Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто к нам опять эту Джоконду привезли. В Третьяковке целую анфиладу залов дали, чтоб народу удобство, но главное – в ней, в Джоконде этой на самом деле Платон Платоныч сидит за стеклом, никак неповредимом, и улыбается с утра до вечера. Только и всего: улыбается и поглядывает искоса, со смыслом никому не ведомым. А люди толпой непрекращаемой идут и идут… Идут, взгляды свои несут, потрясение и восхищение в которых, страсть и вожделение, умиление и удивление, разочарование и скука, но чаще безразличие, холодная фиксация: «Был(а), видел(а)…» – и все. Платон Платонычу сперва неуютно показалось в фокусе, в перекрестье взглядов этих, но скоро обвык, залоснился, и уж будто должное, будто людям и надлежит только на него глазеть и «Ах!» шелестеть. Вдруг однажды как громыхнет, где не поймешь, и Платон Платонычу голос: «Не сотвори себе кумира!» Да такой ужасный, будто в следующий миг ему суд, тот самый Суд – не отвертеться. Платон Платоныч струхнул, улыбаться перестал, оправдывается, мол, не себе сотворил, а из него самого неведомо кто и как. Сам он – ни в чем не виноватый человечек, хоть сейчас из этой бабы, но не знает. А ему опять громыхнет да шарахнет: «Не сотвори себе кумира!» – и все тут. Платон Платоныч задергался, затрепыхался, заелозил, чтобы в себя из этой бабы треклятой, но никак. Тут самые приметливые почуяли за Джокондой неладное, стали пальцами тыкать, звать. Платон Платоныч улыбку ту на лицо натянул снова и глазки скосил, как положено. До ночи дожидаться решил, потерпеть, а там… Она и пришла, наконец, ночушка, и Платон Платоныч один остался с голосом тем страхолюдным. Один бы совсем да не один: из-за решетки в углу мужик какой-то лезет. Не так чтобы старый, а шклявенький такой мужичонка. Подходит к картине и говорит Платон Платонычу местами поменяться, от страшной кары его спасти, а сам из-за пазухи мешочек тащит, на ладошку из него камушки сыпет: вот тебе, мол, брюликов истинных 30 штучек, чище не бывает, чтоб баб завести натуральных, живых, сколько не надо. Платон Платонычу не в брюликах дело – голос этот донял, но поинтересовался: тому-то зачем сюда, в бабу эту? А мужичонка зачастил: «Глянь, – говорит, – на меня. Кто, кто, – говорит, – меня заметит, кто посмотрит, а хочется!» Только пожалел Платон Платоныч мужичонку, и видит себя на полу уже, кругом никого, но мешочек с брюликами честно стоит, как договаривались. Вдруг в ухе голос снова, только не тот трубный, а мужичонкин гадостный, со смешочком: «Здорово я тебя, – говорит, – заповедью донял. Полезная в правильных руках штука – эта техника!» Платон Платоныч цоп себя за ухо, а там микрофончик крохотный, не видать какой. От обиды он его каблуком! Каблуком! Только поздно: глаза на него Джокондины выпялились, и слова в башке отчетливые: «Сколько мужиков было, а ты первый душу мою продал! С-с-сука!» Платон Платоныч забормотал, что не хотел он, что сам жертва обмана, про «подлость человеческую», про брюлики готов назад… Но лицо на портрете уже не к нему, и в мозгу последнее будто: «Сгнило здесь все! Пора уходить…» – и все замерло, окаменело в улыбке той, будто ничего и не было.
Проснулся Платон Платоныч, дышит тяжко, с хлюпом, и противно ему, гадко! «Это ж надо, какие дурости привидятся, что он за Джокондину душу тридцать брюликов выручил. Черт те что!» Только глянул Платон Платоныч, а на тумбочке мешочек тот лежит. Тронул – из него камушки и посыпались, по полу поскакали. Кинулся собирать, ползает, а сам соображает, что теперь назад их никак, когда эта Джоконда в Лувре, да и мужика из картины не выковырнуть. Махнул рукой – надо жить! Брюлики в банк положил, в собственную ячейку. Иногда глядеть ходит: сверкают, заразы, не хуже Джокондиной улыбки! Ничуть не хуже. Тут часом объявили: с Джокондой неладное, ее на реставрацию кладут, на долгую, а вместо пока копия висит. Но Платон Платоныч что? Да ничто: мало ли с картинами бывает – старые уже. Так и живет. Стал камушками интересоваться, книжки про них покупать-читать. А что? И правильно, наверное. А если бабы усвистали все, так потом другие нашлись. Жизнь она и есть жизнь, и жить ее надо так… Ну, в общем, чтоб у нас было!