Меж тем очень далеко от Германии, в Энской психиатрической больнице, все шло своим чередом. Где-то в столицах и прочих горячих точках происходили всякие важные и не очень события в диапазоне от заседаний Думы до захвата заложников, а здесь все было более или менее скучно: обходы, процедуры, диагнозы...
Разве поведение больного Сущевского время от времени вносило разнообразие в размеренные больничные будни. На все попытки врачей выявить, отчего это в его душе угнездились сразу и Эдуард Лимонов, и Владимир Ильич Ленин, пациент реагировал интенсивной бранью, которая, если очистить ее от мата, давала массу полезных сведений о его болезни:
-Неужели Вы не видите, что я не такой, как все? Я еще в семнадцатилетнем возрасте имел явление! Я шел по улице и вдруг меня ударила прямо среди бела дня шаровая молния. Она передала мне: «Ты никогда не будешь таким, как все. Ты будешь особым! Тебя ждет великая судьба!» Это напитало меня такой чудовищной силой, что я жил на этой силе много лет и сумел стать героем! Я человек-легенда, живой классик, миф! Я настолько известен, что мне страшно! Я этого не хочу! Я хожу по городу, как человек без кожи! О такой публичности я никогда и не мечтал!
Воображай себя Сущевский только Лимоновым или только Лениным, Зинаида Степановна не слишком ломала бы голову над историей его болезни. Отождествление себя с объектом подражания – явление, прекрасно известное психиатрии с незапамятных времен. В прошлом больные отождествляли себя с царями, военачальниками и прочими известными лицами. В наше время круг охваченных заболеванием персон расширился и частично захватил даже на первый взгляд вполне психически здоровых людей вроде футбольных фанатов или поклонников какой-нибудь поп-звезды, что готовы одеваться, стричься и даже жить, как их кумир. К тому же Зинаида Степановна знала, что искать причины этому следует не в воспетых все тем же Фрейдом темных инстинктах, сколько в биохимии человеческого организма. Все эти вырабатываемые мозгом серотонины, допамины, эндорфины и прочие вещества, что зависят как от наследственности, так и того, что человек ест и пьет. Может быть, в том, что стало столько сумасшедших, виноваты химические добавки в еде или загрязнение окружающей среды? И скоро найдут те самые дефектные гены, что виноваты в том, что иные люди ведут себя, мягко выражаясь, нестандартно? А там уже совсем недалеко до того, чтобы изобрести что-то вроде вакцины, что сделает всех если не счастливыми, то хотя бы нормальными?
Впрочем, перегруженной работой докторше некогда было забивать себе голову будущим психиатрии, у нее и так голова шла кругом от того, чем «грузили» ее пациенты в настоящем. Да тот же Сущевский, к примеру. Он назойливо рассказывал ей о своих, то есть Эдуарда Лимонова, политических взглядах, и партии национал-большевиков. Ничего принципиально нового, жуткая окрошка из большевистских фантазий и фашистских идей исключительности, что уже давно была съедена, переварена и приземлилась в отхожей яме истории, начиная от ликвидации частной собственности и кончая строгой цензурой и упразднением семьи. Впрочем, уже само название партии – национал-большевистская, говорило о том сумбуре, что царил в голове у ее создателя. Большевики ведь, как известно, были интернационалистами, а фашисты не терпели половых извращений и горой стояли за здоровую семью. Словом, бред больного ума, заразивший многие слабые души, как она поняла из хвастливых рассуждений Сущевского.
-У меня, куда не приедь, везде свои люди, - заявлял он во всеуслышание. – Молодые, сильные, преданные делу!
Кроме того, Сущевский делал все возможное, чтобы приобщить ее и к литературному творчеству Лимонова, выдавая его за собственное. Правда, из нескольких книжек, что он с гордым видом выдал ей, Зинаида Степановна успела бегло просмотреть лишь две, но и этого хватило с избытком. Недостатки автора – малый словарный запас, постоянное употребление ненормативной лексики, а попросту мата, неумение строить сюжет, ужасная грубость повествования, которой он пытался маскировать бессилие пера, были видны даже неискушенному в литературе человеку. Это уже не говоря об очень сомнительном содержании. Все его творчество было посвящено исключительно собственной персоне, и, похоже, в этой персоне он больше всего уважал один единственный орган – половой. Нормальный обыватель где-нибудь в российской глубинке, да еще воспитанный на Чехове и Пушкине, читая такое, наверняка чувствовал себя, как если бы рядом с ним в ресторане кого-то вырвало прямо на стол - есть ты после этого уже не станешь.
Зинаида Степановна не была бы специалистом, если бы из всего, что она узнала о Лимонове, не поняла - он уже в ранней молодости явно нуждался в помощи психиатра. Но эту помощь ему никто не оказал, и он так и остался закомплексованным подростком, которому казалось, что он родился «не в то время, не у тех родителей, не в том городе», из тех, кто считает - только он прав, а все остальные, создавшие для него этот неуютный мир – нет, и поэтому их нужно уничтожить. Такие не живут, а «доказывают» всему миру свою личную исключительность, свой поэтический талант, свою сексуальную раскованность и так далее. Все у Лимонова было напоказ, все на продажу: скоромошество и эпатаж, огульные суждения и иллюзия интеллектуальности, ниспровержение авторитетов и безапелляционное утверждение собственной гениальности... Словом, с какой стороны не подойди, больной человек. А психические болезни, как известно, заразны. Вот и Сущевского этому Лимонову заразить вполне удалось...
До перестройки жизнь пациента, рядового бухгалтера в какой-то конторе, шла по такому же плану, как и у большинства обычных людей, укладываясь в три слова: «родился», «жил» и «умер». Но напор, с каким умел обрабатывать своих приверженцев Лимонов, заставил бедного Сущевского возомнить себя великим революционером. Как именно и где Сущевский боролся за «правое дело», оставалось для всех тайной, видны были только последствия – партийная борьба окончательно выдавила из его головы последние остатки здравого смысла.
Зато в его душе оставалось еще много места для вождя мировой революции. Правда, войдя в душу Сущевского, вождь приобрел новые, ранее неизвестные широкой публике черты, и больной часто рассказывал об этом:
-Ленин был самым настоящим фашистом! Это был сверхчеловек, предназначенный для выполнения сверхзадания! Он, конечно, не афишировал это, понимая, что серая масса такого просто не поймет. Но знающие люди и единомышленники в Европе об этом прекрасно знали. Ленин вел переписку с никому не известным в России, но прекрасно известном в Германии человеком – Ланцем фон Либенфельсом! Этот великий человек был духовным отцом Гитлера и Муссолини, и Ленин тоже очень уважал его, не меньше, чем Маркса! Наступило время, когда уже невозможно скрывать от народа истину о вожде!
-Ну ты и врать, - возражали ему самые недоверчивые.
-Я не вру! – кипятился он. – Только вот из-за происков врага не могу ничего доказать!
Часто Сущевский рассказывал какую-то завиральную историю о том, что он сам купил эти самые письма Ленина, но их у него украли. Это выглядело не более правдоподобно, чем похождения «Штирлица», но куда менее симпатично, поскольку многие пациенты и персонал, хоть и не пережили войну, по фильмам, рассказам родителей и книгам хорошо знали, что такое фашизм. Поэтому Сущевского больные скоро наградили кличкой «фашист». Но он не стыдился ее, а наоборот, гордился, и готов был часами рассказывать всякому об идейных корнях фашизма и его благородной сущности.
Несмотря на столь сложные проблемы со своими лишними личностями и не совсем стандартной идеологией, больной Сущевский не сильно отличался от обычных параноиков, отмечала Зинаида Степановна в истории болезни. Он тосковал по простому миру, организованному по четким принципам. Разумеется, в центре этого мира будет стоять он, самый-самый великий, умный и замечательный, Сверхчеловек.
-Только сверхчеловек имеет мужество для выполнения сверхзадания, - повторял он то и дело. – Только герой!
Как и полагается истинному герою, Сущевскому приходилось в жизни нелегко. Вся Вселенная вокруг него была полна теми, кто хотят его уничтожить или, по крайней мере, заставить страдать. Он часто и помногу рассказывал о своих врагах, каждый раз подчеркивая, что все вокруг героя превращается в трагедию, но он никому не простит своих страданий. Это было очень типично для паранойи, отмечала Зинаида Степановна. Жизнь параноика – длинная цепь мнимых предательств, для которого его страдания – самое важное. Он всем жалуется и повсюду видит обидчиков.
Правда, с этим абсолютно не вязались заявления Сущевского, что он считает себя неуязвимым, поскольку верит в свое общение с непонятными пульсациями мира, заряжающими его силой. Он точно знал, что у него есть защитное волевое поле, которое не в состоянии пробить даже дух пресловутого английского мага Алистера Кроули, прославившегося особым пристрастием к сексуальным извращениям и нетерпимостью к инакомыслящим.
Однако больная психика всегда полна противоречий, и Зинаида Степановна давно отучилась этому удивляться. Не удивилась она и когда больной Сущевский рассказал о своих беседах с орлами, что порой залетали в обширное пространство его воображения. Они обещали ему роль императора будущей Российской империи, что, как феникс, возродится из пожара перестройки, и прочие блага. Но он общался не только с орлами. Порой бедняге приходилось иметь дело кое с кем похуже.
Например, незадолго до приезда в их город Сущевский вступил в беседу с самим дьяволом, который явился ему в виде довольно задрипанного мужичка. Дьявол предупредил Сущевского, что его вскорости могут убить враги. Но герой проявил истинно философское равнодушие к этому, будучи точно уверен - кому суждено быть повешенным, не утонет. Видя такое хладнокровие, нечистый отступился и даже испугался. Чтобы окончательно отпраздновать победу над Сатаной, Сущевский рассказал эту историю ясновидящей по телефону. Она дала ему совет, как поступить, чтобы дьявол раз и навсегда забыл к нему дорогу. Нужно просто-напросто набрать полную ванну теплой воды с солью и зажечь перед зеркалом свечу. Потом лечь в ванну и смотреть, как будет гореть фитиль у свечи. Он наверняка будет коптить, потому что героя сглазили миллионы раз. Сущевский, хоть и не боялся никаких врагов, не пренебрег советами целительницы и целый день отмачивался в ванне. Он и здесь, в больнице, то и дело чувствует невидимую руку врага, и не удивится, что тут скоро случится нечто ужасное.
Но никакие враги и препоны не могли помешать ему выполнить свою миссию – спасти Родину и повести ее к новым и сияющим высотам. Правда, как эти самые высоты называются, он ответить затруднялся. Зато он точно знал, каким путем туда идти – путем организации красно-коричневой партии под собственным руководством, которая в конечном итоге приведет к вооруженному восстанию. И без устали «пахал на партстроительстве» в рамках одной отдельно взятой больницы: выпускал газету «Лимонка», писал листовки и агитировал персонал и больных в свою партию. А тех, кто отказывался, встречал такой град оскорблений, что вскорости почти все пациенты отделения и даже врачи, сестры и санитары стали «членами» партии «Сверхчеловека» – так называл себя порой больной. Такой простой взгляд на жизнь рождал у него готовность защищать свои идеалы до победного конца вплоть до смерти.
Впрочем, тут Сущевский ничего нового не открыл, именно таковы взгляды у всех великих вождей прошлого и настоящего. И если за ними следуют, они заботливы, благородны и щедры. Но если кто-то решается действовать и мыслить самостоятельно – они воспринимают это как персональное оскорбление и готовы отправить изменника в ад. Подобные ему типы изобрели религии, промывку мозгов и политические партии. В настоящей жизни возражать таким невозможно, а уж в психиатрической больнице и подавно. Тем более что тут царила полная свобода слова. Ни врачи, ни остальной медперсонал не пытались мешать Сущевскому, полагавшему себя Лимоновым и Лениным одновременно, разрабатывать программы и лозунги своей партии, выпускать газету и вести воображаемую переписку с соратниками и «боевыми подругами».
Вполне дозволялось также держать перед народом примерно такие речи:
-Я с нечеловеческим хладнокровием могу препарировать самое святое – веру, надежду и религию! Я имею наглость считать себя умным человеком. И имею духовное мужество если требуется выступить один против всех. Россия оккупирована США и Евросоюзом, наша цель – национальная революция, социальная и национальная в одной. Когда придет час, будьте готовы! Слава России! Слава грядущей русской революции! Мы осуществим революцию снизу вверх в каждом городе и каждом поселке, через всеобщую политическую мобилизацию масс. Воля нации к величию и свободе сильнее всех долларов мира. Долой аборты! Не дадим умереть русской нации! Поддержите русского производителя! Покупайте только русские товары! Опустим железный занавес! Не побоимся великой войны!
Народ не возражал, потому что у каждого были собственные и куда более важные проблемы, чем великая война. Кого беспокоило ночное недержание мочи, кого – орды воображаемых кредиторов, а иных так и вовсе розовые мыши, белые слоны, зеленые змеи. Да и персоналу было все это глубоко безразлично, разве медсестра Мария Ивановна не стеснялась высказывать Сущевскому все, что она думает, когда больной в три часа ночи включает свет, чтобы подготовить срочную речь к соратникам, или забывает в революционной задумчивости спускать за собой воду в туалете.
В ответ Сущевский выдавал тирады примерно такого сорта:
-Молчи, презренная! В женщине все неблагородно! Женщина – это низшее существо, с которым невозможно жить на равных! Женщины специально пачкают и опускают все высокое и благородное! Русская женщина – самый ненадежный друг и товарищ, а тем более жена, какую только можно себе представить, ибо, не имея ни чувства долга, ни морали, она следует обыкновенно лишь прихоти своей плоти. Но завтра ее благосклонность переключится на другого и она станет Вашим врагом. Женщины – низшие существа!
Видно, у него и в этом плане было много переживаний, предположила Зинаида Степановна. Хотя она знала, что идеи Зигмунда Фрейда по части сексуальной составляющей психозов давно устарели, здесь нельзя было не признать его правоту.
Как-то в порыве откровенности он поделился с ней подробностями своей личной жизни:
-У меня было три жены, и ни одна из них не стала счастлива, а первая и вовсе повесилась! Хотя все предпосылки для счастья у них были! Вторая недавно приезжала с выставкой с Москву, теперь она графиня! Вы бы посмотрели на нее сейчас! Толстая, жирная, уродливая! Недавно мне опять жениться на ней предлагала! А ей самой – сорок восемь! А третья? Просто предательница! Я никогда не относился к ней, как к самке, только требовал от нее всего, что давал сам – верности, преданности, постоянства, мужественности – относился как к любимому соратнику. А она чувствует зависть и ненависть к нашим идеалам веры, у нее типично женская инстинктивная реакция пачкать и опускать все благородное и высокое. Никакой привязанности к человеку, который так искалечил свою жизнь ради нее! Она предавала меня, солдата! И ушла к ординарному бескрылому растению, какому-то жалкому программисту! У нее только страсть к самой себе! Но я ее хуже, чем убил – я лишил ее навсегда самого ей нужного – себя самого! Она не понимает своей трагедии! И я переключился на собственный пол! Только мы, мужчины – творческая сила! Только мы генерируем идеи, а женщины только и могут, что рожать детей!
И Зинаиде Степановне стало окончательно ясно, что способность генерировать идеи больной ставит куда выше презренного дара деторождения...
Постепенно Сущевский со своими завиральными теориями надоел всем хуже горькой редьки и народ стал его избегать. Только его товарищ по палате «Штирлиц» время от времени вступал с ним в дискуссии, доказывая, что коммунизм и фашизм – это не совсем одно и то же, а гомосексуализм – это и вовсе нехорошо. Хотя бы потому, что целью коммунистов было всеобщее благополучие независимо от национальности и цвета кожи, а фашисты признавали право на счастье только за особо избранными. А если всех сделать гомосексуалистами, то откуда дети возьмутся? Он что, биологии никогда не учил?
Но представления о биологии были у Сущевского тоже довольно своеобразными:
-Мужчины вопиюще неравны! Среди них есть воины-солдаты – агрессивное меньшинство, и жвачные коровы-пахари – подавляющее большинство. Разница между человеком-воином и человеком из стада такая же, как между шимпанзе и человеком!
-А ты кто? – дразнил его «Штирлиц». – Осел?
-Я – вождь по своей натуре! Вождей не выбирают! Вожди насаждают свою власть! Мне предстоит трудный путь навязывания себя, путь героев и вождей! После великой революции и войны останутся только истинные герои! Я готов отдать всю свою кровь в битве за свои идеалы! Ты не думай, что я один! У меня везде свои люди – в правительстве, среди ментов, в разведке!
-Ишь, раскукарекался, вояка! – издевался «Штирлиц». – А сам и в армии, небось, никогда не служил!
-Но душа у меня солдатская! – возражал Сущевский. – Я обожаю запах казармы!
-Вонючих сапог и оружейного масла? Пшенной каши и солдатского сортира?
-Я готов сочетаться браком с Россией, отдав свою кровь! Война более свободна, чем мир, потому что всегда есть люди, предпочитающие воевать, а не работать.
-Ишь, умный какой, - бранился «Штирлиц». – Всех хочешь пушечным мясом сделать, лишь бы самому в героях походить? Ты понимаешь, чем твои идеи кончится могут при нынешнем оружии? Огромными человеческими потерями! Миллиарды погибнут!
Но Сущевского перспектива потерять пару-тройку миллиардов населения нисколько не смущала. Ведь оно все равно лишнее, доказывал он, все ученые говорят, что на Земле ресурсы скоро кончатся. Тем более что так думает не он один.
-Наши люди есть во всех крупных коммерческих структурах, - хвастался он. - Даже в правительстве! Я в свое время разговаривал с человеком из администрации Президента! Правда, он оттуда ушел, сказал, гад, что ему противно там работать стало! Но все равно, теперь для меня сверху организуют особый нацпроект!
-Это тебя кто-то дурил, - возражал «Штирлиц». – Тех, кому противно, в политике не держат!
В ответ Сущевский матерился по-черному, обзывал его ренегатом, который вообще не понимает не только самого значения слова «политика», но и жизни вообще. А «Штирлиц», в свою очередь, бегал жаловаться на него медсестре Марии Ивановне. Она выделяла среди других и постоянно повторяла, что если бы все пациенты были такие же, как он – аккуратные, дисциплинированные и не капризные, персонал не знал бы никаких проблем.
Поэтому, когда больной Сущевский в качестве главы своей партии выдал на-гора «Приказ о создании национал-большевистского фронта», в котором призывалось встать на защиту Родины, «Штирлиц» тут же прибежал ознакомить медсестру с «Приложением» к этому «Приказу».
Это был сценарий вооруженного восстания в Крыму. Сущевский полагал, что русские должны во что бы то ни стало освободить от украинского ига исконно русский Крым, так легкомысленно отданный в 1954 году Хрущевым хохлам. Организовать такой пустяк было куда легче, чем Октябрьскую революцию. Делать это предлагалось следующим образом:
«С наступлением летнего сезона в Крым устремятся под видом отдыхающих члены его партии и сочувствующие, все, кто готов к революции. Они ни у кого не вызовут подозрения, тем более что они съехались на фестиваль рок-музыки. В Крым приедут также множество рок-, техно-, рейв, панк, и так далее групп, популярных в тот момент у молодежи. Одновременно живущие в городе члены партии будут готовиться к восстанию – изучать возможность захвата оружия на складах местного гарнизона, знакомятся с сотрудниками радиостанции, а также городского морга. Особая группа будет постоянно пасти журналистов, поскольку нельзя упускать из виду заботу о публичном имидже революции.
И вот в назначенный день начинается концерт, причем с опозданием, чтобы накалить обстановку. В толпу зрителей – а концерт состоится на открытом воздухе – примешиваются члены организации, боевики с автоматами и винтовками. Их задача - сеять панику. С наступлением темноты – темнота друг хаоса, а не только молодежи – группа «Фашисты» исполняет какую-нибудь песню про Гитлера и Сталина, боевых друзей и соратников. Толпа, и без этого подогретая алкоголем, неистовствует в своем патриотическом порыве. Непонятно откуда раздаются выстрелы и крики «Это украинский спецназ в наших стреляет!»
Разумеется, тут же появляется этот самый спецназ. Тут в бой вступают группы боевиков. Желательно много крови и паники. Начинаются аресты, наверняка будут убитые. И тут члены партии должны разыграть карту с трупами. Нужно добыть в морге побольше молодых по возможности трупов, свезти в какой-нибудь карьер, и хорошо бы полить их свежей кровью с бойни. Затем туда же отвезти как можно больше журналистов, в том числе и иностранных, якобы под страшным секретом. Следует говорить журналистам, что это трупы невинно убитых вчера. Желательно также раздобыть какой-нибудь детский труп. Пусть журналисты все старательно снимут на пленку. Эти съемки взорвут общественное мнение в России. Правительство испугается. Русские на Украине вздрогнут и начнется восстание. Это будет наша Съерра-Маэстра, и мы придем в нашу Гавану», - заканчивался сей дивный план.
-При чем тут Гавана? Она же на Кубе? – возмущался Штирлиц. – Все эти его затеи по части партии и фашизма – происки гнусных сил, которые хотят снова повергнуть Россию во мглу. Он же сам говорил, что сбежал от коммунизма в семидесятые годы, а теперь про большевистскую революцию талдычит! Он – просто чей-то проект, который придумали на Западе. Они сделали из него зомби и заслали к нам, чтобы было за что снова ненавидеть русских. Это уму непостижимо – там, где людей убивали эсэсовцевцы, он талдычит о прелестях фашизма! Моего деда на войне убили! А где его дед был, хотел бы я знать? В СС или Гестапо? Он нуждается в особой изоляции! А если он убежит отсюда и к власти придет?
-Такие и приходят, - отвечала Мария Ивановна. – И все норовят гадостей наделать, а мы, женщины, им пушечное мясо рожать должны, зады подтирать, ухаживать! А они все – герои, подвиги совершают, на нас и не смотрят! Придурки они, а не герои, всех их в дурдом надо! Одно слово – зомби!
По инициативе «Штирлица»о к кличке «фашист» прибавилось еще и «зомби». Это самое слово «зомби» отчего-то доводило Сущевского до истерики, хотя против «фашиста» он никогда не возражал.
-Я не зомби! – визжал он, брызжа слюной и топая ногами. – Меня никто не посмеет зомбировать!
-Тогда еще хуже! Тогда ты идиот, раз не понимаешь, что фашизм на русской земле – это как дерьмо на торте вместо розочек! – злорадно смеялся «Штирлиц».
А потом принимался во всеуслышание рассказывать историю о том, как американские спецслужбы делали зомби из парней, что удирали в Штаты с острова Куба. Американцы использовали для этого способы диктатора Гаити Дювалье, того самого страшного «папы Дюка». А потом американцы посылали этих ребят обратно на Кубу, чтобы убить Фиделя Кастро. Правда, отчего-то в присутствии Кастро все эти зомби не могли двинуть ни рукой, ни ногой, что доказывало - вождь кубинской революции – куда более сильный колдун, чем те, кого оплачивало ЦРУ, или «Папа Дюк» что-то зажал из своей технологии от американцев. Но теперь уже наверняка все известно, ЦРУ овладело всеми способами зомбирования, и Сущевский – лучшее тому подтверждение.
Затем у «Штирлица» возникла идея, что Сущевский не зомби, а агент-супершпион. Создать такого агента крайне сложно. Из сотни нормальных шпионов получается только один. Супершпионы - это специально воспитанные или подвергнутые специальной обработке люди, у которых две личности. В нормальном состоянии такой человек – лояльный гражданин своей страны и ему и во сне не приснится шпионить. Но он все видит и замечает, и может попасть туда, куда другие не попадут. Он ведет себя безупречно и никогда не проговорится, потому что не подозревает о своей второй личности. Эта вторая личность – противник, для которого и собирается при помощи того самого лояльного гражданина нужная информация. Но вызвать к жизни эту вторую личность может только тот, кто запрограммировал супершпиона. Даже если такого агента заподозрят в шпионаже, допрос его ничего не даст, потому что сам не знает о своей второй натуре.
Он так донимал этой новой выдумкой Сущевского, что они в один прекрасный день чуть не подрались. Только своевременное вмешательство медсестры разрядило обстановку.
Жалуясь на условного противника, «Штирлиц» то и дело повторял:
-Он - террорист, только на другой лад! Его надо изолировать! В особую тюрьму вроде той, где американцы держат террористов, упрятать! К тому же у него внутри все прогнило!
Тут «Штирлиц», как ни странно, оказался прав. Не только душа Сущевского была в неважном состоянии, в лечении нуждалось и его бренное тело. Зинаида Степановна скоро обнаружила, что новый пациент - просто ходячая иллюстрация к тем страницам «Медицинской энциклопедии», где описываются сердечно-сосудистые заболевания. Наверное, поэтому Сущевский как-то быстро стал превращаться из щеголеватого мужчины неопределенного возраста в неопрятного старика. Щегольской «ежик» на его голове сменился неухоженными жидкими космами, а вечная трехдневная седая щетина, ссутулившаяся спина и серая больничная пижама придавали ему вид замученного жизнью хомяка. Зинаида Степановна назначила ему соответствующие препараты, но он не хотел их принимать, заявляя, что не обносился телом и духом, как эти номенклатурные ожиревшие мешки, что стоят у руководства страной.
Это и было его ошибкой. В один прекрасный вечер, когда уже всем были выданы привычные дозы успокоительного и последние нерасторопные больные заканчивали вечерний туалет, к Марии Ивановне на посту подбежал «Штирлиц». Его строгая серая пижама была застегнута не на те пуговицы, воротник лежал криво. Этот непорядок в его служебном обмундировании указывал, что случилось нечто непредвиденное.
И в самом деле, он взволнованно сообщил:
-Фашист в сортире кончается! Я вначале думал – он опять всякими гадостями занимается, потому что в палате я ему не даю, а потом смотрю – что-то с ним не то! Все мне талдычил, как попугай «Да, смерть!», вот она за ним и явилась!
Кликнув санитара, Мария Ивановна поспешила к месту происшествия. Прямо на полу, неуклюже привалившись к кафельной стене туалета, сидел больной Сущевский. На нем не было лица и штанов. Марии Ивановне было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять – пациенту уже ничего не поможет. После чего, вздохнув, она заметила:
-Вот и хорошо, что Бог его прибрал, а то от него одно беспокойство..
Сущевского унесли в морг, и все снова успокоилось.
Только «Штирлиц» все не мог отойти от такой неожиданности. Он сидел в ординаторской, куда его пустила Зинаида Степановна, опасавшаяся, как бы ему под влиянием только что виденного не стало совсем плохо, и деловито излагал свою версию смерти Сущевского:
-Этого гада не иначе как свои же прикончили, те самые, кто его послали! Он им не нужен стал. Он чувствовал, что вокруг него собираются тучи! Я ему не верил, а потом сам заметил одного типа, что его под окнами выслеживали! Может быть, он его и того. Я знаю, какие способы у разведки есть! Укол зонтиком или выстрел из авторучки – и хана! Яд рицин действует очень быстро! Надо обязательно провести вскрытие! Впрочем, есть такие яды, что никто не в состоянии обнаружить! А может, они ему программу уничтожения включили, как и всем зомби! Это принятая в таких делах штука! Звонят по телефону, зомби снимает трубку, а потом на условное слово у него в мозгу срабатывает пружина и он выпрыгивает из окна!
-Успокойся, какое тут окно, у нас везде решетки, - мягко оборвала его Мария Ивановна. – Да и невысоко у нас, разве на землю шлепнешься!
Видно, это замечание повернуло мысли «Штирлица» в другом направлении, потому что он вдруг сказал:
-А может, он от какого-нибудь бактериологического оружия нового поколения умер. Например, от особой оспы. Самая страшная болезнь, это я в разведшколе проходил. Знаете, ведь в мире полно всякой оспы, причем как у людей, так и у насекомых. Особенно насекомые страдают. Поскольку у них нет кожи, а только хитиновый скелет, то у них нет оспин. Вирус оспы доводит насекомых до сумасшествия. Гусеница начинает двигаться по кругу и не может сохранять равновесие и ориентировку. И растет до размеров в два раза больше нормального. Потом гусеница умирает, ее оболочка лопается, и из нее выпадают вирусы. Они рассеиваются, поджидая следующую жертву. Может, нам после фашиста еще все дезинфицировать придется, когда он лопнет! А может, и продезинфицировать не успеем!
-Успеем, не волнуйся, - поспешила успокоить его медсестра. – Тем более что пока неизвестно, от чего именно он умер.
Тут вдруг «Штирлиц» вскочил и со словами:
-Этот фашист завещание оставил! Как это я забыл! Как его похоронить! Он его долго сочинял! Может, там какое-нибудь секретное послание к хозяевам зашифровано? Надо передать его в соответствующие органы! – выбежал из ординаторской.
-Кажется, он все твердил, что только фашистом его примет земля, - заметила памятливая Зинаида Степановна.
Но аккуратно написанное от руки завещание, что вскорости принес «Штирлиц», говорило совсем о другом:
«Я ненавижу могилу и мерзкую сырость! Не хочу стать пищей червей и требую от моих сторонников ни в коем случае не предавать мое тело земле. В случае моей смерти нужно совершить следующую церемонию.
На возвышенном берегу великой русской реки, лучше Волги, но годится любая река, текущая в море, к рассвету приготовить мощный погребальный костер из стволов сосен и других деревьев. Возложить на него мои останки с оружием и при первых лучах рассвета зажечь погребальный костер. А потом останки пустить по течению на плоте.
Перед этим может быть принесена человеческая жертва – пленный враг. Просьба произвести надо мной выстрелы прощального салюта. После прогорания костра мой наследник должен пробить мой череп молотком, дабы выпустить мою душу наружу. Погребальный обряд совершить не позднее, чем через двадцать четыре часа после моей смерти, на рассвете.
Если условия моего погребения не будут соблюдены, страшные несчастья падут на Всех, и это не моя воля, но воля высших сил, которые призвали меня к жизни».
Мария Ивановна удивилась:
-Надо же такое придумать? Хотела бы я знать, где власти такие сожжения разрешают? Трупы можно сжигать только в крематории!
Зинаида Степановна меж тем взяла с полки историю болезни пациента Сущевского, чтобы приложить к ней завещание и сделать запись о смерти. Жаль, что он умер, такой редкий случай, подумала она, пробивая завещание скоросшивателем.
А потом, ставя папку на место, ответила на вопрос медсестры:
-Разве что в Индии. Но Сущевский напрасно волновался, его так и так сожгут, а не на кладбище похоронят. У него, кажется, и детей нет, и никаких родственников, что готовы расходы на погребение на себя взять. По крайней мере, пока он был у нас, никто его персоной не поинтересовался, даже бывшие единомышленники.
-А что им интересоваться? Наследства он не оставил, разве свои бумажки! – заметила Мария Ивановна – Прямо как вождь!
-Какой из него вождь? – презрительно сказал «Штирлиц». - Вождь должен быть тайной для всех! А это трепло кукурузное тут каждому встречному-поперечному всю свою душу наизнанку выворачивал по сто раз на дню! Вы еще не знаете, что он мне про свои подвиги с этими гомиками рассказывал, это не для женских ушей! Он и мне непристойные предложения делал, гад! А вождь должен подавать всем пример! И вообще, любое движение, заинтересованное в дисциплине, должно пропагандировать высокую мораль!
-Какая уж тут мораль, - усмехнулась Мария Ивановна. – Он тут такое про своих жен нес!
-Вот и я говорю, – подхватил «Штирлиц». - Очень важно также, чтобы за вождем стояла женщина, боевая подруга. У Ленина, к примеру, была Надежда Константиновна. Но самое главное – дурак он и не понимает простых вещей. Чтоб к власти прийти, огромные деньги нужны! А какой богач даст деньги фашистам, если половина русской экономика теперь на приезжих и держится? Тут поневоле интернационалистом будешь! Не, деньги – это самое главное, как ни крути! Я вот тоже всегда мучился, когда мне за границей денег не хватало, ведь у этих паразитов столько соблазнов! Только на патриотизме и держался!
Не слыша ответа, он замолчал. Молчали и Зинаида Степановна с Марией Ивановной. Кто знает, отчего? Думали ли они о покойнике, что внес такой переполох в их спокойное отделение? Или вообще о тех несчастных, что никогда не держали на руках собственного ребенка, не сходили с ума в ожидании припозднившейся с вечеринки дочки? О тех, кто не знают запаха сжигаемой картофельной ботвы, после уборки посаженной собственноручно картошки, никогда не искали в лесу грибы и не радовались, когда вся семья в сборе сидит за праздничным столом? Об одиноких людях, никогда и ничего не создавших, кроме вздорных писаний, потому что были одержимы болезненными разрушительными инстинктами или такой же нездоровой жаждой славы. Ведь только ненормальный готов пожертвовать всем миром во имя своих губительных идей! Место им было в психиатрии, а они рвались к владычеству над всем миром...
А может, они размышляли не о психически больных или бесконечно подлых людях, а о страшных по своей сути идеях, что в любое время были готовы вернуться в сердца и головы обезумевших от исторического абсурда наций, хотя уже оставили в прошлом столько развалин?
Или они замолкли, заслышав бой кремлевских курантов из радиоприемника, в удивлении, что так быстро настала полночь?
Но «Штирлиц» не мог вытерпеть такой длинной паузы. Едва закончился государственный гимн, он вскочил и бодро заявил:
-Что это мы тут бездействуем? Одного фашиста, слава Богу, свои же прибрали, а остальные-то на свободе бегают! Разве это дело? Пора за работу!
-На войне, как на войне, - усмехнулась в ответ Мария Ивановна. - На одного тебя, милок,и вся надежда.