- Добра Надежда Савельевна, помнит тебя, путь ее прям…
Уж когда он это услышал? И откуда - невесть что и как.
…Он до сих пор не мог никаким краем зацепить своим обращением «горную проказницу», или «внучку», как он называл ее про себя. Встречал ее там и здесь, прекоасной белой девой она резвилась – предпочтительно – на курумниках, завораживая изумительными движениями тела. Резвилась, приближалась, одаривала лукавой улыбкой, но… сразу же удалялась, не пояснив ни единым словом беззвучным, ни единым жестом, кто это она и «для чего».
Алексей уже «переговорил» внутренне, казалось бы, со всеми окружавшими его нечеловеческими сущностями. С Лесным Хозяином, с Речными Берегинями, с животными – уже как само собой, и с домашними лайками и с таежными одиночными бродягами… С ней, со «внучкой» - не клеился диалог. Почему «Внучка» - как будто очень давно он услышал чужой рассказ о ней, и сам решил: «Может, эта девушка и есть внучка Бога нашего Иисуса…» И вот теперь сам ее и видел, только «разговаривать» она отказывалась, проказница этакая.
- Добра Надежда Савельевна, помнит тебя, путь ее прям…
О Боги! А уж не она ли, не Внучка эта прорекла сие в последнюю свою явь, прошлой осенью на Нестер-шоре, неподалеку от истока его. Может, и да, только Алешка настолько крепко запомнил услышанное откровение, что память о привнесшим сие речение элементарно не могла удержаться в сознании.
Алешка пребывал в крайнем, необъяснимом смятении, абсолютно несовместимым с устаканившейся в последнее десятилетие жизнью.
Работа, молитва, одиночные прогулки по тайге, тундре и камню, общение со всевозможными явями, что в последнее время особенно близко сопровождали Алешку. Чем дальше - тем больше
Как будто Большой Мир окончательно закрепил в своей матрице маленького человечка, признав в нем неотъемлемую свою часть. А житие среди людей– больше как-то по-накатанному, машинальными словами, движениями, утро-день-вечер-ночь. Как у опытного слепого, что пройдет, даже не споткнувшись по каменистой бровке над пропастью…
…Смятение могло быть выражено и в том, что внезапно подорвался густой вокал «Муромской дорожки». В былое время (он это уже прочувствовал), тот вокал нисходил ровной волной, как из сердца гор, вводя в плазму вечнощекочащей неизбывной грусти, вроде как отъявленной неизменности путей-дорог-судеб, где некуда свернуть.
Сейчас же мотив засбоил, прерываемый будто бы радиопомехами перегруженного астрала, проскакивающими выплесками инородных звуковых врезок… И под этими какофонными врезками нарушенной твердыни состояния человечек нес себя по огромной тайге, шевелюра его трепалась прокатывающимися порывами северного ветра, бьющими ледяными струями по свободной от шапки голове.
Кроме ветра – зарождающаяся морось, клокастый туман, брызги ручья, неумолимо точащего каверны в сером камне.
«Перекрестки каменных ре-е-е-к»
«Господином Горных Дорог нареку тебя я… Кто сказал, что холоден сне-е-е-г»
Он сейчас почему-то не шел, а НЕССЯ. То есть нес себя прямым ходом на золотоносный поток Нярта-Ю, как будто вызванный тоц самой проказницей, недосказавшей ему главного.
Нет, в звуковом астрале явно происходит нечто несусветное. «Муромская дорожка» глохнет на каждом встреченном перекате, как неконкурентоспособная с водопадами сущность, голосистая барышня захлебывается собственным голосом, пропуская перед собой свирепые всевозможные какофонии чужеродных звуков. И слов, слов, СЛОВ!
«И не сомкнуть… Кольцо седых холмов…
И узок путь… По лезвию дождя…
И не ищи – ты не найдешь следов…..
Что Воин Вереска… Оставил… УХОДЯ.»
Нередко и такое, что Алешка ловит стих – незнакомый, новый. Ловит и забывает, не на это прицелена головушка «юродивого». Стихи – они рождаются на бумаге под чьей-то рукой, но звучат-то они для всех, из огня, из земли. Стоит знать – под чьей-то неизвестной рукой СЕЙЧАС выйдет то, что прозвучало для Алешки по пути его к Нярте…
Путь проверенный, хоженый. Вдоль ягодных полей начальной лесотундры, вдоль можжевеловых курумников, накрытых скользким лишаем, под звон то приближающегося, то отдаляющегося от тропы ручья, несущего свое золото аккурат к материнской Нярте, кормилице былой науки и чьих-то бездонных мамон.
Сейчас почему-то на время оставленной человеком. Отдыхает изодранное техникой чрево девушки-речки, нежно звенящей сквозь мраморные долины, скальные нависшие тоннели и желтизну старых пожарищ по склонам. Она именно «нежно звенящая», в отличии от других сестренок своих – спокойная, не зверски бурная, «философская» голубоглазая девушка Нярта-Ю,
Алексей не задает вопроса – почему именно она. Почему «проказница» встречает его своими танцами именно там, а не где еще. Не он это придумал, значит, так ноадобно ЕЙ, белой «внучке-проказнице», несловоохотливой такой и таинственной. Духу без Имени
Веселая дорожка по лесотундре, вверх-вниз. То всходишь на лысую макушку подхребтика, увязая в карликовой берзке, уже в июле краснеющей (со стыда, что ли), то подлезаешь под новорухнувшим огромным (для сих мест) деревом, пихтой или кедром, то по колено топаешь по ручью, обходя отвесный камень, зеленый от глухих мхов. У камня – темнота и тайна, зияющая холодной пещеркой-необитаемкой с рыжим от ржи незаметным входом. И весел как-то путь, несмотря на погоду. Вся земля эта сочится колотящейся молодостью, дичью и опасностью, непредсказуемостью и силушкой ударной. Хоть в морось, хоть в жару, хоть во время льдов трещащих… Камень, мох, ягода, хвоя, зверь, мошкА – ну только никак не человек тут хозяин. А, еще, конечно, огонь и ветер, преобразующие год от года ландшафты обитания наземных тварей. «Север – пристанище вьюг».
«Господином Горных дорог… нареку тебя я… Кто сказал, что холоден сне-е-е-г?!»
Где-то впереди, со ступеньки уже над самой Няртой, над тем самым островком, возле которого вскрыли в земле жилу, Алешка услышал характерный звук камнепада, как кто-то крупный – зверь или, что заметно хуже, человек неосторожно прошелся. И почему-то словился недобрый знак, настолько же удивительный, как и факт смятения в успокоенном сознании вечно влюбленного «юродивого», как и само сочетание «успокоенное сознание… влюбленного» . Далее спуск к «голубоглазой» оброс осторожностью и ожиданием чего-йто. Булыжник на тропе… Веревочка из-под камня… Что за веревочка?
Алешка, казалось, только дотронулся до продукта рук человеческих на глухой тропе, как ствол искусственно поставленного кедра врезал ему по темечку и привалил тщедушное тело к каменистой тропе…
… Он шел с-под Сыктывкара. Шел, полз, бежал, прятался.
Давно отстала погоня. Зажила, затянулась пулевая рана в предплечьи.
«Был побег на рывок… Наглый, глупый, дневной». Как прав Высоцкий в своих описаниях действа. Будто сам там, везде, рядом, летописец мира. И – как по песне «за нами двумя бесноватые псы», И кричащая агония раздираемого пулями тела парнишки-компаньона, и прыжок в студеную воду. Чудо, конечно! А что так происходит без вмешательства чуда в этой (вернее, ТОЙ), жизни. Попробуй опиши технику удачного побега – «откуда в попе алмазы», кому ж дано описать. Никто не ведает, лишь одно непререкаемо ясно – либо ДА, либо НЕТ. У него – ДА. У парня, понятно, НЕТ.
Хотя, вполне вероятно, как раз у мальчишки-то самое верное ДА. Вернее всего предвознесенного.
Ковыляет двуногий глухою тайгой, поедая ягоды, древесную кору, грибочки всырую ест. Ни спичек, ни денег, ни оружия, одна только несусветная усталость и рана в плече….Не, с раной уже покончено, одна усталость. К жилью выйдет нескоро, определенно чуется - на много миль зеленый прокурор разлегся. Ближайшее жилье еще долгое время будет зона. Туда ни за деньгами, ни за спичками… нет, не тянет.
К жилью он больше не пойдет.
Глупости несусветные – выходить к жилью, он же не малолетка какой! Зачем тогда бежать??? Все пройдено, побег – поимка – отсидка и – «на свободу с чистой совестью». Все, забыто! Полный маразм был бы бежать, если имелась бы подобная цель. Но, увы, к жилью надо – огонь добывать он не умеет, да и построить что-либо без инструмента никак. Не питекантроп же, так-растак…
Жизнь на исходе. Последние годки настают, такие, как он, долго не живут. Да и хватит уж. Хотя нет, не хватит – давно не жил ДЛЯ СЕБЯ, вот и придется теперь. Сам вынудился этим побегом. Терять нечего, ждать тоже. Просто жить, пока не сдох, или не пал под прыткими свинцовыми малютками.
Такие, как он, долго не живут. ДАЖЕ ДЛЯ СЕБЯ.
Жилье… Где-то ж должна быть трасса, ведущая, даже «везущая» к жилью, к спичкам и магазинам. А, если подробнее фантазировать, то и к деньгам, и к женщинам, (он же пока здоров), да и к крыше над головой. Тож аедь жизнь, хоть на одну ночь, далее – везде. По тайге.
Вчера умудрился подбить рябчика – сказался опыт молодости и предъявления НЕОБХОДИМОСТИ. Подбил, сожрал, как волчара – сырьем. Спички. СПИЧКИ!!! Такая малость, а насколько все будет и сразу!
И не курил он уже четверо суток.
На исходе четвертого дня странствий попалась-таки трасса на пути. Главное, он умеет «сбиваться с круга», то есть держать прямой путь по лесу. Иначе не видать бы ему этой полоски асфальта, возвращался бы восвояси сам к себе, на старые места. Сбившийся с круга да постигнет дорогу. Вот она! Ровная, гладкая, пустынная. Нечасто тут ездят. Пока без мазы надеяться на транспорт, хоть брести вдоль, свирепо прислушиваясь к каждому отдаленному шепоту техники, хоть вышней, полетной, хоть нижней…
«К чему гадать, любой корабль – враг». И – лучший друг этот враг, если заставить его довезти, донести до простейших… хотя бы спичек.
Шепот техники раздался через полчаса. Прыжок- кусты- наблюдение. Шепот резко нарастает… Тут вообще все резко.
…Он не успел скрыться из поля видимости. Вот ведь не ожидал, не предусмотрел, не удумал даже подобного. Нога провалилась в мягкую впадинку в почве, и… Лязгнул подлый механизм, после чего стопу бродяги пронзило… Даже болью это нелепо назвать – сам ад, сама преисподняя сконцентрировался вокруг этой злосчастной стопы.
Да… Полно идиотов топчет землю. В погоне за дармовым мясом и шкурами капканов наставили у самой трассы. И то верно – в тайгу, что ль, углубляться. Да и зверь так же дуреет в эту эпоху – также тянется к трассе за халявой, за падалью. Хороший зверь не пойдет к трассе, все хорошее давно в лесах осталось. И выходит этакий мутант-выродок к магистрали человеческой, а там – смерть, выставленная подобными же выродками с противоположной стороны ф222ронта. Так и кормят друг друга, и снабжают протухшими отходами, затхлыми, худосочными шкурами… и смертью, смертью, СМЕРТЬЮ! Она тут всегда на взводе. Друг друга, гнилыми зубами, отравленными газами.
И он, как зверюга подбитая – О ГОСПОДИ!!! В уродский браконьерский капкан… Вот уж верно – жизнь на исходе. НА ИЗЛЕТЕ даже.
Вороненый «Лендкрузер» остановился. Дверца радушно приоткрылась.
Он не орал от боли. Тут тоже многолетняя привычка… Элементарное отсутствие потребности орать, что это даст то! Но шевелиться он тоже не мог.
По той же привычке ждал выстрелов в спину, но не дождался.
- Долго ждать? Заходи, гостем бушь! – как ему показалось, девичий голос из остановившейся машины. Он повернулся. Пока ничего и никого не видать, один джип с приветливо распахнутой дверью.
- М…к, что ль? – такой же ласковый голосок. И след за этим она вышла, удивленно глазея на неподвижного мужика.
Нет, совсем не девочка. Вполне даже важная дама на вид. Конечно, помоложе его будет, но… нет, неопределенный возраст. Какая разница, как выглядит твоя смерть – прямая или косвенная. В этом плане – косвенная, прямая примчится по вызову… Не, не успеют. Любой ценой, без ноги, но он уйдет. Умирать в тайгу, не в зону.
- Уй, бля-а-а-А! – сквозь красную пелену превозмогаемой боли он наблюдал ее приближение к себе, пока она врубалась в причину его недвижимости. В глазах незнакомки читалось сочувствие и сопереживание его звериной боли. – Счас, мОмент, братан, мигом - - ловкими движениями капкан разжался - свезло тебе нынче… В деревне нашей ТАКИЕ практикуют, а я как раз мать проведывала… С Родины еду, добрая сегодня…
Мужик ломанулся в тайгу, но тут же рухнул, как подкошенный. БОЛЬ! Или, гораздо хуже, перебитая стопа.
- С детства обожаю бичей таскать на себе, - довольно холодно сказала женщина, - ну чё ты распрыгался, цепляйся! – она подставила талию для обхвата.
Глупо-глупо. Какая-то внушительного вида баба предлагает ему уцепиться за нее и сесть в иномарку. А он обездвижен, сражен невозможностью какого либо возражения – хоть рвануть от нее ястребом, хоть наоборот, наброситься волкОм и… решить все свои вопросы одним махом. Ни то, ни то не в силах он сдюжить.
- Едь мимо… - прошипел он, наконец, предоставляя ей право убраться восвояси.
- Не-е, урка! Теперь ты от меня так просто не отделаешься. Хорош херней страдать, не обижу. Цепляйся, кому сказала! Давай-давай, не пожалеешь. – дама попыталась сама положить его руку себе на талию, он грубо оттолкнул ее. Стопа в эту секунду буквально взревела адом, изрекая бессильный стон из уст беглеца.
- Послушай, ко-а-зёл! – бич вздрогнул в звенящем кошмаре, - ты кого здесь ждать собрался, а?! Сдохнуть намылился в обезьяннике, как чмо вокзальное, а? Шанс, братан! Шанс покоптить небо ишо пару-тройку годков, а вдруг прокатит. Расплатишься со мной, не гужуйся. Поднял жопу и вперед, слышь! Все твои отказки я на … видала.
Реал замер на месте. Он моментально перестал чувствовать себя чело… Не, не человеком, конечно, человек уже давно пропал в нем, ОСОБЬЮ людкой породы. Кровавый зверь, маньяк, отбитый от стаи – переключился тумблер в духу, ушла на время боль, потух окружающий свет. Переключился природный механизм – теперь любой ценой пойти за ней, за этой стервой, с одной святой целью – предать ее мучительной расплате за речи сии. Это совсем не человеческое, отнюдь. Ткт даже некая хитрость включается – ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ уничтожить тварь, посмевшую произнести ТАКОЕ. Только жестокая, соленая кровь отменит сей произнесенный приговор.
- Эй! А ну не лапай, не в кабаке! – скорая неминуемая жертва продолжала хамить напропалую, пока он ковылял за ней к роскошному черному джипу.
…-Леха, Ле-е-е-еха!!! – страшный бородатый человек склонился над неподвижно лежащим Алексеем, тряс его за одежду, бил по щекам. Бородач суетится, нервничает, допускает абсолютно нелепые движения. –И-ээээ-эх, сука, не знал же, не знал же, сука… - страдальчески пришептывает он в промежутках между попытками оживить свою жертву, - Леха-Леха, инАк ты проклятый, угораздило ж тебе ТУТ пойти… С-су-у-у-ккккк-ка! – и, похоже, настоящие слезы брызжут из глаз свирепого бродяги. ЛЕ-Е-Е:-ХА!!! – кажется, он шевельнулся, веко дернулось, - Леха! Черт!!! Прости! Прости меня!!! Инна-а-ак! Черт… Тьфу ты… Как помолиться то за тебя, ч.чер… Нет, Не то… Жив… ЖИ-И-И-И-И-И-В!!!
…Джип рванул с места, как на ралли.
- Давай-давай, сигарету… Коньячку глотни, не тушуйся… Чувствуй себя, как дома… - женщина легким движением открыла бардачок перед ним, где наличествовали всевозможные жизненные прелести, да, кстати, за козла извини. Это был единственный способ поднять твою задницу.
Василий Малютин не мог даже и близко вообразить, что вот так вот неожиданно окажется в подобном случАе. Что угодно, как угодно, ко всему готов и против любого беспредела выстоять. Но как быть, когда ТАК? Сейчас он жадно глотал табачный дым, неимоверно наслаждаясь достижением столь долгого желаемого. Коньяк? А можно ли, вот так, из ее рук. «За козла…» ДЬЯВОЛ!
Самое страшное в жизни, оказывается, инфернальность происходящего. Не будь он со сбитой ногой, как было б просто все! Ан не тут-то было, сама злодейка-судьба выставила такой банк, когда обездвижено не только тело, но и привычное сознание. НУ ХОТЬ БЫ ОДИН ГЛОТОК простоты, способной сподвигнуть на привычное действо. Действий всегда в запасе – целая жизнь, все пятьдесят пять прожитых… Глоток простоты… глоток коньяка из горлышка… Аааааах!
- А я люблю тут одна ездить. Красиво тут, и на Томщину походит внешне. Вот я и без охраны. Не, ты реально – счастливчик. Как тебя мама звала?
Абсолютно больная баба.
Малютин вдруг поймал себя на желании прибить ее… Да хрен с ними, с мучениями, с расплатой за зверские оскорбления. Так просто – шпокнуть одним взмахом, только чтоб НЕ МУЧИТЬСЯ невнятностью собственного положения, освободиться от терзаний-сомнений… А хороша ж таки, стерва! И душистая вся какая-то, терпкая. Правда, лучше бы ей молчать… А то как откроет ротик!
- Дай! – она, не дождавшись реакции, взяла коньяк из руки Малютина и присосалась к горлышку «Не брезгует!!!» - неожиданно промелькнуло у него в голове, - Гуляем? – невинно-ласково повернулась она к бичу. – Давно откинулся-то?
Малютин продолжал молчать. За невозможностью подобрать хоть одно слово в ответ. Теперь… Теперь он опустошительно захотел сдохнуть сам, ситуация превращалась в мучительнейшее мероприятие с миллионом неизвестных. Бунт помраченного сознания, с его бесчисленным опытом и привычками вылетал на крайний рубеж самоликвидации. Будь он хоть на граммулечку психологом, ему бы ясно показалось, что «как кошка с мышкой» с ним заигрывают…
- Меня вот мама звала так ла-асково… В моменты самого своего любвеобилия Надюшкой-М…юшкой, - женщина совсем по девчачьи хихикнула, не оставляя попытки разговорить беглого зека, сподвигнуть его к расслабухе. – Пост ща будет, пригнись! Ты, я так поняла, совсем САМ откинулся, а? – молчанье продолжало быть ей ответом, - Уважуха! Всегда лучше самому, чем «с чистой совестью». И куда теперь? Есть куда прилечь-то?...
Молчанье. Но ей как будто и не надо ответов. ЧТО ОНА ХОЧЕТ!!??
- Не, слушай, гостиницу я с тобой не сниму… Прости, не то настроение… - как бы почти что извиняясь, продолжала свой сумасшедший монолог женщина, заметив возрастающие нескромные взгляды на свою персону, - Ну, знаешь, ВСЕ СРАЗУ не бывает. Там подвезло, там – поменьше. А где-то – и вообще полная же… Лано, лано, не представляйся, проехали. Вижу, невсебятина у тебя. Боюсь, пожизненно.
Проехали еще несколько километров.
Автомобиль свернул с трассы в лес.
- Ну все, прощай, урка. Вернее, до скорого! – сказала таинственная дама, - бери спички, хавки немного, бери, бери… И цепани там вона денег, скока уцепишь… Все! Завтра уже сможешь ходить, знаю эти капканы. Бабки вернешь, слышишь? Много не пей, опасно для жизни…
После очередной паузы:
- Я мужиков не кормлю. Найдешь, заработаешь, вернешь все что брал, Ты СЕЙЧАС не примешь, завтра ж панихиду по тебе заказывать можно. Ты ж ща дурак! И слаб, как зюзя…
В общем-то, дело талдычит. Умна!
- А вот – стимул жить тебе, долг вернуть. Не вздумай зажать, под землей найду… Ну все, давай-давай, мужик, уважуха! Нуу… Давай, кыш теперь, пошел! Время ужато!
…Хоть бы кто-нибудь! Когда-нибудь!... За все его бесчисленные годы бичевания по Евроазии…
Если бы когда-нибудь, в раннем детстве, в малолетке или на какой угодно, «сучьей» или «воровской», мог бы кто сказать, предположить, представить, что Малюта вот так вот будет стоять (сидеть, верней, стоять пока непросто) и слушать от кого-не-то такие базары.
Еще, наверное, труднее, когда сознание переворачивается в пятьдесят пять лет. Как заменить на небесах солнце на луну, например. Но «приказ есть приказ», над ним, Малютой, уже совершено глумливое насилие. Началось, правда, с нелепого, отвратительного капкана. А чем кончилось?!
- Леха!! Сволоччччь!... ИнАк, инАк ты, святой ты наш… ЖИ-И-И-И-В – рыдал Малюта настоящими крокодиловыми слезами над открывшим глаза «юродивым», - по-оп ты… Не хо- ходил бы ты сюда, … Нярта эта… Злато… Про-оклято оно, Леха! Куда ж тя занесло-то, святой ты наш!!! – и гладил слегка кучерявую голову Алешки дрожащей рукою, - жи-и-и-в.
- Господи Иисусе,… Василий… Васильевич… Ну вот и свиделись…
Продолжение
http://www.proza.ru/2010/11/15/149