Дали бы мне волшебную палочку, я бы всех сказочников отправила на лесоповал пни выкорчевывать, то есть делом заниматься. А то развелись иждивенцы. Пятьдесят грамм хряпнет такой экземпляр, в халат махровый закутается, закурит и примется по клавиатуре долбить, свои (если б умные) мысли выплёвывать. Напишет ересь, ручками всплеснет, поскачет к издателю, сунет ему под нос, на мол, печатай, братишка. Еще и денег потребует за работу. Совсем обнаглели лодыри.
Потом мамашенция топает в лавку, покупает (опять за деньги) это бездарное хорошо оформленное издание и читает на ночь ребенку. Читает и при этом хочет, чтобы тот засыпал поскорее. Да после такой галиматьи не то что б не заснешь, а подпрыгнешь и сам за бумагу сядешь, лучше напишешь.
А заливают эти рассказчики как. О чем сами, тунеядцы, мечтают, о том и малякают. И щуку-то ему говорящую подавай. И скатерть-саморазливайку вынь да положи. Печка сама растопись, работа сама поработайся. И жену-королевну не забудьте подогнать вместе с ковром-дельтопланом к подъезду.
Вроде бы невинно всё, красочно, да только детям бошки-то засоряют, впаривают неправильные идеалы. Вырастают они с запросами сказочными. Мужчины работать не хотят, а желают лёгких денег, да чтобы мешки потяжелей. В транспорте место никогда не уступят ни молодухе, ни старухе, хоть корону на шапку цепляй и королевой прикидывайся, а иначе бесполезно.
Женщины тоже в сторону таких даже не чихают. Физиономию отвернут к окошку и, вздыхая, смотрят в даль на проезжую часть, выискивая принца на коне. Того не понимая, что нельзя на коне по городу так запросто без номеров разъезжать. Оттого и ушли принцы все из города. Куда? Туда, где принцессы ходят по тротуарам в вечерних нарядах и где коня можно припарковать без проблем.
Вот и бьются наши идеалы о реалии жизни. В голове сказка, наяву бытовуха. Смотрю на людей, а они все несчастные какие-то, застиранные жизнью. Едут каждый по своему адресу. Молча, хмурясь, читая, разговаривая с телефоном. Глаза отводят друг от друга, будто боясь получить за это двойку или штраф. Не все конечно такие. Есть те, кто тянутся к диалогу, улыбаются и лоб не хмурят, но мы таких называем сумасшедшими и шарахаемся от них.
Помнится, был такой товарищ из этих самых детских писателей по фамилии Осеева. Рассказ мне её еще с малолетства в голову засел, называется «Волшебное слово». Там старичок науськал пацана слово волшебное говорить, чтобы просьбы мальчика исполняли с большим процентом вероятности. Рассказик этот небольшой учил советских детей вежливости и уважению к окружающим.
И я, как любой тогдашний ребенок, верила в эти простые истины, растила их в себе. Но время стареет и с ним иссыхают обычные человеческие понятия, становятся бесценными и бесполезными. Одни волшебные слова теряют магическую силу, другие приходят на их замену. Да простит меня писатель Осеева, но слово «пожалуйста» уже не имеет той силы, которая, по-видимому, была в те далекие времена, когда маленький мальчик был маленьким.
А вот слово из трех красивых букв, можно склонять, изменять род, в общем, мять и выкручивать, как хочется. А главное, оно всем доступно для понимания, даже маленьким мальчикам.
Вот, к примеру, уволился человек с работы. Хороший такой работник был, ответственный. Но не заладилось у него с начальством и он собрал сменку, кружку, удалил аську с компьютера и ушел. А расчет не выдают, кобенятся, лишь бы насолить хорошему бывшему работнику и не самому плохому человеку. Ходит этот ущемленный товарищ, выпрашивает честно заработанное, а в него фигушками бросаются и обещаниями выпроваживают. От такого даже самый скромный субъект проглотит свою скромность, да и просклоняет эти три буквы четко, громко, с выражением, как в школе учили стихи читать. Да еще и настучит бывшему начальнику, а теперь просто гражданину по куполу. Да стучащему откроют.
В знакомых у меня числится один писатель. Тоже сказочник, только по части взрослых небываек. Так он представьте, писал пьесу полтора года. Не ел, не пил, на женщин не заглядывался, всё как положено истинному гению. А театр возьми да и не прими рукопись трудовым потом пропитанную. Что не так? – обмяк автор. А всё не так, перепишите, будьте любезны. Переписал. Принес – опять от ворот девяносто градусов. Еще пару главок подправьте, вот здесь и тут. Маялся полгода, но подправил. И еще правил, и еще ровнял, рвал и склеивал. А в театре морды кривят – не годится. Порвал тогда писатель свою недопьесу на мелкие клочки прямо на глазах скривленных морд и швырнул клочки в те самые морды. Ногой топнул, крикнул, мол, театр ваш трехбуквенный и вы все производные от этих букв. Пьесу всё равно не приняли, но согласитесь – приятно взять и охарактеризовать целое заведение прямо в нем присутствуя.
Пьесу тогда, кстати, написал сам театральный постановщик. Так себе пьеска, больно похожая на первовариантную. Но в начале спектакля главный герой посылает всех на художественные буквы и премьера произвела фурор.
Вон за окном сын учителя литературы и русского языка в школу пошел. Большой уже, в шестой класс нынче перевелся. И сигареты сменил, с фильтром стал курить. Хороший пацаненок, но я с ним не здороваюсь. Он меня однажды за замечание на счет окурков на лестничной клетке валяющихся, отфутболил на три буквы. Я всё четко поняла, не безграмотная ведь.
Жизнь какая-то нервная, недопонимающая. А вы со своими сказочками. На лесоповал бы всех.