ТОСКЕВИЧ,ТОСЬКА!
Рядом с домом Антонины Андреевны в незапамятные времена, а точнее, в девяностые годы, располагалась одна чудесная пивная, которую муж Антонины Андреевны называл пивницей за то, что атмосфера в ней напоминала ему его любимую Прагу. Сейчас пивнушечки этой давно уже нет, и на ее месте сначала возник и обанкротился гастроном, потом разместилась и обанкротилась парфюмерия, а теперь уже три месяца висит яркая вывеска АПТЕКА, но окна наглухо закрыты снаружи железными занавесями, и Антонина Андреевна верит, что когда-нибудь все вернется на круги своя, и пивницу снова откроют, поставят деревянные столы и длинные скамьи, и они с мужем будут каждый вечер спускаться туда, с чадами и домочадцами, то есть, с подросшими сыновьями и их подругами, и встречаться там с соседями, налаживать и поддерживать с ними добрососедские отношения, есть длинные сосиски и жареную картошку, пить живое пшеничное пиво и смотреть европейский футбол.
Но пока этого не происходит.
А пятнадцать, нет, двадцать лет тому назад на месте будущей гипотетической пивницы еще был не тот, любимый мужем Антонины Андреевны, кооперативный пивной бар, так поразивший по открытии всеобщее воображение чистеньким сортирчиком и букетиками искусственных цветов на деревянных столах, а еще совсем худая, незамысловатая, неприбранная какая-то забегаловка, собственно говоря, пельменная, словно сошедшая с позднесоветских вербальных полотен Горенштейна – такая обычная, со столами квадратными, шаткими, на тонких металлических ножках, с замызганными пластмассовыми столешницами, на которых поэты и студенты оставляли свои несмываемые письмена. Антонина Андреевна, в ту пору просто Тонечка, конечно, не очень любила - эстетическим чувством - эту пельменную, но понимала, что в ее жизни она играет важную, и даже очень важную роль, столь важную, что за эту важность можно простить и грязные столы, и не слишком приятный запах, и даже громкие крики со всех сторон, и грубый слог, и матерщинку на столешницах, и невкусную еду.
В этой пельменной Тонечка встречалась со своим одноклассником Ваней Епифановым, и эти встречи для нее были очень важны.
Потому что Ваня этот был ее первой любовью. Они учились в одном классе с восьмого по десятый класс, когда Тоню перевели в центр, в специализированную гуманитарную школу после того, как она выиграла районную олимпиаду по литературе. И теперь ей приходилось ездить в школу на метро прямо с Гражданки и тратить на дорогу час туда и час обратно.
Все у нее с Ваней было как в кино: она вошла в класс и увидела, что место рядом с ним свободно. Прошла, улыбнулась ему и села рядом. Ваня был очень мил – кудрявый, смуглый, с насмешливыми, но добрыми глазами. А когда на перемене он встал из-за стола, то оказался еще и высоким, самым высоким мальчиком в классе. И Тоня сразу поняла, что ей совсем не трудно будет ездить в эту школу с далекой спальной Гражданки.
Конечно, Ваня Епифанов не знал, что понравился ей с первого взгляда. А знал бы, ему было бы все равно, ведь она была не в его вкусе: он любил современных, модных девчонок, а Тоня была полненькая, с длинными косами, все время в школьной форме, в общем, такая тихоня-отличница, каких и не замечаешь вообще. Зубрилка. Зубрилка-то зубрилка, но... Тоня оказалась другой. Не такой, как все. Он понял это со временем. Она оказалась очень полезной отличницей: безотказной. Давала домашку списать. Решала за него контрольные, писала сочинения, в общем, делала для него все. Стоило лишь позвонить.
- Привет, Тось (он звал ее Тосей или Тоськой), ты алгебру сделала?
- Привет, Тось, а придумай-ка мне что-нибудь про преступление, ну или про наказание, а то мне не придумывается, сколько ни думаю!
«Она писала за тебя сочинения?»
Почему нет, Макс? Ей это пара пустяков, не то что тебе или мне.
«Ты писала ему сочинения?»
Почему нет, Макс? Мне это было в удовольствие! Это такая малость, ну как ты не понимаешь!
Незаметно прошло три года. Школа кончилась. Усилиями Антонины Ваня закончил без троек и легко поступил в университет, причем не куда-нибудь, а на престижнейший филологический факультет (вообще-то это был женский факультет, ярмарка невест, но редких мальчиков там любили: ведь это из них, из мальчиков, обычно выходят гениальные лингвисты). Впрочем, одна из одноклассниц шепнула Тоне, что Ванька поступил по блату, «по большо-о-о-ому блату», уточнила она, ведь это филфак ЛГУ и «так просто» туда не поступают. Тоня вздыхала: она не была уверена, что Ванечка действительно мог написать сочинение на пятерку (а он получил пятерку на вступительных), но уж по устной-то литературе и по английскому он должен был справиться, должен, она хорошо его поднатаскала, тут она не сомневалась. Ей очень хотелось верить, что он сам, сам, самостоятельно написал такое хорошее сочинение. Он мог! Он смог! Ведь они разобрали с ним все программные произведения, и кое-что он даже прочел, и ведь мог же он что-то запомнить, когда переписывал ее сочинения, ведь у него такая хорошая память. И он вообще очень умный человек.
«Как ты умудрился поступить? Родители помогли?»
А то! Завкафедрой романской филологии с моей мамашкой учился. В универе. Или в школе, не помню.
«Ты не удивилась, что он так легко поступил?»
У него хорошая память, Макс. Он вполне мог собраться и написать сам. И вообще он очень талантливый, очень. Ты просто не знаешь.
Тоня тоже поступила на филфак - в педагогический, имени Герцена. То ли ей так понравилось с Ванькой заниматься, что она всерьез вознамерилась стать педагогом, то ли решительности не хватило подавать в университет… Скорее уж третье. Ох, как плакала она, когда отнесла документы в герценовский, ох, как ругала себя за трусость, но нет, ноги не дошли, голос не прорезался, не забрала документы. А что – думала – университет и пединститут не так далеко, рядом, можно сказать, их только Нева разделяет, один только Дворцовый мост. Будем, наверно, иногда видеться. Будем встречаться. Она мечтала, что после уроков – вернее, после занятий – они будут пересекаться на Невском и ходить в кино или в кафе-мороженое, а, может, и в кафе-мороженое, и в кино, и до самого вечера…
В герценовский так в герценовский…
В последний раз она видела его в конце августа, когда все ребята, сговорившись, пришли в школу,на линейку: повидаться, отчитаться перед учителями и друг перед другом, кто куда поступил. Ваня был тогда счастливый-счастливый, так ей показалось, говорил громче всех, и это он, именно он потащил всех в парк, на карусели. Не забудешь этого. Взрослые, поступившие, студенты уже – и на каруселях. Смешно! Так хохотали тогда. А ей вдруг стало тоскливо.
- Что грустишь, Тоська? – спросил он (заметил!) – Что за тоскевич, блин? Выше нос! Все будет хорошо.
И она тоже засмеялась.
А в следующий раз увидела его только зимой, на школьной встрече. Не сбылись ее мечты. Почему-то ни разу не встретился он ей на Невском после уроков. Вернее, занятий. И в мороженице «Лягушатник», где она часто сиживала с подружками среди зеркал, на зеленых плюшевых диванах, он тоже не появлялся. И в кино они ни разу не столкнулись, хотя кого только из одноклассников не встретила она на Невском, фланируя от одного кинотеатра к другому в поисках подходящего сеанса! А сколько раз переходила она Дворцовый мост, придумывая себе какой-нибудь предлог, вроде посещения Кунсткамеры, или Дворца Меншикова, только что открывшегося после реставрации, или – самое лучшее – библиотеки университета, в самом торце здания Двенадцати Коллегий, куда нужно было идти по длинному-длинному коридору, и где было столько шансов встретить его… если бы он ходил в библиотеку.
Но на сам филфак университета она так и не решилась зайти, как ни рвалось туда ее сердце, и злилась на себя, когда стояла на остановке перед этим чертовым филфаком и пропускала один за другим троллейбусы, стояла и стояла, а потом все равно шла на метро пешком.
А еще она думала, и эта мысль все время копошилась в ее мозгу, словно устраиваясь на ночлег в гнездышке, что он обязательно позвонит, когда... когда она ему понадобится, когда приблизится время зачетов-экзаменов, и тогда они встретятся, и она поможет ему. Конечно, поможет, ведь у них почти одна и та же специальность. ну, почти одна и та же. Нет, нет, конечно, она не претендует на итальянский, французский – упаси Боже! – но, может быть, понадобится написать какой-нибудь реферат? Вот они, у себя, в педагогическом, пишут же семестровые работы… Или по истории КПСС экзамен. О да, конечно! История КПСС! Как он справляется, бедняжечка?
«А как ты справлялся без нее?»
Мир не без добрых людей, Макс.
«И что, он так и не позвонил?»
Не-а. Там самое главное – языки. А я же не знаю ни итальянского, ни французского… Ну, тогда не знала. И он не знал, что я их учу.
А она их учила. Между делом.
Учеба вообще давалась Тоне легко, особенно по сравнению с напряжением выпускного класса, и поэтому много времени оставалось свободным. Добравшись после занятий до Гражданки, уже не погуляешь, так что по вечерам, когда наступили холодные, мрачные зимние вечера, она сидела дома, читала, играла на пианино старые, полузабытые пьески, читала,грустила и вздрагивала от каждого телефонного звонка. Но никто не звонил, если не считать одногруппницы Аленки да школьной подружки Лизки, да и то Лизка звонила редко, по праздникам.
И вдруг Лизка позвонила в конце января и сказала, что в школе будет встреча выпускников, в первую субботу февраля, в шесть часов, и все наши будут, и ты приходи. Пока!
Тоня сходила в парикмахерскую, и ей красиво уложили волосы – роскошные волосы, сказала парикмахерша - в сложную такую корону вокруг головы – вроде той, что сейчас носит Юлия Тимошенко, хотя у Тимошенко, говорят, коса накладная. Сделала она, словом, себе прическу в первый раз в жизни, надела платье новое, под Барбару Брыльску, и пошла на этот вечер встречи, с единственной надеждой - Ванечку своего там увидеть.
И она его увидела – снова как в кино получилось: она еще только подходила к школьному крыльцу, а он уже там маячил, курил у входа, в полушубке распахнутом и в шапке набекрень, похожий на героя фильма «Девчата», которого Рыбников играет, и ей вдруг так смешно стало от этого сравнения – ведь она тоже Тоня, Тося, как та героиня, из «Девчат», у которой потом с Рыбниковым все так хорошо было. Ну и меня, значит, все будет хорошо, подумала, недаром он меня Тосей зовет, наверняка то кино вспоминает, ведь мы тогда всем классом на него ходили, когда всем классом с химии сбежали, весна была, давно, уже почти год прошел… здравствуй, Ванька.
- Привет, Тоська! – сказал и, облапив ее одной рукой, поцеловал в щечку.
Как ни в чем ни бывало! Как будто так всегда целовал. Ну, у нее сердце и зашлось, и что дальше было в тот вечер, она уже мало помнила – такая волна радости ее охватила, эйфория настоящая – и она кинулась к девчонкам (к девчатам!), к учителям, целовала всех, обнимала, кружилась по коридору, гладила любовно школьные стены, слушала с восторгом и умилением торжественные речи, в общем, вела себя, как полная дура. Потом разошлись по классам, и ребята достали шампанское и пустили по кругу, и все рассказывали, где учатся, и Левка звал на дачу, на шашлыки, а кто-то предложил в ближайшие выходные смотаться в Кавголово, покататься на лыжах, и Ванька громче всех агитировал ехать, и сам подливал ей шампанское, и даже подмигнул один раз.
Конечно, она поперлась в это Кавголово, хотя всей душой ненавидела лыжи, и не умела кататься, и была жуткой мерзлячкой. И, конечно, он не приехал. И не собирался, наверно. Да и поехало их всего человек пять, непонятливых. Смирнова, правда, энтузиазма не потеряла, возглавила маленький отряд – но на то она и комсоргом была, чтобы не теряться ни в каких ситуациях. Да и правда, не расходиться же было. Из мальчишек только Паша Елисеев поехал, а из девчонок Смирнова, Галка Потехина, да они с Лизкой. А там, на базе, когда надо было лыжи напрокат брать, Тоня уж так затосковала, что шепнула Лизке: давай не будем лыж брать, а? Просто так погуляем. И Лизка вдруг согласилась, видно, тоже не слишком любила лыжи. А потом они побродили-побродили по лесочку, по которому лыжня была проложена, и решили не углубляться, выйти в поле – и вышли, себе на голову. Потому что не представляли себе, что такое снежное поле. Сначала по колено брели, потом по это самое – в общем, вам по пояс будет, как говорил незабвенный старшина Васков. По пояс – и полю нет ни конца, ни края, уже из сил выбились, уже Лизка чуть не ревет, уже ноги не слушаются, и вдруг выгребли на дорогу – издалека незаметная, она прямо через поле шла, тоже белым присыпанная. А как на дорогу выбрались и сообразили, что спаслись, выбрались, так вдруг такой колотун напал, зуб на зуб не попадает, то ли от страха пережитого, то ли от холода, потом два часа отойти не могли на базе.
«А почему ты не поехал тогда в Кавголово?»
А забыл! Или дело какое было. Щас уже не помню, Макс.
«Воспаление легких не подхватили там с Лизкой?»
Да нет, представляешь! Хоть бы хны. Только дрожь еще долго не проходила. Да и Лизка со мной уже больше не связывалась.
Нет, Лизка позвонила один раз. Сказала: заходи, фотки со встречи посмотришь, может, отберешь себе парочку. И Тоня поехала к ней (это была целая экспедиция: Лизка жила на другом конце Ленинграда, в Автово, причем не около метро, а еще остановок шесть на трамвае) и взяла себе две фотографии. На одной – она сама, с косой вокруг головы и в красивом платье, а на другой – он, Ванька, обнимает двух девчонок, Маринку и Светку. Добыча, конечно, но, справедливости ради надо сказать, что у Тони это была не единственная его фотография. Еще со школы несколько оставалось, правда, в основном, общих.
С памятной встречи прошло шесть с половиной лет. И за все это время Тоня ни разу его не встречала. Да и прочие одноклассники почему-то перестали попадаться на Невском. И некого было расспросить, не у кого узнать. Звонила сама Лизке, та держалась холодновато (и потом с каждым разом все более холодновато) и утверждала, что ничего ни о ком не знает. Как отрезало, в общем. И постепенно Тоня перестала думать о Ваньке Епифанове. Даже забыла его, можно сказать. И когда на четвертом, а по-серьезному на пятом курсе за ней начал ухаживать один аспирант-биолог, она даже не удивилась, как не удивилась потом совсем, когда неожиданно для себя приняла его церемонное предложение и вышла за него прямо-таки замуж. Аспирант переехал к ним на Гражданку, где Тоня жила с матерью, и началась семейная жизнь.
На первых порах Тоня любила своего мужа. Вернее, честно пыталась его любить. А еще вернее, честно исполняла супружеский долг, как она его понимала. Выросшая без отца, она не слишком разбиралась в мужской психологии и в том, что любят мужчины на обед, на ужин и вообще. Пришлось крутиться на кухне, учиться готовить, пришлось как-то забыть о себе. Да и мамуля подзуживала: «Обед должен быть на столе вовремя. Все дела брось, а обед чтоб был, и из трех блюд. Хочешь мужа сохранить, старайся. Не повторяй, дуреха, моих ошибок». Вот и старалась. Борщ, котлеты, кисель. Дипломную работу скомкала и пятерку получила не столько за дело, сколько за выслугу лет, то есть за те первые три года, когда она ходила в отличницах. На защиту пришла беременная, на седьмом месяце, и это тоже, наверное, повлияло. Испугались, наверное, что родит прямо в аудитории, вот и поставили пятерку без обсуждения. Ну да ладно. Не честолюбивая.
Все, кончила институт. Устроилась в школу и тут же вышла в декрет. А в конце августа сыночек родился, Сашенька. Посидела с ним в декрете полтора года, а потом устроила в ясли и вышла на работу. А перед этим с мужем развелась.
Почему развелась, сейчас уже сказать трудно. Почему люди разводятся? А кто их знает? Ну, конечно, можно сказать, что они развелись потому, что у него появилась другая. Студентка какая-то (он преподавал на биофаке). А потом - еще одна, и он пропадал по вечерам то с той, то с другой, то с приятелями какими-то, и Тоне было обидно, что ему все равно, как сын растет, и было обидно, что она весь день крутится, жарит-парит, да еще с сыном возится, играет-гуляет, кормит-стирает, а мужа все нет, и потом приходит подвыпивший, буркнет «привет!» и ложится спать, не поев, хоть все выбрасывай. Ну, конечно, можно сказать, что слишком выпить любил, и денег не носил, и ночевать не приходил, но разве в этом дело?
Но мамуля говорила: «Ничего, Тонечка, он перебесится, это у него возрастное, пройдет, а ты, главное, терпи, не перечь, не устраивай сцен, пусть ему будет уютно, сытно, тепло, пусть дома будет надежный тыл, ты только его не бросай, не делай ребенка сиротой при живом отце». Тоня не устраивала сцен, это было не в ее характере. Она молча ждала какое-то время, но чего ждала, сама не понимала. Потом предложила ему разойтись, и он для вида подергался, но, в общем-то – она поняла это по глазам - с радостью согласился. Даже обидно немного было, что так быстро и так легко согласился. Впрочем, плевать!
Тоня вышла на работу. И сразу стала Антониной Андреевной. Она обрезала косы, сшила себе в ателье на Петроградской серый английский костюм, купила по знакомству отличную губную помаду, неяркую, но качественную, то есть долго не стирающуюся, и пошла трудиться: просвещать (она была учительницей русского и литературы). Это был восемьдесят шестой год.
«А ты где был в восемьдесят шестом?»
В Африке. Переводчиком ездил в одну из братских стран. С португальским языком.
«Ты знала, что он за границей?»
Что ты! Я когда с малышом сидела, от всего мира отрезана была. Наверно, за год ни разу не выезжала с Гражданки.
Через полгода Тоня работала уже на полторы ставки. Почти все время находилась в школе, взяла и классное руководство. Ребенок в яслях, да и мамуля, в случае чего, из яслей заберет и дома присмотрит. Работала Тоня весело, энергично, чувствовала, что «засиделась в девках». Обложилась литературой, готовилась к урокам, словом, решила для себя, что это всерьез и надолго.
И вдруг в ее жизни снова появился он – Епифанов.
Произошло это так. Он позвонил. Был поздний вечер, мамуля уже легла. Сыночек тоже спал, угомонился. Сонная Тоня недоумевая сняла трубку и - услышала его смех.
- Ты что смеешься? – спросила.
- Рад, что ты на месте. Не ожидал. Думал, может замужем или уехала. Или квартиру сменила.
- Не сменила.
- И замуж не вышла?
- А тебе-то что?
- А увидеться хочу?
- Неужели?
- Почему неужели? Давно не видел. Соскучился.
Это было довольно нагло с его стороны разговаривать с нею в таком тоне – словно между ними что-то было, словно между ними было что-то определенное. Но Тоня не почувствовала наглости, повелась. Соскучился… Сразу все всколыхнулось.
- Что молчишь? Хочешь, я приеду сейчас?
- Что ты! Ко мне нельзя. У меня мама.
- Хорошо хоть мама.
- И сын.
- Но мужа нет?
- Мужа нет.
- Мне везет. Так давай ты ко мне, а? На такси всего полчасика. Успеешь до развода мостов.
- Не могу, ты что! Ребенок у меня маленький. И мама.
- Но может все-таки…
- Нет, никак…
- Ну, Тоська…
Они проговорили два часа. Или два с половиной. Он то исчезал – потом объяснял, что ходил за сигареткой, то – было слышно - наливал себе «еще полстаканчика». Он постепенно пьянел, Тоня чувствовала это по голосу, но продолжал счастливо болтать, рассказывая про свои африканские приключения и хвастаясь тем, что приехал с деньгами и завтра поведет ее в ресторан, в лучший ресторан, Тоська! – готовься!
Но утром не перезвонил. И днем не перезвонил, и вечером. «Завтра» случилось через три года, когда они столкнулись в этой самой пельменной.
«А почему ты не перезвонил, Вань?»
Потому что не помнил, что я ей наплел. Стыдно было. Я ведь ее уважал. И уважаю. По-своему.
«А как тебя занесло в пельменную?»
Это его занесло.
В этом районе города она оказалась случайно – ездила в магазин «Юность», где, по слухам, можно было купить недорого детский спортивный костюмчик. Костюмчика подходящего не оказалось, и расстроенная Тоня принялась просто бродить по большому магазину, уже напоминавшему не универмаг, а базарчик, бесцельно и равнодушно скользя взглядом по некрасивым и никому не нужным вещам. Потом купила с одного из прилавков показавшуюся относительно симпатичной фигурную свечку и вышла на мороз.
Она не сразу нашла дорогу к метро, к тому же уже стемнело. И вдруг, увидев надпись ПЕЛЬМЕННАЯ, остро почувствовала, что проголодалась. Глянула на часы: почти семь! И вошла. Она, которая после института никогда не ела нигде, кроме дома! Взяла поднос и стала в очередь. Получила тарелку пельменей со сметаной и чай. Огляделась в поиске свободного места.
Все столы были заняты. Она вздохнула: придется к кому-нибудь подсаживаться, а это очень неудобно. И человека стеснишь, и самой придется торопиться. Она сделала несколько шагов в сторону одного из столиков, за которым расположилась какая-то толстая тетка, занявшая два соседних стула кульками и пакетами. Но четвертый стул вроде бы был свободен. И вдруг Тоня услышала – сквозь ровный гул и звон тарелок, ложек, стаканов:
- Тоська! Тоська, блин!
И оглянулась.
Конечно, это был он! Немного располневший, немного полысевший (с проплешинкой такой милой), немного чужой, но все-таки свой, родной. Он, он, Ваня Епифанов! Он сидел за столом один, и Тоня пошла к нему. Он встал, обнял ее и чмокнул (как всегда! – мысленно зафиксировала она, хотя это было всего второй раз в ее жизни), помог снять пальто и довольно небрежным жестом перекинул его через спинку стула, на которой уже висела его куртка. На столе стояла грязная посуда. Похоже, он уже поел и собирался уходить. Неужели сейчас уйдет?
- Ну! – сказал он, - Давай, что ли, выпьем за встречу! Надо же! Ты тут посиди. Я сейчас.
Он не уйдет! Он вернется. Его не было пять минут. И все эти пять минут Тоня сидела в каком-то блаженном забытьи, и лишь одна мысль билась пульсирующей точечкой: это надо запомнить. Ведь она знала, что Ванька имеет привычку пропадать. Так что: лови момент, Тонечка.
Он вернулся с двумя кружками пива в руках. Тоня не любила пиво, да и вообще пила редко - так, полбокала шампанского на новый год, и мужа бывшего всегда осуждала за дурную привычку. Но то был не муж, то был Ванька. ЕМУ БЫЛО МОЖНО. Тоня широко улыбнулась.
- Ешь, ешь, а то пельмени остынут! Впрочем, остынут, мы еще возьмем! Ну, Тоська, - он уселся поосновательней, всем видом показывая, что крайне заинтересован, - рассказывай! Что ты? Как ты?
Но тут же вскочил, отнес грязную посуду к специально отведенному столу и крикнул в окошко, чтобы вытерли стол. Вернулся.
- А то грязно как-то. Эх, Тоська, не так я бы хотел с тобой посидеть! А в ресторане каком-нибудь шикарном, со свечами, а?
- Ой! А у меня есть свечка! – она сунула руку в карман пальто. – Вот! Только что купила в «Юности». Давай зажжем? Тут можно?
- Мне можно! Я же тут завсегдатай.
Он щелкнул зажигалкой. Фитилек загорелся, вспыхнул огонек.
- Надо же, какие штучки стали выпускать. Это кто же старается? Кооператоры, что ли?
- Наверно. Чего надо нет, а такой ерунды полно. Хотела сыну подарить.
- А подарила мне.
- Да нет, скорее себе. Не каждый день я с тобою встречаюсь.
- А можно и каждый день. Вернее, каждый вечер. Я тут обычно ужинаю.
- Почему тут? Почему не дома?
- Скучно дома. Я один живу.
- Один? А где мама?
- Мама умерла два года тому.
- Извини.
- Ничего. А с женой развелся.
- Ты был женат?
- Не знала?
- Был женат. Еще до Африки. Дочка есть. Дочка с женой осталась. Так что я один. Бобыль. Гол как сокол!
- Да, невесело тебе. А работаешь где?
- Французский в школе преподаю. А ты?
- И я в школе.
- Невесело, да?
- Почему? Мне весело.
- Ну, хоть тебе повезло! Выпьем.
Они со звоном чокнулись, и Ванька сразу выпил почти до дна.
Тоня едва пригубила.
- Да пей ты, Тоська, не бойся! Доставлю тебя домой в целости и сохранности. Сын с матерью дома?
- Ну да.
- Так что можешь спокойно посидеть. Расслабься! Не каждый день друга детства встречаешь.
- Не каждый. – И Тоня сделала еще один глоток. Пиво показалось уже не таким кислым, как в первый раз. – Это уж точно.
«И зачем ты Тоню начал спаивать, балда?»
Хотел подольше с ней посидеть. Приятно сидеть с женщиной, которой от тебя ничего не нужно.
«И долго вы сидели тогда?»
До десяти часов. До самого закрытия. А потом он меня в метро посадил.
Они выпили по кружке, и еще по кружке, и еще по кружке. И чем-то закусывали. Селедкой. Бутербродами. Точно, бутербродами! У Ваньки в кармане кончились деньги, и ему хватило только на пиво. Тоня купила бутерброды. И последнее пиво тоже она купила. А потом Ванька проводил ее до метро и посадил в поезд. Тоня поверить не могла потом. что так напилась. Впервые в жизни. И впервые в жизни провела весь вечер в ресторане с мужчиной. Хотя это, конечно, был не ресторан, а жалкая пельменная, но ведь с мужчиной же, и не просто с мужчиной, а с любимым мужчиной, и не просто с любимым, а с Ванькой Епифановым! Она твердо знала и очень хорошо чувствовала, что даже если в ее жизни когда-нибудь будет еще какой-нибудь любимый мужчина, лучше Ваньки Епифанова не будет никого. Это пыталась она объяснить разъяренной мамуле, которая орала на нее диким шепотом, чтобы не разбудить Сашеньку, и обзывала ее такими словами, которых, казалось, не знала, а оказалось, что знала. А Тоня вяло отбрыкивалась. Это же Ванечка Епифанов, мамуля. Это же мой Ванька, моя первая любовь!
Он не позвонил день, другой, неделю. И тогда она поехала туда, в тот конец города, в ту пельменную, в тот же час, в среду. Ведь он сказал, что ужинает там каждый день. Но ей не повезло, его не было. Хотя она сидела там два часа и выпила две кружки пива в одиночку.
- Я падшая женщина, - говорила она себе, печально глядя на исчезающую пену. – Как там по-испански? Пута? Я жалкая пута. Путейшая из пут. И чего я сюда притащилась?
На четвертый раз ей повезло. Тетка, разливавшая пиво, сказала ей, что Ванька заходил вчера, и она передала ему, что Тоня его ищет.
- Откуда вы знаете про Ваньку? – изумилась Тоня.
- Так я же работала в тот вечер, когда вы тут гудели. Не помнишь, девонька?
- Не помню.
- У меня глаз наметанный! Я в этом деле двадцать пять лет. Вишь, какие ноги себе натрудила за стойкой-то! Все вены повылазили. Так что тут вся моя жизнь. Как мне не знать клиента-то своего? Ванька парень видный, не упускай.
Тоня покраснела.
- Так он придет?
- Сказал, в субботу будет. В субботу приходи.
«Тебя не удивило, что Тоня тебя ищет?»
С чего бы это! Я еще в тот раз понял, что она одинокая, грустно ей. Мы с ней этим похожи, Макс, оба неприкаянные. Нам было хорошо вместе – так почему бы не продлить очарованье?
«Ты придумала, что ему скажешь?»
Зачем? Я еще в тот раз поняла, что ему одиноко, грустно живется. Ничего мне не надо было ему объяснять. Я же ему не навязывалась. Просто мне очень хотелось его увидеть.
Они встретились в субботу, а потом в следующую субботу, а потом каждую субботу почти два месяца. Встречались все время в этой пельменной, часов в семь, и сидели до десяти, до закрытия. Тепло, уютно, разговор течет неторопливо, Ваня про Африку рассказывает, Тоня про школу, про своих учеников, а потом говорят о политике, о Горбачеве, а потом он о дочке, а она о сыне, и сидят они как два товарища, и все у них на равных, есть у него деньги, платит он, нет у него, платит она, и от этого равенства ей тепло, оно ее в полузабытое, детское возвращает, когда сидели за одной партой и шептались, а классная их с урока выгоняла, и они шли есть мороженое на набережную Фонтанки.
А потом наступила весна. Точнее сказать – апрель. В Питере он иногда накатывает внезапно, резким потеплением, в течение пары дней высушивающим дворы и маленькие скверики, зажатые между домов. Только в парках еще держатся разливанные моря талого снега, и детвора в резиновых сапогах пускает по ним флотилии. А по тротуарам в это время уже можно гулять в туфельках!
Конечно, случается и так, что после этой бодрящей теплыни вдруг на недельку-другую вернется зима, даже сугробов наметет. Но все это зря. Жалкая попытка! Потому что апрель – это не только тепло. Главное – это свет. Свет после долгой ночи. Именно в апреле становится светло по вечерам, и воздух так свеж, и по Неве плывут, натыкаясь друг на друга, ладожские льдины, и девушки стучат каблучками, и все достают из сундуков шелковые шарфики и газовые косынки, и из булочных плывет запах весенних кексов, и повсюду разливается благодать.
Весной они покинули свою пельменную и стали гулять по городу, попивая пиво на ходу. Обнаружилось, что город им по большому счету незнаком. Велик, могуч, замысловат, загадочен, непознаваем. На каждой улице, в каждом доме оказывалось какое-нибудь чудо – балкончик оригинальный, решетка диковинная, вензель витиеватый, сообщение о том, что тут тот-то и тот-то жил. Тоня ходила, задрав голову, поражаясь, что до сих пор считала свой родной Ленинград тоскливым, унылым и мрачным и не знала, сколько в нем света.
«А почему ты не приглашал ее к себе? Ведь ты жил один».
Да стеснялся. У меня грязно было, бутылок батарея. Да и вообще…
«А как твоя мама на твои прогулки реагировала?»
Смирилась. Возможно, она надеялась, что я выйду за него замуж.
Как-то раз, приехав на встречу с Ванькой в назначенное время, Тоня застала его необычайно взвинченным, нервным. Он был совсем не похож на того насмешливо-благодушного Ваньку, которого она так любила.
- Что случилось, Вань? – спросила она, доставая из сумки привезенную бутылку и откупоривая ее. – На, выпей!
- Да понимаешь, - ответил он не сразу, а лишь после того, как залпом осушил бутылку, - договорились с женой, что привезет мне ребенка, ну, я беру иногда дочку часа на три, на четыре, как договоримся. И уже двадцать минут, как я здесь торчу, а ее нет! Вот стерва!
Тоня поежилась. Что-то в его словах – или в его тоне было неприятное, ее покоробившее. Она промолчала. А пока молчала, поняла, что ее покоробило. Ведь эти же двадцать минут он ждал на этом месте ее, Тоню, и в опоздании бывшей жены не было ничего ужасного. Да и кто не опаздывает в Питере, в огромном городе, где столько транспорта, и так часто случаются пробки!
Прошло еще пятнадцать минут. Иван выпил вторую бутылку пива. Неожиданно около них остановилось такси, и из передней дверцы вышла стройная блондинка в бежевом плаще.
- Наконец-то! – сквозь зубы прошипел Иван.
Тоня увидела, как блондинка помогла выбраться девочке – пятилетней рыжеватой девочке в оранжевой курточке. Какая она замечательно оранжевая! – восхитилась Тоня и вдруг услышала, как Ванька кричит:
- Ты украла у меня полчаса моей жизни! Я полчаса здесь стою! Что ты себе позволяешь?
- Привет, пап! - не смущаясь его крика, весело сказала девочка. – Пойдем в зоопарк.
Ванькина жена что-то тихо возразила ему – Тоня не расслышала – и села в машину. Ванька взял девочку за руку и повел к Тоне.
- Это Настя. А это Тоня.
- Привет, Тоня!
- Привет, Настя!
- Тоня пойдет с нами в зоопарк.
- А Фанту купишь?
- Может, Тоня купит?
- А у тебя что, денег нет?
«Ванька – хороший отец?»
Трудно сказать. Когда он бывал в хорошем настроении, в ударе, то вел себя так, что дочка была от него без ума.Ну, а когда в плохом…
«Почему ты развелся, Иван?»
Ну и вопросик, Макс! Почему люди разводятся?
После того случая они еще несколько раз гуляли втроем. Он на ходу придумывал какие-то забавные истории, в основном, приключения африканского мальчика Мамбы-Юмбы, попавшего в Ленинград посреди зимы. Тоню Настя не замечала, но ту это устраивало. Ей было интересно наблюдать за ними со стороны.
А потом эти прогулки прекратились. И эти прогулки, и те. Однажды Ванька позвонил среди ночи, разбудив Тоню:
- Мне надо уехать. Все меня здесь достало. Тоска, Тоська. Тоскевич непроглядный. В общем, уезжаю. Хотел предупредить.
- Как? Куда?
- На юг. В Африку!
И исчез на пять лет. Тихие пять лет, тяжелое начало девяностых. Хорошо хоть сыночек Саша рос умницей, маме на радость. Опорный ребенок – и в садике, и в начальной школе. Все схватывал на лету. Во время утренников не только свои слова и стихи запоминал, а весь сценарий. Воспитательница смеялась – у нас Саша ваш вместо суфлера. Когда он пошел в школу, Советский Союз распался, Ленинград стал Санкт-Петербургом, Тоня взяла две ставки. Крутилась, как белка в колесе. Тридцать лет отметила в школе, с другими училками. Потом еще с мамулей и сыном Сашей чаю попили с тортиком. Тоскевич, в общем!
Неожиданно позвонила Лизка.
- Привет, подруга! Не узнаешь?
- Лизка?
- Она самая! А я по тому же поводу, что и последний раз. Встречаемся мы классом. Пятнадцать лет со дня окончания! Приходи!
- А где встречаемся? – голос предательски дрогнул. – В школе?
- Да нет. У Ленки Смирновой. Она квартиру большую купила, приглашает. Она же у нас крутая, новая русская.
- Ленка? Да она же у нас комсоргом была!
- Ну и что! Она потом в горкоме комсомола работала, оттуда и поднялась.
- Никогда бы не подумала. А ты сама где, Лизок?
- Я нигде. Работала в НИИ, инженером. Сократили! Теперь дома сижу. На шее у мужа, - засмеялась Лизка. – В общем, приходи. Записывай адрес.
«Почему ты ей не звонил?»
Да у меня тогда такой роман крутой завертелся! Бабу одну встретил – три месяца ходил как чумной. Жениться хотел! Хотя после Светки слово давал, что никогда больше не подпишусь на это дело.
«Ты знала, что встретишь его там?»
Надеялась! К тому времени я уже привыкла без него, и боль как-то отступила. Но все-таки так хотелось его увидеть…
За столом он сел рядом с ней. Когда выпили, приобнял. При всех.
- Слушай, Тось, я что хотел спросить, пока не забыл. У тебя был такой однокурсник – Василевский?
- Максим?
- Точно, Максим. – Ванька наклонился к ней и спросил вполголоса.
- Ты знаешь, где он сейчас работает?
- Не знаю. Я с ним не общаюсь.
- А в студенческие годы общалась?
- Ну, общалась, наверно. Как со всеми. А что?
- Он ректор высшей лингвистической академии.
- Чего-чего?
- Академии, говорю! – шепнул он прямо в ухо, коснувшись его губами. – Это частная контора. Народ туда валом валит. Я имею в виду студентов.
- Платный вуз, что ли?
- Не просто платный, а частный. Это большая разница. И ректором там этот Василевский.
В это время стал готовиться очередной тост, и Иван подлил Тоне красного вина, а себе – водки.
- В общем, Тось, - сказал он после того, как они выпили и закусили, - ты бы не могла попросить этого Василевского… Ну, чтобы он взял меня к себе на работу. Понимаешь, Тось, я сейчас на мели. Ни работы, ни денег. Вот сюда пришел, первый раз за два месяца хоть поем по-человечески. Лингвистическая академия – значит, преподают языки. Так это же моя прямая профессия! Я могу языки преподавать. Английский, французский, испанский. Ты же знаешь, я вполне себе полиглот. И итальянский могу, и португальский. На начальном-то уровне.
- А что ты сам к нему не пойдешь?
- Кто я для него? Кот в мешке. Тут нужны рекомендации.
- Господи, да мы с ним лет десять не виделись! Он и не вспомнит, кто я такая.
- Как не вспомнит? Кто тебя, Тоська, хоть раз увидит, тот уже никогда не забудет. Я вот сколько ни странствую по свету, а тебя забыть не могу. Пойдем-ка потанцуем.
«Вот оно, значит, как было».
Так и было. Он попросил, я поехала. Спросила у секретарши, вошла в кабинет. Увидела тебя.
«А что ты сам не пришел, Иван? У тебя и диплом, и практики десять лет. Неужели боялся, что не возьму?»
Так через Тоську верней было. Ты бы ей не отказал. Мне Аленка, ваша одногруппница, рассказала, что ты всю дорогу по ней сох. Ты бы не отказал.
Максим не отказал.
- Толковый, говоришь? И язык отлично знает? А кто он тебе? Муж?
- Друг.
- А! Понятно. Ну, пусть заходит завтра. Хотя у нас уже экзамены начались. Может, лучше в августе? Хотя… Как я понимаю, ему деньги нужны? Он бы мог на вступительных поработать…
- О, Макс!
- А ты прекрасно выглядишь, Тоня. Просто расцвела! Замужем?
- В разводе.
- В невестах, значит? Может, у меня есть шансы? – подмигнул.
Тоня рассмеялась:
- А ты попробуй, завоюй! (в этом было что-то пионерское – или комсомольское – от «Девчат»)
- Попробую. А для начала угощу тебя отличным китайским чаем. Наши китаисты привезли. Жасминовый. Друг, говоришь?
- Друг.
(Тоня немножко слукавила. Потому что тогда, у Смирновой, она все-таки целовалась с Ванькой.
- А что, Тоська, - шепнул он, когда они танцевали уже третий медленный танец, с каждой минутой прижимаясь друг к другу все тесней и тесней, - а не поцеловаться ли нам? А то мы с тобой так всю жизнь проживем и даже не поцелуемся ни разу…
Тоня ничего не ответила, просто подняла лицо навстречу.
И так они целовались, пока кто-то не вошел в комнату и не позвал пить чай. Но это в скобках).
Отправляя Ивана на прием к Максиму, Тоня купила ему джинсовый костюм (от обычной пиджачной пары он категорически отказался) и новую рубашку. Ванька принял подарки безропотно, потому что понимал, что должен выглядеть прилично. Ну, опрятно хотя бы. Он даже побрился, хотя на этом Тоня не настаивала, потому что небритость придавала ему более мужественный вид.
Контора Максима, она же лингвистическая академия, располагалась в здании средней школы: несколько комнат в левом крыле и множество разнокалиберных помещений в подвале. Максим встретил Ивана чрезвычайно радушно, всем своим видом напомнив классического хлебосольного барина, бегло просмотрел принесенное Ванькой резюме, то есть краткую автобиографию, которую они с Тоней несколько дней кропотливо составляли, а потом секретарша в Тониной школе за коробку конфет ее напечатала на компьютере и распечатала на принтере, так что бумажка вышла красивая и гладенькая, как заграничная, а потом повел показывать свое хозяйство. Затем они вернулись в ректорский кабинет и продолжили беседу за бутылкой коньяка под бутерброды с семгой. Вопрос о трудоустройстве Ивана был решен.
Конечно, они и Антонину к себе переманили. То есть это Максим предложил. И зарплата повыше, чем в школе, и вообще. При академии курсы организовали по подготовке к вступительным экзаменам, а Тоню поставили заведовать. И теперь они уже все вечера, кроме воскресного, проводили вместе. Ну и в компании других преподавателей академии, конечно. В большой, шумной компании. И пили уже не пиво, а коньяк, из ректорских представительских запасов. Тоня сначала обрадовалась, потом затосковала, а потом привыкла, и боль отступила, как отступала обычно.
А потом Ванька Епифанов женился. На студентке, конечно. Этого следовало ожидать. Все к тому шло. Да и умеет он обаять – что есть, то есть. Не отнимешь. Но Тоню на свадьбу не позвал. Да она бы и не пошла. Потому что на свадьбе напилась бы и расплакалась. А так – и слезинки не проронила.
А потом Ванька Епифанов развелся. Но об этом не сразу стало известно, потому что к тому времени он уже не работал в академии. Потому что академия накрылась: ей не продлили лицензию. Но остались курсы по подготовке к экзаменам.
А Тоня между тем и сама замуж вышла. За Максима, который с головой ушел в новый бизнес – издательский. И это – в смысле, замужество ее второе – тоже получилось как-то само собой. Максим уже был как родной. А однажды – еще до того, как предложение сделал – пригласил ее к себе домой. И оказалось, что живет он рядом – ну, в двух шагах буквально! – от той пельменной заветной, где они с Ванькой тогда встречались, только эта пельменная уже не пельменная, и уже не бар тот перестроечный, а очень симпатичная, как сказал Макс, пивница, куда можно с детьми придти и с благородными дамами. И они благородно посидели с Максом в этой пивнице, а потом отправились к нему домой.
«Тебя давно не видно было. Где ты пропадал?»
Как где? В Африке, родимой. Ну, еще в Калифорнию прокатился. Мир – он теперь большой.
«Знаешь, Тонь, а я Епифанова встретил. Посидели с ним в суши-баре. Поговорили за жисть. Много нового узнал для себя. Жаль, нашу пивницу закрыли, а то бы я его домой притащил».
Сюда? К нам?!
Теперь Антонине Андреевне сорок три. Она – хорошо одетая, ухоженая женщина: благородная дама. Она носит короткую стильную прическу и элегантные брючные костюмы. У нее два сына – Александр, двадцати одного года, студент четвертого курса, будущий инженер-строитель, и Иван, шести лет, выпускник детского сада, опорный ребенок. Ее супруг – Максим Сергеевич, сорока трех лет, преуспевающий издатель. Они живут почти в центре города, в сталинском доме, на третьем этаже.
Это Антонина Андреевна идет по Невскому проспекту и мечтает.
Вот едет она – в элегантном брючном костюме, с укладкой только из парикмахерской, дыша духами и туманами, по Невскому или какому-нибудь другому проспекту – за рулем своего авто - Тойоты или там Субару или... неважно. И застревает она, в общем, в пробке. И вот стоит она в пробке и от делать нечего рассматривает прохожих. А те, как обычно, наглеют и начинают пробираться между стоящих машин на ту сторону проспекта. И видит она, что один из этих пробирающихся – он, Ванька Епифанов. И тогда она высовывает голову в окно и окликает его небрежно и весело:
-Эй, Вань!
И он оборачивается.
Но на самом деле происходит вот что:
Антонине Андреевне сорок три. Она - замотанная жизнью мать семейства. Одевается во что осталось, много пьет, и лицо у нее немного одутловатое. У нее два сына и мать-инвалид на другом конце города. Старший Саша вылетел с двойками после третьего курса и сейчас в армии, но скоро должен вернуться. Младший Ваня – чудный ребенок, но у него аллергия, постоянные простуды, хронический бронхит. С ним надо много заниматься. И муж у нее есть, и зовут его Максим Сергеич, и он, в самом деле, издатель, только издательство его в позапрошлом году прогорело, и теперь он сидит без работы. Пьет. Читает книжки. Но живут они действительно недалеко от центра, в сталинском доме, на третьем этаже.
Антонина Андреевна должна везти сына в поликлинику. Они записаны на прием, но опаздывают. Стоят на автобусной остановке. Переполненные маршрутки одна за другой проносятся мимо. Антонина Андреевна нервничает, мальчик дергает ее за рукав, ноет: он замерз. Антонина Андреевна открывает сумочку и пересчитывает десятки. По ее прикидкам, до поликлиники хватит. Она поднимает руку. Машины проносятся мимо. Тойоты, Субару и Мерседесы. Останавливается – Жигуль.
- Сто до Комсомольской площади! – выпаливает она водителю заготовленную фразу и видит его кивок: садитесь.
Она пропускает ребенка вперед, неловко садится рядом, захлопывает дверь.
- Полегче, Тоська! – говорит водитель. – Ты мне так дверь оторвешь.
- Ванька?
«Он был твоим любовником?»
Нет. Ты пьян, Макс! Что за глупая ревность! Нет! Нет! Нет!
«Ты был ее любовником?»
Представь себе – нет.
- Ну, как ты?
- А ты как?
- Я нормально.
- И я нормально.
- Сколько лет пацану? Или это девочка?
- Я мальчик! – обиженно встревает Ванечка.
- Прости, старик, из-за шапки не разобрал. Тебя как звать-то?
- Ваня.
- Ваня? Иван? Ну, ты даешь, Тоська!
- Перед светофором останови.
- Куда бежите-то?
- В поликлинику. Опаздываем.
- Давай во двор заверну, довезу.
Антонина Андреевна молчит. Иван Алексеевич Епифанов дожидается сигнала светофора и поворачивает налево.
- Ты все тут живешь, у Макса?
- У Макса.
- Я как-нибудь позвоню?
- Позвони.
- Или зайду.
- Заходи.
Жигуль останавливается у входа в поликлинику. Антонина Андреевна берет мальчика за руку, и они выбираются из машины.
- Ну пока.
- Пока.
Антонина Андреевна захлопывает дверь. Иван Алексеевич открывает свою и высовывается наружу.
- Тось!
Она оборачивается. Если бы это было кино, то оборачивалась бы она в замедленной съемке, долго так оборачивалась бы, оборачивалась…
- Что?
- А сто рублей, на бензин?
Антонина Андреевна спохватывается:
- Извини.
Пересчитывает бумажки, протягивает:
- Спасибо.
- Да ты чё! Я же пошутил!
Но берет.
- Бежим, сынок! Бежим!
Она бежит не оглядываясь.
Тоскевич! – думает он. - Тоскевич, Тоська…