"Боже, дай мне Разум и Душевный Покой,
чтобы я смог принять то, что изменить не в силах,
Мужество, чтобы изменить то, что могу,
и Мудрость, чтобы отличить одно от другого"
из молитвы охтинских старцев
Маленький аккуратный домик из трех комнатушек и веранды, пять стертых каменных ступеней, асфальтированный, очень чистый двор со скамеечкой, и клумбы с цветущими чайными розами вокруг дома - все казалось сказочным. Даже жители. И малюсенькая бабушка в косыночке, и сгорбленный дедушка с прищуренными, всегда улыбающимися глазами.
Все вокруг приспособлено и удобно устроено. Сарайчики были с низкими дверцами, и маленькими окошками. Полочки располагались не высоко, а газеты, застилавшие их, были по краям вырезаны и похожи на свисавшие кружева.
Все казалось таким - же вечным и надежным как хозяева. Каждый день дедушка жарил семечки в железном бочонке с маленькой дверцей. Подвешивал его над костром и постоянно перемешивал, крутя длинной ручкой барабан - вертел. Аромат жареных семечек распространялся повсюду и сохранялся весь день.
Дом и двор находились на горе, а вниз, к воротам, вела длинная извилистая дорожка, петлявшая под деревьями и огибающая грядки с зеленью.
Перебравшись из Карабаха, семья купила участок, напоминавший родное село гористым ландшафтом, и даже то, что воду с реки для постройки и камни придется таскать в гору, не испугало хозяев. Зато место, как в родном селе, Вер-зяпюне, такой обзор – глаз радует, весь город на виду.
За маленьким аккуратненьким заборчиком этого пространства, любого посетителя ждал сплошной позитив. Стол, располагавшийся под раскатистой яблоней, никогда не пустовал. Многочисленные родственники, соседи, знакомые часто заходили к старикам. Гостеприимные, жизнерадостные хозяева никогда ни на что и ни на кого не жаловались.
— Как может болеть голова, если не стукнулся, —удивлялась бабушка, хотя весной отметили её восьмидесятивосьмилетие.
Дедушка тоже чувствовал себя прекрасно. Любил вкусно покушать, выпить рюмочку винца перед обедом, особенно в компании. Кто – то ему сказал, что белый хлеб кушать вредно, старик перешел на булки.
Газеты он читал без очков, только вот руки предательски тряслись, но особых неприятностей это не доставляло.
Вот уже много лет он жарил семечки и продавал их сидя на маленькой скамеечке перед домом. Доход от этого был не большой, дедуля угощал всех проходящих детей, подкармливал воробьёв, голубей.
Если старики шли к родственникам, то надевали выходные наряды и превращались в строгую степенную, но очень любимую всеми пару, занимавшую почетные места.
Дома же, как и у других, бабушка ворчала на деда, иногда цеплялась к его одежде или капризам, которые выражались в мелочах, но относились они к этому как к погоде.
Что переживать о том, чего изменить нельзя. Это и было кредо их жизни, а возможно секрет долголетия.
Лето этого года не предвещало никаких перемен в привычном укладе жизни.
В тот день лучи яркого утреннего солнца, как обычно, пронизывающие стекла веранды, казалось, разбились об звонкий, твердый и властный женский крик.
— Что сегодня, свадьба или похороны? Что произошло, о чем я бы не знала?- кричавшая бабушка всегда узнавала обо всем первой, имела собственный, непоколебимый, взгляд на случившееся. Обычно иного мнения она не признавала, что было причиной частых разногласий с мужем.
Девяностовосьмилетний старик, в чей адрес летела тирада, молча, спокойно застегивал трясущимися руками пуговицы рубашки.
—Гянкыс керялыс, кеням корчим, пырценим кезаниц*, —продолжала старушка, еще больше распаляясь оттого, что речь её оставалась без ответа.
Муж открыл дверцу старого скрипучего шкафа и вынул черный костюм, предназначенный для парадных выходов.
Голос Гюлли приобрел удивленные нотки:
— Со вчерашнего вечера слова не сказал, еще и костюм со шкафа сам достал.
Исаак, казалось, не слышит жены.
Ни один из её четверых зятей ни только не видел, чтоб Гюлли ела, голоса её не слышал. Обычно, когда жена позволяла себе направить на Исаака свое недовольство чем либо, старик поворачивался к дверям, и назвав имя одного из зятей, говорил:
— Проходи, Хатям.
Жена всегда попадалась на удочку, опускала голову, поправляла косынку и выходила на встречу несуществующему гостю, вмиг превратившись в самую покорную женщину в мире.
Этот солнечный день что – то изменил в привычном распорядке их жизни. Не понимая с чем можно связать произошедшие перемены, бабушка продолжала возмущаться:
— Чем тебе сегодня не угодил твой пиджак? Двадцать лет в нем семечки продавал. Боишься, что обручение вернут?
Старик упорно молчал. Расчесал свои пушистые белые усы. Водрузил на голову черную фетровую шляпу с большими полями и вышел из дома.
—Хоть чай выпей,— прошептала удивленная жена.
Она так и осталась стоять в дверях веранды со старым, цвета пыльного асфальта пиджаком в руках. Взгляд её тянулся вслед за спускающимся по тропинке мужем, пока он был различим среди деревьев.
— Семечки не взял, совсем на голову заболел старый. Боишься слово сказать,— запричитала Гюлли.
— За человека меня не считает, как собака лаю впустую, а ему все равно,— продолжала она автоматически берясь, за стертый веник.
— Пусть творит что хочет, ни слова больше не скажу. Делает вид, что не замечает меня.
Привычно подметая двор, она продолжала жаловаться самой себе.
— Как перед правнуками так хвастается, что газеты без очков до сих пор читает, а я нитку в иголку уже не с первого раза вдеть могу, а ведь на десять лет моложе, —так старушка довела себя до того, что предательские слезы жалости к своей особе заполнили видавшие виды глаза.
Старик же сидел на маленькой скамеечке в воротах своего дома. Так он проводил каждый день, только сегодня он не продавал семечек и не разговаривал, как всегда, с каждым прохожим. Даже на приветствия не отвечал, отворачивался от расспросов и люди уважительно, молча отходили.
Оживление в его взгляде вызывали подъехавшие к остановке автобусы, или такси. Но каждый раз тень разочарования все глубже уводила его мысли в далекое прошлое. Старик вспоминал своего младшего сына.
Его седьмой ребенок был игрушкой и гордостью для тогда уже престарелого отца. Разница в возрасте с внучкой составляла всего - лишь год.
Старшие дети росли незаметно для отца, слишком много забот было, да и не видел он их почти. Уходил из дому – они еще спали, приходил – дети уже спали. А с этим, все было по - другому, с малышом он заново познавал мир.
Веселый, красивый, переросший отца на две головы Миша нравился всем. Сколько невест заглядывалось на него! Если бы не война…
Надпись «без вести пропал» в сочетании со словами сына «я вернусь папа, посмотришь!» поддерживали огонек надежды в душе старика много лет.
После войны часто случалось - пропавшие возвращались. Каждый случай подпитывал надежду в душе. « Может, и мой так объявится»,- думал отец. Если в плену был, домой показаться побоится. В плен попал, считай опозорен, и виновен, а как иначе, страна у нас такая. Случилось - никто не разбирался, как в плен попал, почему. Вон зять из плена бежал, к нашим примкнул и делал вид, что на русском не разговаривает, а то и воевать не дали бы, из одного плена в другой попал бы.
Человек не вечен, но так хотелось пока жив, убедиться в своей правоте, в том что жив и здоров твой ребенок, что предчувствие отцовское не подводит тебя.
Обжигающая душу радость и страх спугнуть удачу со вчерашнего дня заполнили душу Исаака, не дали сомкнуть глаз ночью, приглушили все чувства кроме напряженного ожидания.
Если никому ничего не говорить, тогда все будет хорошо. Он ведь столько лет знал, верил, чувствовал, что-то подобное должно произойти.
Шестилетняя девочка, правнучка, все свободное от садика время проводившая у них, появилась как обычно, под вечер. Подставила лоб для поцелуя, примостила рядом маленький стульчик, который ей сделал прадедушка.
Усадила поудобней любимую куклу на коленки, и полился обычный ручеёк вопросов:
—Мец- папа**, почему ты не спрашиваешь, сколько будет17+5. А где твои семечки, кончились? Конфета у тебя есть? А как звали твоего мец папу?..— Прадед не отвечал, казалось, он не слышит. Ребенок притих и прижался к старику, почувствовав что-то неладное.
Старая морщинистая рука с нежностью погладила головку с тоненькими косичками, и старик заговорил.
— Вчера он сказал, что придет, письмо принесет. Спешил, даже в дом не зашел. Точно назвал улицу и имя. Я думал курортник, квартиру ищет, спрашивает: «Дедушка ты на этой улице всех знаешь?» Журналистом оказался, это те, кто в газетах статьи пишут. По миру ездят. Говорит, в Америке был.
—Где эта Америка, сколько туда ехать надо?
—Это очень далеко. Зашел в магазин одежды, а хозяин как узнал, откуда он, подарил костюм, повел в ресторан и попросил письмо родным передать.
— Я знаю, ресторан это как в садике, много столиков и все по отдельности кушают.
— Со времен войны он в Америке. Многое о себе рассказал. Вроде все совпадает. Письмо принесет - я сразу пойму. Я своего сына руку сразу узнаю. Все его письма до слова помню,— голос деда задрожал и стал хриплым.
— Война давно была?, —пыталась растормошить его правнучка, но
вспоминая письма дедушка опять углубился в собственные переживания.
Ребенок, услышав зов Гюлли подскочил со скамеечки:
—Пойдем домой, поздно уже, завтра гостя ждать будешь и мец- мама злится.
Девочка убежала, оставив старика со склоненной головой, не заметив наполненных влагой глаз, сверкающих отблесками фонарного света.
Когда на улице погасли огни, старик поднялся и побрел домой. Рассвета следующего дня он уже не увидел.
Некоторые вопросы и загадки сопровождают человека всю жизнь, не имея ответов и решений, но и не давая покоя.
Хочется верить, что открытая калитка, венки и череда людей, идущих по тропинке в дом, помешали долгожданному гостю появиться на следующий день.
* Всю жизнь испортил. Пойду пропаду, чтоб избавиться от тебя.
** Старший дедушка или старейшина в роду.