Свидание во Владимирском Пассаже
Зимним солнечным воскресным утром я шла на встречу с Федором Родионовым. Я сама попросила Федора об этой встрече, и он как-то запросто согласился со мной увидеться, не зная, как она важна для меня и как я долго не решалась написать ему.
Я приехала рано, так я волновалась, такие надежды возлагала на эту встречу и так боялась опоздать. Поэтому, поняв, что приду чуть ли не на час раньше, доехала до Невского и оттуда пошла до Владимирской пешком.
Я шла с Невского, от Союза журналистов к метро Достоевская.
Я шла мимо магазинов дорогой одежды и дорогой обуви. В больших стеклянных витринах была расставлена всякая немыслимая обувь. Сапоги и туфли были сплошь на высоченных тонких точеных каблуках, из разных театральных тканей — золота, серебра, парчи, и пластмассовой - плюшевой экзотики — крокодиловой кожи, меха леопарда и снежного барса.
С одеждой дело обстояло ничуть не лучше — горчичного цвета брючки соседствовали с грязно-оранжевыми кофточками с вытянутыми рукавами,
серые трикотажные юбки украшали пластмассовые пряжки и металлические пуговицы. Все сплошь плесень, тухлая зелень.
Такие вещи никто не выбрал бы даже в секонд-хэнде, на развале, таких унылых моделей не знали даже самые скромные советские журналы.
Никогда не видела я и людей, одетых в такие вещи.
Но как ни странно, во многих магазинах толпились люди, оживленно примеряли обувь, живо обсуждали наряды, выписывали чеки, что-то покупали, выходили с огромными нарядными коробками, садились в блестящие машины, авто разъезжались и тут же приезжали новые.
Пока я шла по Невскому, а потом по Владимирскому, я не могла зайти ни в один магазин. Все мне было неинтересно, и все бесполезно для меня. У меня не было таких денег, чтобы даже просто позволить себе заглянуть в один из магазинов, но я и не жалела об этом — не было у меня и любопытства.
Витрины магазинов перемежались длинными, почти до самого тротуара окнами кондитерских, кафе, суши баров, и прямо в нишах этих окон стояли высокие и низкие столики, висели гроздьями мелкого стеклянного винограда блестящие лампочки, лежали горками театральные, бутафорские украшения — черного и красного дерева статуэтки, и шелка в золотых брызгах, и перламутровые раковины в растопыренных синих и розовых шипах.
И нарядные люди что-то ели из высоких стеклянных бокалов, какие-то неведомые тропические салаты, курицу в апельсинах с авокадо под соусом кри-кри или манго с шоколадными сливками и корицей в карамельной подливе с фисташками.
Я дошла почти до самого метро. Рядом с метро высился дом в стиле модерн, когда-то его чуть было не снесли, и за него встало полгорода, были митинги, и вот сейчас отвоеванный народом дом стоит как новенький, блестит глянцем, глазурованный как немецкий пряник. Место первого этажа в нем занял стеклянный лабиринт магазинов «Владимирский пассаж».
Под вывеской «Английская выпечка» расположился кукольный пекарь, раскланивающийся перед посетителями.
Как это ни смешно признавать, я люблю всякие сладости, и даже запах свежей выпечки способен повысить мне настроение. В нем есть что-то домашнее, успокаивающее, уютное.
Раньше, пока из подземных переходов не убрали ларьки, по дороге на работу,
переходя Сенную, я частенько сворачивала вниз, специально, чтобы лишний раз понюхать, как чудесно пахнут горячие слоеные пирожки с абрикосами, яблоками и вишней во французской мини-пекарне.
Иногда я покупала несколько пирожков и приносила их на работу. Горячие пирожки складывали в коричневый пакет, и этот пакет казался стильным и благополучным и рождал невольную «уверенность в себе и завтрашнем дне». Не так мало для пары-тройки пирожков в бумажном пакете!
Мы с Полиной устраивали чай и съедали пирожки, которые оказывались не очень вкусными — словно были сделаны из сырого картона с разноцветным гелем.
Я помедлила — почему-то мне вдруг стало жутко, словно я на самом деле шла на свидание, а не на деловую встречу, и потянула на себя ручку стеклянной двери. Часть кондитерской занимала стеклянная полукруглая витрина, наполненная сдобной мелочью, сладостями и пирожными. Все эти бублики и эклеры носили какие-то заковыристые названия — не знаю, были ли такие слова на самом деле хотя бы в одном языке! и были не по-нашему приукрашены.
Среди них стояли стеклянные вазочки со всякими марципановыми ягодками, пастилками и разноцветным желе.
В кондитерской царило веселое праздничное оживление. За столиками сидели семьи с детьми, пришедшие за покупками в Пассаж, дети размахивали игрушками и серебристыми воздушными шариками на палочках.
Федора я тотчас же увидела у окна. Перед ним стоял горячий чай в хитроумно устроенном высоком стакане с металлической крышечкой и каким-то блестящими металлическими поршнями. На блюдечке лежало несколько пластинок черного горького шоколада с ментолом. На каждой шоколадке был выдавлен замысловатый рисунок, и она помещалась в золотой гофрированной бумажке.
Сейчас Федор был улыбчивым блондином в очках с тоненькой золотой оправой — точь-в-точь удачливый яппи с обложки журнала. Но, как я уже говорила, Федор всегда бывает абсолютно разным и никогда настоящим.
В манере Федора перевоплощаться есть что-то вызывающее и издевательское. Да что там — просто нечеловеческое!
— Меняется как Дракон! — неожиданно подумала я, подразумевая Дракона из одноименной пьесы Шварца. Эта мысль пришла мне в голову внезапно, и я поморщилась. В мои планы вовсе не входило сердиться на Федора или чего доброго, раздражать и дразнить его. Напротив, я ждала от него поддержки и рассчитывала на его помощь.
— Маша, располагайся, – Федор гостеприимным жестом придвинул ко мне шоколадки и устремился к стойке. Вернулся он с большой чашкой горячего шоколада со сливками и тарелкой, на которой горкой возвышались пирожки и пирожные. Видимо, Федор имел обо мне правильное представление, отличавшееся от образа строгой серьезной барышни, каковой я сама себя воображала.
— Ну, рассказывай, Маша, как живешь, — Федор смотрел на меня так тепло и приветливо, что я тотчас купилась на его приветливость и начала рассказывать, как я живу. Со мной время от времени случаются такие ошибки. Особенно когда долго не удается поговорить ни с кем, кто проявляет ко мне хоть маломальский интерес. Хотя прекрасно понимаю, что у большинства при словах « у меня неприятности», сразу начинают вянуть уши…
— У меня очень большие неприятности, — выпалила я, и стала рассказывать о Маргаритке, ведьминой кухне, о Черноморе, который хочет теперь меня уволить, а у меня мама, у меня больница и там каждая уборщица, каждая тетка в гардеробе называет меня на ты, они всех так называют, даже пожилых людей, и врачи, которые вообще ничего не хотят говорить, и говорят на ходу, даже если ты протягиваешь им деньги в конверте.
— Может, мало протягиваешь, — вставил Федор с легкой улыбкой.
— Нет! — горячо заверила его я, и, поперхнувшись, покраснела. Много в моем понимании для Федора было ничто. И испугавшись, что Федор решит, будто я пришла просить его о деньгах, я скороговоркой выложила свою просьбу, — но ты имеешь влияние на наше руководство, пожалуйста, скажите им, что бы меня оставили. Но хотя бы пока, на немного, чтобы не трогали меня. Пока мама не поправится.
Федор ничего не отвечал мне, и на минуту повисла опасная пауза.
Чтобы она не затянулась, я быстро заговорила о первом, что пришло мне в голову.
— Федор, — спросила я, — а те ребята, с вашего курса, помнишь, которые «Снегурочку» пели, они сейчас как?
— Какую Снегурочку? Это что ли «В лесу родилась елочка»? — попытался отшутиться Федор.
— Ну, областные концерты, консерваторские студенты на халтуре, — напомнила я, и выставила козырное, — столы буквой «П». Или «Т».
— Столы буквой «П», — охотно подхватил Федор, — равно как и столы буквой «Т», стоят на том же месте, Маша и всегда накрыты. И все Снегурочки по сей день там.
Потом он поднялся с места, и любезно сказал: Я постараюсь что-то сделать для тебя. Мне уже надо идти. Я потом позвоню. Угощайся, Маша.
И тут вдруг что-то кольнуло меня прямо в сердце. Я внезапно вспомнила, что Федор как-то причастен тайне Сильберта. Я просто на какое-то время позабыла об этом, погруженная в свои заботы. «Ну и что с того, лишь бы он помог мне», — попыталась я отмахнуться от этой мысли, но мне никак не удавалось это сделать.
А Федор удалился, оставив меня с пирожными. Пирожные абсолютно не лезли мне в рот, а остывший шоколад был приторно сладок.
Тогда я сделала то, что вы, видимо, сочтете предосудительным, но что многие журналисты все-таки делают время от времени даже на каких-нибудь важных презентациях. А именно — сгребла пирожные в салфетку и по возможности незаметно постаралась спрятать их в сумку. Наверное, уважающая себя девица никогда не сделает этого. Но такая девица и пирожные есть не будет.
А мама ничего не поймет про уважающих девиц и просто обрадуется пирожным. И даже не пирожным, а тому, что меня окружают такие добрые люди. И скажет, всегда, Маша, тебя угощают чем-нибудь вкусным. И улыбнется, оттого, что ей приятно, что дочку угощают вкусным.
Я вспомнила, как смотрела на меня мама, когда я мыла осенью окна. Она сидела в кресле, потому что у нее не было сил что-либо делать, и смотрела, как я проношусь мимо туда-сюда с тряпками и тазиками. Я казалась ей ладной и ловкой и только об одном она сокрушалась, что ее красивую здоровую и работящую девочку никто не ценит и не любит.
« Ничего, еще найдется такой человек», — с уверенностью говорила мама, но я-то думала свое — вряд ли найдется.
Как ни странно может показаться, целых два дня я верила, что Федор Родионов действительно позвонит мне, и что-то для меня сделает.
Пока в студии не появилась Виолетта, и жутко захохотав, не объявила, что арт-директор Родионова просил Черномора передать эфиры знаменитости другому ведущему и Черномор передал ей.
— Машка, а сколько Родионов тебе за эфир приплачивал? — прошипела мне на ухо Виолетта, так громко, что ее услышала даже Полина за пультом и насторожила свои ушки, — поделись опытом.
— Ничего не приплачивал, все по тарифу через рекламный отдел в редакцию соцвещания, — сказала я твердо, так, чтобы Полина тоже слышала и приняла к сведению. И вытерла носовым платком ухо.
— Не хочешь — не говори, коммерческая тайна, имеешь право, — по своему истолковала Виолетта, — Ну уж я-то их порастрясу за милую душу! Пусть раскошеливаются! Жалко не говоришь, я бы хоть ориентиры имела. Ну, по полштуке баксов хотя бы требовать?
И поскольку я промолчала, Виолетта пожала плечами, но тут же снова обернулась ко мне и расцвела в улыбке: Видимо, Машка, надоела твоя рожа Родионову, если уж он тебя и даром не хочет.
Вернувшись домой, я, сама не знаю почему, поставила диск Родионова, и стала слушать все подряд, перескакивая с трека на трек, я слышала обрывки Леля — звонким контр-тенором, и низким басом по Питерской, потом наткнулась на романс Беранже о старушке нищенке, которая была мечтой поэта и молодежь от восхищенья гремела браво ей вослед и «Париж «в восторге был от ней», а потом она лишилась голоса и зренья и «боле нет уж тех друзей». Романс я выслушала до конца. И снова поставила. И снова выслушала. «При счастье все дружатся с нами, при горе нет уж тех друзей…»
Я размышляла о том, как Федор мог с таким подкупающим чувством и так искренне петь про старушку, жалеть ее, так что слезы на глаза наворачивались, а в жизни поступать абсолютно жестко и расчетливо.
Я даже попробовала примерить «старушку» на себя. Но я не была ничьей мечтой, никто меня не хвалил, слушатели в основном не замечали моей работы, а если и замечали, то какие-нибудь ошибки и промахи и тут же спешили настучать на меня начальству. Тем более Париж никогда не был от меня в восторге. Я там и не была никогда. И тут мне в голову пришла удивительная мысль — это Федор рассказывал о себе! Он, такой успешный и роскошный, представлял себя нищей старушкой, потерявшей голос и одиноко стоящей на ледяном ветру. Он верил в эту историю и боялся заключенной в ней правды.
Ему не нужны были друзья, потому что он и не надеялся, что в трудную минуту они поддержат его, потому и сам не собирался никому помогать.
Он, как и Алиса, всерьез полагал, что «не цветет любви цветок без славы и успеха».
Поэтому он и стал тем, кем стал.
И тут, наконец, я отыскала ту арию, которую искала — неприятного мне Фауста, взывающего к темным силам.
На следующий день я отправилась прямо к Полине и попросила ее найти для меня в архиве записи моих передач с Федором.
Полина неожиданно уперлась и — будто никогда не беседовала со мной обо всем на свете за чашкой чая! — стала требовать от меня заявку, написанную по всей форме и подписанную Черномором.
Я, пожав плечами, попросила у нее бланк заявки. Полина нехотя порылась в столе, потом заглянула в шкаф, сделала вид, что бланки кончились, объявила, что ей сейчас все равно некогда искать и хотела было и вовсе вырулить из фонотеки, но я вовремя поймала ее за юбку. — Тебе все равно Черномор ничего не подпишет, — сказала Полина с торжеством, расправляя юбку, — ты отстранена от эфиров Родионова. Еще полслова и с тобой попрощаются.
Я не стала возражать, вспомнив, что пачка бланков всегда лежит у звукорежиссеров на монтаже.
— Зачем вам понадобились записи? — подозрительно посмотрел на меня Черномор, когда я протянула ему заявку на подпись.
— Собираю это…как оно…профитроли…портфолио, вот, — ответила я, честно глядя в маленькие, сверкающие из-под нависших бровей глазки Черномора.
— Это разумно, — вынужденно согласился Черномор, — возможно, мы действительно захотим с вами расстаться.
Он ткнул на бланк закорючку.
Я вернулась в фонотеку и протянула Полине подписанную заявку. Полина взглянула на меня с нескрываемым раздражением, и, не удостоив ни словом, направилась к стеллажам с дисками. Она стала по очереди выгружать контейнеры и выбирать из них диски.
— Ты еще сто лет будешь дожидаться, пока этот тормоз Фланелев тебе их перегонит, — процедила Полина и вдруг — ах! выпустила один из дисков из рук так неловко, что он упал ей прямо под ноги, и на мгновение потеряв равновесие, Полина поскользнулась, и наступила на диск каблуком.
— Испортила, наверное, — сокрушенно вздохнула Полина. — Да тебе этот и эфир и не понадобиться, он бракованый.
— Что значит — бракованный? — удивилась я.
— Да там помехи звуковые, да и Родионов не в форме был, — Полина сложила стопкой оставшиеся диски, — распишись, все вернешь.
Все произошедшее было словно сцена из фильма, прекрасно прописанная и разыгранная как по нотам! Но как могла Полина догадаться, что из всех эфиров мне нужен был именно этот?