Год выходил неприбыльным. В убытки, правда, дело не ушло, но пару лет назад на ярмарке и народу было больше, и торговля шла живее, и обороты были выше, кажется, в два раза. «И ресторан сейчас битком бы был набит, и официанты не бездельничали бы», - думал Рафаил Аронович, заканчивая свой обед. Официант уже унес тарелки и поставил перед ним чашку кофе, небольшой молочник и крошечную вазочку вареных в мёде вишень. Рафаил Аронович взял вишню ложечкой и, ожидая пока с ягоды стечет медовая слеза, покосился на распахнувшуюся входную дверь. В зал вошел энергичный молодой человек - один из этих по-столичному лощеных франтов, в кипейно-белой манишке и словно три минуты назад поднявшийся из кресла парикмахера. Такие в последние годы потеснили привычных, неторопливых, вовремя счетливых и вовремя расточительных купцов. Старая публика приезжала на ярмарку крутить большие дела и кутить напропалую. Новая молодежь – частью секретари тех же купцов, частью – новые буржуа, хозяева фабрик и магазинов - меньше пили, быстрее заключали сделки и, закончив дело, уезжали домой, не торопясь потратить сделанную на ярмарке прибыль.
По тому, как метнулись навстречу входящему два официанта, Рафаил Аронович понял, что молодой человек – привычный и щедрый посетитель. Вслед за юношей шел пожилой, странного вида человек в каком-то тесном армяке и с закрывавшей поллица седою бородою. Рафаил Аронович не без интереса наблюдал, как они уселись за соседний стол. Лицо молодого человека было, пожалуй, простовато. «Секретарь» - подумал Рафаил Аронович. Но, когда франт поднял, разворачивая, салфетку, на его пальцах блеснул бриллиант. «Нет, хозяин» - поправил себя наблюдатель – «а часов-то нет. Пропил? Не похоже… Может – карты?» Он уже допил кофе и собирался встать, когда молодой человек поднялся из-за своего стола и перегнулся через проход:
- Господин Оксельберг? Извините за вторжение…
- Да, с кем имею честь? – добродушно отозвался тот.
- Позвольте рекомендоваться: Федосей Водопьянов, купец. Если позволите, имею обратиться к вам по важному и деликатному вопросу…
- Весьма рад, - откликнулся Оксельберг. – Прошу в мою контору, в восемь. Время вас устроит?
- Благодарю, - ответил молодой купец. Но наметанный глаз Оксельберга отметил сдерживаемое юношей немалое волнение.
«Лошадей будет закладывать. Проигрался, - мысленно констатировал он. – Ну что, брат, помогла тебе твоя манишка?»
* * *
От Костромы до Нижнего плыли Водопьяновы уже в отдельной каюте. Посадив сына напротив себя, Нифодий вытащил из-за пазухи кошель и, вытряхнув на ладонь два перстня, принялся объяснять:
- Мы, Федька, с тобой кольцо должны продать. Гляди – вот это!
Федосей в кольцах не разбирался и равнодушно скользнул взглядом по отцовской ладони.
- Продавать будешь ты, понял? Мы туда приедем, будто купцы. Для того и барахло тебе купили.
- Оно тебе б сподручней, тять? – несмело сказал Федька.
- На мне такое кольцо будет как на корове седло. Я если с ним приду, меня в участок заберут. Я – рыбарь, ветрами сушеный, солнцем жженый. Любой подумает: украл! А ты вон, бледный, руки белые. Сидел в лавчонке, особо и лопаты-то в руках не держал, а? Кольцо-то вон примерь…
Перстни Федьке были великоваты, и он почувствовал на руке их непривычную сковывающую тяжесть.
- А они откель?
- Не «откель», а «откуда», - поправил отец. – Когда в землянке жили, помнишь?
Федосей слегка пожал плечами.
- Ну, так с нами рядом жил дедуля, Пашка-одноглазый. Кашлял он всегда еще.
Федька, память напрягая, кажется, и вспомнил одноглазого косматого, надсадного кашлявшего старика. Отец, кивая, продолжал:
- Ну, так кольца – его. Он помер, а мне эти кольца за догляд оставил. За то, что ходили за ним, пока он помирал. Ну, а откуда у него они взялись – бог весть! Не наше дело.
У Федьки от души отлегло. Значит, не будет никакой барыни!? А он, дурак, чуть не сбежал…
- Так это, тять, легко! – воскликнул он.
- Легко-о-о, - присвистнул отец. – Если выучишь всё, как скажу, слово в слово – легко будет. Если нет – как бы нам с тобой в беду еще не попасть.
В Нижнем поселились в небольшой гостинице на окраине. Номер с окнами во двор был тесным и прокуренным, со следами клопов на обоях. Отец уходил на весь день – «узнавать, как и что». А Федька шлялся от стены к стене, пил из графина теплую отвратительную воду и смотрел в квадратный грязный дворик, где крутил шарманку старенький шарманщик, и бил каждый день свою жену привратник Митька-«супостат».
На третий день отец пришел оживленный:
- Всё я узнал. Процентщик нужный есть, Рафаил Аронович. Завтра утром поедем в ресторан чай пить. А сейчас давай, учи: «Господин Оксельберг? Извините за вторжение».
- Чего? – опешил Федька.
- Слова учи, говорю. «Господин Оксельберг?» - повторяй!
Пять дней по утрам ездили на извозчике в «Гранд-отель», где Федька – в костюме, перстнях и штиблетах – заказывал китайский чай и долго его пил, давясь непривычным терпким вкусом. Потом оставляли официанту рубль, швейцару – двугривенный и ехали на Волгу. Там, отпустив пролетку, шли далеко за город. Федька, наконец, снимал ненавистный костюм. Купались. Ели хлеб с квасом. И отец учил сына тем же самым, один раз выбранным словам. «Извините за вторжение… позвольте рекомендоваться… Федосей Водопьянов, купец». Наконец, Нифодий сказал:
- Всё. Завтра пойдешь знакомиться. Пан или пропал. Не то что скажешь – заберут в тюрьму. Понял?
Федька струсил. Но отец стукнул его несильно в плечо:
- Да ладно, не боись! Ты у меня еще богатым станешь! А то ведь мог я потонуть – и так был бы ты приказчиком всю жизнь, а Прошка – рыбаком обычным… Эх, судьба! Никогда не знаешь, что получится…
Наутро поехали в цирюльню, потом купили новую манишку. И к тому моменту, когда «нужный» ростовщик и скупщик Оксельберг заканчивал свой ежедневный обед в «Гранд-отеле», начищенный как новый пятак Федька поднимался по ступеням ресторана. И швейцар, узнав щедрого клиента, мелко закивал, открывая двери.
Спросил Федька, как отец велел, щей и кулебяку. А принесли ему – не лучше чая! - вместо обыкновенных и привычных постных щей тарелку жирной и густой похлебки. С большим куском свинины, с перцем – тяжелую от непривычки пищу. В какой-то момент отец сделал грозные глаза и прошептал одними губами:
- Иди!
Федька подошел к процентщику. И всё сказал как нужно. И процентщик ответил так, как и хотели. Садясь на место, Федька покосился на отца. Тот успокоено и одобрительно кивнул:
- Молодец!
В восемь вечера Федосей входил в контору Оксельберга. Последние отцовские наставления звучали у него в ушах:
- Запросишь двадцать тысяч. Торговаться станет - отдай за шестнадцать. Если что не так пойдет – забери кольцо и уходи. Я в прихожей буду ждать, понял? На все вопросы – «это подарок» и «не ваше дело».
Федька выучил всё крепко. Но пошло не так, как думалось. Прислуга проводила посетителя в кабинет, но вместо Оксельберга навстречу ему поднялся чернявый молодой человек, по возрасту чуть старше Федьки.
- Натан Самойлович, - представился он. – Дядя очень скоро выйдут. Вы можете рассказать вашу проблему мне.
Федька растерялся. Оглянулся на дверь в прихожую, где остался отец. Но помощи ждать было неоткуда. И Федька решил говорить:
- Я, Натал Самойлович, хотел бы продать кольцо.
- Натан, - вежливо поправил чернявый.
- Натан, - повторил Федька и, тряхнув головой, чтобы не сбиться, сказал всё как учил: - Вот этот перстень с бриллиантом, - тут он снял кольцо и протянул его на ладони, - за двадцать тысяч ассигнациями. Вещь очень ценная, и мне дорога как подарок, но так сложились обстоятельства (Федька долго запинался именно на этом слове: «оп! - стоять! – тель - ства!»).
Чернявый протянул руку к кольцу:
- Вы позволите?
Отдавая перстень, Федька с ужасом почувствовал в своем животе урчание и боль. Непривычная господская еда бунтовала в его желудке. Чернявый взял кольцо и долго смотрел его под лампой, поворачивая то в одну, то в другую сторону. Брильянт был чистый, и племянник Оксельберга сразу понял его ценность, но его задачей было протянуть время как можно дольше. В контору Оксельберга приходили люди в крайне стесненных обстоятельствах (Натан Самойлович произносил это слово без проблем). И чем дольше человек не знал, удастся ли ему получить здесь деньги, тем дешевле он просил за акции, драгоценности или лошадей. Рафаил Аронович стоял обычно за приоткрытой дверью, слушая разговор, и выходил в нужный момент, когда гость отчаивался и уже решался уходить.
Бедный Федька со сведённым животом почти забыл про кольцо и про то, зачем он вообще здесь. «Сейчас обделаюсь, - думал он. – Одёжу спорчу. И отец – убьет!»
- Вещь, безусловно, ценная, - миролюбиво заговорил чернявый. – Но у нас сейчас вышли проблемы со средствами. Вот если бы могли вы подождать…
«Обделаюсь!» - мелькнуло снова в голове у Федьки.
- Сейчас же мы не сможем предложить вам больше десяти тысяч, - закончил Натан Самойлович и вопросительно взглянул на посетителя.
Федька озверел от боли и страха за костюм.
- Позвольте мне кольцо назад, - сказал он жестко и даже притопнул ногой, стараясь поторопить процентщика.
Тот посмотрел удивленно.
- Позвольте! – Федька злился.
Из-за портьеры вышел Оксельберг.
- Простите, Бога ради, меня за опоздание. Дела-с. Благодарю тебя, Натан за то, что принимаешь гостя…
Племянник протянул дяде кольцо. У Федьки в животе на какое-то время отлегло. Он перевел дух и повторил – слово в слово – фразу, заготовленную на этот случай:
- Я хотел бы продать этот перстень с бриллиантом за двадцать тысяч.
Хозяева переглянулись. Торга не получалось. Пять тысяч чистой прибыли лежало у Оксельберга на ладони.
- Хорошо, - согласился он. – Натан, принеси, пожалуйста, деньги.
У Федьки снова закрутило живот. Он закусил изнутри щеки и, раздувая ноздри, ждал, пока чернявый в задней комнате звенел ключами. Наконец, деньги вынесли и, дважды пересчитав, передали Федосею. Федосей, почти не глядя, быстро перелистал пачку, кивнул, натужно улыбнулся и, уже сбиваясь, выпалил в дверях:
- Прощайте вас. Благодарю!
Нифодий с удивлением увидел, как, с толстой пачкой денег, выскочил от скупщика его сын. Сунув пачку в руки отцу и сорвав с вешалки свою новокупленную шляпу, Федька выскочил на улицу. Нифодий задержался, считая деньги, убирая их в кошель и ожидая, не пошлют ли хозяева за полицией.
Оксельберг выглянул в прихожую. Нервного посетителя уже не было. Лишь его подручный – странный старик, слишком старый для охранника – еще топтался, одевая фуражку. Старик закланялся, закрестился и ретировался к выходу, повторяя:
- Извините нас. Проблемы у хозяина. Спасибо-с!
«Много дал. Нужно было дальше торговаться», - огорченно подумал Оксельберг.
Нифодий, озираясь, остановился посреди улицы. Наконец, из-за дровяных сараев через три дома от конторы Оксельберга появился Федосей. Шляпа его была сбита набекрень. Он вытирал лопухом руку, на которой мерцало кольцо с черным агатом. И на лице его было написано полное счастье.
- Живот у меня скрутило, тять, - пояснил он.
Нифодий не выдержал и в полный голос расхохотался.
- Ну, Федька! Ну, купец! – сказал он, вытирая слезы. – Это ежели б я знал! Могли бы в Вологде продать. И не за двадцать тыщ, а за двадцать пять. Кто ж знал, что ты такой пройдоха?!?! Двадцать! Красавец!
Федосей недоверчиво посмотрел на отца. И, убедившись, что он не насмехается, а правда его хвалит, несмело улыбнулся.