Дверь за мамой закрылась. Алька шустро соскочила с кровати и бросилась к стоявшей в углу сумке с вещами.
- Ну, где же они? Где? – Приговаривала Алька, копаясь в сумке. – А вот! Нашла! Вот они, мои хорошие! Самые красивые, самые блестящие! Вот они мои туфельки!
Сквозь малюсенькое оконце кое-как пробивались слабенькие лучики зимнего солнышка. Алька сидела на кровати и смотрела на свои новые туфли. До чего же красивые! Лаковые, черненькие. Блестят! Ух, как блестят! А если их поближе к оконцу поднести, еще сильнее блестят. А застежка блестит, будто она из серебра сделана! Нет, не из серебра, из золота! А еще каблучок есть. Каблучок, правда, маленький, зато громкий! Уж она, Алька, знает, как он может громко стучать.
Туфельки Альке купили еще летом.
- На осень! – говорила мама. – Ты же у нас осенью в школу пойдешь!
Алька мерила туфли и важно прохаживалась в них по большой комнате. Солнечный свет врывался в распахнутые окна вместе с ароматом распустившегося жасмина. Маленький каблучок звонко стучал по крашеным половицам. Еще мама ей купит портфель и школьную форму. А еще бант! Такой большой-пребольшой белый бант! Вот так выйдет она в сентябре на улицу, нарядная-нарядная и пойдет в школу, стуча каблучками: тук-тук, тук-тук.
Наступил сентябрь. Только в школу Алька не пошла.
- Ничего! – приговаривала она, поглаживая свои туфельки. – Вот кончится война, а она очень скоро кончится, и я обязательно в школу пойду. И портфель новый у меня будет, и школьная форма. Так примерить вас хочется! Так хочется! Только тут нельзя, испачкать можно. А вот вернемся домой, каждый день примерять буду!
Смотреть в оконце Альке не хотелось. Ничего там интересного нет. Вот проснется скоро сестричка Ниночка, с ней можно будет поиграть. Правда, игрушки все тоже дома остались. Но это не беда! Они то себе игру придумают. Можно, например, лежа на кровати, сбивать с потолка камышовые метелки, или в земляном полу ямки рыть. А на улицу им нельзя. Мама будет ругаться. Она всегда говорит:
- Без меня, чтоб нос на улицу не высовывали.
А они и не собирались его высовывать. Сидели себе тихо в этой маленькой землянке, ждали маму. Вот было радости, когда она возвращалась.
- Ну-ка! – говорила она. – Скорее сюда! Кому горбушку? А кому мякушку?
Альке было все равно, что есть: хоть горбушку, хоть мякиш. Лишь бы поскорее, да побольше. Только вот «побольше» никогда не было. Мама смотрела, как Алька с Ниночкой слизывают с ладошек крошки серого хлеба и плакала.
- Ты чего плачешь, мама? – спрашивала Алька.
- Да так! От счастья! От счастья, что все у нас живы и здоровы.
Однажды к ним в землянку пришла какая-то тётя. Она долго обнимала маму, потом Альку и Ниночку. Обнимала и плакала. Мама тоже плакала. Тетя говорила маме, что уж очень вовремя их эвакуировали, что ничего не осталось от их поселка: ни домов, ни школы, ни больницы. Совсем ничего не осталось. Они плакали и плакали. Алька смотрела на них и думала: «От чего же они плачут? Неужели снова от счастья?»
Однажды утром Алька не нашла своих туфелек. Она перерыла всю сумку, разбросав по землянке вещи, перевернула постель, на всякий случай заглянула в печку. Нигде нет! Алька плакала и причитала:
- Ну, где же они? Где? Куда подевались?
Дождавшись маму, кинулась к ней с вопросом:
- Мам! Туфельки где?
- Туфельки, говоришь? Погоди! Дай хоть отдышаться, да пальто снять.
Алька с нетерпением ждала маминого ответа.
- Вон смотри, доча, на что я твои туфельки обменяла.
Тут только Алька заметила в углу возле входа небольшое ведро мелкой картошки и половинку тыквы с крупными, белыми семечками внутри.
Девочка отвернулась от мамы, села на кровать и громко заплакала. Мама села рядом. Она прижимала к себе Альку, гладила её по голове и тоже плакала. Только мама плакала тихо, изредка смахивая со щек крупные слезы.
- Вы чего? – подошла к ним Ниночка. – Вы чего плачете?
- От счастья. – Ответила мама. – От счастья, что все у нас живы и здоровы.