Ей было лет пять, наверное, когда она, вернувшись с улицы, с удивлением сказала:
- Мам, у нашего папы лицо какое-то…
- Какое? – спросила рассеянно мать.
Девочка, наморщив лоб, поразмышляла немного, стараясь подобрать слово:
- Проржавленное!
Она еще немного поудивлялась про себя, отчего это отец прошел сегодня во дворе мимо нее, словно не заметив, словно не узнав в ней свою дочку.
А потом пошла к своим игрушкам.
Она еще не знала, что в тот день отец ушел от них.
Ушел к другой женщине. Потому что теперь он любил ее.
Потому что разлюбил и пятилетнюю девочку, и ее годовалую сестренку, и их маму.
Он ушел, а они остались.
Никто ничего объяснять девочке не стал. Зачем? Все равно она ничего не поймет, где ей, пятилетней-то?
Но она все поняла. Не сразу, чуть погодя, но поняла.
Она не стала ничего спрашивать, чувствуя своим маленьким детским сердечком, что маме станет больно от этих расспросов. Предвидя мамину растерянность и мучительное нежелание причинить эту самую боль ей, пятилетней девочке.
Ну и ладно, думала она, пусть мама считает, будто она ни о чем не догадывается…
Ей было лет пятнадцать, наверное, когда отец вдруг вспомнил о ней и, позвонив из далекого города, попросил у матери разрешения переписываться с бывшей пятилетней девочкой.
Мама, подумав, согласилась. Девочка – тоже. Мало того, она обрадовалась. Она переживала так называемый кризис подросткового возраста, и ей казалось, что никто не понимает ее, такую неординарную, одаренную, – да что там! - талантливую даже.
И где уж было понять ее маме, которая вечно мчалась с одной работы на другую, а в свободное время хлопотала по дому. Она, мама, даже фильмов никаких по телевизору не смотрела, не говоря уже о прочих передачах, предпочитая сварить дежурный суп, постирать или заштопать бельишко. Талантливая пятнадцатилетняя максималистка называла все это мещанством и маялась от всеобщего непонимания.
… Отец , судя по письмам, показался ей умным и вдумчивым, хорошим советчиком и просто добрым другом, которому можно было доверить любые свои мысли. Отныне девочка жила от письма к письму. К тому времени она прочла «Исповедь» Руссо, и ей нравилось открывать свои потаенные мысли человеку, образ которого прилично поистерся, но который, как ей казалось, очень близок ей по духу.
Порой она пыталась восстановить в памяти позабытые черты, но лицо получалось каким-то расплывчатым и … проржавленным.
- Что пишет отец? – спрашивала мама, улучив минутку в бесконечной веренице домашних дел.
- Мы делимся с ним своими взглядами на жизнь, - глубокомысленно ответствовало юное дарование.
… Как-то, когда девочка в очередной раз посетовала на измучивший ее духовный вакуум, отец выдвинул предположение – а не попала ли она просто-напросто в разряд нелюбимых дочерей, ведь рядом подрастает младшая сестра?
Девочке предположение не понравилось и она, бросив на свой письменный стол недочитанное письмо, отправилась в ближайший сквер, чтобы на уединенной лавочке поразмышлять, подумать.
А когда вернулась, мама, шинковавшая на кухне капусту для борща, молча плакала.
И девочка все мгновенно поняла.
Поняла, что не нужно ни о чем расспрашивать.
Чтобы не стоять в растерянности и мучительном нежелании причинить боль.
И еще ей показалось, что лицо у нее в этот миг стало каким-то… проржавленным…