Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто женщин нет совсем. То есть здесь, меж людей нет. Усвистали куда-то. День нет, два нет… Хорошо! Столько воли вдруг обнажилось: гуляй – не хочу! Люди кругом от воли этой ошалелые ходят, чокаются, друг друга поздравляют, целуются, снова чокаются, снова целуются – никак остановиться не могут. Но устали однако, и пришел день шестый, суббота, и грянул с небес глас трубный и повелел прервать труды их вольные, тяжкие, так повелел – не ослушаться. Собрались на площади все, стоят: море-мореванное и как есть одни мужики. Собрались, думу думать вознамерились за жизнь свою теперешнюю. Дух в толпе тяжкий, да и мозги сильно натружены за пять вольных дней, но надо. Быстро выяснились три проблемы: первая – как быть с обедами, носками, уборкой; вторая – где брать новых мужиков; и, наконец, третья, заключительная – что с любовными утехами делать? По первой обещались мужики за неделю роботов наклепать. Погорячились, наверное, но за две справятся: раньше просто ни к чему было. По второй и вовсе пока не к спеху: постановили организовать сбор пустой тары под будущих гомункулов, и пусть генетики-ботаники без торопливости работают. А вот третья оказалась совсем горячей. Люди волнуются, что до утра не дотерпят, и тогда беда. Предложение всем перейти к истинно мужской дружбе и любви по примеру древних греков не встретило понимания. Напротив, разбудило еще большее волнение, а также взоры злобные и слова обидные к тем, кто утешение для души и тела уже нашел. В воздухе запахло мордобоем или, по меньшей мере, революцией. Но тут мужик один в кепке на трибуну лезет, такой лысоватенький, и звонким с картавинкой голосом сообщает: мол, знает он способ проверенный – если кому своего ребра не жаль, то к ночи уже будет ему половина его для общения телесного и духовного. Толпа взорвалась: ор, давка, мужика вместе с трибуной понесли! Но организовались, установили очередь ребра отдавать, мужик набрал себе помощников из добровольцев и к ночи настрогал всем желающим по его половине. Заминка вышла только с теми, кто хотел сразу два ребра отдать за две половины. Мужик растолковал, мол, при двух половинах сам третий лишний станет, и они успокоились. На другой день выяснилось, что вместе с той проблемой первые две разрешились сами собой, и все потекло, как прежде, будто ничего и не случилось, только мужики долго еще по пьяни пустую посуду несли под гомункулов.
Проснулся Платон Платоныч – бодрый такой, довольный, что уладилось, утряслось все. Он и сам всегда знал, что чтить надо не только воскресенье, но и субботу, а также и еще денек-другой посреди недели. Потом подумал, подумал и закручинился: «Вот чем нас женщины эти в крепости держат. Погуляли на воле вольной всего несколько деньков и… Без выхода получается. А если он и не нужен вовсе, выход этот?» Пусть и с некоей печалью в душе, но совсем успокоился Платон Платоныч, однако недоумение в душе осталось, недоумение о тех, прежних женщинах: «Если они не вернулись, а они не вернулись, то делись куда? Вдруг приспособились без мужиков жить и тогда…» Тогда обидно очень получалось, не сказать как обидно.