Они сидели на плоской крыше 14-этажного дома. Он — привалившись спиной к высокому парапету, идущему по краю крыши, расслабленно вытянув ноги. Она — рядом на корточках, неустойчиво покачиваясь и рисуя пальцем что-то невидимое на рубероидном покрытии кровли. Снизу доносился невнятный шум, в который сливались звуки города. Легкий теплый ветерок ворошил волосы: упругий завиток то и дело елозил по щеке, и она досадливо заправляла его за ухо, откуда локон своенравно тут же выскальзывал снова.
— Маша, ты говорила с мамой и папой?
Не прерывая рисования, молча кивнула.
— И что?
— Что-что. Мама сначала рассмеялась, а потом стала серьезной и сказала, что о замужестве думать еще рано. Что у нас с тобой еще незрелая любовь и когда я стану совсем взрослой — еще не один раз полюблю. Это получается, она многих что ли любила, прежде чем за папу замуж вышла?
— Да может, и вовсе никогда не любила. Если бы знала, что такое любовь, не стала бы запрещать.
На парапет, невдалеке от них, опустилась парочка голубей. Не обращая внимания на людей, голубь тут же принялся ухаживать за подругой. Напыжив грудку, мелко переступая лапками, он крутился на месте и вкрадчиво ворковал что-то убедительное. Голубка благосклонно внимала признаниям в любви.
Он покосился на голубей, нашарил, не глядя, камешек и швырнул в их сторону. Шумно хлопая крыльями птицы взлетели, но, сделав круг, снова опустились на парапет. На сей раз подальше от людей.
— А ты?
— Я тоже разговаривал. С папой. Пытался по-мужски его убедить в том, что мы не можем друг без друга. Но он, как твоя мама, начал говорить, что сначала надо получить специальность и самому зарабатывать деньги, а не сажать им с мамой на шею свою молодую семью. И еще сказал, что по своему опыту знает, что это не последняя любовь.
— И как мы теперь, Сереж? — в вопросе звучала взрослая боль.
— Я долго думал над этим, Маша. Раз нас никто не понимает и весь мир против нас, давай уйдем. И останемся вместе. Навсегда! — придавая вес своим словам, он прихлопнул ладонью по крыше.
— Куда уйдем, милый? — в вопросе звучали согласие и готовность пойти с любимым куда угодно.
— Вниз. С крыши. И пусть они тогда пожалеют, что не разрешили. И плачут. А мы будем вместе.
— Мне страшно.
— Не бойся. Мы просто шагнем и… и будем, как птицы, — он кивнул на воркующих голубей. — Это даже больно не будет. — В голосе звучала почти уверенность.
— Только поцелуй меня, ладно?
Он привстал и ткнулся губами в мокрую от слез щеку.
— Не плачь! Не надо. Вот увидишь, все будет хорошо.
— Я уже не боюсь. Ну, почти. А плачу потому, что у нас с тобой деток не будет. Никогда. И маму жалко. Она плакать будет обязательно.
— Я им прощальную записку написал, — по тому, как он достал из кармана штанов сложенный листок бумаги, было ясно, что продумал Сережа все заранее.
Он легко поднялся на ноги, протянул Маше руку:
— Пойдем.
Они, все так же держась за руки, встали на край парапета. Далеко внизу, во дворе, желтел квадратик песочницы с копошащейся в ней детворой. Стояли припаркованные, словно игрушечные, разноцветные автомобили. У подъездов на лавочках сидели бабушки.
Голуби поднялись на крыло и сделали над стоящими круг. Словно прощались.
— Только ты не отпускай мою руку. И давай глаза закроем, хорошо? Я все же немного боюсь.
— Конечно, — он крепче сжал ее ладошку и, взглянув на голубей, снова повторил. — Мы будем, как птицы.
Они крепко зажмурились и на счете «три» одновременно шагнули в воздух.
На опустевшей крыше ветерок шелестел придавленным половинкой кирпича листком бумаги. Будь он грамотным, то прочитал бы неровные печатные буквы, написанные красным фломастером:
«МАМЫ И ПАПЫ! МЫ УМЕРЛИ. ПОТОМУ ЧТО ВЫ НЕ РАЗРЕШАЕТЕ НАМ ПОЖЕНИТСА, А МЫ ЛЮБИМ ДРУГ ДРУГА И ХОТИМ БЫТЬ ВМЕСТЕ. И ДАЖЕ ВОСПИТАТЕЛЬНИЦА В САДИКЕ НЕ РАЗРЕШАЕТ НАМ СПАТЬ В ОДНОЙ КРОВАТКЕ ВО ВРЕМЯ ТИХОГО ЧАСА. МЫ ВАС БУДЕМ ПОМНИТЬ. НЕ ПЛАЧЬТЕ. СЕРЕЖА И МАША».
ПОСТСКРИПТУМ. Спустя несколько дней Алла Арт прислала мне ссылку на аналогичную историю, но с совершенно иным, счастливым концом. Правда, не у нас.
http://travel.mail.ru/news/56926/