Такой же шершавый как у чау –чау язык слизывал теперь пузырящуюся грязь со стен и стёкол. А всего, каких – то полчаса назад два чайных кружка чуть выше животного жала видели через призму глубокосинее звёздное небо. Они удивлялись тому, что и облака умеют целоваться. И огни над железной дорогой казалось, хотели быть увиденными ими и ,может быть, ещё кем- то определённым… но всё случилось как – то быстро. Сейчас кажется с каждым взмахов шершавости и ритмичного пошеркивания грязи остается всё меньше. К сожалению, это все во лишь фантазия. Язык после себя оставляет гораздо больше грязи, чем несъеденные завтраки или несказанные слова.
За 2400 секунд из сотни отдельных крутящихся в непрерывном беспорядке глаз выделились две пары разных особей. Они были необъяснимо похожи сложной красотой своих капельных структур. И конечно, обладатель ложного трепета и гладкого, только с виду, жала, был тогда одним из них.
Казалось, воздух вокруг их горящих огней объединился, или обособился. Всё тянуло на два движения назад с каждым шорохом секундной стрелки, в желании ещё раз попробовать, но на этот раз прочувствовать уже всеми частями души, ну, или хотя бы стуком, чего – то похожего у любителя грязи на сердце.… Но, увы, чистоту нельзя поменять на бесчестье, и только лишь, поэтому всего один шершавый как у чау- чау язык питается сейчас жирными разводами со стёкол. Ещё, нельзя, кристальной капле, даже при очень унижающихся уговорах и быстро испаряющихся клятвах, стать слизью или гадостью.
Наверное, из – за этого в большей степени, пара уже почти потухших и изменивших цвет своего свечения глаз сейчас медленно уходит под воду. Эта пара хочет догнать своих, разделиться опять на отдельных , смешаться в хаосе других разноцветны блюд и просто попытаться дальше плыть по течению.