Я с удовольствием вдыхаю горячий, влажный аромат парилки и, зачерпнув его веником, нещадно хлещусь. После второго и третьего ковшика не выдерживаю, вылетаю на улицу и с головой бухаюсь в прорубь рядом с баней. Словно иголками пронизывает все тело, особенно ноги.Пулей оказываюсь снова на полке. Влажный жар обволакивает тело, и снова иголки по телу, веник …. А после бани, с удовольствием выпив большую кружку белого кислого кваса, вытягиваюсь на овечьей шкуре.
Ну, до чего же я любил эти редкие вылазки в гости к Егорычу. Они вспоминаются яркими пятнами в череде дней моей срочной службы на Севере.
***
Наш аэродром затерялся в непролазных лесах Архангельской области. Учебная база летчиков, где проходили занятия в дни предварительной подготовки к полетам, находилась в километре от аэродрома и в трёх километрах от наших казарм. На этой базе у меня, как фотолаборанта, было три комнаты, где располагалась лаборатория. На втором году службы я редко ночевал в казарме и коротал вечера за разговорами с вольнонаемным комендантом базы Николаем Егоровичем. Все звали его Егорычем, так как ему в то время было за пятьдесят, и мы считали его глубоким стариком.
Мне, пацану девятнадцати лет из Подмосковья, льстило, что у нас с Егорычем сложились по-настоящему дружеские отношения. Я льнул к нему как к отцу, прислушивался к его советам и старался запомнить житейские премудрости, которыми он делился со мной. Мы ходили в лес за грибами и ягодами, на костре готовили ужин, используя вместо сковороды банки из-под фотопленки, зимой на широких лыжах бороздили снежную целину, изучая следы животных.
Часто в гости ко мне захаживали мои друзья из эскадрильи Толик Чмыхун и Иван Слепец. Молодая энергия требовала выхода, и мы балагурили, как могли. Егорыч снисходительно относился к нашим шалостям и даже частенько сам участвовал в них. Но когда наши затеи становились опасными, Егорыч неизменно приходил на помощь.
Помню, на нашем аэродроме работали ученые, которые запускали воздушные шары с контейнерами. Хранились эти шары и другое оборудование рядом с нашей базой в больших ящиках. Ящиков было много, и мы тайком исследовали их содержимое. Особый интерес для нас представляли те из них, в которых хранились консервы, печенье, сгущенка. Набрав разной снеди, мы устраивали пир, восполняя пробелы в меню нашей солдатской столовки. Однажды, хорошо подкрепившись, решили надуть шар. Подсоединили баллоны с газом и, когда шар был готов к полету, Иван предложил сделать связку из шаров, чтобы можно было взлететь. Сказано -сделано. Получилась огромная «виноградная кисть». Идея была Слепца, ему и доверили роль пилота. Прицепили мы его к шарам на парашютных лямках, обрезали фал.
Шары устремились вверх, унося нашего воздухоплавателя в неизвестность. Честно говоря, мы не ожидали такой прыти от «виноградной кисти». Только когда горе-пилот, дико вопя от страха, оказался над макушками огромных елей, мы поняли, что совершили непоправимое. Поднимаясь все выше и выше, уносили шары воздухоплавателя в бездонное небо. Видимо, увидев летательный аппарат с болтающимся человеком и услышав наши истошные крики, Егорыч прибежал на поляну, которая находилась в сотне метров от базы. К этому времени шары задевали уже кромку облаков. Что делать в этой ситуации, мы не знали.
Егорыч сказал нам, чтобы мы шли на базу и помалкивали, а сам ринулся в лес в том направлении, куда улетели шары.
Не живые и не мертвые мы с Толиком сидели у меня в лаборатории, боясь взглянуть друг на друга. Позвонил дневальный по эскадрильи и сказал, что старшина приказал, чтобы Чмыхун и Слепец срочно шли в казарму. Что ему ответить, я не знал и не нашел ничего лучшего как сообщить, что их на базе нет.
Дело принимало серьезный оборот. Иван Слепец мог погибнуть, а нам с Толиком грозил дисбат. Хорошо еще, что в этот день из-за низкой облачности отменили полеты. При другом раскладе, если бы самолеты летали, последствия нашей авантюры трудно было бы представить.
Занятия у летчиков окончились, и в лабораторию заглянул мой знакомый старший лейтенант Стрижак. Видя, что мы не в себе, он спросил, что случилось. Я будто ждал этого вопроса и, заикаясь, осипшим голосом выпалил нашу историю. Надо было видеть лицо этого испытанного полетами на сверхзвуковом ракетоносце офицера. Взяв себя в руки, он стал прикидывать, на какое расстояние могут улететь шары.
- Главное, чтобы они не лопнули все сразу, а по сути ситуация нештатная, нужно доложить командиру полка и поднимать на поиски вертолет,- резюмировал летчик.
Командир полка полковник Ермаков, узнав о происшествии, приказал запереть нас в лаборатории и не распространяться о случившемся.
Так мы и сидели взаперти, не зная, как развиваются события. Мыслей в голове никаких. Только идиотская улыбка Ивана в момент отрыва его от земли запечатлелась в моем воспаленном мозгу.
К ночи ближе на командирском газике нас отвезли на полковую гауптвахту. По дороге шофер сообщил, что Иван жив и, если не считать ушибов и царапин, практически здоров, а нашел его и привел на базу Егорыч.
Иван приземлился в 15 км от базы. Каким образом Егорычу удалось вычислить направление его полета не понятно, но он вышел на место приземления и вскоре отыскал горе-пилота, повисшего на дереве.
Не без хлопот того же Егорыча и Виктора Стрижака, а также благодаря тому, что история не получила огласки, мы втроем отделались скорее испугом, чем серьезным наказанием: двое суток просидели на губе, а потом чистили свинарник в подсобном хозяйстве. Иван в полете сильно промок и простудился, и после свинарника попал в госпиталь с воспалением легких. Безусловно, ему повезло гораздо больше, чем его коллеге по пилотированию воздушных шаров американцу Лэрри Уолтерсу, который, запасшись чипсами и пивом, улетел на высоту три километра и погиб. Но дарвинскую премию за идиотизм нам бы следовало вручить всем троим.
Эта история самая памятная, но случались и другие, менее значимые. О них я рассказывать не буду, так как и того, что сказано, достаточно, чтобы понять, с каким уважением относился я Егорычу.
Был он крепкий, приземистый мужик с большими крестьянскими руками. Взгляд с хитрым прищуром, легкая ухмылка на лице говорили о том, что человек он не простой и кое-что видел в жизни. А повидал он действительно немало. Войну прошел что называется от звонка до звонка, испытал прелести сталинского ГУЛАГа, исходил архангельские леса и топи, был отличным охотником и рыбаком.
В лагеря же попал он за свое любопытство. Победу рядовой Николай Егорович Семенов встретил в Праге. Выходец из глухого архангельского села, он с любопытством открывал для себя Европу.
Его рассказ я дословно не записывал, но излагал он его примерно так:
- Не знаю, что мне тогда в голову втемяшилось, но очень мне захотелось проехать по Европе. И решил я съездить в Вену. Почему именно в Вену, потому что близко, а во-вторых, там мой брат в то время находился. Война уже кончилась, а нас задержали в Праге, и когда отправят домой никто не знал. Договорился с нашим старшиной, что он меня на два дня прикроет, переоделся в гражданскую одежду, сел на трофейную машину и поехал. Чем тогда думал, объяснить трудно. Самое интересное, что я доехал до Вены без приключений. Начал там разыскивать часть моего брата. Ну и сыграла со мной шутку гражданская одежда. Какой–то капитан заподозрил во мне шпиона. Арестовали меня и начали выяснять, кто я да как здесь оказался. Конечно, не поверили, что я в самоволку приехал из Праги. В общем, засадили меня в камеру, а потом предъявили обвинение в дезертирстве.Удивительно, что не расстреляли прямо там же.
Дали пять лет, с учетом моих боевых заслуг. Вот так и оказался я на лесоповале среди уголовников и прочих бывших полицаев. Все пять лет вкалывал, зарабатывая характеристику. Надеялся, что отпустят досрочно. Ан нет, выпустили только, когда срок кончился.
Вернулся я домой не победителем–орденоносцем, хоть и протопал всю войну, а бывшим зеком, без наград и с клеймом уголовника, - так, не вдаваясь в детали, излагал Егорыч свою историю длиною в десять лет, полных опасностей, лишений и унижений.
Казалось бы, что дальше жизнь наладится, но, как говорится, «Человек предполагает, а Бог располагает». Женился Николай на девушке из своего села. Работал трактористом. Жили трудно, но дружно. За три года двоих детей нажили. И все бы ничего, да была у Егорыча особенность такая, что не умел он рюмками щелкать, а уж если пил, то, что называется, «по-черному» - стаканами и счету им не было. Чтобы захмелеть, ему нужно было не меньше литра деревенского первача. Ну, а уж если хмель ударил в голову, приходил в ярость, порой без видимой причины, и удержу не знал.
- Будто в тело мое вселялся бес, и себя я уже не помнил. В таком состоянии мог натворить чего угодно, - рассказывал Егорыч. Мужики, зная за мной такой грех, не пили со мной, а уж если такое случалось, связывали пьяного по рукам и ногам и запирали где-нибудь в сарае. Да Егорыч и сам старался не пить вовсе. За всю войну ни разу даже не пригубил спирта. Знал, что последствия были бы непредсказуемы. Уж как бывало хотелось с устатку хватануть боевые сто граммов, но неизменно перебарывал себя.
- Не помню, что на меня тогда нашло, - вспоминал Егорыч. - Шел из мастерских домой. У речки мужики у костерка сидят, словно на улице не март, а май месяц, и бутыль возле них большущая стоит.
- Чего празднуете, мужики,- спрашиваю.
- Да уж, какой тут праздник, - отвечают. - А ты разве ничего не знаешь? Сталин умер!
Потрясенный этой новостью, сел я на бревно к костерку. Уж и сам не помню, как в руках стакан оказался, ну и понеслась душа в рай, а место ее рогатый занял. В общем, напился я, пришел домой за полночь. Что у нас с женой приключилось, не помню, да и все остальное, что случилось, потом люди рассказали. Припер я дверь колом да и подпалил избу, а внутри жена Люба с детьми.
Увидели люди, что наш дом горит, начали сбегаться. А я не подпускал никого к дому до тех пор, пока меня мужики не скрутили.
Очнулся в подвале отделения милиции в райцентре, на руках наручники, ноги связаны. Подполз к двери и давай стучать. Подошел милиционер, открыл дверь и через решетку враждебно на меня смотрит, будто я его враг.
- Чего меня сюда посадили то, - спрашиваю. А он мне, не скрывая ненависти, и говорит:
- Он еще спрашивает. Да за такое на месте расстреливать нужно.
Я весь напрягся, чувствую - натворил что-то по пьяни, а что не помню.
- Да объясни мне, что случилось, я же действительно ничего не помню, - взмолился я.
- Душегуб ты и убийца, натворил дел, а теперь, видите ли, «не помню». Вся страна в трауре по товарищу Сталину, а тебе этого мало, что решил сжечь жену и детишек.
Вот эта прядь седая тогда и появилась на моей голове. Как я жив остался, не знаю. Бился головой об пол, умолял милиционера застрелить меня.
Уже измученному донельзя, мне сказали, что жена и дети живы, их люди спасли, когда меня мужики повязали.
На этот раз уехал Егорыч на зону по приговору на десять лет. И опять оттрубил срок от звонка и до звонка. Говорил, что если бы раньше освободили, не пошел бы на волю. Работал как вол, но не для характеристики, а чтобы заглушить боль, как кол застрявшую в душе.
Жена подала на развод, и односельчане одобрили этот ее поступок. Колхоз построил для них новый дом, в котором Егорыч ни разу не был, так как после освобождения в родное село не вернулся. Вот такая антиалкогольная история.
С тех пор никто не видел, чтобы Егорыч даже понюхал водку. Но при этом стопроцентным трезвенником он тоже не был. Раз в год он оформлял недельный отпуск и исчезал на вертолете со своим приятелем в неизвестном направлении. В полку многие недоумевали, за какие такие заслуги какому-то вольнонаемному командир полка для поездок на рыбалку выделял вертолет.
Я знал об этих исчезновениях Егорыча, он рассказывал мне про какую-то заимку, где у него все приспособлено для жилья, рыбалки и охоты. Рыбу там можно ловить даже наволочкой, а птицы и зверье словно позируют под прицелом, даже стрелять жаль. Вот бы хоть раз в жизни полететь с Егорычем на его заимку, думал я, но служба есть служба и об этом можно было только мечтать.
Но и мечтам иногда суждено сбываться. Накануне отъезда заболел его приятель, а я, накануне демобилизации, подготовил себе замену. В общем, Егорыч уговорил командира отпустить меня с ним на неделю. Моей радости не было предела. Я не верил своему счастью до тех пор, пока вертолет не взлетел. Все казалось, что вот-вот поступит команда меня вернуть.
Летели минут сорок, внизу сплошной лес и болота. Вертолет пошел на снижение. Я прильнул к иллюминатору, пытаясь разглядеть, куда мы садимся. Река с множеством озерцев огибала участок суши с редкими деревьями. Зато вокруг этого островка, насколько хватало взгляда, раскинулся зеленый океан тайги. Мне часто доводилось летать на вертолете в этих краях, но никогда я не видел такой красоты, как здесь.
Мы высадились, проводили взглядом улетающий вертолет и, когда его тарахтенье растворилось в таежной тишине, я ощутил легкий озноб от осознания того, что стою на острове, отделенном от цивилизации сотнями километров непроходимых лесов и болот. И, случись что угодно с нами, никто об этом не узнает и на помощь не придет. Да еще как то странно посмотрел на меня перед отлетом наш летчик Армен и сказал: «Держись». Будто напутствовал на рискованное дело.
На высоком берегу, рядом с затоном приютилась небольшая замшелая избушка из толстых бревен со скатной крышей из досок. От избы к воде пристроена лестница. А рядом огромный крест, метра четыре в высоту, сбитый из бревен.
Перетащили в эту хижину привезенный скарб. Егорыч сразу же занялся хозяйством, а я изучал внутреннее убранство нашего жилища. Удивило, что дверь не была заперта на замок, да самого замка не было. А впрочем, от кого здесь запираться. Несмотря на кажущуюся миниатюрность избушки, горница в ней оказалась довольно просторной, с внушительных размеров печкой. У окна стоял стол с лавками, двухъярусные нары с солдатскими матрацами. Вдоль стен сооружены широкие полки, заставленные разных размеров стеклянными и жестяными банками, кастрюлями и алюминиевой посудой. Мое внимание также привлекли две огромные бутыли с какой-то прозрачной как вода жидкостью. К избушке был пристроен чулан, в котором хранились консервы, рыболовные снасти, резиновая лодка, много разных ножей и прочий инвентарь. В общем, все в этом маленьком домике было приспособлено для жизни неприхотливых охотников и рыбаков.
Егорыч словно заправский повар сварил большую кастрюлю щей и кулеш из пшена с тушенкой, я нарезал сало. Выложили в миски соленые грибы и огурцы, квашеную капусту. Я за время службы уже отвык от такой еды, да и проголодался здорово. Но, прежде чем начать нашу нехитрую трапезу, Егорыч прочитал мне вводную лекцию о том, для чего мы сюда приехали и что от меня требуется. От того, что я услышал, мне стало не по себе.
- Как ты знаешь, я не пью водку, так как много горя претерпел от неё проклятой, - начал свою лекцию Егорыч. - Но раз в год отступаю от этого правила и для этого приезжаю сюда. Сейчас я начну пить, и твоя задача, чтобы вот эта кружка всегда была полная, он показал на пол-литровый фаныч, который стоял на столе. Рядом ставь ведро с водой. О еде не беспокойся, сам готовь себе, что сумеешь, а обо мне не думай. Когда я выпью, еда мне не нужна.
Такой поворот событий меня напугал и расстроил. Я предполагал, что вместе с опытным наставником мы будем бороздить речку на лодке, ловить и заготавливать рыбу, бродить по окрестным лесам с ружьем. А вечерами у костерка или при свете керосиновой лампы я буду слушать истории о жизни Егорыча, его фронтовых и охотничьих приключениях. Вместо этого мне предстояло провести неделю с мертвецки пьяным мужиком, который к тому же может сбеситься от водки. Сразу вспомнился рассказ Егорыча, как он по пьянке чуть не сжег жену с детьми.
Аппетит у меня пропал, и я стал уговаривать Егорыча не пить. Но мужик он был упертый, и видно организм его был на пределе и требовал алкогольной разрядки.
- Не могу я здесь не пить, для этого и прилетел за двести километров, - отвечал он на мои увещевания. - Иначе потом могу сорваться среди людей, и случится грех. Так уж я здесь душу отведу, утоплю в водке дьявола, что во мне сидит, и на год он успокоится. Ты не бойся, пока кружка полная, я тебя не трону. Да и не увидишь ты меня на ногах. Выпью и спать. Можешь делать что хочешь, только за кружкой следи. За сутки до отлета Бутыль со спиртом убери, а мои руки и ноги привяжи к скобам, что вбиты в шконарь.
С этими словами он подошел к нарам и показал эти самые скобы. Снял со стены веревки, сделанные из парашютных строп, уложил меня на тюфяк и связал по рукам и ногам, продемонстрировав тем самым, как я должен его повязать.
Мне не хотелось верить тому, что я слышал. Если бы можно было вернуть вертолет, я бы, ни секунды не раздумывая, улетел с этого страшного острова. Но я здесь, один на один с дьяволом в облике добродушного Егорыча, и нужно было собраться, чтобы пережить тот кошмар, который он мне приготовил.
- Как бы я не просил и не умолял тебя, не отвязывай меня до прилета вертолета, - продолжал Егорыч свои наставления. - Лучше на это время уйди из избы, гуляй и жди вертолет. Дверь, когда будешь уходить, затвори на засов. Окно здесь маленькое и я в него не пролезу, если не дай Бог сумею отвязаться.
Тут уж мне совсем стало не по себе. Чуть не плача, я умолял Егорыча остановить этот кошмар, а когда прилетит вертолет, я уговорю Армена, чтобы слетал за тем приятелем, который уже не раз был здесь. Но все было тщетно. Единственное, на что согласился Егорыч, начать запой с завтрашнего вечера, чтобы показать мне местность, вместе порыбачить, проинструктировать об опасностях, которые могут возникнуть.
У меня слегка отлегло от сердца, я отлично поужинал, а Егорыч почти ничего не стал есть. Только курил одну сигарету за другой. После ужина мы долго сидели у костра. Егорыч рассказывал о том, как нашел эту заимку с крестом и избушкой, как жил здесь почти полгода, про бича, которого встретил, и о том, как тот провалился под лед и долго болел, а потом умер и лежит под крестом, про медведя, который как-то забрел на заимку, и много еще о чем, что случалось с ним во время жизни отшельником.
Ночь прошла спокойно, и рано утром мы уже опустили весла в воду. День выдался чудесный, ласточки-береговушки курсировали над нами, вода в реке такая прозрачная, что хорошо просматривалось дно. Песчаные берега желтой каемкой удивительно красиво гармонировали с синей водой. Даже кровожадные комары не могли испортить тот неописуемый восторг, который я испытывал, глядя на все это великолепие.
Уже первый заброс был удачным, и я выловил самого настоящего хариуса. До этого я никогда не видел эту красивую рыбку. Граммов 250-300 весу, с пятнышками на спине и огромным плавником, цвет у нее необычный, как бы в зелену. За три часа наш садок был полный. Правда, хариусов мы поймали всего три штуки, и все одинаковые. В азарте рыбалки я совсем забыл про вчерашний разговор, и только когда Егорыч направил лодку к нашему берегу, у меня заныло «под ложечкой».
Дома наварили ухи, целую сковородку рыбы нажарили, остальную Егорыч засолил и дал мне четкую инструкцию, как ее вялить. Сели обедать. Я не мог оторвать взгляда от кружки, что так и стояла на столе. Егорыч налил из бутыли половину кружки спирта, разбавил его водой, а потом прикрыл кружку своей широкой ладонью.
- Чтобы не нагревался, - пояснил он, видя мой недоуменный взгляд. - Ну, держись, Славка, - сказал он вместо тоста. По тому, как это было сказано, я понял, что он сочувствует мне. И тут я понял, что означало это же «Держись» у Армена.
Состояние было такое, будто я прощаюсь с Егорычем навсегда, будто сейчас он выпьет этот проклятый спирт и умрет, а я останусь в этой глуши один и схороню его под тем самым крестом, рядом с бичом.
Егорыч неспешно, даже как-то торжественно сцедил всю кружку в рот. Я тоже налил себе немного этого пойла, но выпить не смог, таким вонючим и противным оно оказалось. Закусили ухой. Правда Егорыч съел всего пару ложек и этим ограничился. Опьянения у моего напарника не наблюдалось. Разве что слегка увлажнились глаза. Поговорили о рыбалке и он снова наполнил кружку. Выпил он ее уже в рабочем порядке в два захода. Закусывать больше не стал, запил водой и посмотрел на меня взглядом чужого человека. Меня передернуло.
Ткнув пальцем в кружку, Егорыч рухнул на свои нары, даже не застелив постель. Сапоги он предусмотрительно снял, когда еще был трезвый. Я смотрел на него, а в голове свербело, не связать ли мне его прямо сейчас. Отогнав эту мысль, я убрал со стола, помыл посуду и наполнил треклятую кружку. Укрыл Егорыча одеялом и лег спать, но лампу не погасил.
Сон не шел. По сути, я остался один, да еще с непоняткой, что похрапывает подо мной. А вдруг он взбесится и убьет меня, когда я усну. Может, набрать продуктов и уехать отсюда до возвращения вертолета? Но что станет тогда с Егорычем? Получается, что я его предам, а ведь он на меня рассчитывает. Да и зачем паниковать раньше времени. В конце–концов его приятель каждый год сюда ездит и ничего с ним не случилось. Возможно, что Егорыч наговаривает на себя, чтобы меня напугать, а я уже готов бежать в тайгу.
Под утро я все же заснул. Но сон мой был чуток, и я сразу открыл глаза, когда услышал шевеление на нижней лежанке. Словно зомби, Егорыч подошел к столу, пошарил по нему, взял в руки кружку со спиртом и, не отрываясь, выпил. Зачерпнул воды. Ничего не видящим взглядом он огляделся, нашел свой топчан и лег. Я мигом соскочил с кровати и наполнил кружку.
На улице было уже совсем светло. Я перекусил вчерашней рыбой, напился чаю и отправился на лодке знакомиться с местностью. Лес возле реки оказался не такой густой, как мне показалось с высоты. Светлые прогалины делали его прозрачным, а ягель под ногами напоминал очень мягкий ковер. Было начало лета, природа в этих краях очень быстро отзывается на первое тепло, и вокруг чувствовалось его благотворное дыхание.
Далеко от заимки я не забирался, так как требовался постоянный контроль за кружкой. К обеду вернулся домой. Кружка все еще была полная. Мало-помалу я обживался, Егорыч постоянно спал. Просто удивительно как в нем теплилась жизнь. Мало того, что он ничего не ел, так и в туалет не ходил. Раз в сутки выпивал свою дозу и спал. Правда, дозу я ему уменьшил и наливал только половину кружки, рассчитывая, что он и без привязывания очухается.
Как-то незаметно проскочили четыре дня, и я настолько успокоился, что почти не обращал внимания на Егорыча. В очередной раз наполняя кружку, я налил только четверть ее объема и за это поплатился. Под утро я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Слегка приоткрыв глаза я увидел искаженное злобой лицо Дьявола, а в руках он держал нож, тот самый, который я забыл спрятать и оставил на столе рядом с кружкой. Я резко отпрянул к стене и со всей силой ударил Егорыча ногой в лоб. Его обессиленное, изможденное тело распростерлось на полу. Пулей слетел я с кровати, навалился на своего обидчика и вырвал из его руки нож. Егорыч почти не сопротивлялся, но для верности я пару раз двинул кулаком ему по голове. В результате он обмяк как от потери сознания. Поняв, что он не опасен, я затащил его на кровать и крепко привязал к скобам.
До возвращения вертолета оставалось два дня. Но я решил, что больше не выпущу своего пленника и спирта не дам. Егорыч лежал смирно, и я ушел на рыбалку, закрыв дверь на засов. События ночи и особенно развязка подействовали на меня успокаивающе. Исчезли ожидания чего-то страшного, не нужно было подливать эту осточертевшую мне кружку. Я понял, что Егорыч очень ослаб и не представляет для меня угрозы, скорее ему нужна моя помощь.
Вернулся я только к вечеру. Заглянул в окошко. В избе все было спокойно. Я осторожно вошел. Егорыч смотрел на меня осмысленно, хотя глаза были мутноватыми. Слабым голосом он попросил, чтобы я развязал его, так как ему нужно в туалет. Эта просьба поставила меня в ступор. Развязывать его я не буду, но и лишать человека удовлетворения естественной потребности было бы издевательством. Я спросил Егорыча о самочувствии. Он ответил, еле шевеля языком, что все нормально. Тогда я подошел к нему и пристально посмотрел в глаза, пытаясь определить его адекватность. Что-то нехорошее было в этих усталых глазах, и я это сразу почувствовал. Тогда я освободил его ноги, предварительно привязав к одной из них веревку. Руки связал. Помог ему подняться и вывел на улицу. Такой моей предусмотрительности Егорыч явно не ожидал.
- Ну, хватит издеваться, развяжи меня, хочу умыться и поесть, -сказал он. Я усадил его за стол, не выпуская из рук веревку, налил ему жидкой ухи и стал кормить его словно ребенка. Съев несколько ложек, он попросил опохмелиться. Я категорически ему отказал. Тогда он связанными руками смахнул со стола миску и головой ударил меня в подбородок. Я упал с лавки, а он навалился на меня. Головой и связанными руками пытался наносить удары. Я спихнул его с себя и несколько раз ударил его ногами. Потом снова подтащил к кровати и привязал к скобам.
Егорыч орал на меня благим матом и требовал спирта. Гнев сменялся на жалостные просьбы, чтобы я его отвязал, так как он уже пришел в нормальное состояние. Никакие уговоры на меня не действовали, и тогда мой пленник пообещал меня зарезать, когда прилетит вертолет и Армен его освободит. Он говорил, что никогда мне не простит издевательств и рисовал самые жуткие картины расправы надо мной. Я время от времени уходил из избы, оставляя его со своей злобой один на один.
Целые сутки я находился в этом кошмаре. Егорыч отказывался есть, весь провонял мочой. Всю ночь я провел у костра, только иногда заглядывая в дом. Ломка видимо прошла, и он лежал спокойно.
- Сколько времени я не пил? - спросил он меня слабым, но вполне нормальным голосом.
- Больше суток, - ответил я, не веря, что все уже позади.
- Мне нужно переодеться, ведь скоро прилетит вертолет,- словно извиняясь, сказал он.
Я уже понял, что он окончательно пришел в себя, но его угроз проигнорировать не мог.
- Давай лучше дождемся вертолет. После всего того, что ты мне наобещал, я боюсь отвязывать тебя. Ты уж потерпи еще несколько часиков.
Он расспрашивал про рыбалку, про то, чем я питался, извинялся за свои угрозы в мой адрес. Кое-как я его покормил, дал воды.
Животная радость охватила меня при первых звуках подлетающего вертолета. Армен вылез из кабины, улыбнулся и по-дружески похлопал меня по плечу.
- Ну что, натерпелся страха? - спросил он.
Я рассказал ему об угрозах Егорыча.
- Не дрейфь, боец, не ты первый, не ты последний и все живы и здоровы, а об угрозах забудь.
Армен вошел в избу, поздоровался с моим пленником, внимательно посмотрел ему в глаза. Задал несколько обычных вопросов о самочувствии, настроении. Егорыч был полностью адекватен. Пока Армен развязывал нашего героя, я на всякий случай занял место у двери.
Егорыч, как только его освободили, собрал переодеться, схватил в руки ведро, мыло и пошел к реке. Мы же отворили настежь дверь и проветрили помещение.Вернулся бедолага посвежевшим, и мы сели обедать. Я смотрел на его осунувшееся лицо, трясущиеся руки и мне было жаль этого человека. Для чего он так над собой издевается. А может и впрямь в нем сидит бес, которого время от времени нужно укрощать, топить в спирте и не кормить.
На этом бы можно было и завершить мой рассказ о Егорыче, но он был бы не полным без одного эпизода, который произошел накануне моего дембеля.
22 июня в полку было общее построение. На плацу перед нашей базой выстроился весь личный состав. Наш замполит бойко выстраивал слова, которые обычно положено произносить в этот день: о подвиге наших солдат, о вечной памяти погибших. Егорыч стоял вне строя на крыльце здания базы в своей потертой куртке. Вдруг порыв ветра распахнул полы куртки, и на груди его блеснули на солнце две звезды ордена Славы…
Вот такой он был, мой Егорыч.