Скорпион в малине

Юлия Бутакова
               На нашем курсе он был почти единственным, кто не зря носил штаны... Маленький, коренастый, с примесью бурятской крови; безнадёжный алкаш. Если дома, на родной усть-ордынской земле, он ещё как-то воздерживался от длительных запоев в полубессознательной надежде сохранить силы для экзаменационного рывка, то на сессии он запивался вконец, заявляясь с поезда в холодные во всех смыслах общежитские стены уже в дупель пьяным. Однако, он писал хорошие "почвеннические" стихи, и недооценивать их нам, поэтам женского пола, было нельзя.
               А мы держались вчетвером, как известная компания мушкетёров; настолько разные, что порою самим было удивительно, что нас держит вместе. Наверное, главной причиной было безоговорочное неприятие каждой из нас воплощённых в лице одной нашей однокурсницы подлости, нечуткости и животного равнодушия к окружающим. Мы поочереди обожглись на ней оттого, что напрочь были лишены этих пороков. Однако же, она была глубоко уверена в наличии и уникальности своего писательского дара, о чём не уставала твердить по поводу и без. Лишённая человекоопределяющей субстанции в районе тимуса, она с хваткой недалёкого, чисто мещанского, ума пыталась быть выше других "за счёт отрубленных голов". Суть её жизненного кредо была в том, что безоговорочно всех она пыталась унизить напоминанием о недостатках человека, причины которых были внешние и нередко роковые: трагическая случайность, врождённый дефект тела, низкий социальный статус. Незря говорится, что "вышка" делает хороших людей лучше, а худых - хуже. Обучение явно не шло ей на пользу. С первого курса мы попали под обстрел её ядовитых желёз. В коридорах института и общежития только и слышалось:"У тебя нет мужа - ты дефектная!", "Она работает уборщицей?.. Кто допустил её ко вступительным экзаменам?", "У неё короткие ноги - как таких земля держит?", "Ты не поэт! Все поэты давно состоят с членах СП!.." и т.д. и т.п. Эта дурь, изрекаемая грубым замогильным голосом, поначалу обижала нас; позднее, раскусив её, мы открыто смеялись над ней и, беззлобно сплетничая между собой, называли "бабаней".
               Он, она и я оказались земляками. И, если он давал мне повод гордиться своей малой родиной, то она воплощала того злополучного урода, без которого не обходится ни одна семья. Нашу четвёрку она обходила стороной; он был частым посетителем нашей комнаты. Этот "маленький Рубцов" пришёл к нам на третьем курсе и ежегодно пытался соблазнить одну из нас. Первым объектом его симпатии стала я. Он чересчур часто попадался в коридорах общежития, поджидал по вечерам под дверью комнаты с розой в руках, заходил в нашу келью, обычно под ничтожными предлогами. Предложения его были конкретны, бесхитростны и, смущая мою, воспитанную в строгости натуру, однако же не коробили меня и вызывали в глубине сердца гордое ощущение собственной несомненной женственности... Его ухаживания остались безответны: меня остановил страх перед его алкоголефилией... Казалось, его это не сердило, хотя это было не так. Следующей оказалась Ия. С нею ему было проще и сложнее одновременно: оба любили застолья, поэтому времени для откровенного общения им было достаточно. Но даже богемная привычка к обильным возлияниям обоих не смогла перебороть резкое несоответствие друг другу их внутренних миров: один был лирический поэт и наивнейший до глупости романтик, другая - жёсткий и прагматичный прозаик-реалист. Антагонизм бросался в глаза и со стороны: высокая, с фигурой минойской богини и волосами ундины Ия и смуглолицый, с плохой кожей и короткими ногами Вовчик... Цветы, вино и предложения добротного сибирского секса не были оценены и на этот раз.
                Мы, с какого-то момента уловив закономерность в его ухаживаниях (каждый раз он выбирал одну из нашей неразлучной четвёрки), стали ожидать продолжения с каким-то садистским любопытством: любопытство родилось от скуки, садизм подогревался нашей дружной уверенностью, что никто из комнаты номер семнадцать ему не достанется. Третьей на очереди оказалась Эля - многодетная мать из Киева, материнская заботливость и любовь к астрологии которой славились на весь курс. Разница в пятнадцать лет Вовчика ничуть не испугала. Если до этого мы подшучивали над ним за глаза:"Он-то парень неплохой, только ссытся да глухой" или "Я совсем русский, только глаз узкий да нос плюский", то теперь Эля каждый раз ласково напоминала ему в глаза:"Хорошенький мой, мы с твоей мамой ровесники!.." Действительно, бедного Вовчика маманька принесла в подоле, едва окончив восемь классов. Так как Эля в описываемое время проживала на верхнем ярусе нашей общей с ней кровати и большую часть времени проводила там, малыш был лишён возможности тесного контакта с ней и ограничивался многочасовым простаиванием, облокочась о край матраца, и молчаливым разглядыванием Элиных прелестей. Он загораживал мне свет, и я не могла толком читать конспекты, но терпела из уважения к чужим чувствам. Были и цветы, и стихи ко дню её рождения... Многодетная студентка была ласковее с ним, чем его предыдущие пассии. В немыслимых по душевности эпитетах и прозвищах, которыми его осыпала, она была мастерицей, и их отношения больше напоминали задушевную дружбу. Но всё-таки не сложилось и в этот раз: у Эли был молодой, влюблённый в неё до исступления муж. Заключительным звеном стала порывистая максималистка Джавгарат. Она эксплуатировала Вовчика вовсю: заставляла его делать себе ежевечерний массаж, врывалась в его комнату при малейшей нужде, не считаясь с соседями, днём или ночью; делала с ним всё, что только могло взбрести ей в голову. Он мучился: ругался, ластился к ней, убегал в панике и снова возвращался, потому что массаж давал возможность контакта с красивым женским телом и через него - мучительно приятные ощущения. Но и Джавгарат не рассмотрела в нём возлюбленного. Эля, наблюдая всё это, предупредила нас, что Вовчик - Скорпион, и добром это не закончится.
               На последнем курсе он стал нашей самой близкой наперсницей. Если, возвращаясь из института, мы видели в окне седьмого этажа подвешенные к люстре и сушившиеся на солнце джинсы, мы знали, что Вовчик дома и можно обратиться к нему с любым поручением. Проводить на вокзал, сходить в аптеку за лекарством, одолжить денег до заветного перевода из дома, подклеить оторвавшуюся подошву у босоножек - он был безотказен, хотя и исполнял наши поручения с внутренним достоинством, без торопливой угодливости, с привычкой хозяйственного человека к любым бытовым неожиданностям. В свою очередь, и мы выручали его по-соседски в мелочах. Но никогда не водили его с похмелья в институт - этим занималась "бабаня". Элины прогнозы не оправдывались... Да и можно ли ему было сердиться на таких красивых и незаурядных девушек, как мы? Однокурсники, симпатичные и высокие, побаивались нашу четвёрку и с недоумением наблюдали за странной дружбой между нами и Вовчиком. Он нас не боялся, потому что мужчина, какой бы он ни был, не должен бояться женщину, какой бы она ни была.
               Сила его характера проявилась неожиданно. Мы все четверо защитили дипломы "на отлично" и находились в некотором опьянении оттого, что защитились, состоялись как специалисты, покорили крутую нравом и жёсткую к провинциалам столицу. По этому поводу была устроена вечеринка, на которую случайно заглянули пятикурсники. Так уж получилось, что их тоже оказалось четверо: добродушный толстяк Гоша, который смешно подпевал фальцетом и подтанцовывал под гитару своего приятеля - брутального длинноволосого Максима, кудрявый умница Дементий и темпераментный и не менее брутальный Ашот. Мы веселились, как могут веселиться лишь студенты, пили красное и белое вино, наперебой читали стихи и пели под гитару стройным сводным хором Цоя, Высоцкого, Башлачёва, Гребенщикова, Галича... Вовчик появился в самый разгар посиделок и оказался девятым лишним. Мы, привыкшие к его визитам, этого почти не заметили. С час он держался и крепился; затем скорпион внутри его маленького тела выбросил своё жало. Вовчик соскочил со стула и, перекрикивая общий хор, заорал... Его правая рука с карающе вытянутым указательным пальцем безжалостно, по очереди, выделяла каждую из нас из компании и вторила его гневному крику. Я с удивлением узнала о себе, что я - падшая и бессердечная женщина, позор его и своей малой родины (наивная: я была уверена все шесть лет, что позор нашей общей малой родины - это Бабаня); Ия и Джавгарат обвинялись в беспробудном пьянстве и безмозглости; Эле, как самой старшей из нас, досталось меньше всех - она была повинна лищь в попустительстве нашим порокам. Но все четверо мы были огульно обвинены в том, что не вступились за него, когда его хотели исключить из института. Спасла его одна Бабаня. Хотя всё было наоборот. На минуту все замерли ошарашенные, но абсурдность его обвинений была настолько очевидна всем, что вся компания начала смеяться. Обида, недоумение, злость утонули в гомерическом хохоте. Все дружно списали его выходку на очередной запой, и лишь нам четверым стала вдруг очевидна его элементарная мужская ревность.
               Назавтра он нашёл в себе решимость постучаться в комнату номер семнадцать и попросить прощения у всех четверых персонально. Но это было прощение формальное: он впервые повёл себя не по-мужски, и каждая из нас это поняла и не простила... Скорпион выбросил своё жало, и оно оцарапало и хозяина.
               Сессия закончилась; мы разъехались по домам. И в памяти от Вовчика не осталось ничего, кроме его замечательных стихов, которые воспринимаются отдельно от хозяина как проявления его мужской, человеческой, а не насекомой сути.