- Раух! Зачем вы здесь? Что вам нужно?
- О, очевидно, говорить с вами. Если бы я хотель говорить с коллегой Уотсоном, я уже сделать бы это, когда вы биль в плену свой наркотический иллюзия.
- Перестаньте коверкать английский язык, – попросил я. – Вы прекрасно можете говорить на нём, даже почти без акцента.
- Гм... Раньше это вас не раздражало.
- Раздражало всегда. Я сдерживался.
- Отлично. Вот и продолжайте сдерживаться. Я вам кое-что принёс. Информацию по интересующему вас... виноват, по когда-то интересовавшему вас вопросу. Но сейчас я с этим повременю, потому что Уотсон кое-что поведал мне о вас, и у меня беседа к моему пациенту мистеру Холмсу, а не к сыщику Холмсу.
- Беседа, несомненно, воспитательного характера? – поморщился я.
- Ну что вы. Такого взрослого воспитывать уже поздно. Вы сядьте – беседа может оказаться длинной и эмоциональной.
- Ну, сел.
- Доктор Уотсон сказал, вчера, прежде, чем отбыть в страну грёз под кокаиновым парусом, вы закричали что-то вроде «я вижу свет!» Так?
- Не помню.
- Думаю, Уотсону можно верить. И этому феномену может быть два объяснения. Либо вы попросту бредили, либо..., - он замолчал и принялся барабанить пальцами по столу.
- Либо? – резко спросил я, подаваясь к нему ближе.
- Либо видеть в полном смысле слова вам мешает именно ваш мозг, как я и предполагал с самого начала. А когда наркотик отключил его, какие-то сигналы всё-таки прошли через образовавшуюся в ставнях щель.
- И что мне делать? Жить в прекоме или смириться со слепотой? – спросил я, помолчав, стараясь говорить с иронией, а на самом деле и взволнованно, и растерянно.
- А вот этого я не знаю. Можно попробовать и то, и другое.
- Как это?
- Смириться вы уже пытаетесь. Безуспешно, правда, о чём свидетельствуют ваши истерики, постоянные попытки извести Уотсона и покончить с собой.
- Покончить с собой? Шутите!
Он швырнул что-то на стол – судя по звону, небольшое и стеклянное. Ампулу?
- Это что? – жёстко спросил он.
-Не знаю, что – не вижу, - напряжённо сказал я.
- Да ну? Зато слышите.
- Кокаин?
- Знаете, сколько вы ввели себе?
- Нет. Не знаю.
- Хорошо. Знаете, сколько мы провозились с вами, пока не стало ясно, что вы всё-таки не умираете?
- Не знаю.
- И скольких седых волос это стоило Уотсону?
- Не знаю!
- Раух, не надо, - Уотсон беспокойно шевельнулся за моей спиной. – Пожалуйста, не надо так с ним... Не шантажируйте его мною. Не давите. Я вас прошу.
Вот уж непрошенный заступник!
- Чего вы от меня хотите, Раух?
- Ничего. Это вы, кажется, хотите видеть. Я предлагаю способ. Можно подвергнуть вас гипнозу с премедикацией и попытаться завершить это состояние плавно, чтобы то, что скрывает ваше подсознание, дошло и до вашего сознания, наконец.
- Для меня всё это непонятно – даже терминология.
- Ладно. Вы были когда-нибудь по-настоящему пьяны? Пьяны до беспамятства?
- Да. Был.
- Отлично. Тогда вы лучше меня поймёте. Представьте себе, что вы, будучи вдребезги пьяным, не свалились и не уснули. Что тогда будет?
- Дикая головная боль.
- Безусловно. А дальше? Голова болит, но вы всё равно продолжаете не спать.
- Я начну трезветь.
- Вот. И, наконец, настанет момент осознания того, каким идиотом вы были несколько часов назад, когда болтали ерунду, плясали голым и щипали девушек за грудь. Осознание – ключевое слово, Холмс.
- Всё равно не понимаю. Вы хотите напоить меня?
- Вроде того.
- Раух, это опасно, - наконец, вмешивается явно понимающий больше моего Уотсон. – Он мог умереть.
- Спросите его, что он предпочтёт – надежду и риск или жизнь в темноте до конца?
- Раух, это нечестно! Вы не можете предлагать такой выбор, он не может сделать такой выбор...
Они яростно спорят через мою голову, и у меня начинает звенеть в ушах.
- Вы, словно вороны, слетевшиеся на мой труп, - наконец, не выдерживаю я. – Но я ещё жив, если вы не заметили.
Замолкают оба сразу.
- Какое у вас дело к сыщику Холмсу, Раух? – спрашиваю я.
Раух, кажется, немного удивлён тем, что я так сразу отказался от обсуждения первого вопроса – по его мнению, я должен был уцепиться за предложенное обеими руками.
- Это касается моего коллеги Купера. Офтальмолога Купера – он один из учредителей приюта для слепых, которым вы интересуетесь. Две недели назад он проводил на вокзал свою племянницу, к которой очень привязан. Молодая женщина собиралась в Кливленд, но, как только что выяснилось, она там даже не появилась. Она исчезла, мистер Холмс, ещё до отправления поезда. На ней было серое шерстяное платье с бисером и беличий капор.
- Вы что, читали описание изуродованного тела в морге и того, во что оно было одето? – хмурясь, спросил я. – Зачем? Ваше ли это дело?
- Это было в газете. Не спорьте со мной, а слушайте. Там упоминались инициалы. Это имя Лаванда Лоренс – её имя. Я сказал Куперу, обратил его внимание. И он не мог поверить своим ушам. Но потом он отправился в полицейский морг...
- О, господи.., - пробормотал Уотсон.
- Да, это, наверное, было ему нелегко. Но он опознал её.
- Значит, - пробормотал я сам себе, – Купер, Кливтон и Кленчер. Уотсон, у меня два поручения для вас.
- Да? – с готовностью откликнулся он.
- Связь другой жертвы, Энни Парэй, с клубом слепых. И второе: узнайте точно, отчего покончила с собой сестра Пилтинга. А ещё, что конкретно с его матерью, и когда она стала такой.
В голосе Уотсона я слышу страх, когда он спрашивает:
- Вы что, что-то знаете, Холмс? Вы уже до чего-то додумались? Холмс!
- Если бы знал, не просил бы вас узнать. Что ещё, Раух?
Несколько мгновений офтальмолог молчит. Потом осторожно спрашивает:
- Вы хотите, чтобы я ушёл?
- Да! Впрочем, нет... Я сам не знаю, чего хочу. Во мне свёрнутая пружина, я словно чего-то жду... Вспышки? Я не знаю... Кокаин только чуть-чуть ослабил ощущение. Сегодня я был уверен, что Пилтинг попытается убить Уотсона. Что он знает, что я слеп. Что он это как-то видит по мне. Впрочем, может быть, я так подумал потому, что был неосторожен... Я думал, он будет чувствовать себя в безопасности, и просто убьёт Уотсона у меня на глазах. На моих слепых глазах. А я не смогу даже свидетельствовать против него. Чёрт! Да я несколько минут был уверен, что он так и сделал, когда очнулся в полицейском участке. То есть, я тогда не знал, что это – полицейский участок. Мне темно, Раух, темно! Как я могу жить? У меня нет времени жить – я всё трачу его на то, чтобы выживать. Но зачем выживать, если не можешь жить? Я заигрался, запутался. И вы тоже пытаетесь играть со мной. Объясняя, что я вижу, но не осознаю того, что вижу. Толку ли мне в этом, если всё равно не осознаю! Хотите, чтобы я выбирал: принять яд и осознать – может быть, как вспышку перед смертью, или продолжать выживать до бесконечности. Надеясь на чудо, надеясь, надеясь, скручивая, скручивая себя... Ну, конечно! Он уже ухватил меня за плечо. Сейчас вы вольёте мне успокоительное. А если не дамся, начнёте бить по лицу. Вы, Раух, и начнёте. Ну же! Давайте! Бейте! Вы что, не видите, что у меня истерика? Вы-то ведь зрячи – вы должны видеть!
Никто меня не бьёт – повисает тишина, только рука Уотсона больно комкает мне кожу на плече. И я слышу его дыхание – быстрое, короткое, отрывистое. Всхлипы?
- Уотсон! Уотсон, вы что, снова плачете из-за меня?
- Нет.
Слово слишком короткое. Голос не успевает ничего выдать.
- Не лгите убогому! Ну! Или скажите фразу подлиннее или... Нет, не надо. Дайте лицо сюда! Дайте мне ощупать ваше лицо, если я не могу его видеть, чёрт вас побери!!! Притворно жалеете. Притворно поддерживаете, а сами пользуетесь моей слепотой, как вам удобно. При каждом подходящем случае!
- Холмс!!! – всё вместе: жалость, протест, обида.
Я роняю протянутую руку.
- Ну и чёрт с вами, скрывайте свои слёзы, сколько вам угодно – всё равно я знаю, что вы – тюфяк и тряпка. И не смейте за него заступаться, Раух – он вам первый нос разобьёт, если вы меня обидите.
Раух вдруг вкладывает мне что-то в руку. Узкий гранёный цилиндрик. Карандаш.
- Переломите.
Я даже не спрашиваю, зачем – половинки карандаша летят на пол.
- Теперь ещё раз вот это. Так. И вот это.
Обломки падают из рук, но уже не на пол, а на стол.
- Отлично. И ещё вот это.
С четвертушкой я не справляюсь. Опомнившись, кладу её на стол уже аккуратно.
- Всё? – спрашивает Раух.
- Всё.
- Уотсон, всё? Э-э, джентльмены, да вам прямо буфер нужен, как железнодорожным вагонам. Вы снова способны к диалогу, коллега?
- Да, - всхлипывает мой несчастный друг.
- Вы подумаете над моим предложением?
- Раух, - его голос крепнет. – Ведь я уже говорил вам, что...
- Не вы, - мягко останавливает его Раух. – Вы, - его указательный палец твёрдо упирается мне в грудь. Вам, и только вам решать, Холмс. Никто за вас не решит. Искусственная кома с медленным выходом, одна надежда, без гарантий. Или ничего. Когда мне зайти?
- Не знаю. Я пришлю за вами или приду сам.