Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка.;
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?;
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.;
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...
;Вероника пела. Её тонкий голосок звенел на заплеванной улице, просачиваясь сквозь толпу, путаясь под ногами,
затыкая глотки городским воронам, проникая в повислые уши бездомных собак.
;Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная;
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.;
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная;
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Вероника замерзла. Вечерний ноябрь щекотал её тоненькое тельце ледяными пальцами,
пересчитывая ребра,ощупывая грудь, забираясь под юбку.
;Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.;
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.;
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой;
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы...
Вероника ждала. Каждый раз, как она затягивала эту песню, появлялся он. Сначала она чувствовала его пристальный взгляд,
затем до неё долетало его дыхание, потом скрип начищенных ботинок, потом он стоял напротив неё молча и неподвижно.
Он резко и больно хватал её за руку чуть выше логтя, оставляя одинаковые синяки, и тянул за собой. Бедная Вероника!
Маленькая, голодная, слепая Вероника.
Вероника родилась без глаз. Совершенно без глазных яблок. Верхнее и нижнее веки её сходились посередине глазных впадин
пушистыми ресничками, затягивая тонкой кожицей пустоту.
Он давал ей папиросу. Вероника нервно затягивалась. Раз, два, ... Он толкает её под лопатку. Вероника падает лицом в кресло.
Три, четыре, ... Голова немного кружится. Пять, шесть, ... Достаточно. Он делает с ней грубо и быстро.
Папироса тлеет меж тоненьких пальчиков.
Семь.
Мать Вероники играла в тот сезон Дездемону у Вермонта и репетировала Амалию Клочинскую в "Польке" Триповского ,
когда литератор Хамкин сообщил ей о беременности. Будучи женщиной опрятной и богобоязненной, она не совершила аборта.
Она родила дитя. Однако уродство дочери не открылось ей, так быстро Хамкин снес младенца в приют.
Он согнал её с кресла и сам плюхнулся в него вытянув длинные тонкие ноги почти до шкапа. Он закурил. Вероника встала неподвижно.
По тому как он затягивался, она старалась угадать дальнейший вечер: он покормит её здесь и продолжит, или они поедут к ним,
где напьются и продолжат все. Вероника предпочла бы второй вариант. Один он становился жесток.
Вероника неделю потом не могла встать с постели, так болело всё тело. Но неделю она была сыта и не мерзла так невыносимо.
С ними же она неприлично напивалась и едва потом помнила.
Вероника росла болезненным и тихим ребенком. С слепотою своей она приучилась обращаться ловко и без страдания.
Она не жаловалась на обделенность, не лила слез от злых шуток товарок, не просила ни помощи, ни пояснений мира.
Она жила, дышала и думала на ощупь. Звуки и запахи заменяли ей всю палитру видимого мира.
Он курил и молчал.
Они останутся здесь.
Потом он потянулся к кровати, взял что-то мягкое и большое, швырнул Веронике.
- Надень.
Вероника всунула себя в объемное мужское пальто, запах которого не был его. Всё-таки едем?!
- Пошли, - он подтолкнул её к двери.
Веронике полюбилась сестра Феодора. Молчаливая, забитая женщина приласкала уродицу. Она ласкала её так по-особенному,
что Вероника мочила трусики и ласкала потом Феодору. А та по-звериному рычала в кулак и содрогалась всеми складками большого и теплого тела.
Феодора давала иногда Веронике сахар. От чего она тоже мочила трусики.
Он тянул её за собой. Вероника то и дело спотыкалась, путаясь ногами в длинных полах пальто. Ей было хорошо в этом теплом и грубом,
но дурманящем запахе ткани. Чье пальто? Никто из знакомцев Вероники такого духа не имел.
Ей непременно захотелось оставить себе этот запах. Вероника сделала глубокий вдох... Раз, два, ... он потянул её сильнее.
Три, четыре, ... он тряхнул её руку, и она чуть не упала. Пять, шесть, ... Они остановились.
В приют часто приходили мужчины. Они выбирали мальчиков, девочек. Те уходили, бывало, и на несколько дней.
Приносили потом кто сладости, кто колбасу, кто одежду.
Веронике тоже хотелось пойти с мужчиной, но её не выбирали, и никто не давал ей колбасы.
А потом сестра Иуфена сказала, что Вероника должна жить самостоятельно. Иуфена сунула девушке пару монет и выставила за дверь.
Феодора к тому времени умерла уже три дня.
Они вошли в подъезд и поднялись на два пролета. Он постучал.
Семь.
Дверь распахнулась, выпустив в парадное гул голосов, музыку, дыхание папирос, пары спирта и пота.
Здесь Вероника была впервые. Она чуть растопырила пальцы, скоро перебирая ими воздух вокруг себя.
Вероника осматривалась. Нескольких секунд ей было достаточно, чтобы знать сколько в квартире мужчин и женщин, что курят, пьют,
что подавали на ужин и что от этого еще осталось.
- Кого это ты притащил? - взвизгнул над ухом нетрезвый женский голос. За дамой тянулся шлейф запаха менструальной крови.
Он не ответил сучке, а потянул Веронику вглубь квартиры. Он подвел её к столу с остатками еды и питья, отпустил руку.
- Поешь, - велел он и отошел.
Вероника проворно раздобыла себе хлеба, селедки, коньяку и портвейна, половину соленого огурца, куриную кожицу и даже пару горошин монпасье.
Всю свою нехитрую добычу Вероника поглотила с невероятной быстрой. Ей становилось тепло и весело. Захотелось писать.
Она подцепила початую бутыль портвейна и направилась в сторону туалета, задев в глубине коридора сношающуюся пару и глупо при этом хихикнула.
От дверей приюта Вероника направилась просто прямо. Всё её существо дрожало от страха неконтролируемого пространства.
До сей поры девочка выходила за стены приюта только цепляясь за подол Феодоры, и теперь она машинально щипала пальцами воздух.
Веронике и в голову не пришло озаботиться местом своего ночлега, пропитанием и новым способом существования вообще.
Она таких вещей не знала. Она просто шла и всё.
Еще Вероника умела петь. Сестра Феодора частенько пела вполголоса, а Вероника запоминала и подпевала ей с охотою.
Поэтому дойдя до конца улицы и не зная куда свернуть на перекрестке, Вероника не растерялась, а остановилась и принялась делать то что умела.
Она стояла посередине улицы и пела, а прохожие то и дело толкали её и не совсем слушали.
Собственно, Вероника и не знала, что её может кто-то слушать, она просто пела.
Он позвал её. Вероника встрепенулась, сделала большой глоток из бутылки и направилась в обратный путь по коридору, свободному уже от любви.
- Где тебя носит? - недовольно, но не зло спросил он, когда Вероника подошла.
Рядом с ним стоял еще какой-то мужчина.
- Вот это чучело? - усмехнулся незнакомец.
- Ты непременно должен её посмотреть, - настаивал он.
- Ну не знаю... - сомневался незнакомец. Потом он обратился к Веронике, - Пропищи что умеешь, чудИна. И не заствляй меня повторять дважды.
- Пой, - велел он.
- Что петь? - икнула Вероника, обрадовавшись, что этот незнакомец с рыхлым пузом, уткнувшимся ей в бок, сейчас ничего кроме делать с ней не станет.
Незнакомец недовольно передернул плечами. Из глубины комнат зазвучало расстроенное пианино. Вероника встрепенулась и подалась туда.
Он многозначительно кивнул незнакомцу, мол,пошли за ней, не пожалеешь.
Менструальная сучка хлопала по клавишам вальс. И делала она это весьма недурно. Кто-то танцевал. Вероника отхлебнула еще и ринулась в центр гостинной.
Вероника любила музыку.
Сначала она жила у Потапкина в тесной комнатенке. Он был литератор, печатался в журнале "Здоровое тело", сочинял стихи для еженедельника "Среда"
(журнал выходил по средам, потому что по средам ничего другого не выходило), писал шестой том величайшего романа, который должен был прославить и её тоже,
как музу гения, и много пил.
Потом Вероника прижилась у г-на Порфирия Ивановича, булочника. Правда, ненадолго, ибо с вод вернулась его жена и две дочери.
Потом были еще какие-то добрые и талантливые люди. Они или сочиняли, или рисовали, или музицировали, или играли... Но все много пили.
Вероника помнила всех поименно, каждый чему-то учил её. Вот взять бы Туплеева. Он хоть и студент на маменькином содержании,
но выучил Веронику счёту и двум иностранным фразам. А Говорухин Фома Фомич приучил кушать вилкой.
Рокотов же, военный чин, настаивал на физической зарядке.
Геворкян даже сшил Веронике башмаки.
Но танцевать... Танцевать её никто не учил.
А тело Вероники так хотело кружиться под музыку, хотело топать ногами, размахивать руками, изгибаться и скручиваться.
Вероника закружилась на месте, закинув голову. Руками она обнимала себя за плечи. Темп её вращения нисколько не совпадал с тремя четвертями вальса,
но по-другому, казалось, вращаться было и невозможно. Вероника сначала растопырила пальцы, отпустив плечики, и впилась ими в волосы.
Она замотала головой, не переставая кружиться, потом вдруг резко встала как вкопанная. Вероника опустила голову,
засунула руки в объемные карманы мужского пальто и тоненьким чистым голосом, разрезая ритмику вальса и заглушая
стук клавиш, затянула жестокий романс:
Зачем ты, безумная, губишь
Того кто увлекся тобой?
Наверно, меня ты не любишь, не любишь.
Так Бог же с тобой...
Сука играла вальс, кто-то танцевал, Вероника пела:
Зачем ты меня увлекала,
Зачем заставляла любить?
Теперь же ты прочь отгоняешь
И хочешь меня позабыть...
И тут вошел ОН. Его запах обвил Веронику с ног до головы, соединившись с собственным пальто и многократно от того усиливаясь.
Тельце Вероники задрожало само, и она снова намочила трусики. Вероника всем своим существом впервые в жизни захотела ЕГО увидеть.
Только ЕГО. Увидеть. Не вдыхать более, не ощупать, не услышать. А именно УВИДЕТЬ. Он встал в дверном проеме,
не заходя в комнату, и смотрел на поющую Веронику. Она подняла голову и уставилась на НЕГО своими пустыми, затянутыми кожей глазницами.
Уставилась будто видела. Уставилась и пела:
У церкви кареты стояли,
Там пышная свадьба была.
Все гости роскошно одеты,
На лицах их радость была...
Невеста была в белом платье,
Букет был приколот из роз.
Она на святое распятье
Молилась тоскливо от слез...
Вероника замолчала. Вальс еще звучал, но танцевать ей больше не хотелось. Она так и стояла не опуская лица, засунув руки в карманы.
- Что теперь скажешь? - усмехнулся он, обращаясь к незнакомцу.
- Пожалуй, брат, аттракцион, - довольно ответил тот, - Беру.
- Тогда выпьем! - рассмеялся он, увлекая за собой собеседника, - Эх, жаль, мало прошу...
Они вышли. Вероника стояла и ОН стоял. Вальс давно уступил место чему-то более современному, но Вероника уже не отличала звуков.
- Что у тебя с глазами? - крикнул ОН ей через комнату.
- Пустота, - сказала Вероника.
- Почему?
- Я такая родилась.
ОН замолчал. Вероника вдруг забеспокоилась, что ОН сейчас уйдет, уйдет насовсем. С ней не интересно, не интересно, не интересно...
- Я прячу там деньги иногда! - крикнула Вероника, - или сахар, - смущенно добавила она.
ОН рассмеялся. О, как ОН смеялся! Вероника засмеялась тоже.
- И никто не догадался? - спросил ОН.
- Пока никто, - смеялась Вероника.
ОН снова замолчал. И Вероника. Но ОН не собирался уйти, она чувствовала это. Она ждала.
- А хочешь видеть? - вдруг спросил он.
- Только ТЕБЯ, - тут же ответила Вероника.
В ту же секунду звон разбитого стекла заставил смолкнуть музыку. ОН держал бутылку вина за горлышко и ударил ею об косяк.
Множество осколков разлетелись вокруг. Воцарилась тишина. Тишина привлекла внимание и прочих собравшихся в квартире.
Гости поспешили в гостиную. А ОН поднял два примерно одинаковых осколка и подошел к Веронике.
ОН раздвинул ей веки правого глаза и вставил между ними стекло. Тоже ОН проделал и со вторым глазом. Вероника вскрикнула от боли.
Несколько красных капель упали на щеки. И в этот же миг...
Мощная волна света ворвалась в Веронику, та едва удержалась на ногах. Жгущей болью свет наполнял её как тряпичную куклу. Свет наполнял Веронику содержанием,
придавал ей объём, лепил её тело будто Галатею. Свет становился ею. Или Вероника становилась светом... Боль оставила её. Она ВИДЕЛА.
Вместо привычной черноты Вероника видела сизый туман. Постепенно в нем стали появляться темные пятна. Сначала едва заметные, но вскоре уплотняясь ,
пятна поплыли вокруг Вероники, вовлекая её в свое движение. Вероника поплыла за ними. Пятна меняли формы, то приближались, то удалялись.
Вероника наблюдала за их движением, стараясь повторить их.
Ей вдруг захотелось увидеть свое тело. Она подняла руки к лицу, но ничего не увидела. Тот же сизый туман. Она ущипнула себя удостовериться, что существует,
но не почувствовала ничего.
"Я исчезла?" - мелькнуло в её голове, - " А как же ОН?!" Вероника резко обернулась туда, где вот только недавно ОН стоял, но только сизый туман виделся ей. Ошиблась?
Вероника повернулась в другую сторону. Но и там ничего. Снова резкий поворот. Опять туман. Туман и плывущие тени. И только теперь Вероника сообразила,
что не чувствует никаких запахов, не слышит звуков, не ощущает вообще ни-че-го. Крикнуть ? Нет голоса. У Вероники пропал и голос.
Весь привычный мир мгновенно пропал, заполнился сизым туманом и плавным движением вместе с тенями. Тени не приближались и не удалялись,
они просто плыли с Вероникой в тумане, и не пахли. Ничем.
На самом деле Веронике в новом её состоянии было вполне комфортно. Она не возражала против тумана и теней, и их движения. Не было только ЕГО.
А был ли ОН? Вероника задумалась, проплывая между двух самых больших темных пятен. Пальто было, да. Такое большое и длинное, теплое и грубое. Оно путалось в ногах,
или это Вероника в нем путалась... Выходит, не было никого. Но кто же тогда пустил в неё свет?!... "Да кто угодно", - думала она и плыла плыла плыла.
И ответ такой устроил её. Кто угодно. В её жизни был кто угодно, только не ОН. И теперь вокруг не было ЕГО, а эти тени - кто угодно. И сама она кто угодно.
Сильный удар по затылку вышиб стекла из глазниц. Боль внезапно пронзила Веронику. Мгновение, и крик вырвался из её груди, разрывая пересохшее горло.
Миг, и на Веронику упало тяжелое облако смрада: дым, спиртное, пот, духота.
Уши пронзила какофония звуков, алкоголь вновь завладел её головой, сглаживая испуг.
Вероника нашла себя на ногах, всё в том же пальто. Исчез только запах.
Исчез ЕГО запах!
Он тряс её за плечи:
- Ты видела?! Ты что-нибудь видела?! Что ты видела?!
Но Вероника лишь бестолково мотала головой. Исчез ЕГО запах! ЕГО запах...
От охватившего всё её существо непосильного отчаяния Вероника зарыдала в голос, содрогаясь всем телом. У неё не было глазных яблок, она не лила слез.
Плач Вероники походил на идиотский смех. Когда ей было просто грустно или больно, она тихонько хихикала. Когда очень больно, она громко и неприятно хохотала.
А сейчас...Сейчас её буквально рвало диким хохотом. Она блевала свою боль на обшарпанный паркет, бестолково и отчаянно размахивая руками.
Исчез ЕГО запах.
Он тащил её за руку, а она едва поспевала за ним, путаясь в длинных полах пальто. Они шли по ночным холодным улицам ноября. Шли долго. Значит, не к нему, значит, не к ним.
Да ей было всё-равно куда, можно было и вовсе стоять на месте.
Исчез ЕГО запах.
- А чье это пальто? - вдруг глухо спросила Вероника. Спросила, и ей стало всё-равно чье оно.
- Мое, - равнодушно ответил он.
Он остановился. Вероника почувствовала ногой краешек холодной скамейки.
- Сядь, - велел он.
Вероника села.
- Прощай.
Он ушел. Вероника осталась наедине с ночью, ноябрем, опустевшим бульваром. Она неподвижно сидела, улыбаясь отрешенно собственным мыслям.
Рука Вероники сжимала в кармане пальто два бутылочных стекла. Те самые, что она успела подобрать в гостиной. Она достала их, протерла краешком ткани.
Едва уловимый запах коснулся ноздрей Вероники. Она цепко ухватила его носом и потянула в себя. Раз, два....ЕГО запах наполнял её. Три, четыре, ...
Она отнимала запах у пальто. Пять, шесть,... Она забирала его только себе. Ссебе и только. Навсегда.
Семь.
Вероника уверенным движением раздвинула веки.
.......
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная;
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.;
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная;
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...