До того, как я приступил к прочтению «Голого завтрака», я уже прочёл трилогию автора «Города красной ночи», «Западные земли» и «Пространство мёртвых дорог», поэтому был, так сказать, подготовлен к его чудачествам. И, тем не менее, даже при такой тщательной подготовке я был несколько подавлен и шокирован. Я уверен, большинство из тех, кто начинал читать его романы, были удивлены некоторой чрезмерной концентрацией сцен порнографического характера. Причём, чего уж говорить обиняками, большинство этих сцен были между лицами мужского пола. Такое немотивированное обилие ахтунга едва ли не отбило у меня охоту читать Берроуза вообще. «Голый завтрак» в этом смысле ещё более вызывающ и пикантен, благодаря элементам садизма.
Я толерантный человек и готов простить и понять применение любых методов в литературе при условии, что они хоть в малейшей степени мотивированы. Для чего нужны все эти сцены Берроузу? – вот, пожалуй, основной вопрос к творчеству этого, безусловно, значительного писателя. Я бы, честно говоря, предпочёл бы обойтись безо всего этого. В большей степени в литературе неприемлема только политика, в отношении которой настоящий писатель должен сохранять, на мой взгляд, строгую нейтральность. Подобной же неразрешимой для меня загадкой для меня является и мезоуровень восприятия романов Милорада Павича, то есть странных и как бы хаотичных произвольных поступков некоторых героев или второстепенных персонажей. Именно этот уровень, а не более высокий, который является более типичным и общим для всех постмодернистов. С другой стороны, безо всех этих сцен романы Берроуза получились бы несколько пресноватыми. Удалите оттуда ещё и джанковый подтекст, и его романы станут практически заурядной фантастикой, разве нет? Фантастикой, но необычной по форме. Два этих факторов придают его романам глубину, необычность. Этот диссонанс заставляет задумываться над произведениями Берроуза. Вообще, почему эти сцены должны были быть сценами однополой любви, понятно хотя бы из того, что будь в его романах всё, как полагается, – они бы стали невозможно пошлыми бульварными романчиками в мягких обложках. Он выворачивает их суть наизнанку, делает свои романы неприемлемыми для любителей такого рода развлекательного чтива. Это своего рода критика, пародия на весь слой эротической литературы.
Чак Паланик где-то говорил о порнографии, как о новом жанре сверхреализма. Сочетание сверхреализма в таком понимании с явной ирреальностью некоторых сцен, их неуместностью, их неестественной концентрации делает романы Берроуза атомной бомбой, критическая масса которой накапливается только в голове у читателя.
В произведениях без строгой сюжетной канвы все эти “эротические” эпизоды становятся немотивированными, произвольными и в некоторой степени случайными. Это является вызовом традиционным способам построения литературных произведений. Вообще, метод нарезок в понимании Берроуза, на мой взгляд, стал расширенной трактовкой внутреннего монолога Толстого и “потока сознания” Джеймса Джойса. Если двигаться в этом направлении и дальше, то нельзя не заметить, что Берроуз постепенно подходил к идеалам нового романа. Собственно, он запросто мог рассуждать на эти темы с одним из самых главных и последовательных представителей этого направления Робом-Грийе. В таком случае, надо говорить о том, что повествование ведётся от лица самого Берроуза или его художественного эквивалента, который подряд описывает всё, что видит вокруг и чувствует.
Как говорят, во всех своих поездках Берроуз не расставался с тетрадью, расчерченной на три колонки. В первую он записывал различные факты о происходящем вокруг, обрывки услышанных фраз, диалогов; во вторую — личные впечатления, мысли, воспоминания; наконец, третья содержит цитаты из книг, читаемых в данный момент. Собственно из этих колонок и монтировалась будущая книга.
Возможно именно в романе «Голый завтрак» писатель сформулировал некоторые из собственных взглядов на творческий процесс. Но его точка зрения выглядит довольно своеобразной, исходящей из предельно агностических позиций. Да и другая странная особенность его откровений – то, что они неразрывно вплетены в ткань повествования, и лишь по силе их красноречия или по немного более отчётливо проступающему смыслу, мы можем понять, что речь в конкретный момент идёт о чём-то отличном от основной канвы повествования:
«Вероятно, я открыл не ту дверь, и в любой момент Одержимый Держатель, Владелец, Который Попал Сюда Первым, ворвётся и завопит:
- Что Вы Здесь Делаете? Кто Вы Такой?
А я не знаю, что я там делаю и кто я такой. Я решаю отбросить эмоции и попробовать обрести способность разбираться в окружающем мире, прежде чем покажется владелец <…> вас там не было в Начале. Вас там не будет в конце… Знание о том, что происходит, может быть лишь поверхностным и относительным… »
В данном случае Берроуз представляет автора случайно просыпающимся высшим сознанием, возможно, сравнимым с творческим сознанием демиурга. Но целью его не должны быть попытки разобраться в существующем мире, его основная цель – создавать собственный.
Но, как это часто бывает у Берроуза за подобной трактовкой тут же следует совершенно иная:
«Писатель может рассказать только об одном: о том, что непосредственно воздействует на его чувства в том момент, когда он пишет… Я всего лишь записывающий прибор… Я не осмеливаюсь навязывать вам «повесть», «фабулу», «сценарий»… Поскольку мне удаётся напрямую регистрировать определённые стороны психического процесса, то не исключено, что я преследую ограниченную цель… Я не развлекатель…»
- по мне это просто блестящий, невероятно талантливый пассаж. Хотя такую концепцию в науке назвали бы позитивистской, и от этой философии в науке вскоре отошли. Ещё быстрее от бесплодной концепции позитивизма должны отойти в искусстве. Но тут дело сложнее и заключается в том, насколько хорош сам прибор восприятия действительности, насколько он хорошо настроен, и что способен воспринимать. Наверное, излишним будет напоминать уважаемому читателю, что о чём-то очень похожем говорил нам и Роб-Грийе. Но его картина действительности, воспринимаемая этим «записывающим прибором» была кристально чистым и без помех. Его мастерство как писателя состояло в том, чтобы умело водить этой камерой и якобы случайно, но всё равно очень красноречиво монтировать эти кусочки в единую ленту. Собственно поэтому-то искусство великого француза иногда переходило на территорию кинематографа. Французский же автор дальше всего заходит на территорию Берроуза, пожалуй, в романе «Проект революции в Нью-Йорке», где столько же слабомотивированных сцен насилия и жестокости, повторяемых с завидной частотой, что немаловажно.
«Камера» же Берроуза такое ощущение постоянно подвергается атакам компьютерных вирусов, её мучают внешние помехи, она принимается снимать собственные отрывки по второму разу, когда их уже демонстрируют на большом экране. Моё понимание приведённого отрывка состоит именно в такой метафоре.
Иногда же мне представляется, что сознание Берроуза была невероятно ясным и понимал он очень многое, а творения, подобные обсуждаемому роману, это мучительные попытки вырваться за пределы существующих средств языка. Это мучительные конвульсии, ожидание некой революции слова, это попытка произвести на свет новую литературу. Неплохо мои слова иллюстрирует отрывок стихотворения «Ночь на той стороне» одного малоизвестного поэта:
«Наедине с зеркальным отраженьем часов
Считаю века.
Мне порой, как будто не хватает слов
В ожидании нового языка.
<…>
В немыслимом желанье жить
Меняю очертанья,
И сил нет несчастливым быть,
И хочется огня страданья!»
В смысле творческого метода Берроуза и его способов конструирования собственных произведений мне была очень интересна попытка Кронеберга снять фильм по «Голому завтраку». Скажу так, по роману-эпопее Пруста снять фильм было бы проще. Это произведение неимоверно трудное для режиссёра, пытающегося снять традиционный фильм. Роман Берроуза будет убегать из рук, как песок сквозь пальцы: там не за что ухватиться. Фильм получился неплохой, даже несколько завораживающий и томительный, но никакого отношения к одноимённому роману он не имеет. То есть мне даже удивительно, как это создатели фильма умудрились увидеть или прочитать это в самом романе! Да отдельные персонажи в этих произведениях совпадают: дезинсектор появляется в одном из эпизодов романа, с бесчеловечными опытами из мутной воды романа выныривает доктор Бенвей. Но, насколько я понимаю, дезинсектору посвящён отдельный рассказ.
Да, кстати, я как-то уснул недавно за чтением Берроуза в метро, и мне явился во сне как раз почему-то именно дезинсектор. Также в описываемом романе в отличие от фильма нет эпизодов со сценой в духе Вильгельма Телля и превращения пишущей машинки в жука. Это недвусмысленные намёки на рассказ Кафки…
Влияние великого австрийского писателя прослеживается и в самом романе «Голый завтрак», особенно это касается эпизодов, посвящённых правосудию в Интерзоне. Понимание власти Берроузом, как слепой бюрократической силы, неясного иррационального происхождение чрезвычайно близко к пониманию такового у Кафки в романах «Процесс» и «Замок»:
«Кабинет Секретаря Округа находится в громадном здании красного кирпича, известном как Старое Здание Суда. Там действительно слушаются гражданские дела, причем судопроизводство безжалостно затягивается до тех пор, пока противники не умирают или не отказываются от тяжбы. Это происходит из-за несметного количества документов, касающихся абсолютно всего на свете; все они хранятся в полном беспорядке, поэтому никто, кроме Секретаря Округа и его помощников, не в состоянии их найти, а сам он, бывает, тратит на эти поиски долгие годы. И в самом деле, он до сих пор разыскивает материалы, относящиеся к делу о взыскании убытков, производство которого было прекращено в 1910 году. Большая часть Старого Здания Суда давно превратилась в руины, а та, что еще сохранилась, из-за частых обрушений крайне опасна. Наиболее рискованные миссии Секретарь Округа доверяет своим помощникам, многие из которых лишились жизни на службе. В 1912 году двести семь помощников были погребены под обломками северо-северо-восточного крыла. Когда против жителя Зоны возбуждается дело, его адвокаты потворствуют тому, чтобы оно было передано в Старое Здание Суда. Как только это сделано, истец уже проиграл процесс, поэтому в Старом Здании Суда слушаются только дела, спровоцированные чудаками и параноиками, которые требуют "публичного разбирательства", чего добиваются редко, поскольку лишь острая нехватка новостей приведет в Старое Здание Суда репортера.»
- цитата говорит сама за себя. То же ощущение неумолимой судебной машины, которой ничего не стоит раздавать маленького человека. Даже не машины, а некой роковой стихии, по сравнению с которой судьба одного человека вещь слишком малая и статистически незаметная. И эта патологическая, интровертная, бессмысленная зацикленность судебной системы на самой себе и собственных деталях, которые превалируют над отдельными человеческими судьбами и интересами реальных людей с точки зрения самих этих людей.
Иногда Берроуз творит совсем уж невероятные вещи и в рамках своего невероятного мира умудряется совмещать намёки сатанинского толка, атмосферу кафкианских романов и каким-то образом зачатки «Поправки-22», хотя та вышла несколько позже. Впрочем Джозеф Хеллер писал свой великолепный роман примерно в те же времена.
«Инспектора три часа роются в его бумагах, справляясь в пыльных книгах инструкций и пошлин, из которых они зачитывают невразумительные и зловещие выдержки, неизменно заканчивающиеся словами: «А посему подвергается штрафу и наказанию согласно Постановлению 666». Они многозначительно глядят на Ли. Они просматривают его бумаги через увеличительное стекло.»
Что же говорит сам автор о своём творении:
««Голый завтрак» – это план, практическое руководство… Чёрное насекомое испытывает нескрываемую страсть к бескрайним инопланетным ландшафтам… Абстрактные понятия, простые, как алгебра, сводятся к чёрному говну или парочке стареющих метисов…
Данное руководство умножает уровни восприятия, открывая дверь в конце длинного коридора… Двери, которые открываются только в тишине… «Голый завтрак» требует от Читателя Тишины. В противном случае читатель попросту щупает собственный пульс…»
Вероятно, Берроуз тем самым предлагает создавать нам новое понимание мира, начиная с базисных понятий. И воспринимать данный роман можно лишь на самых примитивных уровнях сознания, то есть без подключения критического разума, иначе мы услышим лишь собственные размышления насчёт этого романа. Что ж не лишено смысла. Но куда нас может завести чрезмерное доверие сомнительным идеалам Берроуза?
«На Городском рынке есть Кафе Встреч. Последователи устаревших, невообразимых ремесел, рисующие каракули по-этрусски, подсевшие на еще не синтезированные наркотики, банкометы пришпоренного Гармалина, мусор низведен до чистой привычки предлагающей сомнительную безмятежность овоща, жидкости чтобы вызвать состояние Латаха, Титонские сыворотки долголетия, фарцовщики черного рынка Третьей Мировой войны, акцизные телепатической чувствительности, остеопаты духа, следователи нарушений обличаемых льстивыми параноиками-шахматистами, служители фрагментарных ордеров записанных гебефренической скорописью обвиняющих невыразимые увечья духа, бюрократы призрачных департаментов, официальные лица безконституционных полицейских государств, карлица-лесбиянка доведшая операцию Шпиг-утота до совершенства, легочная эрекция которая удушает спящего неприятеля, продавцы оргонных цистерн и машин для расслабления, брокеры изощренных мечтаний и воспоминаний
проверенных на клетках мусорной болезни с повышенной чувствительностью и выменянных на сырье воли, врачи искусные в лечении болезней, спящих в черной пыли разрушенных городов, накапливающих яд в белой крови безглазых червей медленно наощупь пробирающихся к поверхности и к человеку-носителю, заболеваний океанского дна и стратосферы, заболеваний лаборатории и атомной войны.... Место, где неведомое прошлое и возникающее будущее встречаются в вибрирующем беззвучном гуле.... Личиночные сущности в ожидании Живого...»
- Вот, пожалуй, один из самых узнаваемых отрывков романа «Голый завтрак», неоднократно повторяемый в романе в различных вариациях, также голосом за кадром он произносится и в фильме, снятом по роману. Это похоже на некие загадочные видения, повторяющиеся раз за разом. С другой стороны, эта же тема встречается в трилогии с «Городами Красной Ночи», тема некой пограничной вневременной зоны, зоны конфликта людей из различных времён и инопланетных рас. Зоны перманентной и неистребимой преступности, как символа хаоса и свободы, необходимой для настоящего искусства. Безусловно, больше всего это похоже на некий параноидальный культурологический бред и замысловатые словесные конструкции со слабо улавливаемым смыслом. И вся эта полулегальная жизнь протекает на фоне начинающейся мировой войны. Причём войны не очень понятно кого с кем. Вполне возможно, что здесь война понимается в трактовке Томаса Бернхардта, который в «Стуже» написал: «Война это, воистину, третий пол человечества». Впрочем, в других романах Берроуз часто описывал эту войну, как войну обычных гангстеров с представителями сексуальных меньшинств, обладающих сверхъестественными возможностями…
Помимо весьма бредовых и лишённых рационального содержимого отрывков в романе то и дело встречаются крайне любопытные отрывки, органично встраивающиеся во внутреннюю логику вселенной Берроуза. Ниже я приведу отрывок о телепатической связи между следователем и подсудимым, ну или между врачом и пациентом. Телепатическая связь и сны занимают весьма важное место в произведениях Берроуза. То есть это ещё одна общая черта Берроуза и Милорада Павича. Конкретно этот отрывок выдержан в довольно постмодернистском ключе. Если мои слова кажутся кому-то неясными, то поставьте на место аналитика автора текста, а на место пациента читателя и вспомните обилие существующих концепции о взаимозаменяемости читателя и писателя, о совместном творчестве и самостоятельной жизни произведения после окончания работы над ним. Но идея-то и вправду очень красивая и фантастическая, что будто бы говорящие будто локатором могут просвечивать мысли слушателей. Это-то и привлекает меня в романах Берроуза, когда изощрённые литературно-философские концепции переплетаются с фантастическими сюжетами, а криминальные драмы с элементами однополой эротики излагаются «потоком сознания», взятым из арсенала Джеймса Джойса.
«мой знакомый аналитик всегда говорил сам – пациенты слушают терпеливо или нет.... Он пускается в воспоминания... рассказывает грязные анекдоты (старые) достигает таких контрапунктов идиотизма, что и присниться не могли Окружному Ярыжке. Он довольно продолжительно демонстрирует, что ничего никогда не достигается на вербальном уровне.... Он пришел к этому методу, наблюдая, что Слушатель – Говорящий – вовсе не читает мысли пациента... Это пациент - Говорящий - читает его мысли... То есть, у пациента возникает экстрасенсорная осведомлённость о снах и планах аналитика, в то время как сам аналитик вступает в контакт с пациентом строго из передних долей мозга.... Многие агенты пользуются этим подходом – они знамениты своим велеречивым занудством и тем, что не умеют слушать...»
Самой же загадочной частью романа для меня было описание партий интерзоны. Вместе с тем, за этим определённо стоит некий важный смысл, который только предстоит осознать.
Партия ликвифракционистов описывается в «Голом завтраке» извращенцами и садо-мазохистами. Простофилями, но людьми толковыми. В романе был подробный отрывок, посвящённый именно им, но пока я не могу найти его.
Сендеры же описываются невежественными и самодовольными существами, боящимися любых проявлений реальности или голосов разума. Сендеры могли засадить в тюрьму и Эйнштейна, если бы не вмешались фактуалисты.
Сендеры постоянно совершенствуют способы контроля остальных людей. Способы биохимического и телепатического контроля.
Возможно, члены этой партии являются метафорой людей, навязывающим свой образ мыслей всем остальным людям. Другая же трактовка заключается в том, что самыми влиятельными представителями сендеров были фашисты.
Берроуз сам говорит об этом:
«Несомненно, лишь немногие сендеры знают что делают, и эти высокопоставленные сендеры являются самыми опасными и зловредными людьми на свете…»
Сам писатель приводит в качестве примера жрецов майя, которые могли отдавать телепатические приказы рабочим. Но эта телепатическая связь должна была носить строго односторонний характер, иначе бы это не было уже властью. Постепенно у сендера заканчивались чувства для посыла. Ведь чувства не будут возникать, если ты одинок. И практически невозможно было найти людей более одиноких, чем сендер. А в одном пространстве-времени может быть лишь один сендер. Затем, когда сендер мертвел и превращался в гигантскую многоножку (опять мотив сколопендры!), приходили рабочие, освобождённые от его влияния. Они уничтожали прежнего сендера и выдвигали нового. Майя жили в изоляции, ныне же один сендер может контролировать всю планету. И под конец замечательная цитата:
«Видите ли, контроль никогда не сможет стать средством достижения какой-либо практической цели… Он никогда не сможет стать средством достижения ничего иного, кроме как ещё большего контроля… Как джанк… »
Партия дивизионистов называется умеренной. Кто же на самом деле зашифрован под группой людей, которые отрезают кусочки самих себя и в эмбриональном бульоне выращивает из этих кусочков идентичные копии самих себя? Вполне возможно, что Берроуз таким образом не пытается скрывать своё презрение к обывателям, которые живут только для того, чтобы обзавестись потомством, «чтоб я не был одинок, когда путешествую». Трудно не заметить нечто общее у сендеров и дивизионистов, это стремление захватить и поработить собой весь мир. Только сендеры пытаются контролировать сознание всех остальных людей, а дивизионисты заполняют в буквальном смысле собой телесный уровень жизни. Сравните эпизод, который я приведу ниже с возможностью того, что один сендер смог бы контролировать весь мир:
«Представляется вероятным, если только не приостановится процесс деления, что в конечном счёте на планете останется лишь одна копия одного пола: то есть один человек на свете с миллионами отделённых от него тел... Являются ли эти тела независимыми, способны ли они со временем приобретать собственные характерные черты?»
Речь, я полагаю, на самом деле идёт не о копиях людей, а о рождающихся в реальности людях, не обладающих собственной позицией, собственной точкой зрения: они всего лишь копии собственных родителей. Потому-то Берроуз добавляет, что дивизионисты живут в страхе перед революцией копий, то есть страхе того, что их дети могут избрать иной путь.
Обобщённое «граждане интерзоны» это отнюдь не синоним гражданам обычного мира, поэтому непросто понять, что подразумевается под массовым уничтожением идентичных копий одного дивизиониста. Борьба с сектами и иными уродствами, поскольку больше всего копий было у полоумного альбиноса с рецессивными генами…
Впрочем, основная цель в борьбе дивизионистов друг с другом и в нападениях на дивизионистов представителей других партий – это всё-таки уничтожение материнской клетки, дающей силу копиям.
«Можно утверждать, что средний дивизионист живёт, пребывая в непрерывном кризисе, на грани страха и ярости, не в силах достичь ни самодовольного благополучия сендера, ни бесцеремонной развращённости ликвифракционистов…»
В общем, точка зрения Берроуза насчёт бессмысленного обыденного прожигания жизни понятна и весьма красноречива.
В оппозиции ко всем и, прежде всем, к сендерам находятся фактуалисты.
Дивизионисты согласно их предварительным бюллетеням пытаются нарушить естественный ход вещей, и даже самые генетически совершенные копии будут представлять страшную угрозу жизни на планете.
Самая разумная из существующих партий видит страшную угрозу и в телепатическом контроле сендеров. Берроуз говорит там весьма дельные вещи, поэтому приведу этот отрывок целиком:
«Подчеркиваем: мы не против телепатических исследований. Более того, телепатия, должным образом применяемая и понимаемая, сможет стать надежной защитой от любой формы организованного насилия и тирании со стороны влиятельных кругов или отдельных контроломанов. Мы выступаем как против атомной войны, так и против применения подобных познаний для контроля, подавления, унижения достоинства, эксплуатации или уничтожения индивидуальности другого живого существа. По своей природе телепатия не является односторонним процессом. Попытки установить одностороннюю телепатическую трансляцию должны рассматриваться как безоговорочное зло.. <…>
Сендер будет характеризоваться отрицательными величинами. Областью низкого давления, засасывающей пустотой. Он будет зловеще безымянным, безликим, бесцветным. Не исключено, что он родится с гладкими дисками кожи вместо глаз. Он всегда знает, куда направляется, как знает это вирус. В глазах ему нет нужды». - Почему же сендер должен быть только один? - Поначалу-то их много. Но это ненадолго. Некоторые наивные обыватели решат, что смогут послать нечто назидательное, не сознавая, что посыл есть зло. Ученые скажут: «Посыл подобен атомной энергии... Надо лишь должным образом его использовать». В этот момент анальный техник разводит себе соду и включает рубильник, превращая землю в космическую пыль. («Отрыжка... этот пердеж и на Юпитере будет слышен».) Художники перепутают посыл с творчеством. Они будут выпендриваться и кричать о "новых средствах выражения", пока не утратят всё свое мастерство... философы будут до хрипоты спорить о целях и средствах, так и не поняв, что посыл никак не может быть средством достижения ничего иного, кроме как еще более мощного посыла. Как Джанк. Попробуйте употребить джанк в качестве средства для чего-то иного... Некоторые обыватели с контролируемыми привычками к "кока-коле с аспирином" будут говорить о злых чарах посыла. Но никто и ни о чем не будет говорить слишком долго. Сендер - он разговоров не любит. Сендер не является человеческой индивидуальностью... Это Человеческий Вирус. (Все вирусы - это выродившиеся клетки, ведущие паразитическое существование... Особое влечение они испытывают к Материнской Клетке. Так, выродившиеся клетки печени стремятся попасть в вотчину гепатита и т. д. Короче, у каждого вида есть Вирус-Господин: Выродившийся Образ этого вида.) Сокрушенный образ Человека вновь, минуту за минутой и клетку за клеткой, отвоевывает свои позиции... Нищета, ненависть, война, полиция-преступники, бюрократия, безумие - всё это симптомы заражения Человеческим Вирусом. В настоящее время появилась возможность выделить Человеческий Вирус и подвергнуть его специальному лечению.»
Перед нами великолепный образец фантастики, но не научной, а философско-абсурдистской фантастики. А в приведённом примере с яркими вкраплениями антиутопических теорий.
А как вам этот лозунг о запрете односторонней телепатии? – это просто неподражаемо.
Довольно прозрачен намёк насчёт посыла и художников, которые наивно путают его с творчеством. Понятно, что речь идёт о художниках активно творящих в условиях тоталитарных государств. Основная мысль второй части отрывка – посыл есть абсолютное зло, зло без всяких компромиссов, уступок и оговорок. Принуждение, контроль, попытка навязывать свои принципы остальным, и потчевать всех своей нормальностью с точки зрения Берроуза неприемлемы! Хотя насчёт нормальности это, скорее, к стремительно размножающимся дивизионистам.
Рефреном проносится ещё раз тема о том, что телепатический посыл приведёт и может привести только к более мощному посылу, как наркотик.
Образ сендера как диктатора немного размывается последующим отрывком, в котором Берроуз не очень последовательно называет его человеческим вирусом. Но это неважно, ведь автор здесь достигает таких высот провидческих откровений, что вплотную приближается к трансцендентальным откровениям Бернхардта.
В общем, вся грязь человечества – следствие заражённости нашего общества человеческим вирусом, который является Вырожденным Образом Человека. Каким должно быть метафорическое лечение человечества от человеческого вируса – сложнее вопроса до сих пор, наверное, не вставало перед человечеством по ходу его истории.
Таким мне запомнился один самых известных романов Уильяма Берроуза. Роман безумно сложный, и настолько безумный, что порой очень непросто увидеть за этим хаосом возможный смысл и конструктивное зерно…
Роман, как и некоторые другие романы Берроуза, связан с фантастической тематикой, но он настолько жёсток и непристоен, что по сравнению с ним остальные представители жанра начинают казаться печальными скопцами.
Роман сверхреалистичный в плане воздействия на чувства читателя и предельно невероятный и неправдоподобный в плане сюжета, нащупать который, кстати, тоже большая проблема.
Этот роман-загадка, в нём зашифровано немало посланий, но ключ потерян, а если и будет найден, то не факт, что внутри не окажется очередная загадка, разгадка которой очередная загадка или элементарная бессмыслица, не имеющая перевода.
Роман во многом философский, однако его концепции не могут быть полностью восприняты рассудочным способом. Общие очертания теорий можно различить лишь через наполовину прикрытые глаза. Нить Ариадны бесконечного лабиринта по имени «Голый завтрак» – это наша интуиция.
Выбраться из него наружу не удастся никому. А тот, кто и не станет пытаться, останется просто в его центре, даже не подозревая об этом. Читатель настолько сумеет выбраться из этого лабиринта, насколько широки его взгляды и насколько свободен он от предрассудков.