В этом маленьком городе, через который нужно проехать к яблоневому саду – совершенно одесская атмосфера: бесподобно уютный, с продолговато распахнутыми окнами, поперек которых спят толстые кошки, вальяжно свесив головы и хвосты; с раскрашенными по бокам домами и перекошенными бараками на одной улице, с тесными поворотами и разрисованными камнями – божья коровка,бегемот, или улитка. Этот город существует отдельным самостоятельным миром, без расчета на взгляд столицы. Здесь, среди вымощенных улиц и неторопливых шагов - ощущение вынужденной свободы, граничащей с безысходностью.
Проехав больничный проезд с тончайшими соснами, через некоторое время открываются размашистые горизонты святых озер – белого и черного. На озерах гуляют неторопливые волны, которых серебристые чайки касаются свободными крыльями, в ожидании замирают рыбаки и где-то на их окраинах остывает солнце,неторопливо опускаясь вглубь. Следующий пункт дороги – поселок Керва, мини-одесса,мини-мирок: с тремя магазинами, двухэтажными домами,в которых треугольные окна и тугие параллели веревок, с единственной остановкой и дымчатой кошкой на ней , с лохматыми женщинами в вязких халатах, вдохновенно стоящих у своих подъездов ранними утрами, и со своей личной Набережной улицей, ведущей прямо к белому озеру. До яблоневого сада от Кервы идти около полутора километров по пыльной дороге, вдоль спутано выстроенных березовых рощ .Около пожарной станции, слева от нее – строительный пункт охраны. Там живут две собаки – рыжая и черная, однажды провожавшие меня до самого дома.Сейчас там, с белой грудинкой и махровыми носочками смело путается под ногами крохотный щенок.Пока я, безоговорочно влюбившись - кормила его сосиской, а охранники прогоняли взрослых собак, выяснила,что крошку зову Дина. Теперь в этом одесского аромата городке у меня есть любимая Динка-смелая, дерзкая и навсегда полюбившаяся мне. По правому краю пыльной дороги, в кропотливой тишине восстают высокие столбы-узники, с(за)кованные высоковольтными кандалами, смиренно несущие служение.
Когда дорога поворачивает направо, и становится виден глубокий ров, переполненный бездетными кувшинками-тогда начинается яблоневый сад. Начинается он,конечно же – с яблок: никому ненужных, вынесенных на край дороги, спавших с дерева и преданно лежащих около родных корней, случайно выроненных из узких карманов.На третьей улице второй дом справа –блекло-коричневый, в два этажа, с потерто-желтым крыльцом, тонущем в объятиях ягодного плюща. Плющ вьется по периметру резцового крыльца и, преодолевая резкость угла протягивается к окну второго этажа, нежно касаясь тонкой форточки. Около самого крыльца, по пути к нему – предстает крепкая старая Яблоня. Одной своей пышной веткой она преграждает путь, заставляя склонить твою бренную голову. Ветка заботливо подвязана к стволу белой веревкой, что прямо указывает на момент заботы. Эта великолепная Яблоня, в своей непоколебимости - представляется нам главной хранительницей дома, которая требует поклона.Вообще, высокий и тайный дом окружают несколько хранительниц: чуть правее него и сзади вытягиваются юные, стройные Сливы, увлекающие неумелыми плодами,у правого бока, на пригорке - пушится богатый Шиповник, кусающий за ноги и шины,к задней стенке дома, смущенно, будто виновато – прислоняется маленькая Сирень, обещающая когда-то, окрепнув - расцветать рассыпчатым цветом.
Итак. Поклонившись Яблоне и преодолев три ступеньки полого крыльца, ты попадаешь в незыблемую суть дома. Первым делом ты оказываешься в столовой, где небольшой деревянный стол стелет скатерть с рыжими подсолнухами, а в обклеенные мозаичной пленкой окна тихо стучится хрупкая листва.Старый, хриплый советский холодильник кряхтит в левом углу, не находя в себе сил плотно закрыть свою дверцу.Каждый раз, поднимая два рубильника – задаешь ему новый ритм. С правой стороны, в искре солнечного света, пробивающегося сквозь ветхие жалюзи - благоухает кухня, богатая множеством видимых и скрытых шкафчиков, электрической плиткой, гордо восседающей на старой тумбочке, как на троне, и выложенной мелким рыжим кирпичом печкой, до сих пор умело и гордо сдерживающей страсть огня. После столовой попадаешь в главную (старшую) комнату, где всегда царствует рассеянный сумрак. В ней барственное кресло-качалка, пухлый зеленый диван, таящий в себе некоторые особенности и та же самая печка, только уже белым, перечеркнутая страстной трещинкой, продолжением-предлагают понятие уюта и неги. Над диваном маленький акварельный пейзаж и два витиеватых подсвечника. После главной комнаты итогом первого этажа становится спальня. Она считается самым укромным и привилегированным местом в доме: здесь по центру возвышается широкая кровать, начиненная несколькими слоями матрасов, как пирог. Слева, в углу скромно стоит тройной торшер. Около торшера однобокая темно-коричневая тумбочка, на ней шахматная доска. Окно занавешено плотной шторой.Справа заканчивается щедрая печка. У дома есть еще второй этаж с двумя девственными комнатами, в одной из которых, правой – стоит одна пружинистая кровать, рядом с ней трехъярусная тумба в несколько цветов, по полу стелется коврик, а над - расплывчатое окно в яблоневый сад. Напротив кровати висит живописная картина. «Чтобы моей Юле просыпалось красиво»-поясняю я.
Вечереет, и я сладостно вспоминаю. Когда-то в этом доме звучали голоса моих бабушки и дедушки, шваркала сковородка с яичницей и шумели садовые инструменты. Солнечный свет расползается по моей щеке. От этого скольжения я просыпаюсь, мне 12-15 лет. Долго рассматриваю движение солнечной улыбки по углам. Одеваюсь, сбегаю по крутой лестнице. Сетчатая дверь переливается тенями.Дедушка-подполковник авиации, с короткой сединой и изумительной родинкой на спаде щеки - извечно что-то доделывал в доме, неразборчиво бурча. Бабушка, полу-улыбчивая, в ровности гордого профиля – утопающими в родинках руками хлопотала по хозяйству, работая тяпкой вокруг тонких стебельков и выкладывая столовые приборы к яичнице. Я к ним обращаюсь на «Вы», жадно прикусывая горячий завтрак, шипящий на обугленной по краям сковороде. Бабушка разноцветно улыбается и наливает мне горячий чай в пузатую кружку с отколотым углом. После завтрака мы собираемся купаться на озеро. Бабушка упаковывает овощи в пакеты, дедушка заводит свою белую четверку, а я, молниеносно переодевшись в купальник – уже верчусь около машины, сглатывая свою дребезжащую радость. Я обожаю ездить на озеро. У бабушки вспухшие суставы на пальцах, и, наверное – болят. За спущенным окном машины пылится неровная дорога, солнце жарит спину и нос. Эти люди, с уставшими, ссутуленными плечами, кровь которых протекает во мне-очень много для меня значат. Но сейчас, в этой машине, где мне глупых 13 лет, и день неторопливо плавится в июльской плотности, а дедушка придирается к бабушке – я еще не понимаю, какой это бесценный и невозвратимый миг. И как я, впоследствии, буду его с горечью вспоминать. Два года назад их не стало. Первой умерла бабушка, внезапно упав на кухне, а через неделю умер дедушка, так и не найдя ее ни в одной из трех комнат квартиры. Последнее, что я четко помню – звонок бабушки года три назад. Она, всегда в моей памяти гордая и достойная, плакала в трубку и просила зайти к ним. Я обещала, но так и не зашла. Теперь в этом доме звучат голоса совсем другой эпохи, иного поколения – моего: по основе своей - дерзкого, моментами непритязательного, тяжеловесного, но чаще - влюбленного.
Сначала, после всего случившегося, я к этому небольшому дому, такому покинутому и одинокому – отнеслась крайне потребительски: как к даче, куда было бы замечательно приехать с друзьями и в шумных разговорах ярко провести время на природе. Сначала я так и приезжала. Но постепенно, раз за разом, пока лабрадор Уголек носился по участку, друг друга перебивали громкие голоса, а маленький стол из главной комнаты, вынесенный к мангалу, ронял различные приборы – я начинала с отдельной от детских воспоминаний Любовью и нежностью относиться к дому в яблоневом саду. Уютный и доброжелательный, он, так тепло принимая нас - постепенно становился моим Сердцем. Тем самым местом, где я, растапливая ли старенькую печь, или наливая себе душистый горячий чай, пар которого ранним утром разбегается в лучах свежего солнца на прохладном крыльце – ощущаю себя слишком свободно и целостно, где моя душа тонкой струйкой проливается через все возможные края всякий момент нахождения в доме. Этот дом, являясь отправной точкой к окружающим его бесчисленным великолепиям, обогащает дух понятием красоты: начиная с гуляющего по шиворотам и лицам свободного ветра, бесцветно падающим на ресницы заряженным свежестью воздухом, восстающих вокруг существенных сосен и воздушных елей, заканчивая неторопливо движущимся, а ночами усыпанного, или - усеянного! - звездами – небом. Насыщенными ночами этот яблоневый дом трогательно подсвечивают уличные фонари, точно подчеркивая его милую угловатость. Лунный свет осторожно укутывает старую яблоню, далекие звезды гладят его по черепичной крыше, признаваясь в нежности. А в уязвленное время года дождь тихо постукивает по стеклам дома, ненавязчиво разговаривая в Любви.
Еще одно богатство яблоневого сада: дом очень близко граничит с господином Лесом. Их разделяет лишь сетчатая ограда, протягивающаяся вдоль высохшего рва. Сплошное великолепие: выйдя из насквозь прогретого дома, закутавшись в длинный шарф – пробежаться по утреннему Лесу. Когда бежишь по крутым пригоркам, а Солнце бежит за тобой следом, поблескивая между точеных берез-душа неизменно познает истомное торжество. Особенно великолепен господин Лес в пору глубокой осени. Только тогда он пышет своей мудрой неотразимостью, свойственной лишь его строениям. Чем глубже заходишь в него, тем все труднее не поддаться обаянию его завлекающих дорог. В нем его любимые дочери - молодые березы -щедро раскидывают свои листья, похожие на просыпанные золотые монетки, мох обнимает их крепкие корни, мягкое Солнце падает на ягодные кусты. Когда касаешься хрупких веток берез – они скидывают свои сережки. Стоя на бесподобном распутье дорог и тропинок Леса, в окружении глубокого дыхания деревьев, среди свободных взмахов ветра – ты испытываешь совершенное ощущение жизни. Вместе с сыплющимися сережками берез опадает все лишнее с души и Сердца. В гостях у господина Леса многие вещи кажутся не столь серьезными, как тебе представлялось до этого момента, всем своим многообразием он убеждает тебя на новые значения вещей и случайностей.
Сейчас за окнами этого дома многозначительно стелется темная ночь, в печи трещат дрова, приглушенный свет раскладывается на столике, а у меня под стулом своевольно чихает спутанный рыжий кот. Своего гостя я встретила на холодном крыльце: он вопрошающе сидел у ступенек и нетерпеливо ожидал, когда же я наконец поднимусь и открою дверь. Сегодня он останется со мной – потасканный, очень простуженный и невозмутимый. Наверняка, позже он беспардонно залезет ко мне на постель. В сегодня этот дом принимает только меня и этого нагломордового кота, уже крепко уснувшего на зеленом диване. Та преграждающая ветка старой Яблони не так давно срублена, многие вещи моих бабушки и дедушки убраны в сарай, в доме продиктован минимализм, здесь больше не шваркают сковородки с яичницей и не заводится белая четверка под окнами. Когда-то осень сменится зимой, ночь передаст царствование дню, поколения сменят друг друга, а дом в яблоневом саду все так же будет стоять в окружении своих неизменных хранительниц, претерпевая всякие капризы погоды, как и неизбежно частое свое одиночество. Этот старый дом, за сто километров от Москвы, так редко зажигающий свет в своих комнатах, утомленный долгим молчанием - всякий раз учит меня непоколебимой стойкости духа: ведь он – по сути своей одинокий! – может снова и снова зажигать тусклый свет, открывать для нас двери и распределять тепло. Даже если давно не топилась старая печка, и никто долгое время не проводил теплой ладонью по стенам. Даже когда срубили твою родную ветку, постоянно обогащавшую дорогим единением.