Глава 24
Я поливаю досчатый пол за кулисами водой из пластиковой бутылки, смачиваю подошвы ичигов, чтоб не скользили, шаркаю ногами, делаю пару глотков... Бью копытом, как ретивый конь перед стартом... Последние такты музыки... Массовка замирает. Мой выход. Вполоборота замечаю ее взгляд. Два черных, непроницаемых пятна среди белой пены тюля и блеска пайеток.
-На, подержи, - я снимаю и протягиваю ей свою папаху, гордо и небрежно, как и подобает джигиту. Она принимает ее двумя руками. Пару секунд смотрит прямо в глаза, затем что-то дрожит в глубине ее черных зрачков, и их заволакивает густая тень накладных ресниц. Под моими пальцами скользят ее холодные руки. Меня необъяснимо бросает в дрожь. Словно я коснулся чего-то священного, самой сути Красоты. Вокруг нас несутся синие горы, древние башни, сакли россыпью на склоне, где-то неподалеку мой верный скакун, и она провожает меня, и холод ее бережных рук -это так пугающе взросло...
Меня выталкивает на сцену будто пробку из горлышка. Я мчусь на крыльях, пируэт, тройной, прыжок, "пистолет" в воздухе, поднимаю тайфун на дрожащем помосте ударами быстрых, точных ног, взмываю ввысь и делаю точку на самом краю... Замираю на пальцах одной ноги, как натянутая струна. Это мой любимый момент. Первые ряды зрителей отклоняются назад, как колосья под натиском горного ветра. Я смотрю с высоты. Одна точка касания. Сотни блестящих взглядов устремлены в эту точку. Подо мной скалистые хребты, ревущие реки, мчащиеся облака... Я слышу удары своего сердца. Один... Второй... С третьим вступают доулы. Массовка оживает, пацаны плетут рисунок за моей спиной. Сзади с воплем налетает Ростик. Я ухожу в "шане", вынимаю кинжалы из-за пояса. Зал беснуется. Ростик отплясывет свой соляк, его сметает Алан. Прыгает тройные, крутит пируэты на коленях, втыкает кинжалы, едва ни сносит нас своим вихрем. Идеально. Потом мы с Каргином. Синхронно тараним сцену по диагонали: Кольцо, щучка, кинжал. Кольцо, щучка, кинжал... Каргин чуть опаздывает, но в целом -неплохо. Мы сливаемся с массой, я догоняю крайнего, замыкаю цепь и мчу по кругу вместе со всеми. В меня прорастают удары доулов, синхронный грохот ног нашего дикого табуна, наши оголтелые крики, лицо мое обжигает горячий ветер, я слышу голос каждого, раскаленное дыхание каждого, пот на наших молодых воловьих шеях-все едино. Это похоже на транс. Темп нарастает. Мы несемся по краю древнего котла, размешиваем, разгоняем смерч внутри круга...
Цепь размыкается. Пауза. Я на авансцене. Это мое финальное соло, музыкальная тема меняется. Гармошки теперь звучат рвано, "характерно", акцентируют каждое мое движение. Неторопливо перебираю ногами, танцую на пальцах, заигрываю с оркестром, заигрываю со зрителями, улыбаюсь и вспоминаю каждую выкуренную сигарету. Это самый трудный кусок танца для меня- все должно выглядеть легко и непринужденно, в то время как голова у меня идет кругом, сердце бешено долбится о газыри, и мне не хватает дыхания. Черт, надо бросать... Я втыкаю несколько кинжалов, поворачиваюсь к залу спиной. Пацаны из массовки замерли в стойке. Вдруг странная волна прокатывается по ним откуда-то со стороны левых кулис. Я складываю все оставшиеся кинжалы веером, подношу к лицу, закрепляю... Все глаза прикованы ко мне. Я медленно раскидываю руки,поднимаю голову, пытаясь боковым взглядом зацепить Хеста... И вижу, как он вдруг рушится, ровный как шифонер, затылком назад прямо в кулисы... Я встряхиваю головой, бросаю кинжалы. Парочка воткнулись, остальные со звоном разлетаются по сцене. Из зала слышен чей-то вопль "фууу", но его тут же заглушают великодушные, хоть и жидковатые аплодисменты. Я резво вскакиваю на пальцы, отплясываю финал вместе со всеми на полном автопилоте, все мысли мои в левой кулисе, но я не ошибаюсь, каждая моя выдрессированная мышца помнит все до автоматизма. Шалва ничего не заметил, я знаю, сейчас он недовольно смотрит на меня с противоположной стороны. И я стараюсь изо всех сил, едва ни выпрыгиваю из ичигов, чтобы удержать его внимание. Все, финальные аккорды. Я торопливо подбираю кинжалы и вбегаю за кулисы с правой стороны, чуть ни зашибив Шалву.
-Битаров, - слышу за спиной его ворчливый голос,- быстро переодивайся на хонга. Белую черкеску, быстро, хайраг...
Я бегом огибаю сцену за задником. В левой кулисе преполох. Хест валяется на полу белый и бездыханный-кто-то из оркестра втащил его со сцены. Вокруг столпились пацаны, восновном наши малолетки, Марат-доулист хлопает его по щекам, гармонистки сурово косятся...
-Разойдитесь! Отвалите все,-ору я, хватаю его за подмышки, волоку вниз по ступенькам в какой-то темный закуток. Падаю на колени, кинжалы рассыпаются рядом. Я хватаю один и всаживаю в его челюсть. Одна из гармонисток томно вскрикивает.
-Че с ним?- мрачно спрашивает Марат.
Я поднимаю голову, окидываю его быстрым взглядом. Все сказанное будет использовано против меня. Марат-замшелый сельпух, праведник, но я знаю, что он не сдаст. Чего не скажешь о гармонистках.
-Иди играй, - говорю я,- Борщнул.
Брови его стремительно сдвигаются. Он берет свой доул и отходит.
"Лирический девичий танец",- объявляет кто-то. Нам повезло, что почти все девочки, эти трещетки на сцене, а пацаны-в раздевалке. Я пытаюсь разжать его зубы, но челюсти сомкнуты намертво, как ржавый скрипучий механизм. Кинжал гнется, зубы крошатся, лезвие соскакивает и из десны хлещет кровь. Умиротворяющую тему «Лирического девичьего» пересекает длинная очередь моего мата. Я прыгаю на Хеста сверху как химера, упираюсь коленом в его грудь, исступленно мусолю его бледное, тупое и безжизненное лицо, похожее на куколку насекомого. Юбилейный концерт... Литровая баклажка домашнего вина, лист трамала, две ракеты шмали... Администрация и телевидение в зале... Шалва в противоположной кулисе... Белая черкеска в раздевалке... Мысли несутся в моей голове со скоростью света.
Внезапно, кожей ощущаю ее присутствие. Бесшумная, тонкая, эфемерная, как тень, она тихо стоит в углу, в снежных гроздьях своего костюма, и заполняет собой весь этот пыльный сумрак под лестницей, будто пьянящий жасминовый куст. Я боюсь поднять голову. Боюсь оторвать глаза от окровавленной рожи Хеста и увидеть ее. Прекрасную горянку. Гордую княжну. Призрак невесты, шагнувший сюда из глубины веков...
-Чаба...-не глядя, говорю я ей просто, как старому другу в незатейливой беседе, - можешь посветить?
Она так же просто исчезает, через минуту появляется, опускается рядом со мной на корточки, деловито подбирает свои длинные расшитые рукава, вытягивает руку и чиркает зажигалкой. Движения ее гладкие, точные, без суеты. Меня даже пугает ее спокойствие - как будто она всю жизнь занимается тем, что спасает таких мудаков как мы от передозировок... Я втискиваю лезвие между его зубов, аккуратно поворачиваю, разжимаю на пару сантиметров челюсть, хватаю второй кинжал и вставляю рукоять в щель. Затем рывком ставлю ее на ребро, шарю острием клинка в его глотке, нащупываю провалившийся язык, упираю его в небо, и медленно, чтобы не соскользнул, вытягиваю. Следом за ним из уголка рта, поблескивая в темноте, выползает черная, как смола, жижа. Чаба терпеливо держит накалившуюся зажигалку. Прилежная, не отпускает колесо и не меняет руку, пока я не закончу. Меня вдруг охватывает смесь стыда и скотской радости, подобно тому, когда я ломал в детстве девчачие кукольные домики или плевал с балкона на чистое соседское белье. Ей ведь совсем не место здесь! Белоснежной и невинной с лебедиными руками и очами дикой серны. Я украдкой бросаю взгляд на ее тонкий фарфоровый профиль, и вдруг понимаю,- здесь, в пыли, под лестницей, на корточках рядом со мной, она так бесконечно далека, что ни я, ни Хест, ни целая армия таких как мы никогда не сможем помутить кротости ее взгляда и запятнать белизны ее рукавов. Что-то тупо и болезненно сжимается во мне от этого осознания, я беру зажигалку из ее рук, коротко говорю «Все», и она отходит.
Музыка на сцене затихает, сменяется голосами и шелестом платьев над нашими головами. Девочки щебечут, спешат в раздевалку, по ступенькам, выпархивая из вспененных юбок, шуршат и проносятся стайками их белые концертные чешки. Все. Вот и все. Я шлепаю Хеста по щекам, даже не шлепаю, я буквально избиваю его, наотмашь задвигая ему злобные пощечины, все с большим и большим остервенением. Наконец, он хрипит, приподнимается, долго кашляет, пускает кровавые слюни на черкеску, поводит осовелыми глазами.
-Битар... Вот это кайф...
Я едва сдерживаюсь от соблазна вломить ему еще. На последок. Вот так, правым крюком, зажав зажигалку в кулаке. Вместо этого выдергиваю пару газырей из его нагрудного тайника, достаю штакет, устало перекатываюсь с колен на задницу и закуриваю. Мне все равно. Недосягаемый голос наверху объявляет танец моей мечты. Вокруг нас нарастает шум, множатся недоуменные лица, вскрикивания, ругательства. У меня кружится голова. «Ты мне зуб сломал, мудак!»-орет рядом Хест- сознание к нему вернулось. Я утыкаюсь лицом в наколенники. Вот и все. Народ забивает все пространство за кулисами, становится душно. Где-то недалеко стоит моя прекрасная княжна, нарядная, грациозная, безупречная. Но сегодня и она в пролете. Сегодня ей не стать жемчужиной вечера, не будет блистательного финала концерта, не будет нашей истории, сегодня ее князь валяется под лестницей в загаженной черкеске, с косяком в зубах и не выползет оттуда ни за какие сокровища. Я слышу первый аккорд -протяжный, терзающий стон гармошки, он пронизывает меня с головы до пят, я готов разрыдаться. Несколько непреодолимых ступенек отделяют меня от сцены. «Солисты- Аслан Битаров и Чабахан Алборова»,- сообщает небесный голос. Я поднимаю голову и шарю взглядом по лицам в толпе. Ужас, гнев, любопытство, отвращение- все не то, я судорожно ищу ее спокойные глаза, возможно в последний раз, и я встречаю их- черные блестящие осколки, до краев наполненные вековой печалью, то ли мудростью, то ли безнадежностью. Мне кажется, они сияют издалека, с вершин девственных ледников, в них тишина и старые, забытые легенды, и она вдруг улыбается мне, а я- ей. Потом кто-то уводит ее, толпа смыкается между нами, и передо мной вырастает гневный и взъерошенный Шалва.
-Нам конец,- бормочет Хест, и я снова прячу лицо в колени. Я искренне ненавижу своего друга в этот момент, больше, чем когда-либо в жизни.
Глава 22
Из темного коридора с громким шарканьем ко мне движется тощая дряхлая фигура-это Феруза, бабка Спартака. Феруза глуховата, почти полностью слепа и категорически не понимает ни слова по-русски. Она бойко вперивается в меня бесцветными глазами, дергает кадыком и наконец медленно, туго, будто проворачивает ссохшееся колесо, выскаблевает из своего горла сиплый скрежет:
-Чи да?
-Уый Аслан у, бабу,- Спартак из комнаты перекрикивает электронные бульканья игровой приставки.
-Аслан да?-она обрушивает мне на лицо свою неожиданно тяжелую узловатую руку и принимается исследовать мои черты. Кожа ее в прожилках и пигментных пятнах, как засушенный листок; пахнет мукой и старостью. Пока я терпеливо прохожу идентификацию, Хест за моей спиной бесшумно шмыгает в комнату Спартака.
-Хорз лаппу,- удовлетворенно подытоживает она и гладит меня по голове, едва не сдвигая черепную коробку своей кряжистой оглоблей. Родители Спартака несколько лет назад уехали куда-то на север вместе со старшей сестрой, а его оставили присматривать за бабкой. Или ее за ним-не понятно. Но живут они дружно, душа в душу, и я не без изумления подозреваю, что он действительно любит ее, может иногда не выйти на улицу или не пойти на футбол или даже пропустить тренировки, если бабке не здоровится. Она же в свою очередь, несмотря на старость и слепоту умудряется печь просто виртоузные пироги и никогда не напрягает ни его ни нас, ограничивается вот такими личными досмотрами, затем тихо исчезает в своей келье. Я раздеваюсь и бреду в спальню. Комната Спартака-это наша сокровищница, пещера Сезам. Никто из нас никогда не смог бы объяснить домашним появление таких диковин, как видеомагнитофон или новенькая «Сега», в то время, как слепо-глухой Ферузе все это по барабану- «хорз лаппу» и зеленый свет, больше ничем она не забивала свою дремучую голову.
Хест уже возится с аппаратурой.
- «Лучшие голы»,-он сует в видик потрепанную кассету с самодельной наклейкой и жмет на «Play»,- мне в прокате на следующей неделе обещали «Тайсон против Холлифилда».
-Круто,- я плюхаюсь на диван, напарываюсь задницей на что-то острое и твердое, извлекаю из-под одеяла жирный том. «Троя». Спартак слывет среди нас эрудитом. Он любит читать, читает взахлеб подобную муть, а потом на уроках изводит нашу историчку. Я думаю, он в душе мнит себя повстанцем, гладиатором, гордится своим именем, произносит его всегда томно и увесисто- «Спар-так», вздергивая при этом бровь,особенно когда знакомится с телками.
-Слышь, ты достал,-я отбрасываю книгу,- библиофил.
-Вот потому я и говорю,- Спартак не оборачиваясь нервно выкручивает джойстик,- что ты бы никогда не стал настоящим вором, Аслан. Чтобы стать вором, надо уметь с людьми разговаривать. А чтобы разговаривать-надо чтоб в башке что-то было. А чтоб в башке было-надо книжки читать. А не лезть в рожу по поводу и без повода, как ты. На зоне это не катит.
-Не умничай.
-Я не умничаю. Я умные вещи говорю. А твой потолок-станешь тупым боксером, громилой-подпиской. Моим прихвостнем.
-А, ну да,- встревает Хест, - я забыл, что ты у нас стремящийся.
-А ты вообще отдыхаешь,- его широкая спина в синей футболке с огромной девяткой дергается, Спартак самодовольно хохочет. Я знаю, что он считает Хеста тупым. Да и меня, пожалуй. Метла у него и вправду работает отменно, по части докопаться, раздуть хипиш на пустом месте и сделать любого виноватым- ему нет равных, даже старшие пацаны от него стонут. У него настоящий ораторский талант, который он регулярно развивает, а если под рукой нет подходящего лоха для развода, то упражняется на нас. Меня же все это словоблудие быстро утомляет и я, как правило, сразу даю ему в бубен. Он затихает, но не надолго. Но все это по-братски, и никто не обижается.
-Где бошки?-я выволакиваю ногой из-под дивана дежурное ведро с водой, которое стоит тут уже много месяцев, верно служа свою службу.
-На полке в газете. Минералку не выливай, слей сюда,-он так же не оборачиваясь показывает пальцем на литровую банку с карандашами на столе. И окно откройте.
-Уоу, руководитель! Оторвись от этой байды.
-Сейчас, уровень пройду. Забивайте.
Я сливаю минералку в ведро, достаю ножик, отрезаю дно. Грею над зажигалкой наперсток, впаиваю его в крышечку. Забиваю, погружаю в ведро, поджигаю. Хест затягивается, крякает, кашляет, косится слезящимися глазами на Спартака.
-Ты шабишь?
-Да.
Спартак подскакивает к нам, делает пару напасов и снова убегает давить гадов в «Сеге». Мы с Хестом добиваем крышку, смотрим друг на друга и молча засыпаем еще... Знакомое головокружение, легкость в пальцах, щекочущие иголки по всей коже... Все как всегда, даже скучно. У меня начинает драть горло, я откидываюсь на диване и уставляюсь в телевизор. Хест давится, рыдает, но докуривает, затем пришвартовывается рядом со мной. Мы смотрим как Марадона обходит шестерых англичан и расстреливает ворота, верша историю.
-Красавчик все-таки. Хоть и наркоман.
-Да ладно,- фыркает Хест, - я бы загрузился коксом как он, еще не так бы исполнил...
Мы замолкаем. Думаем об одном и том же. Слишком предсказуемо. Давно нет былого драйва, веселья, глюков. Все эти невероятные истории, когда каждый из нас творил какие-то дурости, перекурив анаши, давно ушли в прошлое, стали воспоминаниями. Мы знаем все наперед, каждую фазу этого кайфа, как вызубренные до автоматизма движения старого заезженного танца.
-Че-то не то, да?- озвучивает Хест мои мысли.
-Разве?- я зеваю,- Да нет, мне нормально.
Хест вздыхает. Глубоко и тягостно. В этом вздохе- истинная безграничная скорбь 14-летнего анашиста, сидящего с опустошенным бульбулятором у обломков своих надежд.
-А помнишь...
-...как Спартак на перетяге думал, что он в школе в буфете, пошел на кухню и пирожок у бабки за деньги купил.
Мы взрываемся хохотом.
-А как ты в подъезде на ступеньках серфингом занимался!
-А помнишь, помнишь- захлебывается Хест,- как Сява боялся мух и по земле ползал, кричал «Фашистские истребители»!
-А когда я пальцы на руках два часа не мог расцепить, а потом пытался встать и с дивана навернулся. Вот я тогда заморосил!
-Да...
Мы смеемся. Мы всегда смеемся с этих историй, перетертых в разных компаниях уже тысячи раз. Над ними как-то принято смеяться.
-Ну вот... А ты говоришь, не впирает...
Хест отмахивается.
-Да не впирает, Ас. Сам не чувствуешь, что ли?
-Ну догонись. Там же есть еще..
-Да ну ее! Надоела.
Я задумываюсь. Действительно, надоела. Ждешь-ждешь этого момента, порой целый день ждешь, а потом надуешься и думаешь- оно того стоило? Особенно убедительны такие мысли на репетициях или на тренировках, когда скачешь в скакалку или бежишь кросс, а легкие уже готовы выглянуть из ноздрей от натуги. Пожалуй, стоит подвязать, бросить шмаль и сигареты, не шабить пару месяцев, а потом врываться изредка, ну максимум раз в неделю. Тогда не так вредно, и, возможно, вставлять будет как раньше... Или сигареты бросить совсем, а шабить раз в месяц... Или совсем все бросить, стать осетинским Тайсоном... Последняя мысль мне явно не нравится, и я быстро от нее отмахиваюсь. Нет. Раз в неделю можно. Ну и сигареткой как не догнаться после плана? Короче, надо делать все с умом, не удалбливаться по беспределу на завтрак, обед и ужин, как мы, а отдыхать редко, но метко. Вот. Я уже открываю рот, чтобы объявить свое умозаключение, но меня опережает Хест:
-Слушай, Аслан... -он мнется пару секунд, - А та тема... Ну... На что это похоже?
-Какая?- я понимаю, о чем он говорит, но зачем-то прикидываюсь шлангом.
-Ну... Помнишь, у Фелы тогда...
-А...-я достаю сигарету и закуриваю,- Да чистая херня. Я же говорил.
-Ну...-не унимается Хест, - ну может ты просто не врубился в кайф, а? Меня анаша тоже только раз на десятый наверно цепанула. Не может же так быть, что все балдеют, а ты говоришь-херня...
-Может быть, - я отчеканиваю три аккуратных колечка дыма и любуюсь ими. Странно, но мне неприятен этот допрос и моя опытность в глазах Хеста. Возможно, все дело в молчаливом неодобрении, исходящем от широкой борцовской спины под девятым номером...
-Ты говорил, тяжелая тема... Подмучивает. А как подмучивает, типа как из-под трамала? Или как от бухары? Или как если перекурить плана? Или как если на бухару перекурить?
-Вот ты одолел, Хест, - я вынимаю сигарету изо рта и сворачиваю ей шею в пепельнице,- Нет, по другому. По-бычьи. Как будто борща поел в школьной столовке.
-Ну серьезно.
-Ты же вроде как пробовал?...-я усмехаюсь. Хест едва заметно краснеет.
-Да я так... Ну вот такую дорожку снюхал у брательника пока он не видел,-он складывает пальцы в щепотку- Я ничего не понял... Я еще попитый был...
-Ну вмажься уже и отстань от меня.
-Да не... Я не к тому...
-Ему в самый раз, Аслан,- подает голос Спартак. - Этот вмажется и за неделю сторчится.
-Это почему еще?- Хест буравит злым взглядом его затылок.
-Потому, Хетаг. Что жадный ты. Жадный до кайфа. Тебе тяжелая наркота противопоказана. Да и вообще любая.
-Какое-то ты фуфло толкаешь...,-он обиженно хмурится,- Я-жадный?... Обоснуй.
-Сдохни, сука!!!-вдруг истошно орет Спартак и с грохотом обрушивается всем телом на джойстик.
Я встаю, выхожу из комнаты, плетусь на кухню. Феруза не подкачала-на столе блюдо с пирогами, любовно прикрытое салфеткой. Я на ходу заглатываю кусок холодного уалибаха, распахиваю плотно укомплектованный холодильник. Добываю шмат вареного мяса, пару помидоров, укладываю все на блюдо, набираю в большую металлическую кружку искристой, сказочно-вкусной воды из-под крана, жадно выпиваю, набираю еще, и возвращаюсь со всем этим добром обратно в комнату, к пацанам. К моему разочарованию, Спартак по-прежнему насилует приставку, а Хест все также уныл, даже еще больше пригорюнился.
-Че за тупняк? Может кино посмотрим?-предлагаю я.
-Может в сегу зарубимся? На вылет.
-Да ну его все в жопу!-капризничает Хест,- Скучно...
Я ставлю блюдо на диван. Сажусь рядом. Смотрю в его глаза.
-Поехали на «Алан» к Ирме. Трамала возьмем.
-Поехали,-радостно соглашается он. Мы поворачиваемся к Спартаку. Его спина также спокойна, тверда и непоколебима, как утес в штурмующем море.
-Нет.
-Ну как хочешь...
Мы одеваемся и сваливаем вдвоем, оставив Спартака с его тупыми загонами. Едем на «Алан»- шмоточный и продуктовый рынок с несколькими известными всему городу точками. Ирма- бывалая барыга, у которой всегда все есть в асортименте, и она не парится по поводу нашего нежного возраста. Мы обычно берем у нее. Трамал-таблетки, бывают белые, они самые беспонтовые, их нужно много, бывают розовые-эти лучше, но сегодня нам везет-нам достаются желто-зеленые капсулы-это самый смак, мы сжираем по листу, не отходя от кассы, затем глянцуем предусмотрительно захваченным планом в каком-то закоулке у водокачки, и у нас вырастают крылья... Трамал сам по себе мне не нравится- тупое рубилово с чесоткой и постоянно притаившейся где-то тошнотой, я глотаю его только когда есть трава, а с травой-это совсем другое дело!... Мы с Хестом просто подрываемся и идем... Неведомо куда, прочесываем город во всех возможных направлениях... Время спотыкается, буксует, замедляет ход, звон трамваев, звуки голосов-все резче, краски прорастают новыми цветами-знакомые вывески, названия улиц, магазинов-все ярко, все значительно, наши кроссовки парят над асфальтом, ноги не знают усталости, я слышу равномерный гул его болтовни, я любуюсь пейзажами, мой город прекрасен, каждый его уголок освящен воспоминаниями, задает новый аккорд моим внутренним струнам, во мне штурмует оркестр, я смотрю, вдыхаю, улыбаюсь, один за другим перебираю драгоценные стекляшки моего прошлого, будто раскапываю в жухлой траве «секретики» из детства и млею от их красоты. Наши крылья переносят нас в центр, мы кружим по проспекту, рассекаем парк, затем из центра на Осетинку-стадион, манеж, завод Бином, мы встречаем каких-то знакомых, смеемся, болтаем с ними, я рад каждой узнаваемой роже-все они часть антуража, часть Владикавказа, часть моей Родины, моего времени... День увядает, включаются фонари. Мы гуляем по Комсомольскому парку, выходим к опустевшему Универу, спускаемся вниз, через церковь- и мы снова на Баме-спальном районе, с серыми, угрюмыми углами высоток, с дурацкими орнаментами на глухих фасадах, мрачном, убогом, но родном.
-Может к телкам завалим?- ухмыляется Хест,- что-то я Вику давно не видел...
Тяга на излете. Наш многочасовой марш-бросок начинает давать о себе знать нытьем в икрах и тупым шумом в голове. Я устал. И прежде всего устал от его общества, от его неуемной болтовни.
-Может завтра. Давай по домам, Хест. Моя мать опять хипишевать будет.
-Ну давай.
Мы прощаемся недалеко от его дома. Я не без облегчения остаюсь один. Один на один с этим пронзительным вечером, со свистом проносящихся машин, с ультрамариновым бархатом неба и лицами прохожих. Меня все еще держит, грудь мою щимит от теплых волнующих волн, близости какой-то тайны и жажды чего-то... Сам не знаю чего.
Я могу еще немного прогуляться и дойти до дома по улице, могу скосить путь через дворы, либо пройти через детский садик. На углу у бабки я засыпаю полные карманы семечек, беру еще сигарет и сворачиваю на территорию садика. Садик по вечерам-это пристанище всей местной шпаны и наркош с района. Пацаны эту публику не жалуют, мужики гоняют, и после того, как их выперли со дворов и с гаражей- они прибились здесь. Я неторопливо шагаю, осенние листья вкусно хрустят под моими кроссовками, над головой движется белесый диск луны, изрезанный черными ветвями. Детские горки и качели изогнулись во мраке, как скелеты древних животных, все укрыто пьянящей плюшевой тишиной, лишь редкие вспышки зажигалок в разных концах и пригашенный рокот голосов наполняют это место особым, магическим, почти сакральным смыслом. Зачем-то я сворачиваю с дорожки и иду к круглой деревяной беседке с тремя рдеющими огоньками внутри.
-Здоровте,-мой молодой нахальный голос вульгарно рвет филигранное кружево ночи. Они явно не рады моему появлению, но нехотя здороваются. Их трое, и всех троих я знаю- Кощей, Варан и Пуня, последний сидит, сложившись пополам, как штанген-циркуль, тянет мне руку даже не подняв головы. Все они-законченные ширевые наркоманы, об этом знает каждая собака на районе. Меня они ненавидят, как и других охамевших малолеток, периодически донимающих их. В свое время мы частенько развлекались тем, что закидывали петарды им под ноги, когда они под залипом чухались на углу дома, или покачивались на спинках лавок, как мокрые воробьи на проводе. А самым веселым было вспугнуть эту сонную стайку, зафутболив в кого-нибудь мячем, и наблюдать, как они друг за другом подрываются и так же последовательно оседают уже в новых позах. Это называлось у нас «пустить волну» или «кантануть зеев». Пуню я в последний раз кантанул очень жестоко- пальнул ему возле уха из воздушки с воплем «Пуня, мусора!». Он тогда с перепугу опрокинулся со скамейки в палисадник и расквасил себе голову в кровь. Мы смеялись до слез. В целом, никакой угрозы они для нас, дворовой басатвы, не представляли, отмахивались, как от назойливых мух, сдавленно матерились, но догонять нас, чтобы навешать ****юлей под хумаром у них не было сил, а под кайфом-желания. Времени, однако, с тех пор утекло немало, и я уже практически на правах взрослого вламываюсь в их беседку и взбираюсь с ногами на скамейку между Кощеем и Вараном.
-Ты чего тут?- Кощей мрачно косится на меня, видно ждет очередной гадости.
-Ничего. Гуляю. Семки будете?
-Нет. Курить есть?
У каждого в зубах дымящаяся сигарета, и еще по одной-две торчат из-за ушей. Я смиренно протягиваю ему пачку.
-На. Оставь.
Мои сигареты молниеносно растворяются в воздухе. Удивительный все-таки народ. Настоящие циркачи. Сигареты, цепочки, кольца- все исчезает в их рукавах. Исчезает, и никогда больше не появляется, разве что где-нибудь в неведомом параллельном измерении. Они всегда что-то клянчиют, стреляют и выкруживают, но у них у самих никогда ничего нет, действительно нет, даже если перевернуть их и трусить за ноги.
-Сколько время?- спрашивает Варан. Голос его звучит глухо и надтреснуто, будто он не сказал это, а всхипнул.
-Пол- десятого. Варан, ты, задолбал, только что же спрашивал,-Кощей нервно сплевывает, -Как будто тебе тут хуже всех.
-Нет, я понтуюсь, по твоему? Погибаю, не видишь?...
-На Пуню посмотри. Вторые сутки погибает, однако смирно сидит. От того что ты будешь мозги полоскать, этот конь быстрее не заявится.
Я бросаю взгляд на смирного Пуню. Его непропорционально большие на фоне общей худобы ступни в стоптанных туфлях с обрубленными носами неподвижно стоят на полу, будто ласты, прибитые гвоздями. Все остальное тело при этом находится в постоянном беспокойном движении. Ладони шарят по остро-торчащим из джинсов коленям, голова крутится из стороны в сторону в метре от земли. Куртка, скрывающая всякие очертания тела ходит ходуном, как мешок, в котором вяло копошатся сразу несколько живых существ.
-А че с ним?- невольно удивляюсь я.
-Че с ним... Не видишь? Болеет пацан. Занемог.
-А доктора все нет,-догадываюсь я.
-Да ты тоже исполнил, Кощей,-стонет Варан,-нашел кого на экскурсию заслать. Эту шкварку безмазовую. Его опять, небось, или приняли или швырнули. Он голимый фраер. Еще ни одной мутки не помню, чтобы он не встрял...
-А кого надо было заслать? Кому из нас че светит? Никому.
-Да лучше бы ты сам пошел. По ушам бы Анжеле проехал-она бы тебе не отказала. А этот или закрысит и потеряется, или на порожняках прикатит под утро.
-Я до утра не дотяну... Ласты склею...-тихо, едва слышно сообщает Пуня своим этим самым ластам-туфлям.
-Не склеешь,- Кощей вынимает из-за уха сигарету и прикуривает от бычка, - От этого не умирают.
-А жаль...
Они замолкают. В беседке повисает сизый дымный нервоз. Я чувствую, как мучительно медленно тянутся их минуты. Мне где-то немного стыдно за свою здоровость и даже легкий шлейф недавнего кайфа. Из-под скамейки выпрыгивает быстрая тень-маленькая темная кошка крутится под нами, оглядывается, и наконец пристраивается около единственных доступных ей ног-возле Пуниных.
-Слушай, молодой,- сонно обращается ко мне Кощей, - Может у тебя есть чего, а? Вы же спортсмены все упыхтыши... Пегасик не завалялся?
-Нет.
-Да ладно. У вас всегда укроп какой-нибудь имеется. Будь другом, угости старых больных зеев.
-Нет, говорю. Че оглох ты, Кощей? Было бы- дал. Последнюю пятку скурили час назад.
-Это караул...-Варан чертыхается и обхватывает руками затянутую в черную пидарку голову. Я смотрю на Пуню. Кошка ластится к нему. Он сопит, вытягивает дрожащую руку, гладит ее плешивую выгибающуюся спинку. Та урчит, тыкается нескладной острой мордочкой в его крупную ладонь, на тонком бледном запястье. Я вспоминаю тот случай с воздушкой. Чувствую странный укол вины.
-Может трамал ему поправит?..
Все трое синхронно поворачивают ко мне лица.
-У тебя трамал есть?
-Поправит, братишка, сколько у тебя?
-Мы пять листов брали. Два схавали. Остальные у Хеста. Пошли кто-нибудь со мной, я возьму у него.
-Асик, принеси, будь другом,-рожу Кощея искажает заискивающая гримасса, какое-то гнусное подобие улыбки.- Ты нас знаешь, в долгу не останемся.
Я взрываюсь громким хохотом от этой его фразы про долги.
-Ты попутал, Кощей? Вот я буду сейчас туда-сюда носиться... Красный крест тебе что ли? Я на хату иду, мне попути, я сказал, пошли со мной, возьму у него, вынесу вам и домой зайду.
-Да не гони. Влом идти. Старший-младший не понимаешь? Сгоняй, Аслан, по-братски.
-Слышь, ты не мой старший, -я со смехом спрыгиваю со скамейки- И брат твой на том берегу бамбук грызет. Короче, давайте...
-Подожди,-хнычет Варан,- где этот тип живет?
-В моем дворе. Вон, за пятиэтажками. Тут два шага.
-Давай, давай,-тормошит его Кащей,-сходи с ним.
После долгих уговоров, Варан наконец сползает со своей насиженной жерди и плетется за мной. Кряхтит, ноет, останавливается отдохнуть через каждую сотню метров... Я начинаю терять терпение. Жалею, что действительно не пошел один. Или что вообще не послал к черту этих умалишенных наркотов с их хумарами.
-Вот ты втопил, Танцор,-причитает он и в очередной раз со скрипом валится на корточки- Тормози. Перекурим.
-Да ты и так куришь! Рухлядь.
-Судорога поймала. Захумаришь-поймешь.
Он выволакивает из-под себя одну ногу, со скорбным видом мнет галеностоп. Шмыгает носом, будто оплакивает свою немощь. Я смотрю на него сверху вниз. «Захумаришь-поймешь»... Звучит интригующе.
-У меня еще миниск...,-он чиркает зажигалкой, делает пару жадных и бессмысленных затяжек, смотрит куда-то всторону. -Я ведь тоже танцевал раньше...
-Ты???
-А то. В аджарском солировал... И в поединке...
-Да ладно!... Ну ты в натуре джигит!- я загибаюсь назад, чуть ни опрокидываюсь на «мостик» и хохочу на всю улицу так, что у меня начинает трещать позвоночник.
-Не сдохни смотри,-бурчит он и подымается. -Пошли, ладно.
Мы продолжаем наше мучительное восхождение. Я теперь заглядываюсь на его походку. Сутулую спину и волочащиеся полусогнутые ноги. Почти как Спартаковская бабушка.
-А че ты танцы бросил, Варан?,- спрашиваю я как могу серьезно. Улыбка предательски дергает мои губы, но он не смотрит на меня.
-А че мне там ловить?
-Ну как че... Танцевать. По кайфу же.
-Да нахер мне эти танцы! Нашел тоже кайф...
Я сую руки в карманы. Смотрю под ноги. Задумываюсь.
-А что, Варан... Отравы нет в городе? Че вы такие уставшие все?
-Ха! У нас в городе, как в Греции, есть все! Была бы лаванда.
-А много надо?
Он хищно замирает. Вонзает в меня прищуренные глаза.
-У тебя деньги есть?
-Есть,- я тоже останавливаюсь.
Его взгляд из под натянутой по самые веки шапки суетливо прыгает по моему лицу, разгораясь смутной надеждой.
-И че, много?
-Нормально,-я тяну наглую улыбку, показываю ему зубы.
-Да откуда у тебя деньги, пионер? -он нервно сглатывает, -Чес это все. А-ну, покажи...
Я забавляюсь его бездарным разводом, но кошу под дурочка, подыгрываю ему. Достаю из кармана хрустящий ворох и провожу перед его носом. Варан прядет ноздрями, тянется за деньгами, будто сомелье за бокалом тонкого вина. В глазах его с неистовой скоростью крутятся цифры, мозг работает в усиленном режиме- сканирует, складывает, умножает, делит, взвешивает и наконец выдает точный результат. В граммах.
-Слушай, Аслан, займи три бумаги до завтра,-тут же заводит он свою задушевную песню, проникновенно глядя в глаза. Во взгляде его включаются звезды, ясные, светлые, лучистые.- Мне завтра зарплату дадут...
-Ооо... Зарплату...
-Да, и еще стипендию в понедельник..
-Ааа... Еще и стипендию... Да ты прямо образцовый гражданин...
-Отвечаю, завтра верну. Клянусь чем хочешь, слово пацана...
-Все, Варан, не тужься,-я убираю деньги в карман.
Звезды меркнут в его глазах. Взгляд становится мрачным, долгим, въедливым.
-Слышь... А ты что ли ширялся?
Я усмехаюсь и сплевываю в сторону, как могу небрежней.
-Да конечно...
Он пристально разглядывает меня пару секунд и вдруг хватает за рукав.
-Поехали. Полку возьмем на двоих. Зашибись будет.
Теперь я не успеваю за ним. Он несется к остановке чуть ли ни в припрыжку, забыв про свои судороги и прочие напасти, тащит меня за собой, я спотыкаюсь, втискиваюсь в такси, и через минуту мы уже мчимся в сторону Ватикана.
-Слушай... А как пацаны?
-Какие?... Да нормально все будет. Лысый скоро им принесет.
В голосе его твердая, спокойная уверенность. Меня изумляет эта перемена.
-А к кому мы едем?
-К Феликсу.
Я напрягаюсь.
-Давай не к нему, Варан.
-Лучше к нему. Он если и бодяжет, то по божески, и не таким бутором, чтобы кони кинуть.
-Нет. Я к нему не пойду.
-Ты че ему должен?
-Да. То есть нет...,-я запинаюсь, -Ну, короче, одним словом, не зайду я к нему.
Варан безразлично кивает, не отводя взгляда от окна.
-Не ссы. Я зайду.
-Я не торчу,- зачем-то добавляю я,- Я так...
Он снова кивает, так же спокойно, глядя на дорогу.
Мы поднимаемся на седьмой этаж. Я отсчитываю три заявленные бумаги в его шулерскую щупальцу.
-Сам пойдешь, -напоминаю я.
-Не хватит. Дай еще.
-Ты сказал...
-А ты не будешь что-ли?
Я медлю не больше секунды. Достаю еще одну купюру и укладываю сверху. Его проворная рука мгновенно прожевывает мои деньги.
-Машина есть у тебя?
-Что?
-Баян, говорю, есть? Шприц.
-Нет.
-Тебе в чеке отдать?
Я пытаюсь что-либо сообразить, чувствую, как земля уплывает из-под моих ног. Варан теперь рулит ситуацией. Смотрит прямо и чуть-насмешливо. Я прикидываю, что он наебет меня в любом случае. Но сейчас это меня даже как-то не заботит.
-Ладно, я понял,- он не ждет, когда я разрожу ответ, взлетает вверх по лестнице еще на один этаж и теряется из вида. Едва слышно скребется, что-то бубнит у двери. Легкий щелчек, затем все стихает. Я бреду к мутному подъездному окну, судорожно тыкаю руками карманы, сигарет нет, и я давлюсь семечками. Никаких мыслей. Никакого волнения. В голове моей-сияющая пустота, я вымел все прочь и поднял шлюзы. Я разглядываю из окна дворик, редких ползающих внизу прохожих, мусорные баки, собак и кошек, припаркованные машины- это всецело поглощает мое внимание. Время идет, мне начинает казаться, что на улице встает легкий туман. Или это муть грязного стекла? Или пелена в моем мозгу? Я чувствую- еще чуть-чуть и голова моя не выдержит штурмующих где-то рядом сомнений, они вот-вот прорвут плотину и хлынут в нее, и тогда...
Снова щелчек, и на лестнице появляется Варан. Я не верю своим глазам. Он улыбается, движется по ступенькам походкой тигра, мягко ступая кроссовками, и я вдруг отчетливо вижу его звездой аджарского, или поединка, или любого другого танца.
-Салют, пионерам!-он распахивает куртку, демонстрирует мне заряженный баян. -Смотри, какой сервис! Любой каприз за ваши деньги, как говорится.
Варан смеется. Бархатно и умиротворенно. Брови его застряли где-то высоко под шапкой, веки натянуты как шкура на доуле, глаза мерцают мягко, масляно, на губах поигрывает улыбка, дымится сигарета. Он смотрит на меня, и сквозь меня, и сквозь бетонную стену дома, сквозь дворик с кошками и мусорными баками в какую-то прекрасную неведомую даль. Я буквально заворожен его грацией, его блаженным лицом и исходящими от него лучами абсолютного счастья.
-Ну что. Закатывай рукав. Сам угнездишься? -он изящно срывает колпачек с иглы, будто достает кинжал из ножен.
-А долго ты танцевал?
-Девять лет. На, держи. С ветерком.
Я уставляюсь на иглу. Она кажется мне враждебной. Я разглядываю шприц в его ладони, считаю деления.
-Сколько там?-спрашиваю, просто чтобы что-то сказать.
-Нормально. Улетишь, отвечаю.
-Поставь мне.
Он ухмыляется. Испускает клубы сигаретного дыма.
Я протягиваю ему руку и отворачиваюсь к стене, испещренной летописями местных паломников. "Ватикан-всем Пахан", а сверху нацарапана корона...
В голове у меня оглушительно ударяет металлом огромный гонг, и в мозг с треском врывается жаркое солнце. Бугристая стена подъезда со всеми надписями начинает бешено пульсировать и пузыриться перед глазами, болезненно не умещаясь в их фокусе, движется и смазывается, меня увлекает багровая волна, я теряю опору. Кабель связи мозга и конечностей на время оборван, в точности как при нок-дауне, они не слышат моих приказов, я ползу куда-то вниз и всторону, стекаю как по канатам ринга. В уголке глаза кренится картинка: лестница-свет-кричаще-зеленая краска стены...
-Уххх...,-слышу я свой хрип. Силюсь сказать еще что-то, но язык беспомощно перекатывается во рту, он совершенно чужой, как и губы, руки, ноги. Как будто я впервые в жизни сижу за рулем КРАЗа-пытаюсь рулить, но не чувствую ни педалей, ни скорости, ни габаритов.
Соскребая остатки воли, пытаюсь устоять на ногах, пройтись по площадке, адекватно двигаться. Все дается мне трудно, чувствую, что движения рваные, убогие, координация сбита, ноги дрожат и подгибаются как у новорожденного теленка. Я сдаюсь и оседаю на корточки. Очень жестокий приход, на грани фола.
Голова моя забита мыслями под завязку, как кастрюля со спагетти. Только я подцепляю одну, тяну ее, ясную, гладкую,отчетливую, как она срывается, соскальзывает, мгновенно путается с остальным клубком. Я не могу ее больше узнать, я пытаюсь подцепить другую, но и ее невозможно удержать дольше пары секунд.
Новая волна приносит мне голос Варана:
-Ас, ну че ты? Мутного схватил?
Я поднимаю голову. Меня адски штырит. Я вижу, что он стоит передо мной, сунув руки в карманы, смотрит с любопытством, но вполне спокойно, и похоже,что даже ждет ответа. Это просто невероятно-неужели он не видит моего размазженного вдребезги черепа? Еще удивительнее, что я тоже заговариваю:
-Да нет... Нормально.
Я будто перенес удар молнии. И мне удалось выжить. Более того, будучи в живых, я продолжаю чувствовать все то, что чувствую! Поразительно...
-Блевать не тянет?-спрашивает он. И каким-то далеким чувством я понимаю, что действительно тянет, но тошнота не тяжелая, не навязчивая как обычно, она долетает до меня сквозь руины моего сознания легким щекочущим ветерком.
Я встаю, плетусь к мусоропроводу, упираюсь в трубу руками, склоняюсь над его черной пастью и сотрясаю смрадные недра хищным ревом. После этого тональность происходящего неуловимо меняется и наполняет меня новым блаженством. Мы спускаемся по лестнице, выходим из подъезда, и я ступаю в туман... Белый, белый, белый... Шатаюсь и блюю через каждый шаг. Блевать под белезной совсем не так как под синькой - легко и весело и приятно, все равно, что смачно и долгожданно чихнуть. От каждого спазма-дрожь по всему телу, возбуждение, сродни сексуальному. а потом - очищение... Тело и душа становятся единым туманом, меня больше нет.