Стояла бабка в коридоре
Бабка стояла в коридоре, как робот из фильмов Камерона, расставив негнущиеся ноги, чуть наклонясь вперёд, и тихо то ли стонала, то ли жужжала. Она стояла перед дверью в туалет, и не могла подняться на крохотный приступочек. Бабка пыталась ухватиться за ручку двери, но старость давно согнула спину, а руки плохо слушались, и никак не могли подняться до высоко расположенной ручки. Даже её правнуки могли дотянуться до этой ручки двери, а она уже не могла. И она стояла, и мерно покачивалась на застылых ногах, и пыталась позвать кого-нибудь, свою внучку, или её мужа. И губы не слушались, и крикнуть она уже не могла, только изо рта вылетало какое-то гудение. Ноги не несли бабу Фейгу ни вперёд, ни назад. Правнуки, Светочка и Олежка, спали непробудным сном будущих богатырей, набегавшись во дворе вечером, поучившись в школе днём, натанцевавшись в балетных классах после обеда, и не могли прийти на помощь своей прабабке. Внучка Симочка, её надежда в этой незадавшейся жизни, тоже спала, как убитая, наработавшись в своём статуправлении, настоявшись в очередях за продуктами после работы, набегавшись по дому вечером, приведя дом в порядок, и получив уже глубокой ночью свою «хорошую порцию» любви от мужа. Да и муж её Сашка, тот ещё подарок, спал, только бабка, как встала, чтоб в туалет идти, слышала, как он что-то бормотал во сне. Вот так теперь стоять до утра придётся, думала старушка 92-ух лет, пока Симочка не встанет, чтобы всех выпроваживать в школу и на работу. И последней сама побежит, как всегда, забыв снять домашнюю юбку, в котором она выполняет утренние работы: поднять детей, сготовить завтрак, проследить, чтоб дети умылись и оделись. Расчесать головку Свете, бантики и косички не забыть, а то у Светы волосы-растрёпки, норовят во все стороны, но только не лечь на головку, как у всех прилизанных девочек. Ну, правнук Олег самостоятельный, солидный, маме помогает, сам и одевается, и ест. Последним Симочка разбудит своего мужа Сашку, он мигом поднимется, недаром в армии два года отбарабанил, правда, он не настоящий военный, а так, двухгодичником, офицером был. Этот Сашка меня не любит, с тоской подумала бабка, уж он-то не пожалеет. Даже Симочка на бабку покрикивает, и не любит, чтоб она осматривала свою внучку. А как же на неё не смотреть бабке, ведь это её кровинка, она её ещё маленькую по-своему лечила, любила и…
Фейга, птичка
Снова задумалась бабка Фейга, вспомнила, что имя её означает «птичка» на идиш, так её звала мать, когда ещё был жив отец. Отец служил в Тирасполе, небольшом городе в Молдавии, управляющим у помещика. Место это получил, выучившись за границей, в Германии. В России 19-го века евреи не могли учиться в университетах, и получить высшее образование они могли бы только за рубежом, были бы только деньги. Но Фейга знала лишь, что отец выучился в Германии, тяжело приходилось, но он смог. А как же иначе? Вымахал он нивроку, как говаривала её мать, да и стал на перепутьи: то ли в пропасть нищеты сползать потихоньку вместе со своей семьёй, то ли взлететь, выпорхнув из родного гнезда навсегда. И если крылья не обожжёшь, то можешь и человеком стать, по-человечески жить, а не в душных клоповниках-избах, которые ещё и периодически разоряли погромщики. Вот и стал он управляющим у одного украинского помещика, чьи земли располагались на левобережьи Днестра, и граничили с молдавскими землями правобережья. Украинский помещик захотел управлять после реформы Столыпина по-новому, взял себе образованного эконома, из-за границы только приехавшего Герша Бермана. Тот быстро наладил хозяйство, поднял запущенное виноделие, заменил не дававшие доход культуры на доходные, сократив площади под зерновыми в пользу овощных баклажанов и болгарского сладкого перца, и пошли доходы от имения уже в том же году. Такого управляющего маетком, как называл своё поместье помещик-украинец, можно было и оплачивать неплохо, чтоб другие не сманили. Вот и ездил управляющий на хозяйской бричке, и носил белые перчатки, чтоб с господами как должно встречаться. А господа не гнушались образованным человеком, хоть он и еврей был, к себе на обеды изредка приглашали, ведь он иностранные языки знал, пожалуй, и в богатеи выведет, и в уездные предводители дворянства можно будет попасть. А за обеденным столом прислуживала красавица Бася, служившая у помещика на кухне. Высокая, стройная, до пояса русая коса, голубые глаза – прямо русская красавица еврейского происхождения. А сестра её Эстер, тоже отменная красавица, после смерти их родителей была вынуждена пойти в услужение к господам из Бессарабии, прямо за речкой, в Бендерах, уже на румынской стороне. На этих обедах и обратил своё внимание на красавицу-служанку новый управляющий, долго не стал ходить вокруг да около, и с согласия хозяина вскоре и женился на Басе. На окраине города Тирасполя приобрёл Герш Берман участок земли, и построил для будущей своей семьи крестьянский дом, где полы были земляными, стены саманными, а крыша камышом крыта. А как в дом въехали, тут и пополнение подоспело, родилась дочь, первый ребёнок, птичкой назвали, Фейгой. А год тогда шёл 1895.
-Мне сейчас 92 года,-
думала бабка Фейга, тщетно пытаясь ухватиться за ручку двери в туалет,
-скоро и уходить, а Симочка и её дети – вот и вся моя семья. Да, есть ещё мои братья, и сестра Соня. Но почти все братья разъехались по стране, а Соня перед войной осталась на румынской стороне, и эмигрировала в США, там замуж вышла за эмигранта из Польши, и пропала бесследно в годы маккартизма. Да брат Рафаил уехал в Израиль, на родину предков, но прожил там недолго. Спасибо брату Мише, он не забывает, и помогает мне регулярно деньгами, да и другие братья тоже, холодильник «Саратов» купили ещё вполне работоспособный, хоть и не новый.-
Сашка
Послышались приближающиеся шаги, и бабка, с трудом повернув голову, увидала Сашку, лохматого со сна, который наладился туда же, куда и она, но остановившегося подле неё. Увидав, что бабка не может подняться на порог, Сашка молча взял её под руку, открыл дверь туалета и помог ей преодолеть порог. Фейга принимала отвар травы сенны, и горькую соль, чтобы опорожнять желудок. Сашка стоял в коридоре, ожидая, и слушал пулемётные очереди бабки в туалете. Вообще-то бабка была зело чистоплотная, и обычно делала свои дела, когда Сашка с женой были на работе. Но в последнее время с ней что-то сталось, она с трудом ходила, на улицу не выходила, даже куталась в пальто прошлым летом. Но сегодня впервые она не смогла переступить через невысокий, в 6-8 см порожек из коридора в службы. И Сашка почувствовал неприязнь к этой старухе, так и не ставшей для него своей, такой уважаемой, как его бабушка Полина. А скоро предстоят хлопоты с её похоронами, и это угнетало Сашку ещё больше. Он представлял похороны сложным, большим делом, требующим многих усилий и денежных затрат. Недавно хоронили подряд, с интервалом в два дня двух матерей их подруг, одна Симы, другая Сашкина ещё со школы. Обе старухи были тучные, и после смерти, несмотря на уколы формалина, быстро стали портиться, Сашка нёс с другими мужчинами оба гроба, и ощущал довольно сильную вонь, исходящую из гробов. Так что занятие это было и неприятным тоже. Но в тех похоронах он не хлопотал, всё устроили другие. А теперь предстояло самому что-то предпринимать. Ужас! В своих мыслях Сашка ушёл далеко, и не заметил, как дверь туалета отворилась, а бабка всё ещё сидела на унитазе, не могла встать. Он помог ей встать, она вытерла себя сама, натянула трусы, оправила платье, он снова помог ей через порог, и она с трудом прошла два шага, и снова стала колебаться на одном месте, широко расставив ноги, согнувшись и полуприсев. Тогда Сашка подтолкнул её сзади, и она, как робот, пошла переставлять ноги мелкими шажками, прошла эти два метра, отделявшие её от двери в комнатку, повернулась неуверенно налево, вошла в комнатку, подошла к своему диванчику, села на свою постель. Затем она, повалившись, легла, медленно укрылась одеялом. И через две минуты она уже мирно дышала. Спала.
Молодость
Фейге снилось её детство, как она неверными шажками, держась за руку матери, вышла на порог их дома, и впервые в жизни увидала засеянное поле, их поле, а рядом с домом два деревца, яблоню и сливу, посаженных отцом для неё, их маленькой птички. И у её мамы уже большой живот, она с трудом ходит, а папа приезжает на бричке, и лошадь всё норовит зайти в посевы, и дожевик папы в пыли, и у него пробивается бородка, и почему-то рыжие усики. А потом она видит свою сестру Соню, большеглазую, весёлую, и братьев, их много, всего их у мамы было одиннадцать детей, но выжили не все. Бася рожала одного за другим, муж её был удачлив в работе, получал неплохое жалованье, на всех хватало, оставалось даже помочь брату Герша по имени Шимон. Когда Фейге было девятнадцать лет, и она стала почти такой же красивой, как некогда её мать, отец её Герш решил, что помочь его брату можно, взяв в приймы его сына мужем для Фейги. Тогда шёл уже 1914 год, и приближался тот страшный день, когда под хлынувшим ливнем сидящий на бричке преуспевающий управляющий имением Герш Берман пожалел бредущую под дождём крестьянку, взял её к себе в бричку, и отдал ей свой дождевик, а сам промок до нитки, простудился, затем простуда перешла в воспаление лёгких, и вскоре последовала смерть Герша в возрасте 42 лет. Потеряв кормильца, семья сразу же впала в нищету, подросших мальчиков отдали в ученье сапожникам, столярам. Жившим в этом же доме Фейге с мужем Давидом пришлось взять на себя заботу о матери Басе, и её младших детях, в особенности о младшем Мише, родившимся почти одновременно с первенцем Фейги, дочерью Женей. Давид освоил виноделие, да так удачно, что его вино стало пользоваться спросом у новой власти после революции. Способный винодел работал под крылом НКВД, его артель поставляла вина в закрытые распределители Советской власти, однако зарплата была скромной. Впрочем, его миновали все советские репрессии: он был скромен, в начальство не лез, ничего от властей не требовал, так и жил в доме тестя, только настелил полы. В 1921 их с Фейгой дочь Женя умерла, и в том же году родилась вторая дочь Фейги, Таня. Так скромно дожили они до войны, выпустили в жизнь младших братьев Фейги, и вырастив дочь Таню. В первые дни Великой Отечественной войны артель была эвакуирована в Ташкент, с ней уехал один Давид. Мать Фейги Бася поехала в эвакуацию вместе с женой сына Бениамина нянчить их первенца, дочь Нелли, а сам Бениамин поехал на фронт защищать Родину. Ещё один Басин сын, Наум, воевал в Керчи, и погиб при отступлении: ему при бомбёжке оторвало обе ноги, и он истёк кровью. В возникшей панике оказалось не до него. После него осталось двое детей, но они, её, Фейги, племянники, не захотели о ней ничего слышать, считая её богатой тётей. А сама Фейга помнила ещё первую мировую войну, немцы в Тирасполе не безобразничали, на постое у них были вежливые офицеры, благодарили за услуги, платили за покупки. И она ни за что не хотела ехать в эвакуацию, но дочь Таня как-то в кинотеатре увидела документальные кадры о нацистском решении еврейского вопроса в странах Европы, и после этого с последним воинским эшелоном они успели уехать из уже почти захваченного Тирасполя, прячась во время вражеских налётов под танки. Не раз видели лица немецких лётчиков, пытавшихся с бреющего полёта расстрелять из пулемётов красноармейцев с эшелона, слышали, как цокают по броне пули. Но они выжили, добрались до Ташкента, и встретились с Давидом, по-прежнему производившим добротные вина. Там же, в Ташкенте Таня поступила в университет, где в ту пору читали лекции лучшие профессора из Москвы и Ленинграда. Она училась на факультете литературы, но диплом защитить в Ташкенте не удалось – требовалось знание узбекского языка, который она не учила.
После окончания войны Фейга с мужем и дочерью возвратилась в Тирасполь, а по возвращении нашли, что их дом занят проститутками, обслуживавшими немцев. Удаление девок и мусора из дома потребовало времени и помощи военной администрации.
Внучка Симочка.
-Вот и до следующего дня дожила,-
подумала бабка, просыпаясь на рассвете от шума в коридоре. Она жила одна в комнатке, которая по замыслу строителей была детской для малышей детсадовского возраста. Окно было высоко расположено, чтобы ребёнок не мог даже дотянуться до подоконника, и тем более вывалиться из окна. Комнатка уютная, тёплая даже зимой, соседствовала с кухней той стенкой, у которой стоял бабкин диванчик. Лёжа на диванчике, Фейга вспоминала, как её тогда ещё живая дочь Таня собрала по крохам деньги, целых семьдесят рублей, купила раздвижной подростковый диванчик в Тираспольском мебельном магазине, а потом поймала левака, который подвёз этот диванчик к ним в дом, что построил ещё её отец Герш. Подрастала внучка Симочка, она тогда окончательно выросла из детской кроватки, и сразу присмотрела себе этот диванчик, который и так предназначался для неё. Она сразу бросилась на него, улеглась, и сказала, что не встанет с него, пока ей не пообещают, что теперь это её кровать. Сима сразу переставила диванчик в облюбованный ей угол, благо эта мебель была экспериментальная, лёгкая, состояла из прочного каркаса натурального кленового дерева, окрашенного в цвет ореха, да ещё лакированного. На каркас укладывался матрац, и две узкие подушки, обтянутые той же тканью, что и матрац. Каркас раздвигался, и подросток мог увеличивать длину дивана по своему росту аж до совершеннолетия. Чудо-диванчик, одним словом! А теперь этот диванчик служил сверхсрочную службу, подставляя свой матрац под лёгкую, как пёрышко, Фейгу.
Шум в коридоре создавала Сима, протиравшая пол тряпкой на швабре, спеша с утра навести чистоту в доме. Фейга позвала внучку слабым голосом, и та открыла дверь в детскую:
-Что тебе, ба?-
спросила Сима, выкручивая тряпку над ведром с водой. Бабка посмотрела на неё, и произнесла слабым голосом:
-Мне плохо, дай мне аспирин и тёплое молоко. И зубной протез дай… Я скоро умру. Мои ноги холодеют. Я вчера не могла попасть в туалет, так твой муж мне помог. А потом толкнул меня в арш. Сволочь он, гой, а ты с ним несчастна. Он не любит тебя, я вижу. Он же приходит домой только спать. Все приходят с работы в шесть, а он в десять вечера.-
Сима разозлилась, чувствуя, что бабка права, и ответила не в меру резко:
-Я сама разберусь с мужем, ты не лезь в мои отношения. Мне хватает, что я его люблю.-
Она захватила стакан с протезом, молча помогла бабке встать, провела её в туалет, потом в ванную, сполоснула протез, отвела Фейгу в её комнатку, усадила на диванчик, и продолжила уборку, теперь в её комнате. Приходилось спешить, скоро надо было будить детей. Фейга сидела на диванчике, и тихонько качалась взад-вперёд, рассматривая внучку, как раз протиравшую пол в её комнатке возле окна, и склонившуюся под подоконником. Юбка натянулась на бёдрах Симы, и бабка прикипела взглядом к её круглому заду, не в силах отвести от него взгляда. При этом она перестала покачиваться, застыла, и Сима сразу почувствовала себя неуютно под этим взглядом старухи, резко обернулась, одновременно подняв голову, и сильно ударилась о подоконник затылком. Её сразу стало дурно, но она усилием воли удержалась на ногах, и крикнула бабке:
-Не смотри на меня так гадко, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты оставила меня в покое. Смотри в другую сторону.-
Фейга отвела на секунду взгляд, но тут же её лицо вновь обратилось к внучке, убиравшей возле неё. Та молча вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Эта борьба длилась всю сознательную жизнь Симы. Фейга ничего не могла с собой поделать, ещё маленькой она учила свою дочь Таню, что у Симочки должен быть «хороший стул», и для этого самолично насильно раскладывала внучку на столе, запихивала ей в анус кусочек мыла, при этом с любопытством раздвигала ей наружные половые губы, жадно впиваясь взглядом туда, в это средоточие будущего эроса и материнства, и испытывала при этом наслаждение. Внучка изо всех сил сопротивлялась, жаловалась своей матери на нехорошую бабку, что та лазит ей в попу и писюльку, а та повторяла за своей матерью Фейгой:
-Ты сумасшедшая, Сима, бабушка хочет тебе сделать, как лучше,-
хотя была в этом не совсем уверена, но с детства привыкла к подобному обращению Фейги с собой. Впрочем, тогда ещё жив был муж Фейги, который не любил, когда мучили его Тубочку, так он звал ласково свою дочь.
Мужья
Давно уже умер от рака лёгких муж Фейги Давид. Он после войны прожил недолго, сильно курил, нервничал, а когда заболел, грел спину у печи, отказался делать операцию, когда стал известен диагноз, и умер, смирившись с судьбой, когда внучке было 6 лет. После смерти мужа все родные и знакомые отвернулись от этой семьи, где бессловесной тенью жил муж Тани Миша, работавший инженером на заводе в Тирасполе. Миша не прибавил семье Фейги ни счастья, ни благополучия, и умер вслед за дедом Давидом, когда его дочери Симе было 13 лет, от острой лейкемии, рака крови. И тогда остались в этой семье жить две матери, две дочери, и бабушка с внучкой, как говорится в той загадке, а всего три человека. Фейга сгорбилась, поседела, стала усыхать. Её дочь Таня, с детства полная, с больной от рождения печенью, не могла жить в полную силу, довольствовалась работай бибилиотекаря в школе, получала мизерные деньги, недостаточные для семьи из трёх человек. Поиски лучшей работы были безуспешны, сказалось отсутствие жизненных сил для борьбы за своё существование. Фейга наблюдала за всем этим с олимпийским спокойствием, убаюканная пропагандой в стране, из которой вытекало, что «все у нас в стране живут хорошо», а плохо только тем, кто честно жить не хочет. Ей дали скромную, если не сказать нищенскую, пенсию за покойного мужа, который при жизни жил на одну зарплату, хотя среди своих родственников слыл миллионером со своим делом. По каковой причине к нему при жизни ходили не только ближайщие родственники, но и соплеменники и, воздевая руки, взывали к его совести, умоляли дать какую-нибудь денежку, чтобы он очистил свою совесть от греха сребролюбия, и помог своему народу, жившему в лачугах в грязи и без средств. Фейга была всем довольна, мужа считала чуть ли не богом, и когда Давид прямо на её глазах лез в заветный комод за трудовым червонцем, чтобы отдать его этим попрошайкам, из которых многие уже жили гораздо лучше его, она ни словом не упрекнула мужа. Многочисленные должники её мужа, которые сговаривались с Давидом за её спиной, после его смерти испарились, хотя раньше ходили в друзьях дома, приходили к ней, Фейге, в дом, на фаршированную рыбу, вертуты – пирожки по-молдавски, мамалыгу.
Дочь Таня
А в доме на окнах занавески кружевные, на комоде салфетка из простой ткани, но с узорами, её дочери, Тане, нравились красивые вещи, и стоили они недорого, а дому вид придавали красивый. Эта привычка Тане от её мамы и бабушки досталась, после войны многие платья простые шили на те 2-3 метра ситца, что выдавали раз в год, а Таня сошьёт сама себе платьице, и украсит его кружевами, рюшами, и смотрится королевой. Её сверсницы завидовали, и прозвали миллионершей, ведь у многих в доме серо было, грязно, и носили балахоны, сшитые из того же ситца, оттуда и зависть к Тане. И дочь Симочку, как подростать стала, тоже в платьица с изыском одевала, кружева, вставки, пояски красиво на девочке смотрелись. А бантик завяжет, так просто чудо-ребёнок станет. Да и характер у внучки Фейги ой-ой-ой какой, приходят в гости к её маме подруги, и начинают обсуждать, что вот, дескать, у тебя, Танька, ребёнок один растёт, эгоистом будет. Да и вообще, погляди на неё, она ещё скалится, слово о ней не скажи. А Таня подругам жалуется, девочка своенравная, грудной была, постоянно плакала, и сейчас, чуть что не по ней, всё выскажет, за словом в карман не полезет. И строптивая, бабушка ей клизмы хочет ставить для её же пользы, а она не даётся, а у неё всё время запоры.
-А вы её пороть не пробовали?-
спросила одна «подруга»,
- Если бы моя такое только высказала, я бы ей дала...-
Мать уже пожалела, что пожаловалась на собственную дочь подруге. Хотя какая она ей подруга, разве такое другу советуют? А Симочка из-за спины у бабки этой подруге язык показала, и своим детским голоском кричит:
-Уходи, ты нехорошая тётя, детей нельзя бить!-
И Таня с этой подругой рассорилась, чувствует, дочка права, но ведь одна, на всю жизнь оставшуюся одна. А Фейга чувствует, что гости эти были нехороши, да привыкла мужу покоряться, своего мнения не иметь, и дочери покоряться стала. И что Таня её ни спросит, она молчит, или односложно отвечает, боится дочь обидеть, со всем соглашается. И в книжку свою прячется, у неё настольной стал замусоленный томик Шолом Алейхема, она его по кругу читала, до конца дойдёт, и снова с первой страницы начинает. А когда дочь на Фейгу кричит, все жилы у неё на шее наружу, лицо красное, на лбу пот, то мать на кровать свою сядет, взад-вперёд качается, и тихонько жалуется то ли дочери, то ли богу:
-Жизнь моя несчастная, нету у меня мамы и папы, что же делать мне, никому не нужной,-
а у дочери враз все силы вышли, и она на стул падает, за живот с правой стороны хватается, боль у неё давно, печень испортила себе, заболев в Узбекистане в эвакуации желтухой. С тех пор и камни у Тани в жёлчном пузыре, и любое усилие пот на лбу вышибает. А мать её сразу в руки книгу берёт, это её успокаивает, и на любой странице книгу открывает, и читает, читает, лишь бы от страха за будущее убежать…
Спаси мать и бабку, Сима
Когда-то в день рождения внучки Давид сад посадил, хорошие деревья подобрал, и после смерти отца, когда семье Фейги совсем голодно стало, внучка за деревьями принялась ухаживать, и те стали невиданные прежде урожаи слив, абрикос, яблок и груш давать. Слушала внучка постоянные жалобы матери, что денег нет, да и придумала, избытки урожая на рынок вывозить, да продавать. У соседа одного арендовали двухколёсный возок, нагружали сливами, абрикосами, и вывозили на близлежащий рынок. Так у всех крестьян фрукты берут, и цену хорошую дают, а у бабки с внучкой такие же, да и ещё лучшие абрикосы и сливы норовят втрое дешевле купить. А когда внучка возмутилась, и послала покупателя к другим, мол, там покупай, попробуй за такую цену, так грозиться стали, оскорблять, да и пытаться товар перевернуть, еле отбились от наглых да ушлых покупательниц. А бабка успокаивала внучку, уговаривала её уступить, и сама уступала, продавала товар задарма. И каждый раз, когда на рынок выезжали Фейга и Симочка, повторялось одно и то же, так что приходилось внучке смиряться. Прослышали о саде и урожаях родственники, те, что со дня похорон носа не казали, и тут как тут, с кошёлками, корзинками у ворот стоят, в ворота стучат. А во дворе появилась злая собака, Тузькой зовут, щенком Симочка подобрала просто на улице, и притащила в дом, в сарае сперва вырастала, так ещё щенком пыталась из сарая вырваться, здоровенную доску изгрызла, лаз пыталась проделать. Потом как-то смирилась с неволей, но только внучку признавала, из её рук еду брала, с ней всё время во дворе возилась. И вот Тузька выросла большая, а никого больше не признавала, всё тосковала за Симой, ждала из школы, во двор никто не зайдёт. Так что родственники нечасто приходили, им Симочка по доброте души сетки и корзинки их фруктами наполняла, а Тузька их в страхе держала. Только к себе домой внучку Фейги никто не звал. Ни её злобный дядя Давид, брат отца, что смотрел всегда с ненавистью на Таню, да и её дочь недобро косым взглядом награждал. Ни тётя Поля, сестра отца, которой Сима не раз абрикос и слив полные сетки накладывала.
Так эта семья и жила, три женщины, до тех пор, пока Сима не выросла. Домик их старый давно пришлось переполовинить, и продать полдома, когда Тане на работе удалось в кооператив учительский вступить. А денег на вступительный взнос не было, осталось только полдома, и Таня стала искать на эти полдома покупателя. Фейга давно потеряла все деловые качества, просто влеклась вслед за Таней, присматривала за Симой, варила супы из картошки, на второе жареная картошка, чай на третье, заварка служила дня два. Таня нашла покупателей, денег давали мало, за более плохие хибары давали вдвое больше, но других покупателей не было, а денег как раз хватило бы, чтобы заплатить первый взнос за кооператив, и ещё пожить на квартире, пока дом построится.
Но покупатели схитрили, и деньгами дали ровно столько, сколько простодушная Таня сказала, что нужно тотчас заплатить за кооператив, а за остальные деньги предложили им жить в одной комнатке их же дома. Семья переселилась в эту каморку с отдельным входом, и сразу же начались неприятности. Как и следовало ожидать, новых хозяев жильцы не устраивали, им начали угрожать, преследовать, а однажды хозяйка погналась за Симой, которая успела закрыться в каморке, и накинуть щеколду. Тогда нападавшая стала рвать дверь, и девочке пришлось припугнуть бандитку, что зарежет её, И только тогда нападение прекратилось. Но с этих пор семья Фейги переселилась в другое место, а недоплаченных денег новые хозяева не вернули.
Серафима в университете
Центр интересов семьи теперь заключался в Симе, которая, успешно окончив школу, поехала учиться в далёкий украинский город в университет. А Фейга с Таней снимали комнату, и ждали, когда будет построен их кооперативный дом. Жить было тяжело, за съём комнаты платили, Симе помогать почти ничем не могли. Она жила в общежитии, получала стипендию, а окончив первый курс, приехала на каникулы уже в новую квартиру. Её мать и бабушка сдавали одну комнату, чтобы смочь выплачивать ежемесячные кооперативные взносы за квартиру. Жильцы были пожилые люди из Ленинграда, муж и жена, когда-то жена из этих мест уехала в большой мир, но о Тирасполе помнила, о чудной реке Днестр, где летом отдыхать можно, моря не надо. Вот и приезжали они каждым летом, и на вокзале к выходящим из поезда тихонько подходили желающие иметь квартирантов, и к себе на квартиру сманивали. Старая уже Фейга тоже на вокзал пошла, и робко предложила первым встречным, вот этой паре своё жильё. Одета она была всегда чисто, сама опрятная, платье из чёрного сукна, хоть и не новое, но чистое и выглаженное, таким же постель и бельё жильцы нашли, и саму квартирку с тремя крохотными комнатками. А место, где квартира была, рядом с пляжем речным, тут же в соседем доме большой продуктовый магазин, и цены на продукты низкие, всё свежее и качественное. И впредь эти жильцы из Питера только у Фейги и останавливалиь, лучше места не найдёшь, бельё чистое, Фейга его в стиральной машине стирала. Лет ей было уже 76, а всегда сама и в магазин пойдёт, за молоком в очереди постоит, жила она на молоке и хлебе, овощи и мясо не ела, так как пенсия была 9 рублей, не хотела на шее у дочери сидеть.
А как лето кончалось, начиналась учёба в институтах и техникумах, приезжали студенты из сёл и маленьких окрестных городков, но не всем общежития давали, вот и находила Фейга новых жильцов, теперь уж на 6-8 месяцев, каждый раз двух девочек. Разные жилицы попадались, были и нахальные, что норовили побарабанить на пианино, которое Таня когда-то из Москвы привезла для Симочки, на этот случай у Фейги ключик был, и с той поры пианино запиралось. Сима не стала жильцов тревожить, с матерью в одной комнатке поместилась, Фейга в проходной спала, так лето и провели. Мать работала, Фейга чистоту в доме держала, поесть готовила, а Сима к друзьям пошла, подруга из бывшего класса ей новости рассказала. Бывшая любовь Симы, одноклассник Вовочка, который её просто уважал, как первую ученицу в классе, уже жил с их общей одноклассницей. Сима, как это услыхала, так от любви своей детской сразу излечилась, и на следующее утро проснулась с поющей душой, свежей и незамутнённой никакими чувствами. За встречами и узнаваниями и лето пробежало, несколько раз лишь Симе удалось на Днестр сходить позагорать и искупаться в речке. Да ещё одно событие было у Симы, Фейга потом от дочери Тани узнала, что сын знакомого сапожника, Виктор, тоже одноклассник внучки, в женихи набивался к Симе, даже жениться предложил, к себе в гости зазвал, отцу и матери представил, как невесту. А Сима смеялась над ним вместе с матерью, да и самому Виктору отказала. И ещё два одноклассника то ли в шутку, то ли всерьёз, тоже замуж звали. Но всё это Симе казалось несерьёзным, ведь в школе никаких отношений с ними не было, и вдруг на тебе, с бухты барахты жениться, как в прорубь!
Все три жениха ей не нравились, хотя один учился в Ленинграде, другой в Одессе, а третий остался в Тирасполе. Фейге, конечно, было бы спокойней, если бы Симочка уже сразу выбор свой сделала, женилась бы удачно, чтоб не бедствовать, как они прежде, да и сейчас, пожалуй, тоже.
Поклонники Симы
Когда настала осень, Сима уехала в неблизкий Харьков дальше учиться. Жить ей приходилось на квартире, питалась она скудно, на занятиях голова кружилась, но преподаватели видели, что девушка мыслит нестандартно, и ценили её за это, на распределении по кафедрам физического факультета, на котором она училась, её взяли на самую сложную, теоретическую кафедру. Появились подруги, и друзья, два из которых стали настойчиво добиваться её руки. Один был танцор, звали его Вова, он приехал из далёкого Крыма, учился на астронома. Кафедру астрономии возглавлял Барабашов, ради которого Серафима и приехала в далёкий от Тирасполя Харьков поступать на физический факультет. Второй претендент на руку Симы бы Миша, который начал настоящую осаду девушки. Он убеждал её, что у неё нет лучшей, чем он, кандидатуры в мужья, и она всё равно будет вынуждена выйти за него замуж. Так лучше сделать это раньше, и с этой целью он познакомил её со своими родителями, которым Сима понравилась. Только у Миши были странные манеры: он пробрался в общежитие девушек в колхозе на осенней отработке, и спрятался там под кроватью Симы вечером, был обнаружен и изгнан, правда, был условно прощён. Однажды уже во время учёбы в университете он пригласил Симу к себе на дачу, и там во время отсутствия девушки в комнате исследовал содержимое её сумочки. По каким-то неуловимым признакам возвратившаяся Сима поняла, что была обыскана, и навсегда с Мишей рассталась.