У компьютера (Символико-метафизический экзерсис)
Не знаю, сколько часов я просидела за компьютером. Помню, стемнело, рядом оказался Влад и в голове затикало беспокойство. Что это я тут рассиживаю, когда уже начали прибывать гости на симпозиум, и не все проблемы с их расселением решены?
Светлый экран сменился чёрным, жирные белые буквы расплескались по нему кляксами. Текст — то русский, то английский — местами перевёрнут, иногда идёт по вертикали, вдруг сменяется греческим... Вроде я всё понимаю, а что понимаю, собственно? Должна была смотреть почту — не сменил ли кто время приезда... А что смотрю? Что за сайты такие непонятные?
Влад дышит в ухо.
- Ты видела? - спрашивает возбуждённо. - Как хвост мыши! Пробежало что-то неясное, кадр какой-то двадцать пятый. Умру, а узнаю!
И я понимаю, что главное сейчас не расселить в моём жилище — гигантском крыле здания — гостей, не отпереть аудитории, не уничтожить в той или иной комнате следы пребывания кошмарно пронырливого Стефа — нет! Главное — прочесть этот мышиный хвост, так неуловимо исчезающий с экрана, виляющий в боковом зрении...
- На белом фоне его нет, - говорит Влад. - Только на чёрном.
Там, в длинных коридорах моей недвижимости, встречаются гости — давние знакомые, друзья, сокурсники. Я для них хозяйка всего этого — и более никто. Обеспечила встречу. Они, в большинстве, не помнят меня в лицо. Надо бы показаться, пообниматься, поохать... Снова мелькнула мышь.
Стеф канючит за спиной, требует вернуть арестованный в ожидании гостей пластилин. Это чтобы успеть налепить его на мебель...
Опять мышь. Буквы кривляются с экрана.
За дверью возмущается мать: ещё не все расселены, вторая сотня людей завтра, а я свалила всё на неё!.. Стоп! Вот мышь застыла ровно настолько, чтобы я успела её прочесть. Я — и Влад.
- Где Зверь? - шепчет он. - Как же мы забыли? Где Зверь?
- Отдай Кусаку! - вторит Стеф. Его пластилиновое чудище спрятано в шкафу до окончания симпозиума... О чём, бишь, он, симпозиум?.. Сейчас ясно, о чём: «Где Зверь?».
- Нету его теперь, - раздаётся за спиной спокойный голос Косты. Косты?! Сколько лет прошло... А он тут откуда?
- Не сдюжит он Змея. Маловат, забыли о нём напрочь. А Змей — что гора! - Коста нервно сжимает кулаки.
- Мы там были, - хрипло говорит его подруга. Вот эту девчонку я помню по практике второго курса. Зоологиня... Что-то уж очень молода. Но это она, точно!
Влад обнимает меня за плечи.
- Отдай Кусаку! - вопит Стеф. - Он добрый, если его не обижать! В шкафу он обидится и всех съест!
Эх, кабы так...
Коста, ты ли это? Тебе ведь полвека уже! За тридцать лет разлуки не повзрослел ни на день?
Чёрный экран. Белые разлапистые буквы ни о чём. Мышь умчалась к иным экранам, пытаясь заставить кого-то ещё вспомнить, где Зверь.
Влад толкает меня к Косте. Толкает, а чувство, что прижимает к себе... Теперь Владу и матери размещать, водить на экскурсии и заседать там, на симпозиуме. Мне — отбыть с Костой.
Экран приглашающе мигает.
Неожиданно легко бегу рядом с Костой по вечным городам моих снов. Ну хоть бы раз видела во сне свой город! Теперь города моих снов слились, и я отлично знаю этот обобщённый город во времени и пространстве — все его кварталы, от закатных негритянских пятиэтажек с танцами во дворе, песочницей и вечной караганой, что цветёт и развешивает стручки в одно и то же время, до рассветных провинциальных одноэтажных улочек с крохотными тёмными магазинчиками — и ночных, громадных безликих кварталов, прерывающихся стройками. К окраинам здесь жмутся перед рассветом, словно одинокие грибы, небоскрёбы, и к каждому из них ведёт широкая асфальтовая дорога через зачем-то вспаханную глинистую пустошь... Живут ли там?
... Вдаль, по шоссе, мимо пустых развилок и разъездов. На холме немецкий квартал, где черепичные крыши, садики, в домах старинная мебель и вышитые салфеточки. Но там никого. Вроде не музей, но никого, вещи живут сами и не стареют.
Пообочь прилепились такие же пустынные осколки Праги и Будапешта — но там всегда царит ночь, и кривые углы, и подвальные магазинчики, и резкий белый свет луны на серых каменных стенах... Я ни разу не дождалась там утра, как не дождалась вечера в послеполуденных немецких домах.
Вечер нужен. Тогда в этом пустынном городе загораются редкие огни, и ясно, куда идти. Где в нём люди.
Сейчас нам не туда. Мой Меркурий Коста ведёт меня... Эту высотку я всегда пробегала по пути из негритянского квартала, через столпотворение ночных ларьков с пустыми пивными кружками на лавках и окурками, затоптанными в пыль. Она возникала над ларьком ночной тенью, и проход к площади и людям был лишь под колоннами её первого этажа. Там, под колоннами, казино, и есть люди. Я никогда туда не заходила — всё торопилась на автобус... да и зачем? Там мне не место.
Однако Коста увлекает меня туда, куда душа ранее не пускала: за казино вход в метро. Под землю.
... Они что, все живут тут?! Я-то искала их на поверхности!
Длинные переходы, эскалаторы вверх, потом вниз, снова вверх, путь в толпе людей — рвущихся, тянущихся туда, куда их везут, всей душой: душа вне, она уже где-то впереди, и тело тащится за ней с остановившимся взором.
Пустые станции, блистающие полированным камнем. Один мужчина сидит на скамье, ждёт. И знаешь, что не дождётся. Потому что его внутренний смысл — ждать. Роденовский Мыслитель — тот в себе; этот Ожидающий — вовне. Себя в нём нет.
Эскалатор выбрасывает нас наверх, но там три выхода. Толпы просачиваются в них, крутя вертушки дверей. За нашей вертушкой узкий коридор с тусклой лампочкой. Люди исчезли. Наконец, выход.
О, мои огни! Здесь они есть: горят все окна высоких домов, ибо ночь темна.
Нелепые, ненужные, непригодные для движения крутые арки мостов отделяют меня от желанных окон. И — балюстрада над пропастью: город почти под нами.
Чёрный ангел стоит чуть сбоку, придавив ногой шею Кусаки.
- Явились? - хрипло спрашивает он, наполовину повернувшись. Тень капюшона скрывает лицо. - Принесли?
Коста с ужасом смотрит на меня: понял, что я не знаю, ЧТО мы должны принести. И сказать уже нельзя.
Перебираю в кармане, как чётки, свои безделушки... Скажи мне, Коста. Скажи глазами. Мы — воины. Зачем нам что-то нести — Змею?
Ах, Боже мой! Мы — пара. И Змей. Вот что он требует за Кусаку! Моё яблоко. Евин грех.
Разве мы с Костой — пара? Адам и Ева? Мы дадим ему яблоко, и он зачнёт новый мир страданий — от меня и от Косты. С чего он взял, что мы — пара прародителей? Таковы мы с Владом — там, в старом мире, где Змей отобрал у нас доброго Зверя Кусаку, что защищал нас от зла...
Мда... Доклад мой на симпозиуме, «Роль розоцветных в формировании экосистем Севера»... Карты в руки. Знания тож. Любимый плод розоцветных — яблоко, яблочко — ожиревшая коробочка, склад, запасник, с семенами для будущего производства запасника, обросшее телом до макушки бывшее хранилище великих космических законов — пусть неосознанных и ждущих, но верных.
А когда начинается тиражирование тел — распадается их единство; каждый создаёт своё убогое потомство, обсасывающее мыслью лишь своё содержимое — и всё мельчает и мельчает мысль, зарастает пышнеющим телом; всё дальше содержимое от Закона, всё слаще и искусственней тело — и вдруг становится оно съедобным для подобных себе. Подобных ли?...
Или коварный Змей ждёт своей рати, своей плоти — тех, что случаем рождены в выхваченном из единства Законов том одном, что когда-то создал самого Змея? Том, что гонит своих овеществлённых потомков пожирать мир ради своего личного тела?.. А для душ у них только макушка. Только через крохотную дырочку, вертекс, есть у душ выход вовне. И соборное тело — коробочка небесных Адама и Евы, наполненная единым Законом и хранимое душой, уже и не просвечивает под хрустящей плотью сотен воюющих яблочных сортов...
Так что есть яблоко? Мудрость ли, как полагает Библия, или богатство, как считают оккультисты и психологи? Я ЗНАЮ — это богатство. Моя мудрость не складывается в яблоко. Она далеко выходит за мои пределы.
Ты просчитался, Змей! Будет тебе яблоко моего богатства: финансов, денег, купюр, акций и паёв. Да ведь оно — не цель моя, а потому — бери, Змей!
Я протягиваю ему за хвостик красное кислющее яблочко сибирки.
Пасть была открыта, и он не разобрался.
Он уже не чёрный ангел — он Змей. Только вот размером теперь не вышел — едва держит Кусаку.
- У тебя три подхода! - гремит-шипит-шепелявит змеиная пасть, роняя отраву слюны. - Я жду яблока. Обманешь — уничтожу мир.
Ну что же. Богатством накормили. Что ещё есть в яблоке? Самость? ЕЁ ты ждёшь от Воина Мира? Да как же стать Воином, если не растворишься в людях — ради людей? Бери, Змей, яблочко моей самости. Уж что могу...
Яблочко рябинки падает в алчущую пасть.
Маленький Змей уже лишь просто душит шею Кусаки.
- Давай теперь большое! - хрипит Змей — Или аннигилирую!
- Бери большое, ладно уж! - Держи, хватай то, что теперь покажется тебе большим. Бери имущество моё, всё движимое и недвижимое... в нём ли смысл для Воина?
Да. Оно райское, яблочко это. Оно висит в ряду таких же на дереве, пылая карминными боками. Тебе — оно велико. Мне — мало. И ты теперь получил, что хотел, и не получил ничего. Не взорвёшь мир: я выполнила твоё условие.
Змей скромных средних размеров закачался перед разозлённым Кусакой... Господи! Ус пластилиновый Стеф не доделал, сейчас оторвётся. Ну же, Кусака! Бей!
И Кусака ударил...
Я сидела перед компьютером в своей однокомнатной квартире, на белом экране светился фиолетовый Стефов Кусака и хищно облизывал уцелевшие усы.
Не бывать тебе Адамом, Коста! На то есть Влад.
На что на то? - А чтобы души, а не яблоки, рождали новый мир: совокупного Адама и единую Еву....