Олимпиада Ивановна жила скромно. Не желала ни себе, ни ближним своим ни мерсов,ни таун хаусов.
- Только бы здоровы были, - говорила она про себя и вслух.
Иногда, глядя на чуть проглядывающие над непроницаемо-важными заборами верхушки крыш, вздыхала и крестилась, будто заприметила где церквушку. Когда рука её, сложив три пальца вместе, возносилась ко лбу, ей вспоминалось далёкое прошлое. Когда-то давно,так давно, что она забыла в каком году это было,возили их, нехристей, на экскурсию в Сергиев-Посад, именуемый в те времена Загорском. Из автобуса толпой вывалились, кто в брюках, кто в маечках коротких, дело летом было, бесплаточные все, а мимо батюшка. Увидел, испугался, только что "Чур меня" не зашептал, будто сам сатана ему привиделся, и начал знамение над собой творить, толпа уж сгинула, а он всё крестится.
Так и Олимпиада наша, увидит каменный забор, островерхие нойшвайштаны и крестится, а иногда и всплакнёт.
- Господи,- скажет, - что же творится то: здесь ведь раньше детки больные отдыхали, здесь поля колосочками шумели,а теперь то что, - крестится, будто тот батюшка, и приговаривает:
- Чур меня, чур!