Каждый раз, вспоминая своих родителей, я поражаюсь тому, как двое совершенно противоположных по характеру и темпераменту людей могли прожить вместе сорок три года. Я не помню ни одного дня сознательной жизни с ними, чтобы мои родители не ссорились. Каждое утро начиналось с ругани, и вечер заканчивался в лучшем случае взаимным ворчанием. В худшем – дракой, что было частенько по молодости, особенно после бодрящей дозы спиртного.
Те моменты, когда родители начинали использовать в качестве аргументов кулаки, были особенно горькими для меня. Я неизменно вклинивался, не смотря на ранний возраст, в эти побоища, защищая в первую очередь маму. И может быть благодаря мне многие рукоприкладства быстро завершались. При этом, как мне теперь кажется, отцу доставалось не меньше тумаков, потому что мама была очень крепкой женщиной, фактически, копией бабы Дуни.
С тех ранних пор моего детства я не выношу насилия в любом виде, ни физического, ни морального. Конфликты родителей стали хорошей «вакциной» в моей собственной семейной жизни. Только один раз, не сдержав гнева, я ударил свою жену. Этого эпизода мне хватило, чтобы потом всю оставшуюся жизнь позорить себя как последнюю сволочь.
Отец. Во взрослый возраст папа вступил, наверное, когда его призвали на фронт осенью 1943-го года. Хотя до этого он уже с пятнадцати лет сидел на тракторе и утюжил колхозные поля, как серьезный крестьянин, ведь всех старших тогда забрали на войну. Но именно в 17 лет, попав в армейскую учебку, он стал тем самостоятельным мужиком, которого и нашла потом моя мама.
К лету 44-го года отца подготовили как связиста и отправили на 2-й Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского, откуда ему пришлось пройти с боями Белоруссию, Польшу, Восточную Пруссию, северную Германию. Закончил войну папа на Эльбе, когда его часть вышла на американцев. По пути в тяжелейшем штурме брал Кенигсберг, кстати, в свой 19-й день рождения. Награжден медалями «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией».
В разрозненных рассказах отца о войне было больше веселых эпизодов, чем печальных. Видимо, это свойство памяти всех фронтовиков – помнить больше хорошего из этих нечеловеческих условий окопной жизни. Может быть, еще и молодость фильтровала впечатления. Только иногда вдруг он мрачнел и нехотя и очень коротко озвучивал какой-нибудь тяжелый фрагмент. И тогда я понимал, что на самом деле он много раз мог погибнуть. И ни меня и ни брата, ни моих детей вообще бы тогда не было на свете.
Например, он вместе с разведчиками часто ходил за линию фронта, обеспечивая им связь. И бывало так, что из этих по-ходов возвращалась едва ли половина бойцов. Был случай, когда их обнаружили при отходе и на болоте, где и спрятаться негде, накрыли минометным огнем. Отец признался мне, что тогда уже почти простился с жизнью. Удивительно то, что за всю войну его ведь даже ни разу не ранило. Высшие силы хранили моего отца, чтобы он прожил долгую жизнь и продолжил род.
Как-то по случаю я осторожно спросил папу, приходилось ли ему лично убивать немцев. Оказалось, что чаша сия его миновала, так как основным оружием у него была рация. Только однажды, уже в Германии при боях за какой-то город он чуть не убил одного мирного жителя. Подробности этого эпизода он рассказывал мне раза два-три очень эмоционально так, как будто это было вчера.
Вместе с передовым отрядом отец обследовал только что освобожденный квартал города, намечая укромное место для поста связи со штабом. И наткнулся в одной из уцелевших квартир на старика, который спокойно сидел и никуда не торопился. Отец на смеси русского с немецким пытался прогнать деда куда-нибудь в убежище, так как вокруг гремела канонада, и оставаться в доме было довольно опасно. Но старик на чистом русском языке послал моего папу, что называется подальше. Оказывается, еще в первую мировую он побывал долгонько в нашем плену и хорошо говорил по-русски.
На этом бы разговор и закончился, если бы отец не заметил на стене два портрета молодых парней в эсэсовской форме. Папа спросил, не сыновья ли эти два молодчика в рамках. Старик кивнул, и добавил, что очень гордится этим. Отец красноречиво описывал свою реакцию, как он схватился за свой трофейный вальтер и выдал примерно такую тираду: вот сейчас тут шлепну тебя, старый, как муху навозную, а потом пойду за твоими гаденышами. Однако, старик даже бровью не повел, а только твердо отрезал: мол, ты воюешь за свою родину, а мои дети - за свою. Можешь меня убивать, мне уже ничего в этой жизни не надо, То во что я верил, погибло. Только из своей победы вы ничего не получите, ваш Сталин вам покажет еще «козью морду». Так что давай стреляй и отваливай.
Зная вспыльчивый характер отца, я не представлял себе, как ему удалось сдержаться и не прикончить этого старого немца. Что-то его удержало, может быть, преклонный возраст деда, а может, спокойные и честные слова врага. Папа предложил старику сделку, мол, ты даешь мне лук, а я оставляю тебе жизнь. Дело в том, что в разрушенной Германии было полно брошенных продуктов – колбасы, мясных консервов, сыра, хлеба. Но почему-то почти не было репчатого лука. Немцы его ели мало, а луковая душа русского мужика страдала от недостатка ядреной закуски. Деда спасло пусть небольшое, но наличие лука где-то в овощных ящиках вражеской квартиры.
Так вот с разными боевыми приключениями папа дошел до Эльбы, где в конце апреля 45-го года войска Красной Армии сошлись с соединениями союзных войск. На восточном берегу - наши, на западном - союзники, в основном, американцы. Самые активные бойцы с той и другой стороны быстро наладили неофициальную таможню в виде самодельного парома через реку. С нашей стороны было полно живого мяса из пойманных свиней, брошенных сбежавшими хозяевами. А у американцев сверх меры оказалось немецкого шнапса из каких-то винных подвалов. Тут же наладили взаимовыгодный обмен трофеями, а когда объявили о конце войны, то даже организовали совместный праздничный стол на амери-канской стороне.
Тогда в первый и последний раз отец прикоснулся к буржуйской жизни. Очень ярко он описывал свои впечатления от той союзнической попойки. Наши буквари, говорил он, с детства нам рисовали бедственное положение негров в Америке, где они влачат жалкое бесправное рабское существование. Настоящий шок, столбняк разбил Сашку Цыбина, когда он увидел, что все сержанты и младшие офицеры у американцев сплошь негры. Причем, все они были высокого роста, красивые, белозубые и совершенно раскованные. Я представил себе картину, как маленький обалдевший уральский паренек едва доставая макушкой до подмышек этим темнокожим воинам, пьет с ними на брудершафт.
Закончив воевать, еще пять лет отец в звании старшины прослужил в армии на Ставрополье в кавалерийской части. Даже принимал участие в массовке при съемках фильма «Кубанские казаки». Только осенью 1950 года гвардии старшина Цыбин демобилизовался и отправился в родные края. У него хватило ума не впрягаться снова в колхозный хомут, а начать работать связистом в Асовском леспромхозе. К тому времени батя превратился в почетного вояку с медалями на груди, своего в доску рубаху-парня, которому море по колено, водки и друзей всегда мало. Весельчак и балагур, душа компании, знающий несметное количество фронтовых баек и житейских анекдотов, великолепный профессионал в своем радиоделе, он начинал самостоятельный путь в родной стороне.
Здесь-то и повстречал бравый фронтовик Саня Цыбин свою судьбу и любовь – Тоньшу Щелконогову.
Мама к тому времени окончила 7 классов школы, так же как и отец, да и большинство сельской молодежи той поры. После семилетки Тоня поступила в педагогическое училище в городе Кунгур, но на второй год обучения решила, что это неудачная попытка, и не стала больше стремиться попасть в учителя. Устроилась табельщицей-учетчицей в бухгалтерию асовского леспромхоза. Конечно, это была временная работа и совсем не соответствовала щелконоговской породе. Судя по фотографиям и рассказам отца, мама в ту пору была симпатичной девчонкой с двумя длинными красивыми косами. Однако, когда я сегодня смотрю на молодое лицо моей матери, я вижу, каким неординарным человеком уже тогда она была. Упрямый, жесткий нрав и огромная совсем не женская сила воли сквозит в этом взгляде юной сельчанки.
К моменту «раскрутки романа» между родителями маме было 19 лет, а папе - 25. Надо сказать, что возраст у бати по тем обычаям был бобыльский. Его сверстники уже давно имели семьи, а папуля, похоже, вообще не собирался связывать себя узами брака. Парень он был хоть и мелковатый в размере тела, но имел мужскую красоту и привлекательность. По обрывкам лукавых фраз, оброненных отцом в старости, когда мамы уже не было на этом свете, можно было заподозрить немало мимолетных романов в период его молодости. Пока он служил в послевоенной армии, предполагаю, что приличное количество девчонок пыталось его соблазнить и сделать своим мужем.
Но «Саша с Уралмаша», как звали его шутливо сослуживцы, был стойким холостяком. Вообще, с женщинами у отца были какие-то довольно сухие отношения, без всяких там записных расшаркиваний. Никогда не замечал за ним охов-вздохов-восторгов по этому поводу. Всегда быстрая и точная оценка человека, которую он никогда по жизни не менял. И уж точно знаю, что отец был однолюбом, ни одного случая близких отношений с другими женщинами в семейный период у него даже в зародыше не было.
Надо признать факт, что к 1951-му году Саня Цыбин вел, мягко говоря, нездоровый образ жизни. Мало того, что женщины его не интересовали. Так он к тому же пил горькую напропалую со всяким встречным, и дрался чуть ли не каждый день по пьяному же делу. Когда Тоня объявила своей маме Дуне, что избранник ее сердца – Санька Цыбин, Евдокии Фёдоровне, я думаю, стало плохо. Уж она-то прекрасно знала репутацию будущего зятя. «Доченька, - умоляла она Антонину, - ты, наверное, разум потеряла. Ведь это же не мужик, это беспутный пьянчуга, который каждый вечер валяется в канаве у пивнушки». Ответ моей мамочки был коротким и решительным: «Он самый лучший, люблю, и все тут».
В данном случае, наверное, подойдет аналогия с известной песней: я его слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила. Особенно и выбирать-то, видимо, было не из кого. Выкосило мужиков на фронте и покалечило немало. А сколько таких, как мой отец, с изувеченной психикой фактически спивалось? Скорее всего, пропал бы и этот парень наверняка, если бы Тоньша его не подобрала и не «построила». А батя отозвался на искреннюю истовость и жертвенность мамы.
Почему Антонина Петровна выбрала не своего сверстника, а бывалого мужика сомнительной репутации, к тому же старше себя на 6 лет? Никто теперь не ответит, потому что она сама никому не объясняла, сохранила как личный секрет. А может быть, на самом деле это не мы решаем, кто будет нашим избранником, а наши ангелы подсказывают нам через увеличенную порцию гормонов в крови?
В феврале 1952 года Саня и Тоня поженились и зажили вместе под одной крышей с мамой Дуней. А через год, в апреле 1953 года родился первенец, мой старший брат Анатолий.
Специальность связиста была очень востребована в те времена в лесном хозяйстве. Поэтому отца вместе с семьей постоянно перемещали из одного леспромхоза в другой. По молодости мои родители вдоволь попутешествовали по Пермской земле. Где-то в Лысьвенском районе, в деревне Ломовка родился еще один мой брат – Володя. К сожалению, в годовалом возрасте он умер от менингита.
В пятидесятые годы эта коварная инфекция уносила жизни многих малышей, да и взрослым тоже доставалось. Брат Толя и мама перенесли менингит на ногах в легкой форме. И если старшему брату повезло, то для моей мамы это закончилось серьезным осложнением, которое, в конце концов, и укоротило ей жизнь. Меня в пятилетнем возрасте тоже зацепил этот вирус так, что я чудом остался жив, в основном, благодаря искусству одного врача, об этом я скажу позже.
К моменту моего рождения родители оказались на севере области, в Красновишерске. В сталинские времена эти края представляли собой один сплошной ГУЛАГ. В середине пятидесятых, при Хрущеве из лагерей начали выпускать не только политических заключенных, но и многих уголовников. По этой причине жить там стало очень опасно. Отец как-то признался мне, что несколько раз они были на волосок от беды.
Собрав нехитрый скарб, весной 1961-го года семейство Цыбиных вернулось в родные края. Однако, младшая сестра мамы, тетя Клава, к тому времени уже вышла замуж и родила двух девочек. И в асовском домике, у бабушки Дуни, поместиться всем не было никакой возможности. Отцу предложили работу в райцентре, в селе Березовка, в нефтеразведывательной партии. Там же нашли для семьи отдельную трехкомнатную квартиру. Вот так я с полуторалетнего возраста обрел отчий дом, и Березовку теперь считаю своей родиной, потому что прожил там до 17-ти лет.
Март-апрель 2009 г.
Надписи на обратных сторонах фотографий.
"На долгую, добрую память моим дорогим родителям от сына Александра Ивановича. Фотографировался в гор. Ставрополь на Кавказе в дни прохождения службы в Советской армии 26 сентября 1949 года."
"г. Кунгур. Педучилище, II курс. Сестра Тоня, 18 лет, Ане. 23 ноября, 1950 год. Пусть уходящие годы не уносят память обо мне."