***
Теперь я думаю, что сюжетов, которые толпятся в моей памяти и требуют пристального внимания, буквально тянут за тугие путаные узелки, хватило бы на десятки напряженных, запряженных трагедийным содержанием, буквально орущих от отчаяния и боли романов. Мне не хватает отваги. Честности. Понимания. Мне не хватает веры в Бога и Высшую справедливость. Я не то что боюсь писать, а боюсь согрешить - словом, делом и разумением - против тех, кто уже вышел за пределы земного срока и где-то там, в незримых слоях бесконечных спиралей отыскал свои чёрные ящики, свои неизбежности и свои потёмки. Но всё чаще и всё настойчивей знакомые имена ищут щель в моё воображение, хотят личного моего участия в поминании всех известных мне обстоятельств, обрекших их на преждевременную смерть и гибель. Невозможно отказаться и отвертеться, будто им для чего-то нужно с моей помощью записать истории их личных катастроф. Будто им нужно вернуться туда, где высохли и погасли непостижимые для живых следы оборванных судеб, остались не дописаны страницы заветных прозрений, будто там следует отыскать место обрыва, чтобы попытаться связать концы с концами и предъявить узелок Тому, Кто вытянет нити в другую жизнь, в другие обстоятельства и цели. Мне не страшно встречаться с ними. Наоборот, их присутствие в моем сознании придаёт мне решимости писать и таким образом отблагодарить их за исключительный опыт общения, без посредников, судей и зрителей - по душам, или ещё говорят - душа в душу. Так исповедуются странники, в одночасье сообщающие другому то, что держат в секрете от всего мира. Так всплывают со дна морей и Бермудских треугольников затонувшие корабли, так обнажаются в пустой и никчемной породе залежи несметных сокровищ, так накатывают на праздные берега сокрушительные цунами и проносятся заказанные свыше ураганы. Каждой личной трагедии соответствует энергия завёрстанной стихии, отрицающей его величество случай. Смысл пережитой трагедии должен быть постигнут и исчерпан, обрыв должен быть найден и связан, сюжет должен быть вписан в книгу жизни как исток-источник инобытия, несущего душу в новый поток неисчерпаемых сил любви и свободы.
***
Валера Богодухов, - я слышу тебя. Я уже возвращаюсь - в наш одиннадцатый класс, Норильскую восьмую школу, в раскрытую дверь расторопного прошлого, которое властно ждёт от меня по возможности точных воспоминаний. Что мы там затевали? В сумерках декабрьских дней гуляла по норильским школам актировка. Это означало, что уроки отменялись для всех, в том числе старших классов, но с десяток самых заведённых не сговариваясь заруливали в актовый зал, шумно и нараспашку дурковать друг с другом. Не рассказать. Чёрно-белые фотографии наших мальчиков призыва шестидесятых как один похожи на битлов и битников. Раскрепощённые позы, чистые лица, в глазах сосредоточенность и отвага. Чёрные плащики с погончиками, до колен, чёрные узкие брючки. Руки в карманах. Улыбки до ушей. Какая-то превосходная степень радости и влюблённости в будущее - у которого не видно ни дна ни покрышки. Боже мой, я кого-то там презирала. За ограниченность и заносчивость. За самоуверенную дерзость. Ещё за что? Вот глупая дурында. Мальчики, вы были замечательными, искренними, настоящими друзьями. Не помню - ни мата, ни наглого голоса, ни пошлого взгляда. Ах, да, ожидался новогодний вечер старшеклассников со своим ансамблем - с маскарадом из клоунов, зайчиков, мальвин, пьеро и буратино. Валер, ты, кажется, должен был выпустить афишу вечера? А я, кажется, должна была наклеить на лист ватмана горстку битых-толчёных новогодних игрушек, чтобы северное сияние переливалось в волнующую дату нашего выпуска - 1966-ой...неужели? Скрученный и сжеванный в комочек, выплюнутый через соломинку вечности календарный год...
Одиннадцатого января, утром после каникул город проснулся под радио-новость - сообщалось, что двое юношей-старшеклассников не вернулись из тундры, куда ушли на лыжах в канун Нового года. Тут мы вспомнили, что тебя, Валера, на празднике не было. А почему, кто тебя знает... Диктор сообщал, что в район Ергалаха вышли на поиски группы лыжников и вылетел десант. Две недели таймырский прогноз висел на отметке минус пятьдесят и ниже. Ты нашёлся, Валера, - прижавшись спиной к жалкой полярной берёзке, ты беспробудно спал, а недалеко от тебя, скорчившись в позе эмбриона, дожидался оказии закоченевший Валя Савельев. С километр вы не дошли до Чёрной речки, где можно было отогреться в полуразрушенном балке беспамятной зоны ГУЛАГа. Ты нёс своего друга на спине, у него случился сердечный приступ. А когда он умер, ты не вынес тяжести, споткнулся и упал - сломались лыжи. Ты пытался подняться в гору, но подлетевший к ночи дикий ветер сбивал тебя с ног и сбрасывал в её подножье, в глубокий снег. Берёзка затормозила паденье. Но ты устал, невыносимо. Сон прибежал на помощь, чтобы не было больно и страшно - отправиться в новое путешествие, вслед за погибшим другом.
Мы не давали хоронить. Мы бегали двумя классами в горком комсомола и требовали, чтобы наших друзей оживили. Никто не верил в необратимость их смерти. Мы отыскивали случаи и сказы древних мифов, легенд и свидетельств воскресения из мёртвых. Мы не хотели их отпускать из нашей жизни туда, где им было не место, потому что - РАНО и НЕСПРАВЕДЛИВО. Город вынужден был вызвать специалиста из Москвы, из института Вечной Мерзлоты, и тот прилетел объяснять, чем отличается жизнь искусственно оживлённого тела - без души и воли разума. Тем, что тела будут способны дышать, но - неспособны говорить и думать.
На следующий день после похорон мы молча просидели в забастовке. Уроков не было. Учителя не решились их проводить, каждый тоже в свой час приходили в класс и молчали. Мы уже знали, что Валерка ушел в Ергалах, чтобы не видеть на вечере свою девушку с её новым парнем. А Валька увязался за ним, потому что... а и не знаю. Не помню...Помню, что семья его считалась малообеспеченной, но у них было много детей. Помню, что он был слишком легко одет для мороза в минус пятьдесят. Помню, что плакала на поминках навзрыд.
Продолжение следует.