Никитична

1.
- Матильда Петровна, дорогая, - всхлипывала в трубку Марья Никитична, - представляете, холодильник пуст, в доме нет даже хлеба, шаром покати.
- Милая моя, магазин ведь в соседнем доме.
- Да куда ж я пойду, голова с утра болит, двигаться тяжело.
- Марья Никитична, драгоценная моя, что вы такое говорите? Вот у меня с юности мигрени, но я же терплю. Куда вам до меня, с вашей-то головной болью… Возьмите таблеточку и все.
- Ну, вы скажите тоже. Разве мне в моем нынешнем состоянии помогут ваши таблеточки? Это вам кажется, что у других людей голова не болит. Болит и поболе вашего! У вас так ни в жизни не болела!
- Куда уж поболе-то?
- Да туда! Я еле живая, - горячилась Марья Никитична. - У вас есть кому в магазин ходить, а я одинока. Был бы жив мой Ванечка, так хоть помог бы.  За хлебом бы сходил. Он чуткий был – видит, что у жены голова болит, так сразу раз – и в магазин. А сколько он работал, семью обеспечивал, старался – работящий был. А теперь что? Голова болит, одиночество, старость, хлеба нет.
- Да как же вы одиноки, уважаемая? Что вы все Ванечку вспоминаете, причем он тут сейчас? У вас ведь двое детей, внуки есть. Пусть привезут хлеба, они ж рядом живут! И Алексей, и Костя.
- Вот что вы привязались, Матильда Петровна? Ну и что – дети? И какие еще внуки? Разъехались, бросили меня, осталась я одна, никому не нужна. Где они – дети? Один вечно пьет, другой вечно занят. Лучше б у меня их вообще не было! Вот покойный Ванечка бы… Да где ж вам понять! Что вы знали о моем Ванечке!
Тут возмущенная Марья Никитична, в очередной раз убедившись в непроходимой глупости своей приятельницы и пообещав себе «никогда больше не звонить», бросила трубку и отправилась на кухню ставить чайник. На новой кухне, подаренной ей младшим сыном Костей, который давно уж приноровился откупаться от мамы подарками и деньгами, за что прослыл весьма заботливым, царил порядок. На полочке – на самом видном месте - стояла фотография Ванечки в золотой рамке. Марья Никитична глянула на нее и снова залилась слезами, аккуратно промокая глаза батистовым платочком.
Погоревав о прошлом и попив чаю с малиной, который сразу снял ее головную боль, Марья Никитична решила прилечь, так как следующий день был у нее рабочим. Работала она консьержкой. Тому было объяснение. Лет десять назад младший сын в возрасте тридцати лет коварно покинул маман, отправившись в свою отдельную квартиру, которую, не выдержав коммунальной жизни, купила его жена Лариса с помощью своих родителей. Не сумев смириться с таким предательством, старушка решила пойти работать. Не то, чтобы ей не хватало денег, нет, денег было вдоволь. И, конечно, немыслимо предположить, что она сделала это с целью добить своих близких, хотя аргумент «вот до чего они меня довели» постоянно приплетался в разговоре.   Нет, конечно же, нет. Все знали, что у старушки очень доброе сердце. Но непостижимое стремление близких удрать и еще более непостижимое желание подруг не слушать привели к тому, что Марья Никитична, как тот Магомет, к которому не идет гора, переселилась поближе к своим приятельницам, взяв на себя обязанность охранять их дом от врагов и прочих маньяков, а также следить за нравственностью, уровень которой, если верить телевизору, катастрофически упал.
Следует пояснить, что Марья Никитична вовсе не была всю жизнь седой старушкой с внушительными габаритами и несносным деспотичным характером. Но так или иначе, с ее приходом три остальные консьержки были изжиты и заменены новыми, а наша старушка стала главной, что доставило ей радость. Жильцы осчастливленного дома стали куда более нравственней и целомудренней, до такой степени, что даже несчастная Светка с двенадцатого этажа шла в ларек за водкой только убедившись, что бдительный страж уже крепко спит.  Через полчаса после Светки из лифта на цыпочках выходили два паренька с третьего этажа и, поминутно оглядываясь на страшную стеклянную дверь, ведущую в комнату «полиции нравов», отправлялись в клуб, стремясь явиться обратно до шести утра, времени, когда страж просыпался и начинал наводить порядок. С шести утра и до десяти вечера бдительная старушка являла собой пример невероятной активности, нечеловеческой шустрости и демонстрировала память, которой позавидовал бы любой генерал ФСБ. Она точно знала, кто, когда, куда и с кем. Особенно доставалось девушкам. Вообще, любовь старушек к девушкам можно легко заметить, например, в транспорте. Если в вагоне метро сидит десять мужчин и одна девушка, то несложно угадать, кого именно поднимет с места вошедшая бабулька, находящаяся при смерти и совершающая путешествие через всю Москву на рынок Теплый Стан, где огурцы на рубль двадцать дешевле, чем, скажем, в Лефортово. К счастью, наша Марья Никитична не ездила на общественном транспорте, благодаря машине Кости и самому Косте. Тем не менее, нежное сердце Марьи Никитичны вздрагивало каждый раз при виде безнравственного поведения жильцов, и уж, конечно, сложно представить себе особу, которой хватило бы ума прожить без ее советов. Мужчинам, впрочем, попадало подчас не меньше.
- Алла Леонидовна, - неслось из комнатки стража, - а вы знаете, что ваш сосед вчера притащил к себе какую-то девицу? Как, какой сосед? Алла Леонидовна, да вот этот, что напротив вас квартиру снял месяц назад за пятьдесят тысяч. Лысый такой. Он еще в нефтянке работает. Не знали? Ах! Ну, как же! Куда ж вы смотрите! У вас вон Катька так никогда замуж не выйдет. Кто вас оскорбляет? Вас никто не оскорбляет! Ну, как хотите!
Особо религиозные гражданки даже молились, чтобы Марья Никитична разговаривала как можно дольше, и искали главного по подъезду (что было сложновыполнимо, потому что его вообще мало кто видел) с целью уговорить его собрать с жильцов деньги, чтобы несчастная старушка имела на работе безлимитку. Но Бог, в которого Марья Никитична, не верила благодаря советской власти, не спешил выполнять их просьбы, поэтому выходящие из лифта жильцы мечтали об еще не изобретенной ерунде, называемой телепорт. Но пока телепорта не наблюдалось, а сведения о нем в газетах были крайне туманны, жильцы старались, как могли, смириться с тем, что их личная жизнь, защищенная Конституцией, вовсе не являлась только их личной жизнью.
Итак, пока наша героиня спала, готовясь к новому трудовому подвигу, в квартирах счастливого дома жильцы уточняли друг у друга график ее работы:
- Скажите, Наталья, а Марья Никитична работает завтра? Или послезавтра?
- Завтра.
- Ох, спасибо, всего вам доброго.
2. Утро выдалось туманное – на дворе то ли зима, то ли весна. Термометр показывает плюс пять, но радио утверждает, что минус пять, хотя и по предварительным прогнозам. Время восемь тридцать. Машин уже полно. «Ишь, разбогатели, воры, Сталина на вас нет», - думает Марья Никитична о водителях, степенно шагая с палочкой на работу. Благо, идти два квартала. Зоркий глаз цепляется за собачников, ну, согласитесь, это очень беспардонные люди. И как не могут гулять с собаками где-то подальше! Лучше на специальных площадках. Да, ну и что, что их нет, этих площадок, зато есть Битцевский лес, до него всего пешком минут сорок. Не можешь дойти – нечего держать дома такого зверя, как собака. Еще бы тигров позаводили, совсем о людях не думают.  «А если укусит? – уже в голос возмущается Марья Никитична, поддевая и отбрасывая палкой мелкого терьера, которого угораздило пробежать слишком близко: - Не кусается? Все вы так говорите!».
И вот, с испорченным настроением старушка добирается наконец до своего рабочего места и принимает вахту. Через некоторое время ее настроение испортится окончательно и бесповоротно. Ведь на пороге уже стоит ее старший сын Леша, как всегда, пьяный в стельку.
Леша, подававший некогда большие надежды, с виду добрый и отзывчивый, но настолько испортившийся в плохой компании, что матери пришлось – не мудрствуя лукаво - отселить его в комнату на общем проживании, заодно до ужаса напугав этим Костю, который сразу поумнел и стал человеком. Помнится, Ванечка тогда уговаривал не бросать паренька, да что он знал о людях, ее Ванечка. Был бы он умен, не заездили б его на работе, как ту ломовую лошадь. Опять же, Ванечка – в силу характера - вряд ли был способен правильно воспитать детей, и после продолжительных семейно-военных действий ему пришлось уступить эту обязанность жене. Марья Никитична, повинуясь глубокому материнскому инстинкту, с мужем не посчиталась и сделала, как считала нужным, поэтому Леша вступил во взрослую жизнь при поддержке алкоголиков из коммуналки, а Ванечка, махнув рукой и утешившись тем, что есть еще Костя, капитулировал окончательно, ударился в работу, откуда до конца жизни его было уже не вытащить.  Леша в дальнейшем подтвердил худшие опасения матери, женившись на какой-то приезжей, которая, впрочем, родила ему сына. Вследствие этого события Леша уже бесповоротно выпал из жизни родителей и брата и упоминался лишь как «наказание, ниспосланное  неизвестно за что», поэтому его приход каждый раз шокировал старушку. Если учесть, что Леша пил, жена его бросила и уехала на свою родину в далекий Абакан, а сын вырос на улице, что не преминула отметить милиция, поставившая его на учет за наркотики и впаявшая ему для начала «условно», то надо отдать должное чуткой материнской интуиции, которая предвидела такой исход событий еще когда пятнадцатилетний Леша открывал свою первую бутылку пива. Теперь, вероятно, читатель понимает, каким тяжким испытанием представлялась Марьи Никитичне встреча с сыном. Каждый раз после такого события она переживала, всячески всем жаловалась и вообще болела. Остается только радоваться, что она так и не удосужилась познакомиться со своим непутевым внуком, Лешиным сыном, ибо это окончательно разбило бы ей сердце.
Леша, наверно, и рад бы не приходить вообще, но доблестная милиция, в очередной раз поймав его сына с неизвестно откуда взявшимся у него в кармане пакетиком с героином, захотела справедливости. А Леша – с зарплатой грузчика, притом редкой, так как последняя стадия алкоголизма давала о себе знать коматозным состоянием  от выпитых 50 граммов, -  Леше справедливость была не по карману. Он позвонил бывшей жене, выяснил, что она замужем и вообще уехала на Камчатку. Позвонил Аркадьичу и выяснил, что тубик – хреновая болезнь, часто смертельная, от которой придется долго лечиться, и лишних денег – извини, друг – нет. Позвонил на работу и выяснил, что авансы у них не приняты, тем более в таких размерах. Позвонил еще парочке знакомых по интересу, и узнал,  что они сами уже повыносили из квартир все, что можно и нельзя, за что одного не пускают на порог родители, а другого – жена, по сему поводу они радостно живут на детской площадке вот уже третий день – присоединяйся, Леха.
Тогда пришлось наступить себе на горло и позвонить брату, но трубку взяла Лариса, и тут же узнав голос «семейного наказания», бодро отрапортовала, что Кости нет, денег у Кости нет, а их поездка в Швецию – результат выигрыша в лотерею в сети магазинов «Пятерочка». К тому ж, у Кости есть обязанности и обязательства, перед ней и их дочкой, которой, между прочим, в институт в этом году и «хотя она девочка умная, без поддержки не обойтись». И если так нужны деньги, то лучше обратиться к мамаше, которая вытягивает у них с Костей все оставшееся до копейки, а сама сидит над златом как Кощей. Отомстив свекрови таким образом (за звонки два раза в день, которые вечно крали у нее мужа, каждый раз – на полчаса) и убедившись, что Леша больше не побеспокоит брата, Лариса отправилась доваривать суп, мимоходом жалуясь Косте, что, мол, родственники вконец оборзели. Костя придерживался того же мнения, и именно этот весьма практичный подход к жизни, общий для двоих, немало способствовал в свое время их выживанию во враждебной среде и браку, кстати сказать, во всех отношениях счастливому браку, не омраченному ничем и никем, кроме этих самых пресловутых родственников. Но квартира Марьи Никитичны представляла собой не самую плохую недвижимость, поэтому с существованием мамы пришлось смириться, чего нельзя сказать о брате, который всегда являл собой пример неудачника и вообще человека крайне нежелательного. Так что Костя похвалил предусмотрительность жены, оберегающей их покой, посмеялся – безусловно, по-доброму - над мамочкой, к которой, несомненно, отправился теперь Леша. Они еще долго сидели, обнявшись, и в полном единении и согласии думали о том, как вовремя они успели смыться из проклятой квартиры, где жизнь с мамой грозила развалить их неокрепшее счастье, и Костя усердно стирал из памяти своего пропащего брата, как до этого стирал пропащего отца.
Марья Никитична еще ничего не знала о надвигающейся беде, но уже была возмущена до глубины души наглым появлением старшего сына. Возмущение переросло в гнев, когда выяснилось, что Леша пришел за деньгами, да еще и для внука, которого она знать не знает, а, главное, знать не хочет. У нее есть один сын – Костя, вот он помогает ей, дает деньги, возит на машине, то есть всячески заботится, не то, что некоторые, которые в сорок пять лет ума не нажили и только и могут, что мать обдирать. И потом, что может дать старушка-мать? Не считая небольшого счета в банке, нищей пенсии и крошечной зарплаты, да еще квартиры, которую она завещает Костиной дочери, у нее совсем ничего нет. И потом, это не такая сумма, которую нельзя заработать, поэтому совестно должно быть просить мать, отдавшую всю молодость своим неблагодарным детям. Прочитав эту лекцию и осветив свои взгляды на мораль, пьянство и отношение к старшим, Марья Никитична заметила, что Леша поник, видимо осознав всю низость своего поступка, и восторжествовала. Выпроводив сына с напутствием «больше не приходи», она побаловала себя чайком и набрала номер Матильды Петровны:
- Дорогая моя, не спите? Просыпайтесь, уже десять! Вы представьте только, сын приходил. Нет, Леша. Ну, помните, я говорила? Ага, ага… Не везет с детьми. Не говорите. Ванечка, помнится, все говорил, детей нельзя бить, да, такой добрый он был. А толку? Не скажите! Зачем приходил? Да, за деньгами. Его сына там посадить хотят, а, может, врет все. Врет, наверно. Ага. Ну, вы же знаете, совсем спился… Как будто он помнит, о чем говорит… Что вы, что вы, родная… Я перезвоню.
Пока она обсуждала свалившиеся на нее проблемы, счастливые жильцы пересекали расстояние от лифта до входной двери мелкими перебежками, радуясь, что страж занят и не замечает их вопиющей безнравственности. Одна особо смелая девица даже остановилась проверить почтовый ящик, что обычно никто себе не позволял во время дежурства доблестной старушки. Оглядываясь, мимо консьержки пробегали собачники и мамы с детьми (детям нельзя было кричать в подъезде, но они кричали, поэтому также относились к категории граждан беспардонных).
Следующий звонок от Марьи Никитичны поступил Косте.
- Сыночка, да что ж это такое? К тебе Леша заходил? Нет? И не звонил? Как, ты ничего не знаешь? Опять у нас проблемы. Даже не знаю, что делать с ним. Да, ты прав, что тут сделаешь. Пусть выкручивается, как умеет. А я говорила ему! Не женись, мол, на этой ветреной девице, ничего хорошего не выйдет. Кто оказался прав? То ли дело ты, нормальную девушку нашел, разумную. На меня похожа, я тоже всегда была с характером. Плохо, конечно, что вы отделились, я еле пережила это, но вижу, что ты в надежных руках. И дочка у вас умница-разумница, приятно поглядеть, по улице не шляется, с парнями не встречается, одевается прилично (взгляд метнулся через стеклянную дверь и уперся в декольте проходящей девицы. Девица резко ускорилась). И ведь я ему, идиоту, всегда тебя в пример ставила, посмотри, мол, на брата, поучись. Но с паршивой овцы что взять. Он с детства был странный, все дети как дети, вот хотя бы ты – к игрушкам бережно относился, к солдатикам всяким, с мальчиками дружил хорошими, а он что? Подай-принеси может, а так сидит как пень вечно, думает, видите ли. Молчит. Гены испорченные, да. Отцовские. Как я ни люблю Ванечку, но если б знала, что у него прадед пьянствовал, ни в жизнь не вышла бы за него замуж. Но мы ж, глупые, об этом не думали. Мы ж думали, надо так надо. Вот так вот, сыночка. Ты-то когда приедешь? Что-то плохо мне последнюю неделю, да этот изверг поиздевался, денег ему, видите ли. Не сможешь приехать? А когда? Недельки через две? Володя, соберись пораньше. Дела? Ну, что ж. Ага, Ларисе привет. Я вечерком еще позвоню.
Еще через час Марья Никитична устала работать и поднялась к Гончаровым (квартира №57, четвертый этаж. Наталья Ивановна Гончарова, 50 лет, муж – Алексей Иванович, 56 лет, суммарный доход 30 тысяч, ни в чем предрассудительном не замечены. Имеют добрый нрав и новый телевизор - плазму, что позволяет старушке вовсю пользоваться гостеприимством и беспрепятственно смотреть сериалы в рабочее время). Алексея Ивановича дома не наблюдалось, поэтому наша героиня, разумеется, после просмотра мыльной оперы, названия которой не сохранилось в анналах истории,  соблазнилась на обед и угнездилась в гостях надолго. Правда, ее возмутило, что Наталья Ивановна не откликнулась на стоны истерзанной материнской души, изошедшей слезами из-за несчастной судьбы сына, и даже, более того, эта женщина осторожно попыталась-таки огласить свое мнение, коротко выражающееся словами «сын есть сын», а больше ей все равно ничего сказать не дали. Многоопытная Марья Никитична тут же ответила убойной атакой по больным точкам нахалки, что заставило противницу поджать обиженно губы и отправиться мыть посуду. Удовлетворенная старушка с победным видом покинула поле боя и отправилась на свой пост.
Оставшийся день прошел спокойно, жильцы притихли и почти не нарушали установленного порядка. Пара парнишек была отловлена Марией Никитичной за уши, так как они подозрительно долго толклись у лифта, что наводило на мысль, что они могут написать маркером какое-нибудь неприличное слово. Одна девица попалась из-за длины юбки, но быстро доказала, что ей «сегодня можно», поэтому была отпущена под честное слово. Матильда Петровна сослалась на болезнь (ее болезнью значилась хитрость) и на улицу не выходила, что, конечно, нашу старушку обидело, но не сильно. По крайней мере, она мужественно выдержала этот удар, как и все удары, что нещадно наносила ей жизнь. Новый жилец с пятого этажа подвергся допросу на тему его планов на будущее, но изящно извернулся, потому был с уважением причислен к политикам. Вот и все, пожалуй. А далее - сон, с утра – поимка неосторожных собачников и долгий путь домой – отдыхать. На этом следует пока остановиться.
Возможно, читатель подумает, что таких марий никитичен (или как?) не бывает, кроме того, Автор мнит о себе слишком много, не уважая старость и не понимая одиночества женщины, похоронившей мужа и расставшейся с детьми. На что можно ответить, что если б Автор «мнил о себе», то он бы не стучал среди ночи по клавиатуре, а, ей-богу, взял бы в руки автомат Калашникова.
Итак, продолжим.
Через неделю после описанных здесь событий – надо сказать, спокойную и ничем незамутненную неделю – Марью Никитичну отыскала дома милиция и изложила весьма запутанные факты. Два еще совсем мальчика, благодаря своей юности искренне служащих Отечеству, сбиваясь и нервничая, с порога объяснили старушке, что ее старший сын сделал «несусветную глупость», посетив в самом нетрезвом виде отделение милиции и напав на дежурного с ножом, но дело собственно не в этом, потому что драки как таковой не было, а просто дело в том, что он умер. И  не изволите ли явиться на опознание.
«Теперь единственный сын», Костя довез и проводил безутешную мать, и сам долго стоял - смотрел на брата, на его спокойное лицо, и что-то мучили его подозрения, а можно ли вот так взять и скоропостижно умереть от инсульта, при этом покрывшись какими-то ссадинами. Но разбираться в этом не хотелось. Марья Никитична же, вцепившись в его руку, заливалась слезами и ничего не соображала, что вполне объяснимо, раз мы говорим о матери. Отвлекаясь, можем добавить, что Костя еще не представлял на тот момент, что его ждет. Хорошо, когда есть плохой брат. Гораздо хуже, когда становишься плохим сам. Ибо всегда нужен виноватый, а, если он – по глупости своей – умер, то нужно найти другого. Ну, да не будем забегать вперед.
Похороны брата Косте пришлось взять на себя, а это дело сложное в нашей стране, поэтому неудивительно, что в суете похорон никто не вспомнил о Лешином сыне. А первый год ведь особенно тяжел, когда уходит любимый человек. Ну, а потом тоже никто не вспомнил, потому что некогда было – жизнь взяла свое. А он отсидел год с небольшим, вернулся в Лешину комнату в коммуналке (ею никто не интересовался пока, руки не дошли) и живет себе там. Зовут его, кстати, Ванечкой. Теперь он живет в этой комнате уже с женой и маленьким ребенком.
3.
- Матильда Петровна, ясная, ну, вы подумайте, как болит сегодня у меня голова..
- Неужели, Марья Никитична? Выпейте таблеточку.
- Какую таблеточку, милая? Смеетесь? По-вашему, меня таблеточка избавит от горя, которое пришло в мой дом сначала со смертью Ванечки, потом со смертью любимого сына – Леша? Это от постоянных слез раскалывается моя голова. А вы издеваетесь надо мной, никак?
- Что вы, дорогая, и не думаю…
- Вы вообще редко думаете, милая.
- Не отчаивайтесь так, Марья Никитична. Ведь у вас есть сын и внуки…
- Теперь я вижу, что вы точно издеваетесь надо мной. Какой сын? Костя, что ль? Разве можно сравнить его с Лешей? Тот добрый был, всегда молчал. Да, пил, так ведь кто нынче не пьет. А как его покойный Ванечка любил! Я ему – Ванечке – всегда говорила, не балуй ребенка, а он отвечал мне, да это ж моя отрада. Какой был человек! Он да Леша – никого ближе у меня не было (всхлип). А Костя и обозвать может, и бросает меня одну. Ему говорю – приезжай, а он… Дела все. На мать наплевать. И жена стервозная, Лариса. Слышали бы вы, что она мне давеча по телефону сказала. «Отстань от моего мужа, и все тут». Неблагодарные. Не дождусь Кости, наверно, умру раньше…
- Ну, ну, не драматизируйте, дорогая. Вам еще жить и жить, вы всех переживете.
- Ах.. – недоверчиво подносит платочек к глазам Марья Никитична.