12 июля 1982 года.
Мне повезло. Бесплатно жить два летних месяца в центре Москвы! Ольга Павловна уехала на юга с пятнадцатилетним сыном Ваней. В пустой квартире осталась дальняя родственница Ольги Павловны, старушка - под девяносто уже. Ну, вот за ней надо поухаживать. Кашку там сварить, супчик. До туалета вроде сама доходит. А мне как раз – пока сдаю экзамены в театральный, надо где-то перекантоваться. Летнюю сессию сдал. Если не провалюсь в Щуку или ГИТИС, завяжу к черту с мехматом. Надоело.
13 июля
Бабуля веселая. Выглядит, правда, не очень. Костлявая, седая. В полном соответствии с фильмами Ромма – мясистая бородавка на остром подбородке. Из бородавки – длинный седой волос. Упорно зовет меня Ваней. Перестал ее поправлять.
Квартира у Ольги Павловны просторная. Потолки высокие. Нашел в старом шкафу орехового дерева залежи книг. Не знаю, где она их берет. В университетской библиотеке таких точно не найдешь. «Мастер и Маргарита». «Путешествие дилетантов». Кафка, толстенный том. Ночами читаю все подряд. Бабуля дрыхнет в соседней комнате. Моя комната, так же, как и ее, примыкает к большому залу.
Ночи теплые. Я окно не закрываю, и в него назойливо лезет луна. Напротив окна – скрипучая дверь, что ведет в зал. На двери – «Дама с горностаем». Черный фон репродукции создает такое впечатление, что дверь – тоже окно. В одно окно – луна таращится. В другом окне – аристократка средневековая.
15 июля.
Вчера бабуля рассказывала про гимназическую юность:
- Ванечка, мы ставили «Горе от ума». И придумали такую сцену в финале. Чацкий кричит: «Сюда я больше не ездок! Карету мне… И носовой платок!»… Это мы сами, кхе-кхе… Про платок-то!!.. А потом была блокада. Но мы жили хорошо, не голодали, потому что мой отец был управляющим коммерческого банка.
У нее все времена перемешались. В основном – спит. Передвигается медленно. До туалета и обратно. Кормлю ее три раза в день. Готовлю растворимые каши и супы. Иногда – с забавными ужимками – шамкает благодарности, а временами – капризничает, жалуется, что голодом морю, демонстративно оставляет кашу нетронутой.
18 июля.
Сегодня было странное. Я читал «Превращение» Кафки. Ночь темная, а луна отчетливая. Вот странно – луна светит, вроде бы светло должно быть – ан нет. Дегтярно-тяжелая ночь, словно гигантская собака Баскервилей, чуть не мордой в книгу ко мне тычется.
Я даже отмахнулся инстинктивно. И вдруг слышу: мелкий дробный стук по паркету в зале. Прислушался. Точно. От бабкиной комнаты до туалета – топот ножек. Так ежик ночами бегал по квартире в моем детстве. Но на бабкиной трассе до туалета топотанье громче. Очевидно – человек. Или человечек.
Не дыша, вложил в книгу закладку. Жду. Очередная серия мелких перебежек, от туалета. Коварные ножки замерли около моей двери. И ночь – морда мохнатая - напирает, давит. Чувствую – ничего не чувствую. Ну вот, как есть - весь в анестезию погрузился. У меня были операции с местным обезболиванием. Так вот – вроде я весь заморожен. Даже вздохнуть не получается. А дверь тихо и абсолютно бесшумно открывается.
У меня в мозгу – молоток: «Почему тихо? Почему тихо? Дверь же скрипела всегда... »
Медленно, с секундными сонными паузами в кадре появляется бабуля… Даже не бабуля – а половина ее лица с волосатой бородавкой всовывается, шурша… Я совсем залип. Из окна – ночная темнота на шею липкие лапы наложила. А бабуля – так ласково, шутливо:
- Ну что, Ваня, живо-о-й еще? – и смеется слезливо так, угорая над моим ступором. Мол, шутка, ништяк, расслабься. Посмотрела, довольная - как меня колотун крупнокалиберно бьет, и рывком заперла честно завизжавшую дверь.
Медленно шаркая, направилась к себе. Слушаю: улеглась. Заснула, наверное. Тихо. Сижу на постели и двинуться не могу. Книга выпала. Ночь, скучая, выбралась обратно в окно и стала таять. Успокоился. Тихо же. Светать начало.
Ну, все. Выдохнул. Вскоре стало совсем светло: часов пять, наверное. Я осторожно встал. Подошел к двери. А на двери-то - ночь по прежнему: дама с горностаем на черном фоне. Улыбается. Нет, точнее – улыбнулась. Ровно как бабуля, с пониманием… Я – руки в ноги – и деру. Открываю квартирную дверь, а там девчонка симпатичная. Со смешными спаренными родинками на подбородке. На кнопку звонка собирается давить. Все, вечером допишу.
20 июля.
Вечером позавчера не стал дописывать. Жизнь закрутилась – не до того было. Короче, это оказывается, Рена была. Точно, вспомнил – Ольга Павловна предупреждала: приедет Рена. Тебе на смену. Хочешь – продолжай бабулю опекать, хочешь – Рене отдай. А Ренка – из Тамбова. Приехала в Первый Мед поступать. Мы с ней сдружились быстро. Мировая. Я ей про все страсти-то сюрреалистические и рассказал. Она ржет:
- Да ты просто перенапрягся! Кафку своего любимого начитался!
Да и то, поразмыслил я. Пожалуй, Ренка права. Короче, как джентльмен, тут же свалил в общагу университетскую. Типа, не буду вам мешать, мадам. Отдал Ренке вторые ключи от квартиры. Бабулька к ней сразу привыкла. И имя не путает. Не то, что со мной.
23 июля.
Все же, думаю, пора на Ренку наступление организовать. Чего девка зря пропадает? Приехал ночью. Около двенадцати. Втихаря зарулил в квартиру. Прислушался: тишина. В комнате, где Ренка – свет горит. Открыл эту скрипучую дверь. Смотрю: не разбудил? Спит… В руках – книжка. И коленка так из-под одеяла ненавязчиво выползла. Нормально. Я – в прихожую, кроссовки хоть скинуть, а то прям так вломился, «хоть бы шубу снял». Сбросил кроссовки, на цыпочках протискиваюсь в комнату. А там… в постели-то – бабуля. И коленка костлявая из-под одеяла. Да две коленки! В широком развороте – обвислые сморщенные бедра…Шорох какой-то - рраз! Поднимаю голову – навстречу в окно – густая ночь льется гудроном-плюшем, темным бархатом – физически наливается на стул и стол, на полу волны черные колышутся. Вылетел пулей. Позади свет погас. Пробираюсь на ощупь по залу. Бац – свет загорелся. В комнате у бабки. Страх меня всего перепоясал. Но что-то гонит, гонит – ближе, ближе, открываю дверь – лампочка прикроватная у бабки горит. А в постели – Ренка. Но родинки ее, те самые – спаренные, почему-то красные. Вишнево-красные. Да ведь это кровь! Две свежие капли. Набухают на старте, скатиться готовятся…
Ренка глаза медленно открывает – я заорал и как был, в носках, сшибая стулья и налетая на углы – бросился в прихожую. Бьюсь, бьюсь, пальцами хватаю пространство – а двери на выход найти не могу. Обливаюсь потом, ору во все горло – а получается сдавленный сип. Скребся-скребся – нет дверей. Только шершавый шкаф-гардероб, зеркало-трюмо прохладное и – стены. Там, где дверь была – тоже стена… Оглядываюсь в темноту – свет в зале погас. Значит, у Ренки и у бабульки – тоже. Через минуту – остренький луч света из кухни вырезал пару градусов темноты.
Уже на автомате, только чтобы выход найти, подполз-подкрался к кухне. За матовым стеклом двери – две фигуры. Негромкий разговор. Ухо приложил к стеклу – и тут дверь внезапно распахнулась. За столом – бабуля. Дверь отворила Ренка. Обе стоят в белых до невозможности халатах. Ренка говорит мне, смеясь:
- Ну что, чего испугался, дурачок? Давай, пополуночничаем. Все, что есть – на столе. Меню студенческое. Угощайся.
Смотрю – две тарелки на столе. Напротив бабки одна. И вторая – Ренкина. В каждой – пара сосисок и яйца вареные. Вдруг бабка резко вскочила и сунула мне тарелку под нос. А там же не сосиски, там - в резиновых оболочках – сморщенные, с синими головками, понурые такие, склизкие, вялые… И яйца-то – как есть самые что ни на есть яйца… В мошонках спеленутые… Бабка оболочки вилкой так ловко цепляет – и деликатесы поникшие из латекса вытряхивает. А Ренка протягивает пиалу узбекскую со словами:
- Отведай! Вот урина зеленая! Настоящая… Бывает черная, бывает красная… Но зеленая полезней!
Краем глаза – буквально краем глаза я заметил, как шустро бабуля скользнула ко мне от стола. Только жадно лезвие блеснуло...
28 июля
Это я уже потом дописывал. По памяти.
Ломанул я через кухонное окно, распихав ночных подруг, оборвал ажурные занавески и выкатился на подъездный козырек. С размаху прыгнул на асфальт – только зубами клацнул о колени, сложившись при приземлении. Отбежал немного и не вытерпел – оглянулся. Стоят обе чаровницы в окне, как статуи, неподвижные. Халаты распахнуты. Бабуля – с седой косматой башкой, морщинистой, насаженной на молодое, молочно-нежное тело. И Ренка – юная красавица в ночном обрамлении с телом костлявым, в серо-зеленых морщинах…
…Едва успел на последнюю электричку метро. В носках, как был – заскочил в пустой вагон. Доехал до общаги. Вахтерша зло глянула на меня и молча открыла дверь. Взлетел на свой этаж, заперся. Просидел всю ночь, зубами щелкая.
Через неделю Ольга Павловна приехала. Передал ей ключи на станции «Университет». Ничего не сказал. Ольга Павловна сообщила, что бабуля про меня спрашивала. И Рена тоже беспокоилась.
4 августа.
Приехал к себе домой. Вчера пришла бандероль из Москвы. На мой уральский адрес. Написано: от Р…ой Ренаты. Откуда она адрес-то знает? Хотел выбросить – но все-таки вскрыл. В бандероли - мои кроссовки. Блок сигарет «Столичные». Узкий зазубренный нож. И записка: «Чего испугался, дурачок?»