-Кто-то звонил? – спросил сын.
-Да нет, дверью ошиблись, - ответила она.
-Это не детектив, часом?
-Да нет, успокойся! – усмехнулась она. - До такой мелкой рыбешки, как я, у них еще руки не дошли, им бы со строительными и мясными магнатами разобраться!
-Вот и хорошо! – и сын уселся за стол.
Присев к столу, она спросила:
-Слушай, а ты знаешь, кто такой Ленин?
-Мужчина, я полагаю, - без промедления ответил он, следуя железной логике телевикторин. – И родился, наверное в Ленинграде? Поэтому и назывался город Ленинград? Ну, и кажется, вождь... Только вот чего? Революции? А чего это ты спрашиваешь?
Димка смотрел на нее вопросительно, ожидая реакции и готовый продолжить отгадывать соответственно вновь проученной информации. Ей даже стало весело. Он и в самом деле понятия не имел, кто такой Ленин. В детском саду им о вожде ничего не говорили, в школе тоже. Все статуи и прочие изображения вождя русской революции в Германии давно исчезли из общественной жизни, даже из символики самых левых партий. О нем помнили разве самые немолодые жители упраздненного в одночасье первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле. А молодежь могла узнать о вожде пролетарской революции разве из фильма «Гутбай, Ленин», в котором тот присутствует в виде каменной статуи, причем только верхней половины туловища без ног.
Вот как, оказывается, проходит мирская слава: начинается с гимнов,а кончается телевикторинами, усмехнулась Вера, а потом задала еще один вопрос:
-Ты наш город-то помнишь хоть?
-Немножко. Большие деревья, трава, рыжая собака с меня ростом. Кажется, он очень исторический?
Конечно, сын ничего не помнил. Разве видел фото в альбомах, что она привезла с собой и слышал порой, как она вспоминает о городе, в котором жили несколько поколений их немецких предков. Но что стоят эти воспоминания для детей? Так, ворчанье и глупые побасенки, которые никто не принимает всерьез.
Об этот город много раз спотыкалась история. Провинциальный, но очень старинный, известный в том числе и тем, что в нем последний русский царь подписал свое отречение от престола. Внушительные известняковые стены крепости высоко над рекой, прерываемые круглыми островерхими башнями выглядели очень по-русски. Как и сугубо декоративные луковицы многочисленных церквей, осененные столетними липами улицы и этнографического вида деревянные домики по окраинам. Хотя из-за своего приграничного положения город много раз бывал разрушен и снова отстроен, многое смотрелось так развестисто-клюквенно, что вполне годилось для интенсивного использования в туристской индустрии. Но туристы не слишком баловали город своим вниманием. Не то не нравился климат - как там у Пушкина – «Ах, это северное лето, карикатура южных зим...», не то ужасные дороги, смотри того же поэта.
Но ни климат, ни дороги не остановили в свое время ее предков, что после долголетних странствий осели в нем. Говорят, они происходили из Северной Германии. Типичная семья немецких ремесленников - бедные, но достойные люди, верно следующие главным протестантским заповедям – труд, скромность, вера. И у всех куча детей, как и у деда, Ивана Майера, что был по профессии обойщиком мебели. В семье было девять детей, отец – предпоследний. До революции они жили в скромном достатке – домик с садом-огородом, пара коров, мастерская. Труд с утра до ночи, как и полагается протестантам, разве в выходной всей семьей при полном параде отправлялись в протестантскую церквушку на немецком кладбище.
Революцию семнадцатого года пережили, потеряв только накопленные на новый каменный дом деньги в банке и мастерскую, а вот тридцатые годы дались куда труднее. Многие дяди, братья, и прочие члены семьи показались сталинской администрации более чем подозрительными. Кого отправили в Сибирь, кого на тот свет. С началом войны выслали всех, без учета возраста и пола, как потенциальных пособников врага. Все, добровольно или не очень, внесли свой вклад в Великую победу над фашистской Германией, – кто на военном заводе на Урале, кто на шахтах или колхозных полях в Сибири. А после войны их в порядке благодарности выслали еще дальше – в Среднюю Азию. И только к концу пятидесятых разрешили вернуться туда, где их предки жили вот уже без малого сотню лет. И ее отец с матерью тоже вернулись, продав уже обжитый домик в Киргизии. Правда, долго после этого мать не прожила, она умерла, когда Вере было десять лет.
В городе, где обосновались их предки, все изменилось до неузнаваемости. Разве что бывший кадетский корпус, превратившимся в Дом Советов, был все тем же, что и до войны. Его с двух сторон бдительно охраняли чугунные Ленин и Киров. Уже когда Вера работала в библиотеке, ей довелось там бывать неоднократно. Это было местечко не для слабонервных. Иного человека визит в чрево номенклатурного кита мог, пожалуй, довести до полного душевного расстройства. Казенная желтизна бесконечных коридоров с высоченными потолками, тоскливый свет ламп, кабинеты за обитыми черной клеенкой двойными дверьми... А там – не сразу кабинет, а только приемная со стервозной секретаршей. В глазах у нее – рентген, а уж как рот раскроет, так и вообще лучше сразу убраться подобру-поздорову, даже если по делу пришел. «А разве Вам назначено? Товарищ Зампред готовит доклад! И вообще, кто Вас сюда пустил? Что Вы занятого человека от работы отвлекаете со своими пустяками?».
Впрочем, большинство тех, кто там работали, вполне обходились без всяких нервов и тому подобной психологии. Причем чем выше был пост – тем меньше этой самой психологии. Все эти товарищи секретари обкома, облисполкома, горкома, охраняемые милицией как на рабочих местах, так и в своих домах, типы с круглыми брюшками под обязательным безвкусным галстуком и бесконечным самомнением в остекленевших от глупости глазах. Да отчего и не быть этому самомнению? Они жили в своем, особом мире, доступ в который таким, как Вера был наглухо закрыт. В этом мире было все – хорошие квартиры, дефицитные товары, дачи и машины, путевки для отдыха и книги...
Как и за что туда попадали, оставалось только гадать. Одна из ее сокурсниц, кстати, сумела стать инструктором в горкоме. Встретив как-то Веру на улице, она посмотрела свысока и прищурившись, даже не удостоила ее ответом на приветствие. Товарищ инструктор Сергеева чувствовала себя как фаворитка короля. Потому что такой и была. Только на месте короля было другое лицо. Но с такими же проблемами с простатой и законной сварливой женой. И даже идеология была примерно такая же - «после нас – хоть потоп».
Вере с ее фамилией путь наверх был закрыт, да у нее никогда и не было мыслей попасть в «верхи». Она была вполне довольна, когда устроилась в областную библиотеку. По причине ее молодости и беззащитности ее сунули в так называемый методический отдел, что инспектировал районные филиалы. Начальницей там была толстенькая дама, вполне успешно притворявшаяся, что служба ей куда дороже личной жизни. Ясно, что в частые командировки начальнице ездить было не с руки, и она посылала тех, кто помоложе. Например, Веру.
Тогда в каждом районе и почти каждом крупном селе были библиотеки, большей частью этакие избушки стиля «финский домик». Три комнаты, печка и книжные полки по стенам. А за столом поближе к печке какая-нибудь Марья Ивановна в вязаном платке и меховой жилетке в одиночестве скучает. И с безделья то носки вяжет, то отчет сочиняет, сколько она читателей привлекла к чтению, книг выдала, мероприятий организовала. Иначе могут и сократить, лишив мизерной зарплаты и бездельного места.
Вере было поручено проверять липовые цифры выдачи книг таким же мертвым душам в этих библиотеках. Кроме того, ей вменили в обязанность руководить фантасмагорическим мероприятием под названием «Школа Ленина». Это дело имело к тогдашней социалистической реальности примерно такое же отношение, как пресловутые «Рога и копыта» к закупке сырья от населения. Только Остап Бендер не претендовал на глубокое идеологическое содержание, а «Школа» была заведением глубоко идейным и ставила перед собой большие политические задачи.
Эти коммунистические «Рога и копыта» придумала в свое время старая коммунистка, которую за глаза все называли «Кваля». Старушка, видно, своим красным революционным нутром чувствовала, что здание советской власти уже шатается вовсю. И ничего умнее не придумала, как подпереть его такой ерундой, как эти «Школы», то есть кружки, в которых молодежь должна была изучать ленинское наследие. Решить проблемы конца семидесятых – дефицит продовольствия и желания работать, а также полное отстранение номенклатуры от народа, изучая невразумительные сочинения основоположника, было примерно также легко, как излечить психозы и неврозы по теории Фрейда, наобум святых прикладывавшего древнегреческие мифы к половым органам и без всякого зазрения совести сочинявшего недостающие доказательства своей теории.
Девизом «Школы» были слова «Я себя под Лениным чищу». Как будто бы этот «я» был закоптевшей кастрюлей, а Ленин – краном на кухне. Та самая толстенькая начальница отдела сделала, между прочим, на этом Квалином изобретении свою карьеру. Она была женщина практичная и не задумывалась о таких глупостях, как здравый смысл. Впрочем, в «Школах Ленина» по части здравого смысла и не могло быть ничего другого, если исходить из личности самой Квали.
Это была грузная и неопрятная седая старуха с мерзким голосом, что все еще имела где-то там, в заоблачных обкомовских высотах могущественных покровителей. Поэтому и держала себя она с видом потомственной аристократки, не сомневающейся в том, что все ее желания - закон. Когда Кваля не была занята «Школами Ленина», то опекала своего Кваню, астматического хлипкого старикашку. Так прозвали бывшего директора местного музея, которого она отбила у законной супруги. Эти два огрызка истории, возведенные стараниями партии в ранг местной достопримечательности, были непременными участниками всех президиумов.
Твердо веря в необходимость «учиться у Ленина», Кваля, даже на пенсии являлась в библиотеку порадеть о своем детище. Переваливаясь и стуча палкой, шла в крохотный кабинет той самой толстенькой хитроватой начальницы и, напрягая и без того утомленные многолетней бюрократией глаза, с удовлетворением читала отчеты. А потом разражалась квакающими хриплыми тирадами с отдельными взвизгами на особо патетических местах, отсюда и прозвище.
У Веры, конечно, не хватало смелости сказать им,что вся эта «Школа» - чушь собачья. К тому времени Ленин уже стал народу таким же чужим и далеким, как Кощей Бессмертный или раскопанный в пещере Тешик-Таш неандертальский мальчик. Несмотря, а может быть, благодаря тому, что каждого всю жизнь сопровождали головы и тела вождя в виде памятников, а также песни, стихи и сказки, не говоря уже о названиях улиц и городов, фабрик и ледоколов, санаториев и школ, и прочих важных объектов. Кстати, согласно народному фольклору, все жулики и брачные аферисты в СССР проживали по адресу «улица Ленина, дом 1 квартира 2.»
Начальница, неглупая женщина, и сама, надо полагать, все понимала, но для проформы то и дело выдавала ценные указания:
-Нужно искать новые формы пропаганды Ленинского наследия! А то что это – одни книжные выставки, обзоры и беседы? Нужны серьезные формы! Лекции! Инициатива масс!
Вера была с этим полностью согласна. Объяви они хоть раз в программе такой «Школы» «Сегодня у нас в программе чтение и обсуждение свежих анекдотов о вожде!», отбоя бы от народа не было. Порой ей ужасно хотелось рассказать начальнице свой любимый анекдот:
«К столетию Ильича народ готовился особенно трепетно. Парфюмерная фабрика выпустила мыло «По Ленинским местам», мебельный комбинат – трехспальную кровать «Ленин с нами», а часовой завод – особые часы. Когда они били двенадцать, из окошка вместо кукушки выскакивал Ленин и говорил «Ку-ку».
Или вот совсем детский: «Воспитательница в детском саду накануне Нового года задает детям загадку, показывая Деда Мороза:-Угадайте, кто это такой? Мы его все знаем и любим...-Неужели это Ленин? – спрашивает недоуменно Вовочка.»
Но начальницу, закаленную годами слушания еще большей чепухи на всяких совещаниях, таким было не рассмешить. Да и вообще, вслух говорить такое было нельзя. Хотя времена Сталина были вроде давно позади, все могло случиться, да еще с той, кто отягощена таким историческим наследством, как Вера. Так что приходилось ей делать серьезное лицо и отчитываться об этих «Школах» по полной программе.
Самой показательной была Школа Ленина в Энской районной библиотеке. Каждый год Вере приходилось ездить туда «обобщать передовой опыт». Перед командировкой она звонила заведующей Люде, чтобы заказали гостиницу, и та в ответ робко просила: «Пожалуйста, привезите мне хотя бы кило сливочного масла! Или два, если можно». В районных библиотеках работали милые женщины, как было ни привезти? И Вера везла.
Дороги в Энском районе не сильно изменились со времен проезжавшего по ним Пушкина, что отбывал в этих местах ссылку. А уж если тебя случайная машина грязью окатит, так до вечера от мазута не отмоешься. Тряский автобус, злой не то от усталости, не то без опохмелки шофер, с утра нетрезвые парни в благоухающих бензином и силосом ватниках, злобные старухи с мешками, готовые накинуться на тебя, дай только повод. Словом, районные будни. В своих поездках по области она насмотрелась на прелести деревенского быта не меньше иных писателей-«деревенщиков». От постоянных нехваток и унижений люди настолько остервенели, что на иных даже не стоило поднимать глаза, чтобы не дай бог, не вызвать ответной агрессии. Командировка, даже самая короткая, всегда была своего рода принудительным приключением с неизвестным концом.
Впрочем, ориентироваться в районных центрах того времени было просто. На главной площади, хорошо, если вообще заасфальтированной, самое презентабельное здание – райком партии и райсовет. Никогда не ошибешься – на крыше флаг, а перед домом Ленин к тебе требовательно руку протягивает. На единственной главной улице – двухэтажный бетонный универмаг, в котором полок куда больше, чем товаров, ободранная гостиница и такой же свежести районный клуб. Там и сям - пара продовольственных лавок, но народ все покупает на базарчике около сарая, гордо именуемого «автовокзал». Центральная районная библиотека часто бывала на задворках и выглядела непрезентабельно.
Тощенькая Люда в толстой кофте встречала ее очень приветливо, прибирала масло на холод, а потом сажала поближе к печке, и поила липовым чаем с деревянными бубликами. После чая на свет божий появлялась солидная папка с наклейкой «Школа Ленина» - протоколы, планы, заметки, вырезки из газет, фотографии. Если бы из этой липы можно было бы делать липовый чай, им с Людой хватило бы на всю жизнь. Да что там нам – всем библиотекам области! Всей страны! И все подобрано с абсолютно деревянной серьезностью. Они с Людой смотрели друг на друга понимающе и старались не смеяться. Над ними веял дух великих писателей, что смотрели с портретов по стенам, и сквозняки. Щелястые рамы не спасали от холода, печка дымила, с подоконников текло. Читателей, впрочем, это не особо беспокоило, они бывали тут крайне редко. По крайней мере, за все время, что она там бывала, Вера видела не более десятка человек.
Хотя все это дело с первого для существования было полной фикцией и в «Школе» никогда не было ни одного слушателя, заветы вождя выполнялись неукоснительно. В районах уже воцарилась обстановка времен военного коммунизма. Исчезли не только масло, но и колбаса, шоколад, белый хлеб и прочие предметы роскоши. Как выглядят пирожные «безе» и что такое «буженина», народ уже забыл напрочь не только в районных, но и в областных центрах. Чтобы описать, в каком состоянии в Н-ском районе находились единственная гостиница, столовая и прочие места общественного пользования, необходимо по меньшей мере перо Гоголя.
К тому времени Вера уже вышла замуж, и у них с мужем остро встала проблема с жильем. Невозможно было жить всем в одной двухкомнатной квартире – и сестре с мужем, и отцу, и ей. Спасибо хоть, у управления культуры было ведомственное жилье - памятник архитектуры семнадцатого века, дом купца Вонючкина. Вечно сырые стены в метр толщиной, крохотные окошки и печка в углу. А про удобства уж и не спрашивай, все как и два века назад - во дворе. Хоть она себя там чувствовала почти как опальная княжна Тараканова в каземате, но все равно была благодарна – ведь отдельная комната!
Она вздохнула, вспомнив, как у нее родился сын. Это случилось в их городском роддоме, что страдал от постоянных нашествий стафилококковой инфекции и наплыва рожениц по праздникам. Почему-то по праздникам рожали особенно много. Едва она чуть пришла в себя после родов, то услышала радостный голос медсестры:
-Мамаша, не расстраивайтесь, Ваш ребеночек, может, и умрет. И только хорошо, потому что все равно будет идиот, если выживет. А что Вы хотите? Ребенок слишком большой, да и роды поздние! Вы бы еще до шестидесяти с этим делом тянули! Так что не рыдайте!
Мужей в родильный дом тогда еще не пускали, и они были вынуждены общаться с женами чрез окно. Поэтому в любую погоду в палатах было хорошо проветрено. Невзирая на самые драконовские запреты, женщины висели на окнах, а счастливые папаши топтались внизу, пытаясь скрыть свои чувства. Такая вот была незатейливая до боли медицина. Обезболивание при родах считали ненужной роскошью, вежливое отношение к роженицам и вовсе излишним, и это при том, что работали, в основном, женщины. Какая жизнь должна быть у этих женщин, что они в массе своей были вовсе лишены сострадания к товаркам по несчастью? Странное, в самом деле, было время...
Годы шли, она работала все там же, а дело с этими «Школами» нисколько не изменилось. Тем временем областной центр догнал периферию по части полного отсутствия товаров в магазинах, включая книги. Они непостижимым образом исчезали куда-то по пути из библиотечного коллектора – места, откуда все книги распределялись по библиотекам. Зато заведующая этим самым коллектором открывала ногой любую дверь в местном Доме Советов, перед которым Ленин со своего гранитного пьедестала требовательно протягивал руку к потомкам. Только теперь этот жест означал, что пора перестроиться на рыночные отношения.
Из всех Вериных знакомых только два-три человека преодолели барьер между недозрелым социализмом и перезрелым капитализмом и поднялась на сияющие высоты успешного предпринимательства. Остальные либо утонули в бездонной пучине безвременья и безысходности, обеднели и опустились, либо приспособились и барахтались потихоньку, сбивая, как говорится, маленький кусочек масла на свой кусочек хлеба. А уж Вера с ее ненужным гуманитарным образованием и житейским идеализмом тем более оказалась не в состоянии вскочить на подножку поезда рыночной экономики.
Перестройка быстро скатилась к фазе полного разгрома социализма, и всем стало не до книг и тем более не до Ленина. На первый план вышли заботы о дележе народного имущества. Помнится, всем раздали непонятного свойства бумажки-ваучеры, как доказательство, что и им выдали причитающуюся им долю от фабрик, заводов, газет, пароходов. Только вот что было с ними делать, ни Вера, ни остальные ее знакомые толком не знали. А ловкие ребята вроде этого Фуксмана взяли сами у себя кредиты и скупили все, что создавалось народным трудом, став в одночасье капиталистами. Заветы Ленина окончательно похоронили даже те, кто призывал к их соблюдению.
Но не успели они закончить ужин, как снова зазвонил телефон. Неужели это опять Лимонов, решила было она, готовясь выдать ему по первое число. Но это звонил отец.
-Ты мне обещанные журналы когда принесешь? – вопрошал он недовольно. – Я уж все жду, не дождусь! Как будто так трудно спуститься на один этаж!
-Я не знаю, за что схватиться, а ты - чем заняться, - хотелось сказать ей, но она сдержалась. Откуда отцу знать о том, что произошло? Кстати, он был против того, чтобы она работала у Туркина. Даже не потому, что стать прислугой с высшим образованием – не совсем то, о чем они мечтали про переезде, а из-за того, что она работала «по-черному». У него были свои представления о порядочности, в наше время не совсем уместные.
-Сейчас поедим и приду, - пообещала она.
Через полчаса она опасливо выглянула из дверей, но в подъезде никого не было. Наверное, этот тип ушел. Затем, собрав уже несколько дней как принесенные из библиотеки журналы, она сбежала пару пролетов по лестнице. Уже было подняв руку, чтобы позвонить, она услышала какой-то шум. Даже особо не прислушиваясь, сквозь картонные двери можно было прекрасно разобрать, что именно говорят.