Старт
Я всегда опекал Игоря.
С первого дня знакомства в первом же классе. Когда школьная площадь - придавленная развязными десятиклассницами и наглеющими шестиклассниками - в одном углу сопротивлялась земному притяжению. Там в воздухе парили первоклашки: растерянных мальчишек ввысь тянули ранцы, вот-вот готовые выпустить упругие парашюты, а важные девчонки самостоятельно плыли, несомые капроновыми бантами парашютного же размера. Все звуки и краски слились в величественно-утомительный гул, настойчиво предлагающий себя в качестве доброго и надежного зова «прекрасного далека». Наивное детство так и осталось наивным. А густой гудок локомотива будущего оказался, в итоге – похабным разбойничьим посвистом. Да еще и не без травм…
Но, еще не зная универсального закона преображения Красавицы в Чудовище, мы с Игорем неутомимо шагали в рядах круглых отличников знаменитой школы номер двадцать небольшого уральского городка. Мой ряд был немного впереди, и я регулярно проверял ведомого: как он там, прикрыт ли?
Звезды
В той жизни город был огромным. Посреди просторного светлого зала Дворца Культуры «Юность» стоял необычайной красоты безбрежный макет Красной площади с Мавзолеем. Аккуратная кремлевская стена, излохмаченная бахромой размеренных зубцов, игрушечное Лобное место и загадочный марсианский склеп единственно правильным образом делили пространство, покрытое чешуей миниатюрных блестящих булыжников. Колючие кремлевские звезды цвета вишневого варенья, несуразный, усыпанный карамельными россыпями Василий Блаженный, ГУМ - в сером каменном плаще, и пожарно-воспаленный Исторический музей надежно обступали хмурую ступенчатую усыпальницу, снабженную квадратными глазами. И все участники величественного хоровода сами оказывались в окружении огромного прозрачного колпака с иностранным названием «оргстекло».
Необъяснимое торжество растекалось далеко за пределы сказочной Главной площади страны и робкий первый «б» класс тоже покорно сдался в плен. Сбившиеся в кучу лупоглазые семилетки принимали скупо дозируемое таинство посвящения в октябрята. Будущие мент и олигарх, погранец-полковник «жовто-блакитной» державы, литературный переводчик и директор столичной школы, университетский главбух и заводской электромеханик… смотрят на меня с пожелтевшей фотографии, осторожно приблизившись к могиле под скользким плексигласом.
На лацканах и фартучках – невидимый, но осязаемо присутствующий кудрявый непогребенный. Того же семилетнего формата, что и вновь посвященные. Черно-белый ангелок измученно таращится внутри кровавеньких остроконечных лучиков, под спокойным контролем старших звезд Кремля.
Шутка
Во второй четверти шестого класса Игорь провалялся в больнице два длинных снежных месяца. Вернувшись, сразу попал на четвертную контрольную по математике. И, опасаясь за авторитет неизменного отличника, весь урок переспрашивал меня шепотом:
- Здесь скобки нужны? Икс сокращаем?
Утомившись от его занудных нескончаемых вопросов, я набросал на обороте черновика шесть строк из математического анализа, который тогда уже, с нескрываемым превосходством, зубрил по университетскому учебнику. Доверчивый, добросовестный друг мой, завершив алгебраические примеры, принялся за изучение неведомых символов. Я с любопытством покосился на него, надеясь, что прикол хорошо воспринят, и он подкинет мне ответную хохму. А Игорь, неуклюже склонившись над скошенной щербатой партой, методично и аккуратно перерисовывал интегралы и греко-латинскую вязь дифференциального исчисления в строгие школьные клетки. На его веснушчатом носу накопилась маленькая россыпь капель пота. Потом капельки объединились и, скатившись с курносого трамплина, распластались в тетради прозрачной кляксой. Но Игорь ничего не замечал. Он торопливо дорисовывал буковки и значки, убежденный в моей надежности. Долгожданный звонок разорвал в клочья пространство и время. Зеленые тетрадки пухлой стопкой нырнули в бездонную сумку Нины Сергеевны. Обезумевший шестой «б» вылился на перемену и затопил коридоры. Игорь на ходу торопливо благодарил меня, смущенного, за помощь. А я… не знал, как ему раскрыть мою, в общем-то, не такую уж и злую шутку.
Результаты контрольной узнали через три дня. Оба получили пятерки. Только Игорь – с небольшим минусом. Ни один знак великого творения Ньютона и Лейбница в школьной тетради не вызвал удивления у Нины Сергеевны. Преподавателя математики средних классов…
Столица
Надежда пройтись когда-нибудь по настоящей Красной площади, которая находится где-то внутри бесконечно далекой, как Марс, Москвы, была эквивалентна преступлению. Знали бы слово «диссидентство», так бы и заклеймили себя за подобные мечтания. Слово «диссидентство», так же, как и слово «оргстекло», привычным стало несколько позже. Да и мы потихоньку привыкали к другому мироощущению.
Мы уже спокойно обрывали главную городскую клумбу последней августовской ночью, чтобы на утро, искренно улыбаясь, завалить классного руководителя мятыми георгинами. Мы упорно избегали парикмахерских по три-четыре месяца, чтобы битловские локоны, конкурируя с шевелюрой Махно, надежно покрывали острые лопатки.
Столица появилась в наших биографиях без предварительного оповещения. Так в мае на уральские зеленые тополя частенько ложится взбитыми сливками снег.
Да... Пока великая страна пролетариев восторженно пьянилась Бодлером, Волошиным и Гете, плывя «По волнам моей памяти», хладнокровная судьба выбросила прыщавого подростка туда, где Красная площадь. Я оказался среди провинциальных растерявшихся балбесов в физико-математической спецшколе-интернате при столичном Университете. Игорь в этот отряд счастливчиков с первого захода не попал. Не хватило двух баллов на вступительных экзаменах. Он прибыл в столицу год спустя.
…Теплым августовским вечером, на правах завзятого столичного обывателя, я водил новичка-Игоря по задворкам Кунцево, а он настороженно пытался найти отличия московских хрущевок от уральских кварталов. Заодно я назидательно сообщал другу главные местные достопримечательности: мороженое в ЦУМе по девятнадцать копеек, горячие батоны в награду на вечерних разгрузках в столовой и лучшие девчонки с четвертого этажа корпуса «А».
Неминуемый элемент экскурсии - встреча с местной шпаной – закончился не самым ожидаемым образом. Вечерние хозяева района устроили независимый допрос мне и Игорю. Игоря отпустили с миром. Мне разбили очки и подарили пару фингалов. Оказалось, Игорь на вопрос, откуда он, честно ответил – из интерната. Я же, зная генетическую ненависть местных к интернатовским, соврал. Сказал, что я – давыдковский. А допрос, как выяснилось, вели медведковские.
Разрыв
Фольклорная «душа моя косолапая», как известно, бредет, «кровью капая». В моем случае душа, тоже не обладая призами в ортопедических гонках, капала кровью по причине того, что разорвала ее дилемма физиков-лириков, пробившись, словно упрямый росток через асфальт.
В Университете я понял, что вполне можно поверить алгебру гармонией, а лучше - театром. Перепаханная физикой часть души недолго ожидала покорения театра другой, мятущейся частью. На летних каникулах после четвертого курса я легко поступил в ГИТИС (в Щуку и Щепку завалил на третьем туре) и оставил Университет.
Игорь в это время не вылезал из читалки, был устойчив и работоспособен. Добился Ленинской стипендии. Которую, впрочем, у него быстро отняли. За ерунду, в общем-то. В двадцать лет мой ведомый немного вильнул в сторону от физики. Была зафиксирована влюбленность. В этом состоянии друг мой совершил поступок чрезвычайный, после чего именная стипендия накрылась. Игорь, дурачась, запустил тапком в Светку – будущую свою жену. Светка увернулась. Тапок, вертясь юлой, по параболе вылетел из окна университетской общаги. Пикируя бумерангом с восьмого этажа, злой обувной снаряд аки коршун накрыл боевого ефрейтора милиции (а ментовское отделение, так же, как и ряд других услуг, находилось в крепостной структуре сталинского Университета-универсала). На редкость сообразительный ефрейтор моментально вычислил террористов (которые дружно высунулись из окна, сопровождая потерю взглядом). Оперативно, сверяясь с рацией, страж порядка проник в комнату шутников-любовников. Предъявил вещдок. Сравнение с оставшимся в комнате парным оригиналом привело к толстой пачке мятых протоколов, породивших приказ о лишении Игоря Николина наградной стипендии…
…Театральный роман мой длился, без малого, десять лет. Ободранная общага с десятью электроплитками на кухне, молодая семья, злобная коммуналка с пачкой соли, заботливо брошенной соседями в твой суп, короче - обычные для провинциального артиста биографические испытания на прочность. Из ярких воспоминаний - роль фашистского офицера в спектакле, на который обязали ходить всех школьников пионерского возраста. И возбужденные праведным гневом мальчишки, партизанами выслеживавшие меня до дома. Если бы не твердые коррекции жизненных этапов со стороны жены, я бы и сейчас квасил по капустникам, озорно хохотал в ватную бороду Деда Мороза декабрьскими вечерами и мелко халтурил на выездных концертах.
Дороги
Первые робкие шаги из гордого актерского безденежья я сделал, нырнув в скользкий челнок начала девяностых. Забивал тесное купе поезда «Москва–Омск» коробками с хрустящим чаем «Бодрость», растворимым еще советским кофе, китайской лапшой, декольтированными мохеровыми кофтами с люрексом, колготками с порнодивами на упаковке, турецкими свитерами с бодрой вышивкой на груди.
Мягко оттолкнувшись от Казанского вокзала, заиндевевший состав привычно бежал по нескончаемым белым полям среди вмерзших в откосы берез и сосен. Спустя сорок часов переваливал уральский хребет и останавливался, тяжко дыша, на две минуты в моем городе, достаточных для выгрузки товара.
С утра, притопывая на морозе, я уже стоял на стихийном блошином рынке в старой части города. Отстегивая мзду ментам, сопровождаемым важными чубатыми казаками в лихо заломленных папахах: исторический развал Союза реанимировал изгнанную яицкую вольницу, не забыв трагедию предъявить фарсом.
Шальные торговые деньги закономерно рухнули в один день. Банальная криминальная история с реквизицией товара. Хорошо - на деньги не попал, по долгам расплатился.
Четырех курсов физфака и матерной стройотрядовской юности вполне хватило для того, чтобы уйти на стройку мастером, и планомерно – отработав прорабом и начальником участка – дорасти до главного инженера в мостостроительной колонне, мотаясь по области и не видя семью месяцами.
Так выживал.
…Уставшая от величины и величия страна в очередной раз треснула и, наконец-то, окончательно раскололась, как орех. Бешеная энергия разлома и сброшенная скорлупа породили ощущение раскрепощенности. И только равнодушный ледяной ветер истинной свободы дул и дул, срывая крыши и листья, и закручивал гигантскую воронку, спастись от которой можно было либо - нырнув по осевой к глубинным горизонтам, либо – вылетев вовне с крутого радиуса жестокой центрифуги девяностых…
…Каждый выбирал свою траекторию. Меня упрямая парабола уводила все глубже и глубже. Игорь вынырнул в другом направлении. Он выживал далеко от России. В Англии. Потом в Швейцарии. В письмах сетовал на заграничные ограничения и зажим творческой свободы (!) ученого. И объяснял, почему в России все неправильно…
В конечном временнОм пункте, шагнув далеко за миллениум, центрифуга выдохлась. Волны разбились. Мой друг вернулся в Россию. Взойдя на комфортную должность заведующего кафедрой крепкого вуза.
Гости
Последние три года живу в тихом красивом городе на Волге, которая медленно и широко уходит далеко за горизонт, задавая жизни спокойный несуетный темп. В кабинете сидеть не удается. Пропадаю на стройплощадке. В моем рабочем вагончике, в картонной коробке, задвинутой в угол, спит угольно-черный щенок. Когда прикатился на стройку мохнатым шаром, путаясь в собственных лапах – был размером с шапку. Прибился к электрикам. Поэтому кличка – Фаза. Дабы кличка не вводила в заблуждение, какого пола песик – рабочие повесили на ошейник кусок пластика, срезанный с маркировки бухты силового электрокабеля. Так и написано: «кабель».
А глина по-прежнему рыжая. И арматура привычными ершистыми выпусками тянется из монолитных перекрытий. И буронабивные сваи длинными иглами уходят в юрский период. В эти грунты мамонтов врастает первая высотка на Волге. Реакция потревоженных пластов тысячелетий требует контроля. И на прошлой неделе к нам приехали москвичи. С датчиками, которые они заложат в фундамент и сваи рождающегося небоскреба. Будут отслеживать деформации и напряжения. Проще говоря - контролировать «здоровье» дома.
Накрыли поляну, прочаевничали до ночи. И долго обсуждали полузабытые, полустертые в моей памяти коэффициенты Пуассона, модуль Юнга и диаграммы упругости…
Шутка-2
С утра я, взбудораженный вчерашними беседами с небритыми физиками, окунулся в интернет. Откопал докторскую диссертацию Игоря. Скачал. Забытая лапидарная форма научного текста шибанула в нос волнующим ароматом старой лаборатории. Я забрался в Википедию, выцепил словечки «по теме», частично разбавил цитатами из самой же диссертации и через два часа настучал письмо ученому другу. На научном языке, полном понтов и реверансов, в достойном гриме, профессионально войдя в несостоявшуюся роль маститого ученого:
«Уважаемый Игорь Сергеевич! Коллега, Вы утверждаете, что на данный момент не существует адекватной зонной модели для описания многоэлектронного кулоновского отталкивания. Вопрос не простой. А как же переход Мотта, модель Хаббарда? Моттовское диэлектрическое состояние...»
Не прошло и часа, как запищала аська: «Леша, смотри почту!». В предвкушении веселого студенческого стеба я открыл послание Игоря: «Привет, дружище Алексей Николаевич! Чего это тебя обратно в науку потянуло? По поводу твоих комментариев. Общее замечание такое: в физике вообще имеют дело с моделями. Ни одна из моделей не может описывать все явления. Что касается правил Хунда: у нас в рамках нашей модели…» Далее на восьми страницах простиралось дотошное академическое исследование с формулами и ссылками, терминами и определениями, теоремами и законами, интегралами и гамильтонианами. После которого захотелось осторожно спросить: «А с кем вы сейчас разговаривали, профессор?»
Грустно усмехнувшись, я спросил Фазу:
- Слушай! А ведь он не шутит?
Щенок радостно забормотал, замолотил хвостом-пружинкой, подбежал, встал на задние лапы, передними уперся в мои колени и уставился на меня с бесконечной преданностью.
Да, размышлял я. Игорь никогда не шутил. И выбор у него всегда был удачный. А выбор равен свободе.
Пожалуй, из всего нашего первого «б» только мне известно, какой ценой оплачен главный выбор Игоря Николина. Будущая жена, в которую летел тапок-мазила, так и осталась будущей. Ну, то есть не стала настоящей. Светка уехала в родной Владимир после Университета. А Игорь остался. Удачно женившись, что обеспечило ему прописку и престижный академический институт на Ленинском проспекте. Избранницу звали Нона. Светка тоже пришла на свадьбу и напилась до неприличия. Семья Игоря распадалась постепенно – параллельно его восхождению по научной лестнице.
Ночами профессор Николин звонит в Сиэтл, где живет его бывшая семья. И каждый раз надеется, что Нонка даст поговорить ему с сыном, которого он не видит уже десять лет…
И еще Игорь часто звонит Светке. И до сих пор любит ее. А физика, как и положено коварной любовнице, Игоря бросила. Эксперимент, который он поставил в европейском ускорителе, ничего не дал. Ни новых частиц, ни корректировки скорости света… Патлатый Альберт вывалил длинный язык и дразнится с застекленной фотографии на стене…
А Игорь пишет монографии, которые стали мемуарами о свободе.
…Мои размышления прервал бурный, как вулкан, прораб Акоп Довтян со смешным отчеством и приводящийся в состояние спокойствия одним-единственным способом. Резко открыв дверь в яркий морозный день и спугнув при этом заскулившего Фазу, Акоп сходу заорал:
- Никалаич! Эт-ти масквичи датч-ч-чики сваи в нижней зоне армирован-н-ния ставить хат-тят! Да у меня монтажн-н-ники всю ноч-чь вязали арматуру! А типерь – вырезат-т-ть? Развязыват-т-ть? Што ани сибе думают-т-т, билят-ть!
- Не бузи, Акоп СЕРЕЖАЕВИЧ! – применил я единственный способ успокоения, надевая валенки и накидывая куртку, - пойдем, посмотрим…
- Слушай, Николаич! Я тебя скольк-ка раз-з просил: называй миня прост-то: Ак-коп! Без отчестт-тва, - тихо, почти шепотом попросил враз утихомирившийся прораб.
- Пошли, Акоп! – и мы пошли заниматься физикой.