Пройдя сквозь лавку, мы зашли с арабом в чалме в полумрак его дома. Двигаясь через длинную колоннаду, куда из боковых окон -бойниц врывались лучи света, в которых, казалось, резвились полчища эльфов, мы приблизились к благоухающему бассейну, посредине которого бил фонтан. Две огромные рыбины вынырнули и, сверкнув чешуей, скрылись в воде, вслед за ними я увидел целый косяк рыб, мерцающих в глубине бассейна, подобно драгоценностям в сундуке.
--Омойся, усталый путник! – сказал мелодичным голосом араб. – И отбросив с лица чадру и сняв с головы чалму, оказался восхитительной семиткой.
Вышедшие из-за колонн рабы помогли мне освободиться от доспехов. Мне показалось странным, что они одеты в белые одежды монахов-доминиканцев.
- Ты в самом деле заблудился во времени, рыцарь! Ты об этом догадывался, но не до конца. Теперь же тебе следует познать всю истину, --произнесла женщина – и я вошел в бассейн. Теплая, благоухающая лепестками роз, наполняемая из фонтана в виде мочащегося золотого купидона вода, приятно обняла меня.
- Ты искал Дольчину! – раздался откуда-то из под сводов расписанного райскими птицами потолка голос – вот они –твои Дольчины.
Из бассейна начали одна за одной выпрыгивать рыбины – в них я узнавал воплощения Дольчины. Плюхаясь назад в воду, они сбрасывали с себя сверкающую чешую и превращались в прекрасных дев. Злотоволосых, беловолосых, черноволосых. И у всех было лицо и тело моей Дольчины. Все расы и цвета кожи мерцали в полумраке, как драгоценные камни. Я барахтался с гуриями в теплой воде и, как дракон, который таскал девиц из деревень под Дежоном, в каждую изливал семя.
Я и в самом деле видел зыбящееся в волнуемом зеркале воды свое чешуистое драконье тело. Я ощущал себя рептилией с кожистыми, готовыми унести меня в небеса крыльями, но я не мог насытиться этой вакханалией. Я был готов молиться на каждую из этих расселин, напоминающим мне и щель в разверзшейся от небесного луча скале, где розово мерцал аметист, и створки ракушек, которые брали с собою в путь пилигимы . Мой драконий хвост сновал между ног, вился и ерзал. Мой раздвоенный язык стремился во все закоулки тел моих наложниц.
-Дольчина! Дольчина! –рычал я.
Мое тело ороговело. Мои руки и ноги проросли когтями. И тут я услышал хруст –и увидел, что стою в наполненном кровью бассейне, окруженном монахами в белом. Вода –нестерпимый кипяток. Вверх брюхами плавали сварившиеся рыбины, только что грезившиеся мне девами. Вместо золотого купидона с крылышками на пьедестале стоял Козел и обдавал меня зловонною мочою, представляющей собою чернила Франсуа, той самой смесью из крови, пепла и сока внутренностей сожженных, удавленных и обезглавленных. Так воняло, что, кажется, это снадобье специально настаивалось несколько веков, чтобы обрести особый букет зловонных запахов.
- Теперь мы от него ничего не добьемся. Он полностью во власти демонов. А пытки только усилили его контакт с духами.–сказал один из доминиканцев вытерев ладонью пот с похожей на попку новорожденного тонзуры, отошел.
Опять появился араб в чалме. Это была ни какая не дева-семитка, а восточный маг с черной бородой и хламиде звездочета.
- Пойдем! – сказал он. – Я вышел из бассейна, и чувствуя легкость во всем теле, облачился в поднесенную рабами тунику римского патриция с золотой застежкой в виде разинувшего пасть льва. На голову маг водрузил мне лавровый венок. Со столика с гнутыми ножками он взял бархатную подушечку, на которой лежали мой аметист и кусочек креста. Меч с реликвией в рукояти и доспехи остались внизу , на краю бассейна. Когда я двинулся вслед за магом, монахи-доминиканцы возились с ними: один, пытался примерить его поверх своего толстого брюха, но он не сходился. Послышалось пение. В облачении триумфатора я двинулся вслед за арабом-магом по длинной, ведущей высь узкой лестнице. Сделав не знаю уж какой по счету шаг, я отшатнулся от края.
Стоя на краю этой, углом вонзающейся в небо лестницы, мы балансировали над площадью – с нее я увидел мрачное строение Тампля –вдали, где довелось мне спать на соломе после ареста святой инквизиции, под нами шевелилась драконьей чешуёю толпы площадь, вонзались ввысь готические пики Нотр Дам.
На площади было людно. Палач поправлял хворост возле столба. У столба я увидел прикованным на цепь себя. Голова обрита. Лицо почти что синее. Вторая куча хвороста –поменьше, где со столба свисал замученный пытками Лео Беспалый. Третья – в ней как сорочонок в гнезде распевал песни Фраснсуа, на груди которого висела его лютня.
В толпе ржали, сдерживаемые ландскнехтами кони—мой белый, серый –Лео, рыжий –Франсуа. В специально оборудованной ложе сидели Филипп Красивый, прево, сенешали, дамы, трубадуры.
-Бери! – сказал маг. – И протянул мне берилл и часть креста в котором я жил личинкой древоточца; кусок кипариса обрел былую твёрдость. Камень наполнился первозданным внутренним светом. Я стоял на краю бездны, балансируя. Разъялись облака и вышедший оттуда луч, пронзил дерево, затвердев в нем в виде пробившего мою ладонь раскаленного хрустального гвоздя. Хлынула кровь. Пройдя сквозь хрусталь, луч преломился в аметисте и, обратившись в веер лучей, поджог охапки хвороста. Толпа ахнула. Кони рванулись. Закричал младенец. Прокатилось под сводами Нотр Дам проклятие слово в слово повторившее, слышанное Жаком Неистовым из уст оторванной львом головы Дольчины. К пыхнувшему костру метнулась женская фигура. Вырвавшиеся из рук копошащихся внизу доминиканцев доспехи сомкнулись на мне. Коня было не три, а четыре – четвертый белоснежный вырвался из клубов дыма. На нем в развивающейся тунике скакала Дольчина. Её сопровождали три рыцаря в сверкающих панцирях на огненных скакунах. Взглянув вниз, я увидел, как рушится лестница, падает в костер кусок кипариса, аметист, хламида мага, рассыпается вдребезги хрустальный гвоздь, как бьются в агонии заколотые ландскнехтами взбесившиеся кони, как догорает вместе с обугленным телом Жака де Майе , кинувшаяся из толпы в костер женщина, приносившая ему в Тампль вино и еду. Она бросилась прямо в костер, успев заключить мое тело в объятья. И сквозь языки пламени и клубы дыма было видно, как они слились в вечном поцелуе.
Новелла из романа "Дар Нострадамуса"