для меня не было темноты. Совсем. Я не делал различия между темнотой и пустотой. А пустота для меня ассоциировалась со смертью, которой я панически боюсь. Кажется... теперь мне порой кажется, что там и вправду ничего нет. И меня охватывает леденящий ужас – совершенно иррациональный, конечно. Но я изнемогаю от этого ужаса. И тогда я протягиваю руку – вот так, беспомощно, как... как слепой... И всегда, как бы вы ни были обижены, как бы ни были злы на меня, вы сплетаете свои пальцы с моими, и мир снова обретает прочную основу, а мой страх уходит. Я много дряни говорю вам, Уотсон. Я знаю, что я бываю непростительно раздражителен, непростительно зол... Всё это наносное. На самом деле я вам глубоко благодарен и... и я не могу без вас. Не только теперь – всегда. С тех самых пор, как я вас узнал.
Я замолчал, выдохшись, и Уотсон тоже молчал. Долго. Потом проговорил:
- Что ж, Холмс, я т-тронут, - он чуть запнулся на трудном согласном звуке, и по этой запинке я понял, что он, действительно, «т-тронут».
- Я просто хочу, чтобы вы помнили об этом, когда я... плохо себя веду. А сейчас ложитесь и спите. Я вам поиграю, – и я взял скрипичный футляр.
- Скрипка? – казалось, Уотсон слегка удивлён. – Холмс, вы не играли на скрипке с тех пор, как...
- Да. Но, может быть, у меня просто не было на это... да нет, время у меня было. Не знаю, Уотсон, я забыл о ней.
Я щёлкнул замками футляра. Скрипка тихо вздохнула, когда я откинул край бархатной ткани и провёл пальцем по лаковой деке.
- Она соскучилась, – пробормотал Уотсон, устраиваясь на диване поудобнее. – Не расстроена?
- Не найду канифоль... А, вот, нашёл. Сейчас..., - я осторожно провёл смычком, и скрипка ответила своим женским пронзительным голосом.
Я играл долго, медленно и тихо, как будто грезил наяву. Это всегда было хорошим способом релаксации для меня. Но сейчас я играл для Уотсона – для него одного, хотя он уже давно заснул, но мне казалось - а может быть, так и было - что звуки скрипки дотянутся до его сновидений и сделают их лучше, спокойнее, отраднее. Я играл, и по щекам у меня текли слёзы – тихие и приятные, как тёплый вечерний дождь.
Прошло очень много времени прежде, чем он глубоко вздохнул, просыпаясь, и пошевелился.
- Холмс?
- Я здесь, мой друг, - откликнулся я.
- Вы очень печальны, Холмс. Неужели вы всё это время просидели здесь, не сходя с места, пока я спал? Так недолго и корни пустить.
- Я не знаю, сколько прошло времени, - сказал я, и это было правдой. – Я отключился.
- Заснули?
- Нет. Просто отключился. Я играл.., - я опустил руку со смычком и вскрикнул от внезапной резкой боли в плече.
- Играли? Не переставая?! – его пальцы ухватили мою левую кисть и перевернули ладонью вверх. - Холмс, вы... вы меня убиваете! У вас кровоточат пальцы – неужели вы этого не чувствуете?
- Не чувствую..., - с лёгким удивлением пробормотал я. – Наверное, я немного... выпал из реальности.
Шевельнул пальцами и снова чуть не вскрикнул от боли. Кончики пальцев саднило и дёргало.
- Вы меня пугаете, - сказал Уотсон. – А если бы я не проснулся, вы что, стёрли бы пальцы до костей и не заметили этого?
- Может быть.
- Честно говоря, иногда мне хочется схватить вас за плечи и хорошенько потрясти, - признался он.
- Валяйте, трясите, - я опустил лицо в ладони, мазнув себе по лбу мокрым – надо же, в самом деле, кровь, - и машинально отвёл руку ото лба, поместив её так, словно хотел рассмотреть, в чём дело. Спохватился и быстро опустил.
- Шерлок..., - Уотсон нечасто называл меня по имени.
- Да, мой друг?
- Мне кажется, вам следует согласиться на авантюру Рауха.
- Рискнуть жизнью?
- Это – не жизнь, - жёстко сказал он.