Кора деревьев

   
               


         Всю жизнь, сколько себя помню, я любила лес, деревья, не рассуждая, не рассматривая особо каждое дерево, не восхищаясь ими, просто лес –  то место, где мне всегда было очень хорошо. В лесу особый мир, там время замедляется, душу заполняет покой, суета отступает, ссыпается ненужной шелухой. Можно просто бродить, шурша опавшей листвой, впитывая окружающее молчание.

      Однажды, сидя на пеньке рядом с большим дубом, я стала внимательно рассматривать его кору. С удивлением поняла, что не могу подобрать слов, чтобы описать ее. Она такая, такая… И все. Нет слов. Для привычной темы всегда есть котомочка со словарным набором, из которой вынимаешь нужные слова, перетасовываешь их, подбираешь подходящие, пополняешь запас. А в котомочке под названием «кора» пусто, валяется только одинокое «она такая…». Даже цвет не описать, а уж о фактуре и говорить нечего. Вот это новость!

    Стала я приглядываться к коре всех деревьев, что попадались на пути. Боже, какое разнообразие! Абсолютно по-разному выглядит кора не только различных пород, но и каждое дерево неповторимо индивидуально. Все вижу, все подмечаю, все ощупываю руками, а описать не могу. Не-мо-гу! Горизонтальные трещины, вертикальные трещины, глубокие, неглубокие, кора толстая, тонкая, поверхность гладкая, шершавая. Почему так?

     И вдруг начинаю понимать, что жизнь дерева со всеми ее перипетиями – жарой, холодом, светом, тьмой, ранениями, ростом – все отражено на коре, как на лице у человека.

                ***

            Полна лирического очарования береза. Привлекает она  своей ослепительной белизной,  беззащитно поникшими ветвями,  мягкой округлостью небольших листочков,  трогательной хрупкостью весенних сережек. Воспевают ее поэты, слагают о ней песни, называют невестушкой, лебедушкой, красной девицей. Она вызывает чувства радости, нежности, щемящей грусти.

   Помните у Есенина: «Белая береза под моим окном…»?  Под окном у Есенина, видимо, росла молодая береза. Рощицы молодых березок поражают своей красотой. Напоенные светом, радостные, кипенно белые, с  небольшими штрихами черных полосок, окутанные легко шелестящей прозрачной листвяной вуалью. Не сравнится с ними вологодским кружевам. Не оторвать от них взгляда.

      Старые березы печальны. Вглядитесь в их кору. Вот дерево, растущее отдельно от других. Оно может расти не торопясь, раздаваться вширь.  Кора его растрескивается вертикально, не выдерживая натяжения. Раны свои береза залечивает жесткими натеками. Внизу они черные, выше темно-серые, еще выше похожи на пепельную кисею, занавесившую белоснежный наряд. Вырос из ствола толстый сук – кора лопнула, и широкие борозды расползлись треугольником вниз и в стороны. Эдакие симметричные, графически четко очерченные темной краской на белом фоне Фудзиямы.

  А вот березы, выросшие в тени более крупных деревьев. Им надо скорее пробиться к свету. Торопятся они, тянутся вверх.  Лопается их атласное белое покрывало горизонтальными полосами, опутывается черными браслетами с небольшими миндалинками вертикальных просечек.

     Все выше и выше утекает белый цвет. Внизу израненные стволы потемнели, затуманились, покрылись черной коростой, на которой лишь кое-где мелькают белые островки. Белое и черное… Свет и тьма… Белый свадебный наряд из тончайшего лоснящегося шелка – и черное вдовье облачение из смятого грубого сукна… Белая вершина, устремленная к бескрайнему небу – и темные ветви, с бессильной усталостью опадающие к земле… Светлый  лик чистоты и невинности – и трагически-суровые темные рытвины шрамов…

     У нас, у людей, ранки на коже быстро заживают, даже следов не остается. У вас, березы. ни один шрам не исчезает. Взрыхляют рубцы  вашу кору сумеречной мозаикой. Говорят, что труднее всего излечиваются раны сердца. А где ваше сердечко, березоньки?...

                ***
     Царственная красавица рябина порождена севером, южанам она не известна.   Рябины – эстетки, полны изящества, стройны, гладкокожи. Кажется –  как легко им возноситься к небу. Кора их матово сияет, переливается коричневым, буро-вишневым, серым цветом. Темные полоски ее только украшают: рассыпались по глянцевой кожице, будто обрывки ниток  обсидианового ожерелья, будто легкая рябь на воде.  Очарование ее стана неброское, ласковое. Смотришь издали – видишь серый цвет. Подойдешь поближе – она выставит навстречу тебе дымчато-палевый бочок, другой бочок вдруг стыдливо зарумянится. Приглядишься – усыпана поверхность мелким бисером светлых, почти круглых трещинок.

     Не трогайте рябину! Она очень хрупкая – обломаете ей ветви, она и зачахнет, не вынесет надругательства, не будет больше радовать обильными гроздьями ягод, что горят на ней самоцветами. Горьки эти ягоды, но необычайно душисты. Бросьте горсть рябиновых ягод в яблочное варенье – чудно ароматным станет то варенье, изысканный вкус приобретет. Съешьте несколько ягод утром – сил прибавится, усталости не будет. Не боится рябинушка холодов – после первых морозов исчезает горечь из ее ягод, сладкими они становятся. Вот такая она волшебница!

                ***

    В семействе кленов выделяется своим изысканно-резным нарядом американский клен. Ни одно из деревьев не плодится так неуемно, как клен: где выросло дерево, там тут же ковром рассыпаются его детишки, поднимают свои головки, споро тянутся к солнышку. Обрезали дерево – оно незамедлительно выкидывает новые побеги. Пройдет немного времени, глядь – тонкие ветки уже превратились в новые стволы,  покрылись пышным убором. Правда, теряет клен   свою стройность, становится корявым. Но жизнь в нем кипит, рвется наружу.

    Клен, как и береза, полон контрастов. Но контрасты эти все в радостной, жизнеутверждающей гамме. Он великолепен в любое время года: то ласково чарующий, то вызывающе яркий, то элегантно утонченный.  С лихой показной удалью  выставляет он  свою красоту,  шутливо играет ею, бурлят в нем чудодейственные соки.

        Жизнестойкость и плодовитость клена невероятная – он, как цыган, выкрутится из любой ситуации, да еще и обзаведется табором потомства. А уж как хорош! Осенью его резные листья полыхают желтым, зеленым, красным, бурым. Ну чисто красавец цыган пришел на праздник в расписной разноцветной рубашке, да еще и разукрасил себя для большей привлекательности золотыми ушками-побрякушками.

     Весной же, когда листочки чуть-чуть проклевываются, прозрачный воздух чист и прохладен, когда жизнь леса только-только начинает пробуждаться, клен окутывается  призрачным салатно-желтым туманом удивительно нежных пушистых соцветий. Сама златокудрая Эрато опускается на них и слагает свои сладкозвучные песни, а юный Лель, сидя под деревом, подыгрывает ей на свирели.

       А кора! Какое изящество, какая сдержанная, строгая красота! Тонкие полоски бегут ручейками то строго параллельно, то с легкой излучинкой, то вдруг пересекутся друг с другом, то снова польются тонкими вельветовыми струйками. Между темно-серыми извивами сквозит молодая кора, подобная цветом меху новорожденного олененка. Это уже аристократически утонченный Дон Жуан вышел на охоту за очередной прелестницей.

      Так кто же ты, добрый молодец –  простолюдин или аристократ?..

                ***

      Дуб не зря называют могучим. Широк он, плечист, растет неторопливо, наливается силушкой богатырской. Не обхватить его ствол руками. Мощные корявые ветви растопырились далеко в стороны и застыли в неподвижности, неподвластные ветрам и бурям. Не хватает места в земле его корням, выползают они наружу мускулистыми жгутами. Текут мимо дуба века, а он невозмутимо молчит, хранит тайны мимолетных жизней, что рождаются вокруг него, расцветают и гибнут.

     Коренастое тело богатыря покрывает кора, выпуклая, твердая, изрезанная глубокими морщинами. Лопается  темная кора под напором взрослеющего великана, спрессовывается, каменеет. С годами трещины-ущелья становятся все глубже, нарастают между ними все новые и новые слои, цементируются, превращаются в горные кряжи, что тянутся по стволу изменчивыми рассеченными хребтами,  неровными, причудливо изрытыми впадинами и буграми .

    Вот обтекают эти хребты черную дыру большого дупла похожего на пустую глазницу, извиваются, сталкиваются, расползаются.  А то  неожиданно совьются вихревым движением  в чудовищный бутон. Чудится, что сквозь грубо вылепленный рельеф  узоров проглядывают лики, фигуры, морды. Сам Соловей-разбойник поселился в таинственной дупляной глубине, спит крепким сном, дожидается своего часа, чтобы выскочить, засунуть пальцы в рот и засвистеть ураганным посвистом, сметающим все живое.

     Густо-зеленый и сизый мох, облепивший тело гиганта, придает этим картинам дух древности, первобытно-стихийной, иногда пугающей притягательности. Страшная красота!

                ***

             Среди жителей леса вяз менее всех заметен и знаменит. Не поют о нем песни, не слагают стихи. Прячется он в тени более ярких сотоварищей. Куда ему до клена! Так часто бывает в жизни: затмевает броская внешность писаных красавцев скромную, классически ясную красоту  казалось бы невидных, но пленительных созданий. Листья у вяза большие, светло-зеленые, рифленые, жесткие,шершавые,  скромно неприметные. Да и особой оригинальностью  не отличаются – очень они похожи на листья орешника.   Но кора!

          Взглянем вниз, туда, где ствол дерева расщепляется на широкие толстые пальцы, подобно ноге слона, вросшей в землю. В укроминах впадин между ними связаны в узлы пучки серебристых полосок коры. Ровные, чуть шершавые ленты поднимаются вверх, текут расплавленным серебром, создавая симфонию движения, вывязывают линии судьбы: разойдутся, сплетутся, пересекутся ромбами,  выпустят из-под себя тонкие жилки. Выплетают жилки свои оригинальные мотивы: тонкими струйками-родничками текут, разветвляются, сплетаются в косы, рассыпаются параллельными маршрутами, снова свиваются. Они то заполняют канавки-овражки, образовавшиеся между созвучиями серебряных лент, то растворяются, то возникают вновь. Берега овражков усыпаны грифельно-серыми черточками, пятнышками, бугорками, пляшущими в синкопированном ритме на приглушенно-белых склонах. По  дну овражков, упрямо пробиваясь из глубины, протянулись медные дорожки молодой коры.
   
        Когда тихая ночь опустится на землю, затихнет гомон птиц, и вам вдруг почудится в темной чаще уснувшего леса  едва слышный  звон, не пугайтесь: это вяз задумчиво перебирает  серебряные струны, смотрит вверх, туда, где сияют далекие звезды, и нашептывает им свои элегии.
   

      Не успевают вязы в густом лесу размахнуться в полную силу. Душит теснота и молодые дубы, чахнущие без воздушного простора. Падают они на землю, раскинув беспомощно ветви-руки. Лежат поверженные исполины, темнеет, увлажняется их кора, покрывается малахитовым бархатом мха. Высасывает мох остатки их жизненных сил, выкидывает светло-изумрудные молодые побеги, радуется обилию пищи.

                ***

       И стоят над павшими собратьями вечные плакальщики: ели, лиственницы, сосны. Они не падают, не сдаются. Они плачут. Заливает смола их чешуйчатую кору то сплошным белесо-кремовым мутным потоком, то застывает янтарно-прозрачными сосульками.

      Меньше слез льет гладкоствольная пихта, надменная, величавая. Длинноногие сосны шевелят  солнечно-светящимися легкими лоскутками коры, будто произносят надгробное слово, темнеют, затвердевают от сострадания. Ели сумрачно опускают  траурные ветви.

      Лиственницы же просто обливаются слезами. Они такие сердобольные, общительные. Копируют все, что видят вокруг. Хочется им походить на дуб, устраивают они на коре своей холмы и ущелья. Но мощность-то не та! Расслаиваются их холмы, разлохмачиваются. Под ними образуются таинственные гроты, усыпанные желтыми опавшими иголками. В рытвинках скапливаются заледеневшие смоляные зеркальные лужицы. И  серебряным вязам они хотят подражать . Начинают лиственницы выплетать ромбы, но и они лохматы, будто обросли жесткой шкуркой невиданного зверя. Стоят подружки рядышком, и каждая свой узор выводит, неповторимый, сказочный. Когда же сбросит лиственница  зеленый покров, обнажит  шишковатые ветки, то совсем превратится в чудо чудное – так и мнится, что сидит в них леший, дух лесной, застывший в скорбном молчании.

     Ох, нелегко вам, милые, жить на свете. Помочь бы чем, да сил не хватает. Щедро дарите вы свою неописуемую красоту миру, исцеляете души и тела человеческие, к жизни возвращаете. И гибнете молча…