Станция Сибуя Токийского метро встречает меня гулкой тишиной. Несмотря на обилие людей вокруг — я чувствую эту тишину всем своим существом. Я спускаюсь всё ниже. «Тебе не стоило сюда возвращаться» — говорит мне каждая стена, каждый поворот. Я знаю эту станцию, как и множество других станций. Я смотрю перед собой — и мир сужается до полосы бетона передо мной. Слишком давно меня не было здесь. Я стала чужой для тепла этих стен, для этих запахов, для всего, что происходит здесь. Я чужая. И в подтверждение этих мыслей две фигуры в полицейской форме появляются передо мной словно из ниоткуда. Материализуются из моих самых запутанных кошмаров, тех, что я храню глубоко в своих снах и никогда не отпускаю. Я смотрю на них и понимаю, что кроме просроченной въездной карточки и страховки — у меня больше нет ничего, что могло бы освободить меня из цепких взглядов двух неумолимых стражей. Вам никогда не приходилось общаться с учителем в Японии? Тем, который вполне может без причины ударить ученицу по коленке — просто для привлечения внимания, без особой причины? Вам не встречались милые менеджеры, от чьего рыка дрожат стёкла и перед которыми совершенно необходимо извиниться за те ошибки, которые совершили они. Ошибаются они — извиняюсь я. Это нормально. Просто я очень давно здесь не была. Думаю, не нужно вам объяснять, что на вершине этой прекрасной пирамиды власти незыблемо восседает начальник полицейского участка станции Сибуя. Такого унижающего и стирающего в пыль взгляда — я не видела, а видела я многое, можете мне поверить. Его рычание не умещается в серой коробке полицейского закутка и я удивляюсь, отчего не позвякивают благодарственные грамоты, которые единственные украшают бетонные стены. Его слишком много — и начальника станции и его крика. Они явно не соответствуют маленькому канцелярскому столу, маленькому стеллажу с папками, двум маленьким патрульным офицерам и особенно — маленькой мне. От его крика и его взгляда я становлюсь совсем беспомощной и просто отдаю свой бумажник, в котором у любого нормального японского гражданина обязаны находиться все хоть немного важные документы. Я не планировала уезжать отсюда настолько рано — да ещё и с таким позором. Но судьбу не выбирают — и я просто прошу отвести меня в туалет. Тут любому захотелось бы — когда ощущаешь такую концентрированную власть в одной очень маленькой комнате — хорошо было бы спрятаться хоть куда-нибудь. Туалет поражает моё воображение полным отсутствием деталей. Кроме бетона там нет других материалов. Кажется я и правда — многое забыла, пока меня не было здесь. Когда я возвращаюсь — что-то неуловимо меняется во взгляде главного хозяина всего сущего — он явно больше не заинтересован мной, хотя мой бумажник в его руке совершенно определённо собирается разлететься в куски, когда им размахивают перед носом двух офицеров. Взгляд у тех — виноватый. Настолько виноватый, что я непроизвольно вспоминаю школу.
-Как вы могли задержать её, как вы просто позволили себе сделать это, бездельники? Как в ваши пустые головы могла закрасться настолько идиотская идея? Как два столь тупоголовых существа могли попасть в доблестную полицию Токио?..
Я с интересом выслушиваю всё это, но моё изумление не идёт ни в какое сравнение с тем выражением подобострастия, которое я вижу на его лице, когда он поворачивается ко мне. В его руке я вижу пластиковую карточку, удостоверяющую мою рабочую специальность.
-Говорящая от имени императора, я приветствую тебя!
Его лицо светится. Да, моя должность звучит очень громко, но значит только формальную обязанность перевода на очень высоком уровне и не более того. Контракт, обязательный для получения высшего образования — обязывает меня к этому. Пожизненная кабала в обмен за свободу быть собой и учиться тому, что мне интересно. Но название звучное, особенно если произносить его с такой громкостью, на которые способны только корабельные гудки и начальники полицейских участков в Токио. Следующие слова обращены уже к двум фигурам, съёжившимся так, что я могу поклясться — они теперь стали ниже меня ростом:
-Эй ты, бесполезный кусок мусора!.. Не-е-е-ет, вы оба! Вы проводите эту госпожу туда, куда она собирается идти — и сделаете так, что больше никакой тупоголовый и безмозглый выродок не помешает ей в выполнении её работы. Вечером я уточню у госпожи, как вы справились!
Он протягивает мой потёртый бумажник с таким почтением, что когда я беру его — то могу поклясться — это немыслимая ценность, которую мне доверяют, как единственному достойному существу во вселенной.
-Говорящая от имени императора, я желаю успеха в твоих делах!
Клянусь, в его голосе звучит растроганность и почти нежность. Я поражена, но никак не показываю этого. Если мне делают подарок — то нужно уметь его принять.
Через десять метров, когда со мной третий раз хотят сфотографироваться — просто оттого, что передо мной следуют два полицейских, с грацией носорогов освобождающих мне дорогу — я сдаюсь. Продолжать идти в таком сопровождении совершенно невозможно, а избавиться от них представляется мне задачей, явно превышающей мои силы. Я подхожу к своему почётному эскорту и набираю воздуха в грудь — столько, сколько могу, а потом выдаю его в виде продолжительного крика:
-Неудачники, вместо того, чтобы сопровождать меня и тратить время попусту — немедленно идите и задержите двух, нет... трёх! Правонарушителей! и... (тут я осекаюсь, представляя, что они сделают с ними после такой взбучки)… и объясните им, что им должно быть очень стыдно! Вам ясно или я говорю слишком тихо?
Под конец этого крика у меня кончается воздух и силы, но вокруг нас собирается небольшая толпа зевак. Я начинаю надеяться, что хотя бы приблизительно усвоила лексикон главного начальника всего сущего. По лицу офицеров я понимаю, что они изумлены и впечатлены не меньше меня. Они поворачиваются и внимательно осматривают собравшихся в поисках затаившихся правонарушителей. Через секунду мы остаёмся одни в центе огромного пустого пространства — и я могу спокойно идти дальше. Одна.
Когда я поднимаюсь по лестнице в свой номер — меня настигает звонок. Как я могла сомневаться, что он выполнит своё обещание? Я ожидаю всего, вплоть до немедленного выдворения из страны — но в его голосе я слышу (я полагаю, что с такой громкостью его слышит ещё пара кварталов вокруг меня) — я слышу в его голосе почти слёзы:
-Прошу простить меня, вы преподали мне замечательный урок! Я должен больше думать об ответственности, возложенной на меня императором! Я позволил себе своеволие, но вы показали мне, что долг — прежде всего! Вы замечательный человек и после ваших воодушевляющих слов эти двое бесполезных бездельника задержали семерых нарушителей порядка, а потом отпустили их! Клянусь, эта блестящая идея достойна того, чтобы претворять её в жизнь! Каждому из нарушителей было очень стыдно, могу Вас уверить в этом! Чувство стыда больше не даст им совершать проступки! Насколько это мудро! Я прошу вашего позволения и дальше продолжать эту практику! Для меня величайшая честь быть знакомым с вами, госпожа!
Последнюю формулу вежливости он произнёс так, что сомнений в его искренности не оставалось. Я попрощалась и задумалась о своей учительнице из школы, о надзирателе в том округе, где я выросла — и мне стало грустно. Милые и трогательные люди, уверенные в правильности того, что они делают — и не прощающие малейшей оплошности. Я люблю и ненавижу их. Я открываю дверь своего номера и на секунду замираю, понимая, что мне пора собираться и уезжать отсюда. Я — говорящая от имени Императора. Меня ждёт моя работа. Спасибо вам, милые люди, теперь я знаю, что мне нужно делать.