«Шагал»
В тот год выдалось жаркое лето. Всех горожан тянуло поближе к водоёму. На день рождения сына мы поехали отдыхать всей семьёй на Августовский канал. Но там было многолюдно, и мы решили проехать в сторону границы, где въезд был по пропускам. Облюбовали прекрасное место на возвышенности с вековыми соснами. Внизу протекала небольшая лесная речушка. Ключи били из-под горы, и вода в этом месте была особенно холодной, что в жаркий день было весьма приятно. Вдоволь накупавшись в речке, одни стали готовить шашлык, а мы со школьным другом моего сына, Сергеем, пошли ловить рыбу. Там на извороте речки берег был пологий и открытый. Мы облюбовали место и закинули свои удочки. Клевала маленькая рыбка. В кристально чистой воде было видно, как она подплывает к крючку, некоторое время, задерживаясь и как бы размышляя, а потом хватала наживку. В начале это занятие было интересным, но скоро стало надоедать.
— Здесь, наверное, и крупной рыбы нет, — сказал я.
— Что вы, — возразил Сергей, — в прошлые выходные на вашем месте «Шагал» такого судака взял. Два кило завесил.
— Ты мне скажи, Серёжа, почему его « Шагалом» дразнят? Он что пытается под Шагала рисовать?
— Этой истории лет пять, — Сергей засмеялся.
Он вынул удочку, поправил наживку и, забросив как можно дальше, стал рассказывать.
— Витольд мне родственник — он сын маминой сестры — по родству мой двоюродный брат. Умирает моя бабушка, папина мама, и я становлюсь наследником деревенского дома. Подумали мы с женой и решили его продать. Но папа стал возражать. Мол, сущие копейки ты за него получишь, а я там вырос, пойми — это моё родное. Ну, долго спорить не стали и решили деревенский дом оставить как дачу. Как-то в выходные вместе с родителями, женой и детьми поехали в деревню. Порядок на даче навести, спланировать ремонт, чтоб выглядело по-современному. Подчистили мы усадьбу, стали жарить шашлыки, и тут меня почему-то понесло на чердак. Стал я оттуда сбрасывать всякий хлам и наткнулся на картину, Картина была в хорошем состоянии. Показал я картину жене и родителям, и решили мы её не выбрасывать. Все суеверные. Не зря же меня потащило на чердак.
— Её надо Витольду показать,— сказала мама.
— А Витольд окончил художественное училище, — продолжил Сергей,— и по знанию живописи в городе считался докой. К нему приходил различный люд, покупающий и продающий картины, он делал своё заключение, чьей кисти работа и её возможная стоимость. От сделки он всегда имел свои два процента. С чего и жил, и замечу не плохо жил.
— Клюёт, — сказал я.
Сергей дёрнул удочку и вытащил из воды очередного малька. Он насадил наживку и продолжил.
— Так вот, звоню я по приезду домой Витольду и прошу его проконсультировать.
— Вези ко мне, — сказал Витольд, — посмотрю, что ты там откопал.
— Привёз я ему картину, разворачиваю. Витольд смотрит, в начале улыбается, а потом смотрю — улыбка на его лице исчезает. Гляжу, он достал лупу и стал просматривать холст, потом на самом уголке зачем-то отколупнул краску, посмотрел холст с обратной стороны. А затем поднял глаза и торжественно сказал: «Шагал — неизвестная работа». У меня и крыша поехала. Вот это да, на халяву отхватил! Мы сразу схватились за книжки. Читаем: в 1921 Марк Шагал работает в Малоховке (Подмосковье), а в 1922 переезжает в Литву. В Каунасе делает выставки.
— Это же рядом! — воскликнул я
— Не исключено, что твоя прабабушка и Шагал пересекались, — сказал Витольд.
— Ты что, говорю ему, как в «Собачьем сердце» — « видно потаскуха была моя бабка, я точно от водолаза произошёл».
— Да нет же, — засмеялся Витольд, — я просто делаю предположение о возможном твоём происхождении. Ты что, думаешь, он аскетом был и только свою Беллу любил? Когда Белла умерла, он в пятьдесят восемь лет охмурил тридцатилетнюю Вирджинию, дочь бывшего британского консула в США. Та ему родила сына. А потом в 1952 году женился на «Ваве» — Валентине Бродской. Я думаю, он был ещё тот ходок.
Я забрал у Витольда книгу и поехал домой изучать Шагала. Замечу, что раньше я не интересовался искусством и о Шагале знал только то, что он родился в Витебске. А сейчас меня интересовало всё. Мозги от перегрузки кипели. Фантазии рождались одна за другой. И стал я размышлять. Жил в наших краях. Настоящий мужик, ориентации правильной. Судя по биографии, он женщин любил. Отсюда следует, картину он мог подарить не прадедушке, а прабабушке. А за какие щедроты художник делает женщине дорогой подарок? Известно, за что. Прикинул, бабушка с двадцать третьего года рождения. Всё сходится. Стало быть, моя бабушка дочь Мовши Ходцкевича Шагалова. У евреев национальность по маме, тогда мой папа Шагалов. Моя мама полька, а отец еврей, выходит я не Гаврилов вовсе, и правнук Марка Шагала. Голова кругом идёт, одна версия рождает другую. Так, подумал я, значит, у меня в Америке есть родня. Сын Шагала и Вирджинии, брат моей бабушки — мой двоюродный дед. Ещё где-то живёт бабушкина сестра Ида — дочь Шагала и Беллы. Они может быть ещё живы, за границей старики долго живут. Совсем не плохо, думаю я, может и там наследство отхвачу. Можно претендовать на долю от творческого наследия Шагала. Но как доказать? Нужна генетическая экспертиза. Согласятся ли родственники в Америке. Я потерял сон, а потом решил: гены пока оставить в покое, надо продать картину, получить деньги и уже с деньгами строить планы. Стал думать, кому её продать. У нас искать покупателя исключено. Как только власть узнает, что у меня есть картина Шагала, её тут же конфискуют в пользу государства, так как она не перешла по наследству, а найдена. Мне в лучшем случае дадут двадцать пять процентов от стоимости картины. Надо везти её за границу, подумал я. В Польшу опасно — таможенники могут конфисковать. Ещё и срок влепят за незаконный перевоз картины. Выходит, что есть один путь, — только в Москву. И тут я вспомнил, что в Москве работает моя одноклассница. Она закончила художественный ВУЗ, вращается среди людей, связанных с живописью, может, кто-то ей и подскажет, как найти покупателя. Утром проснулся и тут же помчался к её родителям. Благо они меня сразу узнали и дали мне Танин номер телефона в Москве. Поехал я к Витольду поделится своими планами.
— План не плохой,— сказал Витольд, — давай звони.
Я набрал Татьянин номер. В начале поговорили, в общем, про одноклассников, школу и не заметно перешёл к делу.
— Легко найду тебе купца,— сказала Татьяна.
— А сколько ты берёшь за это?
— Как и все, два процента от сделки. Но откуда ты уверен, что это Шагал?
— Витольд мне сказал, — говорю я ей.
А она Витольда хорошо знает. И тут Витольд машет рукой, мол, дай трубочку мне. Стали они между собой объясняться, да по каким признакам он определил работу Шагала. В итоге пришли к общему знаменателю — похоже, что это картина Шагала.
—А у меня ещё Пиросмани есть, — сказал Витольд, — у одного «лоха» по дешёвке взял.
— У вас, что прорвало там, — сказала Татьяна.
— Ну почему прорвало, — ответил Витольд, — закономерное явление. Западная Белоруссия только с сорокового года стала жить в СССР. После революции все свои богатства люди пытались переместить сюда. У кого-то жили здесь родственники, хорошие друзья. Вот оно тут и накапливалось.
Через три дня позвонила мне Татьяна.
— Можете привозить картины, — сказала она, — сообщите мне номер вагона, я вас встречу.
Едем в двухместном купе мягкого вагона фирменного поезда. Можно было взять и подешевле билеты. Но в целях предосторожности Витольд наотрез отказался везти произведения искусства в обычном четырёхместном купе. У меня хоть что-то похоже на картину, а у него смех, да и только. Сейчас расскажу.
Сергей потянул удилище и освободил поплавок, зацепившейся за камыш.
Кстати, вы знаете, кто такой Пиросмани? — продолжил Сергей.
— Конечно, знаю,— ответил я, — Нико Пиросмани грузинский художник, самоучка.
А я до этого и представления не имел, что был такой художник. Картина у Витольда была такая. На куске клеёнки нарисован, какой-то грузин, в двух цветах чёрном и белом. Портретом это назвать нельзя, потому что ничего общего с человеческим лицом нет, непонятная рожа. Если сказать, одним словом — футуризм.
— Это же стиль Пиросмани, — сказал я, — он расписывал в тавернах, в черно-белом тоне, стены и клеёнки столов.
Вот именно этой клеенкой Витольда и купили. Едем мы, а тут у меня в дороге беда приключилась. Я поел в дорогу горохового супу, жена с копчеными рёбрышками приготовила моё любимое блюдо. Такой вкусный ну я и загрузился по полной программе. Еду, а живот вздувается, я и забегал в туалет газы спускать.
— Ты чего творишь, — гневно сказал мне Витольд, — такую ценность везём, а дверь в купе нараспашку.
— Понимаешь, Витольд, — говорю я, — дует меня, супу лишнего хватил.
— Запри дверь, — потребовал Витольд, — и дуй здесь, ничего, потерпим.
Запер я дверь, едем: газую, нагазовал так хоть топор вешай. Витольд только нос полотенцем закрывает. Часа через три прошло у меня всё это, и стали мы ехать нормально. Тут и ночь пришла.
— Спать будем по очереди,— приказал Витольд, — полночи ты, полночи я.
— Кто похитит, — стал я ему возражать, — купе закрыто картины под нами. Если только через труп.
— Что ты понимаешь, — возразил Витольд, — ночью в купе из баллончика пшикнут и всё унесут, а ты до самой Москвы не проснешься.
Подчинился я ему полностью, думаю, Витольд уже не первую картину везет. Утром подъезжаем к Москве, и тут меня страх взял, а вдруг Татьяна не встретит. Куда мы с этим богатством. В камеру хранения не сдашь, и будем бегать с ними по Москве, как студенты с курсовыми работами. Поезд прибыл на Белорусский вокзал вовремя. Внимательно смотрю в окно, вижу, мелькнуло лицо Татьяны. Ну, слава Богу, подумал я.
Встречает нас Таня, а сзади её стоят два парня широкоплечие плотного телосложения.
— А это зачем? — спросил я Таню.
— Да ты что, — ответила Татьяна, — разве можно по Москве везти такую ценность без охраны. В общем, так: Шагала меньше чем за полмиллиона не уступай.
— Полмиллиона рублей? — переспросил я.
— «Зайчиков», — засмеялась Татьяна, — долларов, конечно!
У меня даже пятки стали горячими. Я то рассчитывал тысяч двадцать получить, а тут полмиллиона на халяву. Думаю, прав был Витольд, что такие меры предосторожности принимал.
— А Пиросмани, — обратилась она к Витольду, — тысяч сто— не в моде он нынче. Учтите, господа, моих пять процентов.
«По ходу дела ставки растут», подумал я, но был согласен с полмиллиона и десять процентов отдать. Смотрю и Витольд повеселел, он, наверное, на такую сумму и не рассчитывал. Ещё и за Шагала от меня получит два процента. Повезли нас по Москве с охраной. А я, к слову сказать, Москву знаю неплохо. Гляжу, поехали мы в сторону Рублёвки. Подъезжаем к дому, скажу вам, не дом, а дворец. Встречает нас хозяин, обращается к нам вежливо, как к деловым людям. « Пожалуйте, господа, к столу». Сели мы завтракать, прислуга вокруг нас вертится, подают французские вина. Одним словом, приём по высшему классу. После завтрака хозяин говорит: «приступим к делу, господа». Достали мы свои картины. Первым я достал своего Шагала, а затем Витольд — Пиросмани.
— Не уверен я, что, это Шагал, — сказал хозяин, — а Пиросмани я плохо знаю. Вы, Танюша, лучше свозите их к Борису Анатольевичу, я ему сейчас позвоню.
Поехали мы дальше.
— Кто такой Борис Анатольевич? — спросил я Таню.
— Это большой специалист, он ещё при Советах в Третьяковке работал. Ему достаточно одного взгляда, чтоб оценить картину.
Приехали мы к коттеджу. Дом поменьше, чем у того скупщика, но не беднее. Богатое убранство, дорогие картины на стенах. Встречает нас старичок, шикарно одетый, эталон вежливости и культуры.
Поздоровался с нами, пригласил нас к себе в кабинет.
— Что там у Вас, молодые люди?
— Шагал у меня, — первым начал я, — неизвестная картина.
— Шагал? Неизвестная работа? Забавно, покажите.
Я развернул перед ним картину. Он только глянул, а затем повернулся к Тане.
— Вы давно, Танюша, меценатством стали заниматься? Это же карачаевская мазня.
В это время Витольд сзади сказал: «а у меня — Пиросмани». Борис Анатольевич только глянул через плечо и говорит Витольду: «выбросите эту картину на помойку, а лучше сожгите, чтобы больше ни у кого не было соблазна».
Я подумал, может, хоть какие деньги получу, и спрашиваю Бориса Анатольевича. « Карачаевская мазня это какое-то направление в искусстве?»
— Да вы что, молодой человек? — Старик расхохотался. — Есть такая деревня Карачаевка, её жители все художники. Пачкают холсты, но, тем не менее, оптовики приезжают и скупают их пачкотню, а потом ездят по периферии и продают местной знати под видом Шагала, Пиросмани, Малевича, Айвазовского.
Уехали мы от Бориса Анатольевича ни с чем восвояси. Таня высадила нас у ближайшей станции метро. Витольд идёт весь понурый, а у меня на душе радостно и хочется смеяться. Радостно потому, что я всё же Гаврилов и мне не надо ни кому это доказывать. А смешно, потому что набивался в родственники к Шагалам. Вот к чему приводит дилетантство.
— Как эта мазня к старикам могла попасть? — поинтересовался я.
— Да проще простого, — ответил Сергей, — от города жили недалеко, в городе бывали часто. Деревенская душа такая: что найдёт всё в дом тащит. Кто-то в мусорный бак выбросил, а им на глаза попалось. Не зря же Борис Анатольевич советовал Витольду сжечь картину.
Сергей замолчал, затем достал сигарету и закурил.
—По приезду я никому об этом не говорил, что бы не испортить Витольду репутацию, — продолжил Сергей. — Но эта история все равно как-то просочилась и стала достоянием местных любителей живописи. Может Таня, а может сам Витольд кому-то проболтался. Но только после этого прилипла к нему кличка «Шагал». По идее она должна была прилипнуть ко мне: ведь это я думал, что правнук Шагала, но почему-то стали дразнить его. Раньше слово Витольда было, как штамп в паспорте, а сейчас перестали ему доверять. Найдет старинную иконку, свезёт полякам — с этого теперь и живёт.
Сергей потянул удочку и вытащил крупного окуня.
— Вот видите, а вы говорите только мелкая рыбёшка тут водится. В этом то я уж разбираюсь.