«Эх-хе-хе», – кряхтела себе под нос старая ведьма Зэла, пролетая над лесом. Сумерки надвигались стремительно, вот-вот должна была взойти луна, Зэла запаздывала. Давала о себе знать больная поясница, и впервые за много веков ведьма не подсуетилась, и не проверила старое место. Время сбора, в особо исключительных случаях, можно было отодвинуть, но тогда Зэлу могли смести с должности. И она лишилась бы множества привилегий, а это на старости лет - ох как непозволительно.
Привычное место – большая поляна на краю заброшенной деревни – так сильно изменилось, что Зэла сначала не поверила своим старым глазам...
Огромные кусты ржавой крапивы, вперемежку с одичавшей малиной, были старательно выбриты, выкошены, вытоптаны. Желтые ноздреватые камни давно умерших домов собраны и причудливо уложены в аккуратную горку. По окружности поляны, там, где земля была безнадежно выжжена, стоял невинный деревянный заборчик, выкрашенный в голубой цвет. А посреди всех этих разрушений – кирпичный двухэтажный домик, из трубы которого мирно валил пахучий дым.
– Ну и дела, – сердито засопела старая ведьма, летая круг за кругом над домом, время от времени отплевываясь от густого, пахнущего сладкими ватрушками и сытными блинами, дыма.
Дом, даже со всеми его обитателями, был не той помехой, которая помешала бы весеннему шабашу ведьм. Можно было поднапрячься и превратить все в горстку пепла, но что-то настораживало древнюю ведьму. Это «что-то» никак не хотело укладываться в образы, и это было хуже всего. Интуиция за последние сотни лет ни разу не подводила Зэлу. Тревога не змеилась плотным шнурком, по внутренней полости которого можно было легко попасть в нужный объект, вовсе нет: она шла светлым непробиваемым светом от всего пространства занятой территории.
Ведьма сделала еще несколько кругов над поляной. От напряжения голубые глаза ее сделались еще ярче, они сверкали на темном от загара лице, как два аквамарина. Время от времени Зэла слюнила корявый, как сучок дерева, палец и сосредоточенно его нюхала.
В маленькой песочнице лежала детская погремушка, но она не хранила свежего тепла и потому была совершенно бесполезной. Ни выставленной за порог обуви, ни вывешенного белья...Туалет был внутри. Хоть бы какой- обрезок ногтя или комочек счесанных волос. Седые космы ведьмы причудливо вплетались в густой белый дым, и волнисто в нем плыли, как пучки мягкого ковыля. А невидимым дирижером был весенний ветер...
Пытаясь просочиться сквозь неплотно прикрытую дверь, Зэла больно укололась о стальную иголку, заговорено воткнутую в притолоку, в бессильной злобе ударила маленьким кулачком по дереву и в изнеможении повалилась на аккуратно стриженую лужайку.
Зэла закрыла глаза. Количество энергии, которую нужно было использовать на ликвидацию дома, равнялось количеству энергии, которую необходимо было затратить на поиск нового места. Надо было принять решение, и принять его как можно скорее. Ведьма напряглась, изогнулась, и стиснула зубы- из нее , как с колоды слетают карты, проявились одинаковые фигуры, и все они легли на траву веером. В центре была сама Зэла, остальные ведьмы были бледней и прозрачней, но вместе они составляли нужную силу…
Из одной половины дома шел сильный свет. Прищурив глаза, Зэла увидела очертания старой иконы, освященной еще при жизни Тихоном Задонским.
И тогда ведьма стремительно взмыла вверх и рванула прочь.
До часа полной луны оставалось немного, а она еще не послала Зов...
Зэла постаралась расслабиться, слиться с ветром, длинные тонкие юбки- темно вишневых и шафрановых оттенков- змеистыми языками лизали ее худенькое тело. Паника ей ни к чему. Все хорошо. Она оправдает свой высокий статус, не прибегая к просьбам о помощи. Зэла знала, что Повелитель Тьмы внимательно следит за ней и готов помочь незамедлительно, но все пойдет как всегда. По заведенному порядку. Чем заканчивается вызов в зал Аира, Зэла знала из рассказов своей прабабки.
Лишение необходимой энергии, что вместе с заклинаниями позволила избежать Второй Смерти и зацепиться за Земной План, затем окончательное развоплощение и полная безличностность...
Зэла вскрикнула от радости. На краю смешанного леса была огромная поляна, покрытая роскошной, влажной от вечерней сырости травой. Возлюбленная Зэлой медовая желтовица. Можно было приступать. Ведьма встала в середину круга и высоко подняла костлявые руки вверх: «Именем...»
В ее руке появился стальной клинок Зегиды. Острие вспыхнуло голубым пламенем. По краю поляны против часовой стрелки появился четко очерченный круг, и он полыхнул огнем. Тень ведьмы дьявольски изгибалась вместе с языками яростного пламени.
«Зов крови твоей! – взвыла, обнажив желтые клыки, ведьма. – Услышь Зов крови твоей!»
Как после атомного взрыва, невидимые, но плотные волны осязаемо-хрустального воздуха пошли во все стороны, по всей земле...
* * *
Танюшка устала... Никогда еще дни не летели так стремительно, как после свадьбы, и никогда еще не случалось так, чтобы много дней подряд она не могла побыть наедине с собой и восстановить свою целостность.
Первые дни она была так безумно счастлива, что вообще не чувствовала себя. Только милые Алешкины руки, ненаглядные губы, жаркий шепот, все - то тайное, женское, куда она рванула, как в пропасть, с головой и безвозвратно.
В классе ее звали Наташей Ростовой, и Танюшка считала, что это правда. «Ты еще познаешь себя, и окажется, все то, чем ты себя считаешь, – сплошная ложь», – лукаво говаривала ей мать, когда была еще жива, а Таня упрямо бодала воздух лбом, как молодой бычок- тугая коса с голубой лентой взлетала ввысь.
Она говорила стихами, любила луну и наотрез отказывалась от гулянок на сельском пятачке, когда заходили подруги. «Стыдоба одна», – строго, как бабушка, говорила она, поджимала губы, и доставала с полки- затертые до дыр «Алые паруса» Грина. Вся ее юная, наивная мечта о жизни, посвященной правде и чистоте, рухнула в один миг, когда вернулся из армии сосед Алешка.
Неузнаваемо повзрослевший, загорелый, весь налитой мужицкой силой, с крупно выпирающими мышцами, он перегородил ей узкую дорогу, ведущую к магазину.
«Смотри-ка, заморыш, а как вырос», – глядя ей прямо в глаза, нагло ухмыляясь, произнес Алешка, и Таня вмиг забыла, кто она и зачем появилась на этот белый свет...
Угарная свадьба в три дня прошла как во сне. Танюшка машинально наряжалась в разные платья: в белое, потом в розовое, стояла со свечой в церкви- рядом со строгим Алешкой, разбрасывая во все стороны руки, как бела лебедь, выходила в круг, пила и кушала. Но осознавала мир отчетливо лишь на пуховой перине с ненасытной Алешкиной плотью, в стыдном Алешкином шепоте.
И лишь утомленно-ускользающая часть, что была Алешкой, влажно освобождала то, что звалось Таней- мир снова суживался, пока не превращался в одну элементарную частицу, в которой прошлое, настоящее и будущее легко и празднично сожительствовало в одной точке. В миге. В вечности...
* * *
«Кровь твоя позовет!» – выла старая Зэла, и ночной ветер рвал полы ее разноцветных юбок.
* * *
Танюшка выбралась из-под Алешкиных рук, скользнула в легкую сорочку, надела шлепки и вышла на улицу.
Медленно-медленно всходила луна. Таня, как зачарованная, не сводила с нее глаз. «Господи, как хорошо», - впервые после свадьбы произнесла она слова, предназначенные не Алешке.
«Сколько же прошло дней?» – с удивлением, точно очнувшись, подумала она. –« Тринадцать. Какое нехорошее число...» Что-то волновало ее, но пока очень смутно...
* * *
...Первым, как всегда, прилетел козлоногий Азил. «Все молодеешь, черница», – хохотнул он, приземлившись возле Зэлы, и блудливо боднул ее тугим бугристым рогом.
«Но, но!» – не успела вступить с ним в обычную перепалку Зэла, как подлетели сразу две ведьмы: ее ровесница Щиба и новенькая ведьмочка Элько.
Новенькие бывали на каждом шабаше и радовали старых ведьм дерзкими выходками, под которыми скрывалась полная растерянность. Они, как правило, были из учениц Ордена Черного Мага, с его помощью избежавшие Второй Смерти, но еще не вступившие на путь Второй Жизни за счет живых. Часть ведьм, из воплощенных, была совсем незначительна. Это были избранные, и автор этих строк решительно не знает причину их вечной жизни...
Подлетая к сверкающей огненной поляне, многие ведьмы еще в воздухе срывали с себя одежды и с радостными воплями опускались в росистые травы.
Белесые упыри выползали из-под черных мшистых коряг, стряхивали комья земли с лап, покрытых тонкими прозрачными волосами, украшали свои впалые белые груди гирляндами из ночных, удушливо пахнущих болотной тиной цветов и, резко оттолкнувшись от земли лапами с прозрачными перепонками, устремлялись вверх, как огромные ночные мотыли.
Почувствовав Зов крови, вздрагивали всем телом и открывали красные глаза вампиры...
«И кровь твоя позовет!» – выла, не переставая, Зэла, успевая одной рукой радушно махать прибывавшим гостям, другой – усердно чертить в воздухе магические знаки.
* * *
«Что же было вчера? А два дня назад?» – с удивлением вспоминала Танюшка, с головы до ног залитая мерцающим лунным светом.
«Будем строиться!» –на третий день после свадьбы сказал Алешка . Танюшка обрадовалась. Во-первых, дом, где родилась Танюшка, был совсем плохонький, во-вторых, после смерти бабушки вернулась из соседнего села вместе с мужем и маленьким сынишкой Шурка, ее сестра, которая снова была беременна. А в-третьих, хоть Алешкин дом был и большой, хоть и жила в нем одна тетка Аня, Алешкина мать, но уж больно она была неласкова.
То ли худенькую Танюшку считала неровней своему статному богатырю, то ли материнское сердце мечтало подольше удержать единоличную власть над единственным сыном, но Таня, даже находясь в пьяно-хмельном угаре, не переставала чувствовать на себе ее цепкий недобрый взгляд. Узнав о грядущей стройке, не к месту задержалась Алешкина родня, приехавшая на свадьбу из столицы. Две разведенные тетки – Галя и Ольга. Тетка Галя привезла с собой свою дочь Настю, которая приходилась Алешке троюродной сестрой. Толку на строительстве дома от этой родни не было, но свекровь была страшно рада и даже сняла с чердака запасные перины. Алешка с Таней спали за печкой, отделенной от общего зала ситцевой занавеской, тетя Аня – на печке, почти над головой у молодых, Настя – в трех шагах, на широкой железной кровати, а тетки – по отдельности в маленьких комнатушках.
По ночам Танюшка, с трудом сдерживая кошачьи радостные песни, крепко зажимала зубами белую наволочку, Алешка блудливо переворачивал ее животом вниз, высоко поднимал округлые белые бедра и хлестко проникал в нее, так пронзительно -сладостно, до болезненности, что огромная подушка ходуном ходила во все стороны, ударяясь о стены, всколыхивая легкую занавеску.
* * *
Воздух густел от терпкого пота, оглашался радостным визгом и воплями. Пляска еще не началась, но обряд зова подходил к концу. Слетелись почти все, кроме отдельно воплощенных и еще нескольких живых ведьм, как таковыми ведьмами не являющихся.
Они разорвали Обруч Тьмы еще много воплощений назад, явившись на суд Аира. В отдельно взятых, исключительных случаях, разрешение было дано, и все, все до одного случаи были связаны с внезапно обрушившейся любовью. Такое случается даже среди ведьм...
Через несколько жизней память погасила последние воспоминания.
Но в последний год Орден сильно оскудел, новых пополнений практически не было. Конкурентов развелось тьма-тьмущая, сект всевозможных. Довольно проворно научились они обрабатывать молодежь, то до смерти пугая концом света, то обещая горы золотые... И вопреки всему, Магистр дал задание Зэле послать дополнительный Зов, который должен был пробить тысячелетие. Пробить и вернуть в свое лоно- разорвавших Обруч Тьмы.
«И кровь твоя позовет!» – надрывая все жилочки, нервы и сухожилия, выла старая ведьма, выла на износ, выла, как в последний раз, выла, заглушая свой страх перед неслучившейся бедой...
И от ее воя полегли ночные травы и прижались друг к другу деревья.
* * *
Танюшка вздрогнула и зябко повела плечами. «Алешка зовет!» – подумала она и повернула к дому. Дом дышал сонной тишиной и покоем. В углу еле слышно шуршал мышонок, за печкой скрипел сверчок.
Медленно, на цыпочках, Танюшка пошла по залу. Вот комнатка тети Гали, вот тети Олина. Настино лицо освещала луна, и оно было искажено до неузнаваемости. Таня вдруг тяжело и часто задышала, и не спуская глаз с Насти, встала в ее изголовье. В сердце ее, в самой середине, что-то тревожно и мстительно билось. Сначала совсем тихо, как бьется цыпленок в яйце, затем все сильней и сильней, все настойчивей. Скорлупа оказалась хрупкой и треснула. Хищно извиваясь, показалась мокрая беззубая головка, медленно потекло вверх тельце величиной со шнурок...
Строить дом помогали соседи – кривоногий дядя Коля с сыновьями Павлом и Тихоном. Белоголовые, крепко сколоченные, как литые бычки, весь день они валили с Алешкой лес и без устали таскали бревна.
Танюшка со свекровью варили обед, тетки с Настей спали в саду. Потом Танюшка несла обед в лес, а Настя навязывалась ей в попутчицы. Длинноногая и зеленоглазая, с копной длинных рыжих волос, она ходила в синей юбочке, похожей на колокольчик, и в тонкой белой майке .Юбочка была так коротка, что когда Настя наклонялась, видны были кружевные трусики телесного цвета, а наклонялась она почему-то часто, да все перед Алешкиным носом. Густо краснея, он отворачивался, а Танюшка напрягалась так, что болели мышцы на животе и груди. «Ничего, это она не специально, в городе все так», – успокаивала себя мысленно Таня. Но покоя ей больше не было.
«Ух, братишка, и хорош ты у меня!» – ворковала Настя, плюхаясь Алешке на колени, и он виновато смотрел на Танюшку, но сбросить с колен Настю не решался.
«Они брат и сестра, брат и сестра», – твердила, словно заклинание, Таня, и только она забывалась, как свекровь за обедом вдруг неожиданно всплескивала руками, и, вздыхая, рассказывала: «Вот прочитала я недавно про любовь королевы Виктории и принца Альберта. Так меня слезы взяли- сил нет. А они, оказывается, двоюродные брат и сестра были. Вот почему Германия крепка была!» И тетки радостно качали головами.
* * *
Пляска была в разгаре... Языки пламени, обнаженные тела , рев , свист и хохот- сливались в одну безумную, высоко взятую ноту. Даже Зэле, старой Зэле, не довелось передохнуть. Не успела она- как следует дух перевести, как пред ней, галантно изогнувшись, упал на одно колено лесной Пан. Он преподнес ей крошечный букетик светло-голубых незабудок. В его огромной ручище, покрытой густыми изумрудными волосами, эти цветы казались невероятно хрупкими. Старая ведьма растроганно охнула, растерянно приняла подарок и неуклюже воткнула цветы в свои седые волосы. Пан встал, опустил кучерявую голову вниз и прищелкнул копытом о копыто. Зэла подбоченилась, как девчонка, голубые глаза ее вспыхнули. Она положила костистую черную руку Пану на плечо, и они сорвались с места, как и не были...
Постепенно накал пляски угасал, гости в изнеможении падали в роскошные травы. Молодая ведьма Элько лежала, тяжело дыша, прикрыв глаза с огромными, черными, как стрелы, ресницами. Два белесых упыря незаметно подкрались с двух сторон и внезапно схватили ее за руки. Ведьма взвизгнула и рванулась всем телом вверх. Цепко держа ее скользкими лапами, упыри припали к молодым сосцам и шумно зачмокали мокрыми губами. Элько сладострастно изогнулась всем телом и забилась, как рыбица.
Черные кудри ее разметались по мокрым плечам, белые груди набухли. Козлоногий выпрыгнул из тьмы и упал пред ней на мохнатые колени. Густая шерсть покрывала его икры и голени. Мужская плоть, извитая взбухшими жилами, дрожала от вожделения. Ведьма протяжно взвыла...
Азил с силой рванул в стороны голые колени и жадно прильнул горячим дрожащим низом. Ведьма была слишком молода и неопытна, и Азил не сразу пристроился, но потом приладился, ловко и часто, ходуном заходили крупные лопатки, голый длинный хвост вытянулся вверх, во всю длину и мелко вздрагивал от наслаждения...
Влажными ртами упыри рвали пурпурные соски ,белесая плоть между ног изрыгалась мутными струями, с белых грудей стекали капли крови…
Воздух загустел от острых запахов, привлекающих ночных зверей, в примятой траве сплетались копыта и женские ножки.
И земля, вся в блестках колдовского огня, ожила. С легким треском лопались и раскрывались звонкие бутоны, пухли, наливаясь темной кровью, дикие маки, и еще много цветов распускалось, похожих на звезды. Черной ночью на черной земле засверкали черными алмазами цветы… Земля шуршала и блистала, и волновалась подземными соками, на дрожащих новорожденных листьях полыхало огненное зарево. Мелькали влажные, отливающие синью шкурки, из-под полыхающих листьев с бледно-лиловыми прожилками показалась голова огромной беззубой змеи. Она бугром изогнула плотное тело и неподвижно застыла средь сплетенных тел, как засохший сук дерева.
Медленно хлопая крыльями, через поляну летели две огромные, белые, как привидения, бабочки, и с крыльев, притворившись снегом, осыпалась пыльца... Им вслед, вытянув длинную хищную морду, обнажив алый язык и густые острые зубы, смотрел еж. А на ежа зачарованно смотрела жаба в грязно-желтой морщинистой мантии. Передними лапами с влажными перепонками она придавила ящерицу с тусклым чешуйчатым брюхом, которая лежала, разметав в разные стороны мертвые лапы.
* * *
«Никакая она не сестра ему», – с ненавистью подумала Таня, и сама ужаснулась чему-то мутному, страшному, неумолимому. Она хотела прочитать «Отче наш», но не смогла припомнить ни строчки. Хотела осенить себя крестным знамением, но рука затяжелела и не подчинилась ей. Перед глазами назойливо моталось Настино лицо с огромным чувственным ртом...
Вот Алешка стоит у яблони, а Настя подходит совсем близко: «Посмотри, меня укусила пчела, вот здесь, смотри». Она быстрым движением руки снимает с плеча белую майку и показывает растерявшемуся Алешке маленькое красное пятнышко- возле самого соска, возбужденно- взбухшего... Алешка идет впереди с Настей, а Таня с тетками – сзади. Настя берет Алешку за руку , хохочет, и тянет его вперед. «Как сладко смотреть на них», – говорит свекровь и смахивает слезу. Вечером , за ужином, на глазах у изумленной Танюшки , она уверенно вешает на стену - туда, где были Алешкины фотки в солдатской форме- большой Настин портрет.
Танюшкина душа рвалась на части, и место разрыва выло, кровоточило, пульсировало от невысказанной боли.
Если бы борьба затянулась, рассудок, спасая тело, улетел бы прочь. Но молодое жадно хотело жить...
Быстро и хрустко распустившиеся, все лепестки ослепительно-женского и греховно- сладкого оказались той самой пробоиной в защите целого города. И веками создаваемые стены, замоленные святыми водами и благими намерениями, осыпались , как горы песка ,и город был взят мстительной Тьмою...
«И кровь твоя позвала!» – дико захохотала Татьяна, и изо всех сил хлестнула по безмятежно спящему лицу чем-то стальным, сверкающим, упругим, непонятно откуда оказавшимся в ее руке.
Затем она одним движением освобождено сдернула с себя легкую сорочку и безоглядно рванула через домовую трубу ввысь.
К сверкающим звездам.
К огромной луне.