Месяца четыре назад Вера, как всегда, возилась на кухне, а никого из хозяев дома не было. Около двух часов дня раздался звонок в дверь и она побежала открывать, полагая, что это Туркин. Но на пороге стоял вовсе не хозяин, а немолодой мужчина непримечательной наружности.
-Мне к Борису Абрамовичу Туркину надо, - сказал он по-русски.
Она озадаченно смотрела на него, не зная, стоит ли впускать. Он явно не принадлежал к кругу гостей Туркина, оставлявшие в квартире интенсивные следы своей интеллектуальной деятельности. Чем-то он напомнил Ане ее собственного отца, только лет на двадцать помоложе. Дешевые джинсы и свитер вполне соответствовали его топорной обветренной физиономии. Серовато-зеленые глаза, окруженные мелкими морщинками, смотрели простодушно. Но внешний вид в наше время – штука обманчивая...
Меж тем незнакомец тряхнул пластиковым пакетом, на котором стояло большими синими буквами: «Карштадт» и сказал:
-Я ему тут принес, о чем мы договаривались!
В таком случае некрасиво заставлять человека ждать на лестнице, решила Вера. И только впустив посетителя, сообразила, что не стоит оставляь его в кабинете Туркина. Конечно, он производит впечатление приличного человека, но мало ли что! Впрочем, такого можно попросить подождать и на кухне, решила она, еще раз внимательно посмотрев на незнакомца.
-Так вот как писатели живут, оказывается, - откликнулся гость на ее предложение пройти, неуклюже стаскивая с себя ботинки из самых дешевых и оглядываясь в поисках тапочек. - Правильно моя половина говорит - головой-то куда больше можно заработать. Ничего себе квартирка, и метража много.
- Что Вам предложить? – спросила она уже на кухне - Пива? Кофе? Чаю? Надеюсь, Вы не в претензии, что я на кухне Вас угощаю?
-А мы дома только на кухне и едим, - простодушно признался он. – Что туда-сюда посуду таскать? Тем более тут и кухня что надо! А от пива кто же откажется? Можно и без стаканов, что посуду зря пачкать?
Устроившись на стуле и уже было приложившись к пиву, он спохватился:
-Что же это я не представился? Меня Герман зовут! Вот уж не думал, что мне доведется хоть с одним живым писателем познакомиться! У меня тоже вот жизнь – хоть романы пиши про хождение за три моря!
Вздохнув, он опять отхлебнул пива и продолжил:
-Про то, как мы в Сибири жили, рассказывать не буду. А в девяносто четвертом сюда решили двинуться. К тому времени у нас вся деревня уже уехала, не оставаться же нам там одним. Тем более что колхоз наш прихлопнули. Человек, ясное дело, ищет где лучше, чего уж там, а какая там национальность, неважно. Дом у нас хороший был, сам построил. Жалко, конечно, его бросать было. Но жена говорит – считай, что была война. И тем, кто смог спастись, повезло. А дом и барахло, что бросили - цена, что ты заплатил за свое спасение. За все ведь платить нужно! Ты, говорит, еще дешево отделался, не в лагерь тебя запихали и не в Трудармию, как наших родителей в свое время.
Тут Вера с ним была полностью согласна. То, что они все пережили, иначе как войной, назвать было нельзя. И ее вело против собственного народа правительство, которое этот народ как бы вроде и выбрал...
-Но я все равно в первое время ужасно переживал, - вздохнул Герман и в его глазах появился какой-то странный, впрочем, быстро исчезнувший, блеск. - А потом, когда увидел, сколько тут в городе домов брошенных стоит после объединения, перестал. Тоже когда-то люди строили, старались, думали – для детей, внуков будет, а пришлось все бросить, когда работы не стало. Тоже ведь бедняг пожалеть стоит!
Вера с пониманием кивнула. У нее к восточным немцам были приметно такие же чувства. Да и каким другим чувствам быть у того, кто видел город, в котором она теперь жила? Когда-то Гете называл его «маленьким Парижем», город славился своими печатнями, заводами, институтами, его ежегодная ярмарка товаров была известна на весь мир. Но после объединения западные «братья» поспешили уничтожить своих конкурентов на Востоке, и люди из бывшей ГДР, жаловавшиеся на товарные дефициты при социализме, узнали, что бывают нехватки пострашнее бананов или джинсов. Например, работы. И тем более не было уверенности даже в самом близком будущем, без которой нет смысла заводить детей. И дети на Востоке перестали рождаться. Один за другим закрывались построенные при социализме детские сады и школы. Люди уезжали на Запад в поисках работы. Оставались только бедные, старые и глупые. Это была та цена, которую восточные немцы заплатили за объединение страны. Такая же страшная и невосполнимая, как если бы по их земле прошла война.
Так что все они пережили свою войну, как немцы, так и русские. Только вот одни вышли из нее победителями вроде того же Фуксмана или Туркина, а другие - побежденными. Она сама в этой войне потеряла не только родину и работу, но даже и мужа. Только она старалась как можно реже вспоминать об этом. Все, что связано с бывшим мужем – любовь, замужество и развод - казалось, было так давно, как будто этого и не было вовсе...
Может быть, если бы она была воспитана по-другому, все сложилось бы иначе. Безмятежное, хоть и совершенно бескомпьютерное и без кока-кольное детство, пионерский лагерь каждый год, елочные подарки и прочие детские радости ушедшей эпохи социализма. Скудость жизни прикрывали выдумками, как грубую деревянную мебель – вышитыми салфетками, скатертями и дорожками. Ей помнилось цветное мулине в деревянной шкатулке покойной матери, вышитые ею вещи. Незабудки и анютины глазки, розочки и веточки, гладь, крестик, ришелье. Комоды из фанеры, грубые столы и стулья не становились от этих вышитых клочков лучше, но делались как-то уютнее.
Книги тоже украшали жизнь и делали ее интереснее. «Таинственный остров» и «Три мушкетера», «Два капитана» и «Приключения Карика и Вали». Дальние страны, храбрые капитаны, подвиги и герои, благородство и тайны - все, чего не было в обычной жизни с ее бесконечной зимней слякотью, вечной картошкой с селедкой и занудливым расписанием уроков. Лампочка в шестьдесят ватт превращалась в алмазное сияющее чудо, если зажмурить немного глаза. По радио пела Эдит Пиаф и Майя Кристаллинская, вдалеке стучали поезда, и все это как нельзя лучше способствовало мечтам о дальних странах и черт знает о чем еще. Мечта была куда реальнее действительности.
Да и сама действительность очень способствовала мечтам. В детской библиотеке Дома пионеров было полно прекрасных книг, которые, к сожалению, не имели ничего общего с реальностью и ничему практическому не учили. Только такой ерунде, как добро, сострадание, верность в любви и дружбе и прочему – словом, идеализму. Этот идиотский идеализм и романтический взгляд на все сохранился у нее на всю жизнь.
На любовь и секс в том числе. Причем в то время на Западе про любовь уже никто не говорил, а секс уже давно стал товаром, которым торговали так же открыто и без затей, как картошкой или кирпичами. Но в СССР секс был не товаром, а привилегией номенклатуры. Многие вышестоящие начальственные дамы пробились к своим постам именно через постели, только об этом не принято было говорить. А народу приличествовала возвышенная сексуальная мораль и наивность. «Алые паруса», или, в крайнем случае – фильм «А если это любовь» В этом были и свои хорошие стороны.
Вере, как и ее подружкам из заштатного института в провинции в конце семидесятых было и невдомек, что существуют «интер-девочки» и валютная проституция, хотя их город был всего в каких-нибудь трехстах километрах от тогдашнего Ленинграда, нынешнего Санкт-Петербурга. Те, с кем она дружила, придерживались «Морального кодекса» на деле, а не на словах и были воспитаны на классике и представлении о романтической любви. Порнофильмов и прочей секс-продукции, само собой, они и в глаза не видели.
Так что замуж она вышла без всякого теоретического или практического опыта по части личной жизни и довольно поздно. Не потому, что была какой-то несимпатичной, а просто ей довелось учиться и работать в чисто женских коллективах, каких тогда было много. Сначала в институте культуры, а потом в библиотеке, этих традиционных прибежищах старых дев. И она долгое время считала себя такой. Нельзя сказать, чтобы это ее очень уж огорчало, особенно если учитывать личный опыт ее знакомых и сослуживиц по библиотеке. Семья и муж в те времена требовали от женщины много сил. Так что, встретив того, кто предложил ей выйти замуж, она довольно долго размышляла и решилась на этот шаг, по тогдашним понятиям, не в самом юном возрасте.
Муж был человек, все достоинства которого начинались с «не». Он не пил, не курил, не хулиганил и не имел прочих пороков. Впрочем, никаких особых достоинств тоже, включая характер, силу воли, упорство и даже трудолюбие. Пока все шло по накатанной, пусть и довольно убогой, социалистической колее, это было не так уж существенно. Жили как все, на зарплату, то есть выделывали всякие непостижимые уму чудеса экономии. Да и сама экономика тех времен была феноменом, скорее близким к цирку, чем к науке. Иначе как объяснить, что импортное зимнее пальто равнялось цене телевизору, телевизор стоил ее полугодовую зарплату, а приличные туфли - три месячных квартплаты?
А потом все резко переменилось. После перестройки хозяйством страны занялись западные фокусники от экономики. Они мигом обесценили не только моральные ценности, которыми раньше гордились, вроде равенства и братства, но и самую жизнь таких, как Вера. Ей, например, нужно было ради 10 долларов – столько составляла тогда ее зарплата в пересчете на валюту, трудится целый месяц, в то время как средний американец получал такие деньги всего-навсего за час. Но зато другие, что имели доступ к ресурсам и сырью, зарабатывали тут же, в той же самой стране, миллионы.
В этом беспределе, который на Западе отчего-то называли свободой, хуже всех пришлось таким, как ее бывший муж. Проектный институт, где он работал, сняли с государственного финансирования. Наверное, мужу проще было бы поступить, как многие мужчины в то время: воспользовавшись ее национальностью, двинуться в Германию. Но он не хотел ехать на чужбину и бросать привычное окружение, в котором ему жилось хоть и бедно, но удобно, с друзьями, рыбалкой, телевизором. Ему не хотелось учить немецкий язык, да к тому же и известный патриотизм был не чужд – мол, что мы у этих фрицев не видели?
Поддавшись всеобщему ажиотажу тех лет, он решил строить светлое капиталистическое будущее своими руками. Это будущее началось для него с торговли всем, что попадется - лесом, цветными металлами, и так далее. Он вступил в совместное дело с двумя своими знакомыми и целыми днями пропадал невесть где, а, когда был дома, не слезал с телефона. Правда, на первых порах заработки были самые жалкие, но он все время утешал ее: вот-вот подвернется стоящий гешефт, который позволит сколотить начальный капитал. И вот, наконец, его надежды сбылись, какой-то дурак покупал огромную партию леса, не глядя, по очень приличной цене. Хвост золотой рыбки был уже в руках.
Но очень скоро этот хвост обернулся повесткой в суд, потому что компаньоны «кинули» его, как тогда говорили. То есть заставили оформить сделку на себя и получили деньги и исчезли, но не доставили товар. Обманутый покупатель явился к мужу с требованием – либо товар, либо деньги, и угрозами самого серьезного свойства. Им пришлось отдать все свои скудные сбережения, чтобы погасить долг. Муж стал искать другую работу, но это оказалось не так-то просто – западные факиры уже сумели уничтожить все рабочие места в стране, где раньше не было безработных.
От всех этих огорчений муж серьезно заболел желудком, но пришедшая в полный упадок советская медицина оказалась не в состоянии ему помочь. Кто-то из добрых людей подсказал ему обратиться к проверенным веками народным средствам, и в первую очередь – к Богу. Муж не был особо верующим, более того, даже в свое время состоял в партии, но тем не менее отправился в церковь, за святой водой и прочими народными медикаментами.
Именно в церкви муж познакомился с русским православным патриотом Иваном Петровичем. Иван Петрович тут же постарался внедриться в их семью, приходя то на обед, то к ужину, то просто так. Закусив, «чем Бог послал», но что купила и приготовила Вера, он вытряхивал крошки из бороды и усов и принимался убеждать ее в необходимости принять крещение – иначе не попасть в Царство небесное и обрести вечное блаженство.
Вера была совершенно не против вечного блаженства, особенно если оно началось прямо сейчас, а не в туманном будущем, как успешно провалившийся коммунистический строй. Но сразу, как выяснилось, сейчас и сразу таких вещей никому не дают, их нужно заслужить покорностью, раскаянием, молитвами. Но Вера, даже при самом строгом взгляде на свою жизнь, обнаружила, что не совершила в своей жизни никаких грехов, в которых стоило бы каяться, если только не считать грехом ее бесконечной снисходительости к мужниным выкрутасам. Но Иван Петрович настаивал на покаянии, иначе вход в Царство Божие для нее будет навсегда закрыт.
В ответ она задала ему совершенно резонный вопрос: а где же гарантия, что ты, попав туда, в райские кущи, найдешь там своих родственников и знакомых? Ведь даже при самом образцовом учете вероятность найти среди такого количества душ своих близких примерно такая же, как встретить, случайно приехав в Москву, того, с кем учился в одной школе, или даже еще меньшая. А ей одной среди чужих людей вечность совершенно ни к чему. И вообще, как там все в раю организовано? Очередь стоит к Всевышнему, пускают по одному, партиями, или кто первый протолкнется, как в автобус в часы пик? Конечно, вполне возможно, что в раю законы соотношения времени и пространства совсем не те, что на Земле, но все же масса людей есть масса людей...
Иван Петрович только пренебрежительно пожал плечами – мол, что за глупости? Но что поделать, если ее в школе учили истории и рассказывали, как человек за время своего существования создал мириады богов и кумиров? И, если поразмыслить здраво, на небе должна царить обстановка, как в на базаре, где много торговцев одним и тем же товаром. Хорошо, если эти боги еще не затевают между собой торговых войн на сферы влияния и рынки сбыта, так сказать. Но взгляд вокруг говорил: именно что затевают...
Нет, в будущее райское блаженство ей как-то не верилось. Оно представлялось гигантской очередью, в которой она стоит в самом конце и шансов достояться никаких. Ей и так все и всегда доставалось в последнюю очередь и она даже к этому как-то привыкла.
Иван Петрович сердился и пускал в ход примерно такие аргументы: «Даже атеисты отвечают положительно на вопрос «Верите ли Вы в Иисуса Христа», или «Истинные русские патриоты должны верить в бога, иначе России не спастись!». Вера ничего не имела против спасения России, но еженедельные походы в церковь и чтение религиозных книг были совсем не тем, чем она хотела бы заниматься в свободное время, которого, кстати, у нее было не так и много. Кроме того, ей не нравились ни плотоядные взгляды Ивана Петровича, ни его намеки на то, что она не совсем чтобы русская и поэтому ей русской души не понять.
А вот стопроцентно русскую душу мужа этот православный патриот прочно запутал в своих тенетах. Муж стал все свое время уделять религии, и даже втянул в эту религиозную деятельность некоторых своих знакомых. «Братья и сестры» как именовали себя члены церковной общины, собирались вместе, читали всякие душеполезные книги, посещали святые места, помогали реставрировать церкви, и так далее. Это наверняка согревало слабые души и помогало пережить трудные времена, и Вера таких людей ни в коем разе не осуждала.
Но поверить в бога, да еще допустившего все эти безобразия, что творились вокруг, сама она при всем желании уже как-то не могла, и у них с мужем постоянно возникали стычки на этой почве. Особенно раздражали ее попытки супруга читать тогда совсем маленькому Димке «Библию» вместо сказок на ночь, как настоятельно рекомендовал Иван Петрович.
Раньше Вера как-то не интересовалась Священным писанием, но тут поневоле пришлось познакомиться. И она обнаружила, что в этой книге то и дело обманывают: Исаак объегоривает Исава, Исаака надувает отец Рахили, подсовывая ему Лию и так далее. А то и вообще коварно убивают: Юдифь Олоферна, Давид-Голиафа, Бог – всех жителей Земли сразу, и так бесконечно. Не говоря уже о совсем не детских местах, вроде рассказа про жителей Содома и Гоморры или дочерей Лота. Димка плакал от страха, не желая слушать, а муж ругался, что она настраивает ребенка против него. Про конфликты по поводу соблюдения постов, употребления святой воды для лечения всех болезней и крещения ребенка даже и говорить не стоит.
К тому же муж то и дело донимал ее рассуждениями, что они не повенчаны, то есть перед лицом Бога не женаты. Запись в советском загсе не считается, и поэтому его душа и будущее небесное блаженство ужасно страдают от жизни с такой безбожницей. К тому времени он, несмотря на эту самую запись в загсе, стал для нее уже совсем чужим человеком. Вскорости среди «братьев и сестер» нашлась сострадательная женщина, что принимала эти его запросы очень близко к сердцу. С этой своей «сестрой» муж собирался сочетаться браком по всем церковным правилам.
Так Вера осталась неверующей, но зато с ребенком. Самое смешное, что, когда уже бывший муж узнал о том, что она едет в Германию, то прибежал и стал укорять ее. Мол, она некрасиво поступает, и в первую очередь по отношению к нему. Почему она не сказала ему об отъезде еще до развода? Кто знает, может быть, тогда бы дело повернулось бы по-другому? Чувствовалось, что он уже готов променять свою веру и патриотизм на сытую заграничную жизнь.
Меж тем Герман уже прикончил свое пиво и рассказал ей и про свою семью, и про всех родственников, и про то, чем они все тут занимаются, а Туркин все не появлялся. И она решила, что настало самое время спросить:
-А что Вы хотели передать Борису Абрамовичу, если не секрет?
-Какой секрет, - и с этими словами Герман поднял с пола свой пакет и вынул из него пестренькую папку из искусственной кожи. - Я не думал, что кому-нибудь пригодится. Но вот моя дочь сказала, что тут писатель есть, может, он из этого что-нибудь поймет! Как Вы думаете, кто это написал? Угадаете или нет?
В папке оказались желтоватые рукописные листочки, запаянные в пластик, как это принято нынче для лучшей сохранности. При ближайшем рассмотрении стало понятно, что это примерно полтора десятка писем на немецком языке. Все написаны одним и тем же что-то напоминавшим ей почерком с сильным косым наклоном. Причем все - в 1904 году, в столице Швейцарии Берне. Первые два были адресованы какой-то Анне Ивановне Бессоновой, остальные - некоему Ланцу фон Либенфельсу.
Хотя текст писем был ей непонятен, подписи казались довольно четкими. После некоторой борьбы в голове с написанием латинских букв ей удалось сложить их в фамилию «Ульянов». И тут она вспомнила, где она видела похожую подпись. В Ульяновске, в музее Ленина, где были выставлены рукописи вождя. В свое время ей довелось по долгу службы попасть на семинар, посвященный юбилею вождя.
Это было как будто в другой жизни. Особенно сказочно широкая река, еще покрытая льдом, хотя был уже апрель. А на ее берегу – неуклюжий бетонный блок Ленинского центра. Широченные окна, красное ковровое покрытие в бесконечных коридорах и огромный зал, в котором ей пришлось проскучать несколько часов, слушая какую-то ахинею про дорогого Ильича. Зато в буфете, помнится, даже колбаса была, тогда как у них в городе она уже напрочь исчезла.
Постепенно до нее дошло, что она держит в руках письма Ленина, причем еще из той поры, когда он окончательно не определился с псевдонимом и временами пользовался собственной фамилией. Ей стало даже смешно - было нечего носить, стало некуда надеть! Раньше сокровища такого сорта хранили в сейфах за бронированными дверьми, а теперь письма великого вождя носят в пластиковых пакетах из «Карштадта»!
И она осторожно спросила:
-Я, конечно, не специалист, но это, случайно, не Ленин писал?
Герман радостно подтвердил:
-Именно! Надо же, как здорово! Права была Света, что меня сюда послала! это моя дочура. Умница, каких мало, медицину в университете учит! Наша надежда, можно сказать!
Интересно, как эти письма попали к Герману в руки, да и вообще, подлинные ли они? Ей вспомнился случай, о котором читала в газетах. В местном музее раскрыли группу мошенников, что занималась активной торговлей подделками, выдавая их за кражи из советских музеев. Здешние толстосумы-коллекционеры трясущимися руками выкладывали денежки и прятали свои приобретения до лучших времен, когда окончательно не станет той страны, которая сможет предъявить претензии. На самом же деле оригиналы спокойно висели на своих местах в России, а их отличные копии по дешевке стряпали народные умельцы здесь, в Германии, в полном согласии с директорами этих музеев и не без их технической помощи.
Только вот для чего подделывать письма Ленина, да еще к таким малосущественным для истории персонам? Хороша ложка к обеду! Вот если бы лет двадцать назад, да еще к какому-нибудь «круглому» юбилею! А кто сейчас Лениным заинтересуется? Он окончательно вышел из моды. Задуманное им государство рухнуло, капитализм победил окончательно и бесповоротно, музеи Ленина за ненужностью закрыли, а всех лениноведов давно отправили на пенсию. И бывший вождь как историческое лицо, пожалуй, разделил их участь.
Да и для остального мира Ленин к этому времени превратился в почти анекдотическую персону, что напоминала о своем существовании разве своей мумией в мавзолее. В глазах молодежи, надо думать, это был раритет примерно такого же свойства, как восковые фигуры в музее мадам Тюссо. Памятники вождю, что остались стоять еще во многих областных центрах России, наверное, теперь приравнялись по статусу к декоративным элементам вроде клумб, фонарей или плакатов с рекламой.
Хотя вполне может быть, что это все-таки подлинники. В те времена всеобщей свободы все, кто могли, воровали безудержно и в самом широком стиле. Нефть и заводы, железо и произведения искусства продавались на Запад за жалкие кучки долларов. В считанные годы накопленные потом и кровью предков богатства страны расползались по земному шару, осели в сейфах, превратились в виллы, яхты, бриллианты на шеях продажных тварей. Только вот простые люди, что остались в России, ничего с этого не имели.
Кстати, появление таких писем именно в их большом, но провинциальном городе Восточной Германии, может быть и не случайным совпадением. Ведь тут в свое время печаталась газета, что зажгла революционный пожар. Он уже вполне прогорел до такого состояния, что такие, как Туркин, вполне могут сготовить на его угольках шашлык на продажу. Только вот шашлык-то может выйти несъедобный. После стольких лет свободы народу все приелось, его скромными ужасами революции не напугаешь. Он нынче интересуется прежде всего не политикой или историей, а бульварными новостями – кто с кем и за сколько.
-А как эти письма к Вам попали? – как бы между прочим поинтересовалась она.
Герман допил остатки своего пива и принялся рассказывать. Поначалу, как они приехали в Германию, он чуть ли не два раза в год ездил на бывшую родину. Как-то тоскливо было на чужбине, делать особо нечего, да и хотелось продать брошенный там дом. По причине экономии он в те времена не летал на самолете, а ездил поездом. А с письмами дело было в девяносто шестом году, когда разброд и разруха в разваленной стране достигли наивысшей точки.
Послеперестроечные железнодорожные путешествия напоминали дни гражданской войны, как их описывали советские классики. В вагонах стоял ледяной холод и грязь, а постельное белье и чай стали предметами роскоши. Но самое главное – в поездах, и особенно тех, что пересекали границы, вовсю орудовали разбойники. Как таможенники, что действовали вполне открыто и грабили на законных основаниях, так и уголовники, работавшие с помощью всяких трюков. Например, напускали какого-то усыпляющего газа в купе, потом входили и обчищали подчистую пассажиров, или переодевались милиционерами, таможенниками, проводниками. Правда, Германа от таких напастей Бог уберег, да он никогда ничего ценного с собой не возил, опять же одевался похуже, чтобы в глаза не бросаться.
А вот за соседями по купе Бог не успел присмотреть. Это были вполне хорошо одетые и на вид интеллигентные мужчина и женщина, упомянувшие в разговоре, что они из Москвы. Правда, эти москвичи говорили отчего-то с явным украинским акцентом. На польско-немецкой границе в купе зашли пограничники и после самого поверхностного обыска предложили этой паре пройти с ними, захватив багаж. Якобы они везли что-то недозволенное, но Герман так толком и не понял, в чем дело. Поезд тронулся, но эти двое отчего-то так и не вернулись. Только уже потом, когда в вагон зашли настоящие пограничники, Герман понял, что предыдущие были поддельными. А чуть позже обнаружил на своей собственной полке эту самую папку. Он долго гадал, специально ли ее туда положили хозяева, и были ли они случайными жертвами разбоя или речь шла о разборке мафии. А может, дело и вообще касалось высокой политики, тогда ведь политику именно такими средствами вершили.
То, что Герман нашел в папке – эти самые запаянные в пластик листочки, не сильно помогли ему в разгадке. Само собой, он взял их с собой, собираясь вернуть хозяевам, если те проявятся. Но хозяева так и не появились. Надо сказать, он сразу не сообразил, что это письма Ленина, это только потом его дочь рассмотрела. Несколько лет эти письма пролежали у него дома, пока его дочь недавно не побывала на встрече с Туркиным, что недавно устроила библиотека. Там ей стало ясно – Туркин именно тот, кому эти письма могут пригодиться.
-Ну и все, – закончил рассказ Герман. – Я ему позвонил, объяснил, что и как, и он сказал, чтобы я принес. Он человек грамотный, пусть разберется, что к чему. Теперь про Ленина разное пишут. Одни говорят – мол, он всю историю России в трубочку свернул и страну погубил, чтобы развить западные страны. Они, глядя на СССР, стали прикармливать своих рабочих, чтобы не довести дело до революции. Так что пусть тут те же немцы за свои социальные блага того же Ильича благодарят! А другие наоборот – крепкий, мол, был мужчина, знал, что делает, и России пользу принес. Не было бы Ленина, не было бы и Сталина, что страну поднял и войну выиграл. И не поймешь, где тут правда. Нужно ведь навести порядок в истории!
Вера в ответ только усмехнулась. Наводить порядок в истории – дело гиблое. И вообще, история и не наука вовсе. Скорее искусство, вечно незаконченная картина... Этакое полотно, на котором чего только не наворочено – люди, пейзажи, звери, дома, техника и атомные взрывы, пастухи и космонавты. И стоит перед этим полотном неведомый, постоянно недовольный творец и одно стирает, другое пририсовывает, а то и вовсе вдруг меняет композицию – не по вертикали, скажем решит фигуры разместить, а по диагонали, чтобы движения побольше чувствовалось. То ту фигуру ярче сделает, то эту. А то, что зритель уже и совсем в его творении запутался, ему наплевать. Ему важны свои собственные цели. Только вот какие, никому непонятно. А главное – кто этот творец?
И вообще, к чему ее писать, эту историю, если все равно каждые двадцать лет снова переписывают по-новому? То Ленин был герой и вождь, то он – нелюдь и Антихрист. Да и вообще, кто теперь о нем думает? Разве те, что торгуют матрешками с лицом Ленина на барахолке, и то только как об источнике дохода. Говорят, эти матрешки теперь уже никто и не покупает...
-Так Вы ему продать хотите эти письма? – поинтересовалась она.
Герман запротестовал:
-Ни Боже мой! Я же, во-первых, не знаю даже, чего они стоят! А потом, вдруг это фальшивки? А писатель наверняка сможет это установить. И вообще, это не мое добро, так сказать, я бы и хозяевам отдал, только вот как их найдешь? Не дашь же в газету объявление: «Тех, кого ограбили в поезде просят обратиться туда-то!». Они наверняка наших газет не читают, если и вообще в живых остались!
-Простите, я не хотела Вас обидеть, - смутилась Вера. - Только Вы не рассказывайте Туркину, что я про эти письма спрашивала! Я, в общем-то, на это не имею права...
-Что, ваш супруг ничего вам не рассказывает? – искренне удивился Герман.
-Он мне не муж, - улыбнулась Вера. – Я у него просто работаю – убираю, готовлю, так что мне, в общем-то, негоже совать нос в дела хозяев!
-А я-то думал... Даже позавидовал – какие у писателей жены симпатичные!
Но тут, судя по звукам из прихожей, появился Туркин. Она поспешила вывести Германа в коридор, а затем мужчины исчезли в кабинете.
Ни Герман, ни тем более Туркин не подозревали, что в ее жизни этот самый Ленин сыграл весьма выдающуюся роль, хотя она никогда даже не была членом партии. Порой даже смешно и вспоминать...