Вообще-то учился я хорошо. Даже, можно сказать, очень хорошо. Но учиться не любил. Просто у меня примерно до восьмого класса всё как-то само собой получалось почти без усилий. Уже гораздо позже я понял, что я не любил не учиться, а когда меня учили, т.е. не любил быть объектом обучения. Вне школьной программы я прочитал огромное количество книжек, в том числе научно-популярных, какие только попадались под руку. Наверное, это как-то содействовало и облегчало освоение школьного материала и делало школу в моих глазах почти ненужной.
Посещение школы воспринималось мною как тупое и длительное мучение, о котором лучше было вообще не думать, чтобы зря не расстраиваться. Время, проведённое в школе, я считал жестоко, несправедливо и безвозвратно вырванным из жизни. Ситуация отягощалась ещё и тем, что я был бессменным председателем совета отряда. Правда, никто мне не объяснил, что такое совет отряда, и никто не спросил с меня ничего за председательствование в этом совете. На практике моя роль свелась к ношению на левом рукаве двух красненьких лычек. Это было нетрудно, но всё-таки добавляло какой-то тяжести к общему недоумению, что вообще я тут делаю.
И ещё один момент. На почти любой классной фотографии меня помещали рядом с классным руководителем. До сих пор, когда я показываю кому-нибудь эти снимки, меня так и тянет оправдываться, что я вовсе не лип к учителям, наоборот, это они хищно высматривали меня в толпе и приказывали сесть рядом.
Настоящая жизнь была на берегу моря – чаще всего у Артиллерийской бухты, ближайшей к моему дому на Большой Морской улице. Там можно было половить рыбу, позагорать, соорудить плот из куска забора, позаимствованного на ближайшей стройке, выкрасить лодку для какого-нибудь частника и получить в награду за это другую лодку, чтобы вдоволь походить на ней по бухте в компании весёлых друзей… Но понятно, что доступ к этой вольнице надо было как-то обеспечивать и гарантировать. Надо было организовать жизнь так, чтобы родители не давали воли своему любопытству, когда замечали какие-то отклонения в моём внешнем виде. А я мог прийти домой с царапиной или синяком на физиономии, со сбитыми костяшками на пальцах, со слегка припухшим носом, а то и с явными следами купания в одежде в самый неподходящий сезон… И мне действительно удалось организовать свою жизнь так, чтобы родители не замечали (или делали вид, что не замечали) этих бытовых деталей.
Методом проб и ошибок я выяснил, что для этого необходимо было только одно – приносить домой хорошие отметки. Это я и делал. Довольно легко. Но существование чудес - вопрос спорный, и иногда приходилось возвращаться домой с четвёрками. А надо сказать, что дома у меня хорошими отметками считались только пятёрки. У родителей, особенно у отца, были твёрдо сложившиеся взгляды на значение каждой из школьных отметок. Он немногословно, но веско и неоднократно объяснял, что материал можно либо знать, либо не знать. Если знаешь, получаешь пятёрку. Если не знаешь – двойку (ну, или тройку, - это если удастся так замычать и загундосить ответ, что даже учитель ничего не поймет). «Ну а что такое четвёрка?» - задавал он явно риторический вопрос. - «Ты можешь мне внятно объяснить? А я считаю, что четвёрка – это та же двойка, только в трусиках или с фиговым листочком – стыд прикрыть». Так что образ четвёрки как двойки в трусиках прочно поселился в системе понятий нашей семьи. И когда отец в очередной раз мне этот образ раскрывал, я испытывал острый дискомфорт.
Случалось такое нечасто, но бывало, что я почему-то расслаблялся, и в занятиях появлялась четвёрочная полоса. Тогда возникала угроза моей вольнице. Ухожу из дому, а мне: «Ты куда? А уроки сделал? А успеешь?» При этом выражение лица у мамы обычно было скептическим и даже слегка презрительным, что, конечно же, задевало самолюбие, но и содействовало выходу из штопора. Обычно пятёрочные полосы были несравненно шире четвёрочных. Я входил в нужную кондицию, и жизнь снова становилась прекрасной и удивительной. Меня просто распирало от гордости: до чего же я хитрый, и как здорово я всё организовал! Мне даже было немного обидно, что родители не догадываются о моей ловкости.
Однажды в припадке самоутверждения я высказался в том смысле, что мне их школа и на фиг не нужна, что я собираюсь стать простым матросом или пулемётчиком, что воспитывают меня улица и Артиллерийская бухта и что приношу я им хорошие оценки только для того, чтобы они оставили в покое мою личную жизнь. Я был настроен на острую и победоносную дискуссию, но реакция родителей оказалась для моего пафоса ведром холодной воды на голову. Небрежно, как бы мимоходом, не отвлекаясь от своих дел, они сказали, что давно меня раскусили и что их такая сделка устраивает. Обидно было упускать возможность насладиться моральным триумфом. Но в моей жизни ничего не изменилось - ни в лучшую, ни в худшую сторону. Просто после этой разборки наши отношения стали как бы более «транспарентными» и формализованными. Приношу пятёрки – и с полнейшим правом ожидаю соблюдения гарантий моих свобод. Приношу четвёрки – и приходится терпеть навязчивое любопытство и ехидные шпильки в свой адрес. Сам виноват. Всё по-честному. И этот «кодекс чести» соблюдался обеими сторонами неукоснительно. А значит, если в тяжёлый четвёрочный период меня вынуждали дать какое-то обещание, я должен был добровольно лечь костьми, но выполнить его.
А если не выполнял?.. Ну, тогда… «Всё дело в подробностях», как говаривал У.Черчилль. Вспоминается один эпизод. Я был, наверное, в шестом классе…
Стоял сентябрь. Мой организм ещё не успел перестроиться на школьный режим, и пришлось притащить домой несколько четвёрок. Этому очень способствовало одно объективное обстоятельство: сентябрь в Севастополе – это тот же август, только без всяких неприятных погодных излишеств. Да ещё и слухи циркулировали в последние дни среди городских пацанов, что «бычок пошёл!»
И вот в воскресенье с утра, приняв на себя обязательство быть дома в 14:00 (как штык!), я отправился на море. Устроился на восточном берегу Артиллерийской бухты – там, куда достаёт кончик Приморского бульвара, и где чуть поодаль от воды стоят здания Института Биологии Южных Морей (Аквариум) и построенный ещё до революции великолепный дворец (в то время – Дворец Пионеров). Берег здесь забетонирован от этих домов до моря (это метров сорок) и обрывается в воду невысокой стенкой. Глубина - сразу метра полтора, а дно такое, что если бы я сам был бычком, вопросов где тусоваться, у меня бы не возникало. В это довольно раннее время на берегу почти никого не было, только метрах в пяти у меня за спиной пристроился кот. Это было как раз то расстояние, которое позволяло ему не чувствовать себя одиноким и в то же время сохранять безопасную дистанцию от предмета (меня), в добрых намерениях которого он, естественно, не был уверен. Кот был каким-то косматым и пыльно-чёрным, а общий облик его хочется описать отличным английским словом «disreputable» (оно не имеет достаточно сильного русского аналога, но смысл его поймет и без словарного перевода любой, кто в него «вчитается»). В общем, его вид не вызывал желания подойти и почесать его за ушком. Наверняка, это был местный авторитет: контролировал этот участок берега.
Чуть не дрожа от возбуждения и предвкушения, я закинул удочку. ЖДУ. Жду. Жду… Клёва нет. Проходит час за часом, а клёва всё нет. Я не верю действительности. Как же так?! Передо мною - сверкающее море, позади - прекрасный город, вокруг меня сентябрь… и нет клёва!!! Это что – конец света?! Да не верю я в эти байки! А время идёт, вот уже час дня, а клёва нет… Только кот хранит хладнокровие: загорает, меняя позы, умывается, от чего, правда, не становится менее пыльным, иногда зачем-то подходит к краю забетонированного берега, смотрит в прозрачную воду, потом возвращается на прежнее место… Философ, блин.
И вдруг поклёвка (!) – сильная, решительная… Я уже расслабился, уже не наготове… Но всё-таки успел подсечь! На другом конце барахтается что-то тяжёлое, вроде ожившего ботинка – есть! Отличный, крупный бычок. Снимаю его, весь дрожа от азарта: вот оно, началось! Кот прервал вылизывание основания задней ноги и одобрительно следил за моими действиями. Похоже, он тоже повеселел.
Да, «оно» действительно началось. Бычок пошёл. Вытаскивал бычка и перенаживлял удочку каждые несколько минут. Но время неумолимо шло к 14 часам. Пойманную рыбу я сажал на кукан и опускал со стенки в море. (Если кто не знает, кукан - это устройство, которое сооружаешь тут же на берегу. Это крепкий тонкий шнурок, на обоих концах которого Т-образно прикрепляются палочки – обычно спички. С помощью одной из этих спичек шнурок продевается через жаберную щель и рот пойманной рыбы, и рыба снова опускается в воду уже на привязи, а другой конец закрепляется на берегу: в моём случае – за кусок арматуры, торчавшей из бетона.) Для экономии времени я каждый раз отвязывал верхний конец кукана, продевал его в жабры, и давал рыбе соскользнуть по шнурку в море. Вскоре и шнурок и верхняя спичка покрылись рыбьей слизью.
До дому было минут 15, если бегом. Я мучительно соображал, что мне делать в 13:45. На кукане уже было килограмма полтора бычков - и это чуть больше, чем за полчаса! А что будет, если я половлю ещё часик?! Впервые в жизни я столкнулся с таким клёвом. И когда наступил «момент невозврата», я остался на берегу. Победителей не судят. Как-нибудь отбрыкаюсь! И я таскал и таскал этих бычков – толстых, холодных, недоумевающих, таскал и сажал на кукан, до которого было метра 3 – 4.
Прошло ещё около часа. Вес улова по моим оценкам хорошо перевалил за три килограмма, и я уже планировал сматывать удочки, но когда принёс к кукану очередного бычка, с ужасом увидел, что кукана нет! Я в панике заметался по берегу, заглядывая в воду у стенки. Если он просто оторвался, то должен был лежать где-то здесь, ведь большая тесная гроздь пойманной рыбы не могла уплыть, как это сделала бы отдельная рыбёшка. Но кукана нигде не было. Это была катастрофа. Факт опоздания уже безвозвратно случился, а то, что могло бы служить каким-то объяснением или даже оправданием, исчезло! Теперь пред честными очами родителей я предстану пустобрехом и владельцем «двоек в трусиках»…
Мои метания заметил какой-то мужик, прогуливавшийся по берегу. «Это не твою рыбу кот тащил?» - «Где???» - «Да вон там, - мужик указал в сторону Дворца Пионеров. – Только что». И лишь тогда я стал воспринимать детали обстановки, которые не замечал из-за общего шока. Во-первых, куда-то исчез кот, который несколько часов промаячил у меня за спиной. Во-вторых, если посмотреть спокойно, можно было увидеть влажный след, ведущий от моря. След был нечёткий и короткий, но тянулся в том направлении, куда указывал мужик.
Я схватил удочку (не терять же ещё и её!) и понёсся к Дворцу Пионеров. А там недавно окончился ремонт фасада, и все материальные следы ремонта были перетащены к тыльной части дома – той, что была обращена к морю. Я сразу же увяз в каких-то ломаных бочках, грязных досках, кучах застывшего раствора, пустых ящиках и скоро понял, что так я никого здесь не найду. Можно было прибегнуть к хитрости и ласково позвать кота «кис-кис-кис», но сделать это после того, как он поступил со мной, у меня язык не поворачивался. А вызывать его теми словами, которые мне хотелось бы употребить, было совершенно безнадёжно. Тогда я стал применять приём спасателей на развалинах рухнувших домов: останавливался в какой-нибудь точке и внимательно прислушивался, потом переходил на другое место и т.д. Наконец я услышал где-то что-то вроде чавканья с хрумканьем и в несколько приёмов определил, откуда оно доносилось – из глубины тёмного подлестничного пространства. Влез туда на четвереньках и увидел далеко впереди два светящихся зелёных глаза.
Кот явно видел меня на свету, но даже не снизошёл до того, чтобы хоть из вежливости изобразить какую-нибудь тревогу – продолжал смачно хрустеть и чавкать. Я попытался криком вспугнуть и прогнать его - никакого эффекта. Попробовал бросать камешки в эти светящиеся глаза, но «потолок» был таким низким, что невозможно было размахнуться, а кот после каждого камешка только на несколько секунд прерывал жор. Я попробовал лечь на живот и по-пластунски подобраться к нему, надеясь нащупать в темноте конец кукана. Кот воспринял это как повышенную угрозу и завыл. Я замер. Он замолк. Я сделал новую попытку. Кот снова завыл. Он выл низким зловещим голосом, как ветер в высокой трубе. Мне стало жутковато. Вдруг вспомнил, что при мне была удочка и начал тыкать ею в темноту, пытаясь попасть между этих наглых глаз. Но я не видел кончика удочки и попасть, куда хотел, не мог. Но куда-то, видимо, попал. Кот зашипел и ринулся прямо на меня. Я едва успел наклонить голову. Он пробежал у меня по голове, потом по спине и ногам и выскочил наружу. Хорошо прочувствовал каждый его коготь.
Я протиснулся дальше, нащупал в темноте кукан и с трудом выбрался на свет ногами вперёд. Большая часть улова всё ещё была на кукане, но в каком виде!.. Вы обращали когда-нибудь внимание, с чего кот начинает есть рыбу? С самой толстой и мясистой части хвостового отдела. Это нормальный кот, а этот… Этот прогрызал рыбам черепушки, чтобы высосать мозг! Гурман! Нормальный кот съел бы пару, ну тройку рыб и насытился бы. А этот отжёвывал и отжёвывал головы одну за другой, перепортив практически всех бычков. Рыбёшки ещё как-то держались на кукане изуродованными головами, но то одна, то другая отваливалась и падала. Всё было потеряно - не будешь же доедать после этого мародёра! А он сидел на берегу на прежнем месте, только спиной к морю, лицом ко мне и делал вид, что умывается.
Домой я пришел с опозданием больше чем на два часа и сразу, не дожидаясь расспросов, сбиваясь и торопясь, пока не потерял инициативу, начал рассказывать, понимая, что никаких доказательств предъявить не могу. И какое же действие предприняли родители?
Они хохотали.
А уроки я всё-таки сделал нормально.
http://vk.com/video2841135_159743189