Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто идет он по тропочке в саду, кругом деревья, кусты, цветы, птички, а у него на душе погано-препогано. И перед ним на тропочке слизень, толстый такой, противный, и Платон Платоныч в этом своем душевном состояния ногу поднимает, чтобы слизня того… расслизить в общем, как вдруг ему голос требовательный: «Не убий!» Платон Платоныч автоматом через живое переступил, но остановился и кипятиться стал, что, мол, он теперь как дигамбар какой-нибудь и наступить никуда не может, ни комара ему теперь не прихлопнуть, ни клопа вонючего. Голос паузу взял и снова лишь то же самое повторяет: «Не убий!» – но еще более внушительно и непреклонно. Так непреклонно, что Платон Платонычу вдруг стало стыдно за желание слизня этого расслизить. И он давай убеждать себя, что за жизнь свою гадостей натворил, что слизень этот – просто вшивь, точка невидная, и вообще он шашлык любит очень из козленочка, а природа этих слизней, сколько надо, понаделает. Но стыд не уходил, напротив, вырастал будто, потому что слизня топтать хотел не просто так, походя, а именно, что на душе погано было, и поганство это хотелось убить тем, чтоб убить хоть кого-нибудь. Всенепременно убить! Пусть слизня, но убить!
Проснулся Платон Платоныч, и на душе было погано. Фу, как погано! «Всегда на земле кто-то кого-то немножко убивает, – повторил он за кем-то. – Человек такое существо, чтобы жить – убивать должен. Природа у него такая, а против нее не попрешь. Никто не попрет, потому что…» - продолжал он про себя рассуждать и рассуждать хорошо, убедительно, но стыд, мучительный стыд и тут догнал его, догнал и переполнил, перелился слезами, обильными как никогда, как в детстве, с которыми пришлось в ванну быстро-быстро, чтоб вода шумела и чтоб никто нигде не узнал, как нестерпим его стыд, этот его и только его одного стыд… «Ты чего там, Платон? Не заболел?» - жена забеспокоилась. «Здоров, здоров, совсем здоров»,- удалось почти бодро Платон Платонычу, и на кухню, где покурил, подумал, побормотал про себя и притих, успокоился… Так… ничего все снова стало, только козленочков было жаль. Одних лишь козленочков…