Октябрь, 2010
Здравствуй.
Я обычно не пишу письма. Но я чувствую потребность рассказать обо всем кому-то, и долг - рассказать об этом тебе. И я - как всегда, - сочетаю несочетаемое. Вернее, эгоистично выбираю самый легкий для себя путь…
В Нью-Йорке стоит поздняя осень. Вернее, дует. Все время – рванный, холодный ветер, даже если солнце. Он разносит по городу листья – обрывки ушедшего лета – как письма, задержавшиеся по пути к адресатам-людям. Получая их – болезненно желтые, сухие и изжеванные солнечным светом, - каждый вспоминает свою жару и не может поверить в то, что она была. И ведь совсем недавно… Но вернуть в памяти ощущение палящих лучей не так-то просто, стоя под свинцовыми тучами и сопротивляясь выматывающему ветру...
Последние пару недель гуляю вечерами по побережью с термосом чая. Вкус именно этого чая именно в этом месте возвращает меня в совсем недавнее прошлое. Когда все было хорошо. Когда Инесс была со мной.
Когда не нужно было думать о том, что делать свободным вечером. Когда не нужно было ни о чем не говорить. Когда было точно известно, что завтра наступит и будет таким же, как вчера, и когда это меня не тревожило и не огорчало. Когда меня это радовало…
Мы познакомились год назад. Осень была чуть другой, но такой же разноцветно-грустной и звеняще-прозрачной, какой бывает только осень…
Знаешь это чувство – когда тебя ждет человек, которого ждешь ты? Когда смотришь в глаза, а там - мир. Аккуратно собран и упакован в центр взгляда. И как только посмотришь туда чуть дольше, чем надо – разлетается вокруг, заполняя все новой вселенной. Так было у нас с тобой много лет назад. Должно было быть, хотя я уже не помню… Но точно знаю, что было, ведь как-то нужно оправдывать все эти годы…
Так было у нас с Инесс. Нам было плевать на то, что ее взгляд направлен в Nikon, а мой – в Canon, я фотографирую свет, а она – свадьбы, ее родной язык испанский, а я говорю на международном американском, она снимает однушку в Бруклине, а я живу на 5й авеню. Нас объединяли рациональный интерес к фотографии и иррациональное чувство друг к другу.
Инесс ушла как-то внезапно. Еще тогда, когда до разрыва оставалась неделя или около того. Просто в один из наших обычных вечеров ее не стало. Вернее, она была, но где-то в другом месте. Я хорошо помню этот момент. Слишком хорошо…
…Мы молчим – но это обычно. Она вдруг встает и, ничего не сказав, выходит из комнаты – и это тоже нормально. Я иду следом, как всегда, а когда догоняю, и она смотрит на меня – ее лицо ничего не выражает… Хоть и это в порядке вещей: Инесс - одна из тех, по чьим глазам невозможно что-то прочесть. Она читалась именно в молчании. Любом. Не обязательно в отсутствие слов. Мы могли не общаться вообще – ни взглядами, ни жестами, никак. Но она всегда чувствовалась целиком, и было «полно». А в тот момент передо мной стояла только какая-то часть Инесс. И «пусто»… Тогда это было списано на «просто настроение», которое пройдет.
Но оно не прошло.
Настроение звали Кэл. Инесс не могла долго скрывать это от меня, потому как, спустя какое-то время отстранения, прямой вопрос все-таки был ей задан. А врать мне было бесполезно – мы до микрооттенков чувствовали состояния друг друга, и ее вербальная ложь была бы также очевидна, как положительный показатель алкотестера у водителя, утверждающего что он не пил.
Инесс сказала, что встретила человека, с которым ей хорошо, а молчала потому, что боялась сделать мне больно.
И она была права… новость о ее романе нельзя было назвать безболезненной.
Нет. Не то слово. Меня от нее «вынесло». Именно вынесло – из себя. И даже не от того, что молодой талантливой эмигрантке обязательно нужно когда-нибудь устраивать свою жизнь, и это «когда-нибудь» наступило.
Больно стало именно от этого «мне с ним хорошо». Я ведь знаю, что для Инесс означает «хорошо». Это не просто слово – в отношении людей она не мыслит словами. Для нее главное - ощущение от человека. И это «мне с ним хорошо» означало, что она влюбилась. По-настоящему. А, значит, то, что было между нами - прошло… Невозможно влюбиться, если любишь. Нельзя наполнить чашу, которая и так полна…
Значит, меня ей стало мало.
Тебе, наверное, интересно, были ли мы близки. Знаешь… В наших с ней отношениях физическая близость не была в ряду основных компонентов. Даже не в числе важных. Но нам было хорошо вместе. Сначала это просто было чем-то волнующе новым, интересным и иным… Но в какой-то момент ее объятия и поцелуи стали во стократ приятнее тех, что ждали меня дома. И любых других.
Несмотря на то, что ты в свои под сорок - подтянутый красавец-адвокат, управляющий партнер крупного бюро, могущий позволить себе приходить на работу к одиннадцати, после фитнес-клуба, бассейна и массажа, а уходить – ровно в шесть: играть в теннис или трахать очередную влюбленную в тебя девочку из конторы или массажистку того же фитнес-клуба. Или и то, и другое. А может, и ту, и другую. А я - в свои далеко за тридцать и, несмотря на два материнства и всех твоих девочек из конторы и массажисток, - до сих пор вызываю в тебе желание и охотно разделяю его в постели… Мы ведь давно перестали следить за жизнью друг друга изнутри: мы собираемся на семейных праздниках и встречаемся в спальне – так, больше для галочки. Хоть и не без обоюдного удовольствия. Но мы давно отпустили друг друга…
Инесс же вкладывала в близость себя, впитывая меня как губка. Взаимопроникновение до степени неотличимости своих ощущений от ощущений любимой. Когда - после - точно не помнишь, что именно было, но то, что было, было прекрасным до дрожи в коленях, помутнения сознания и абсолютного счастья после...
Прости (если есть за что). Хотя я не думаю, что тебе больно… Если бы я могла причинить тебе боль - если бы я не была уверена, что ты ничего не чувствуешь, - ни ко мне, ни к кому бы то ни было, - я не стала бы писать все это… Кому, как не тебе, не знать о всех моих связях за годы брака… Ведь по себе знаю, - для юриста-психолога ничего не стоит заметить влюбленность, а для юриста-циника - проигнорировать ее…
Но с Инесс это была не связь. Это была любовь… С тобой я не чувствую так. С тобой физически хорошо – ты знаешь меня всю, знаешь, где и как мне приятно, тебе нравятся эксперименты и мое тело – до сих пор. Но в близости с тобой мне всегда полупусто. Ты никогда не наполнял меня - в тебе самом не было этой потребности…
С Инесс я чувствовала себя живой. Мне было настолько хорошо и комфортно в нашей одинаковой разности, что я могла и хотела делать с ней все на свете: от катания на коньках в центральном парке, до ночных бдений за фоторедактором и споров до охрипа о том, как вытащить игру теней на интересном снимке… после чего – когда получалась картинка, нравящаяся нам обеим, мы делились образами, приходящими в голову, а потом могли долго лежать, уставившись в потолок, в полной тишине и темноте... полностью погрузившись в свое «внутри». Чувствуя каждую свою клетку… А когда ее мягкие губы дотрагивались до моего запястья… этого было достаточно… для выключения сознания импульсом желания близости. Еще большей, чем близость с самой собой…
Когда Инесс сказала «мне хорошо с ним», я почувствовала, что этого больше не будет никогда. Что теперь это будет испытывать некий Кэл. То ли Кэлвин, то ли Кэлман… Ху факин кеарс… Не я.
Мужчина – такой же, как ты когда-то, когда мы только познакомились. Ведь мне тогда тоже было хорошо с тобой… Именно на уровне ощущений внутри хорошо – не так, как сейчас, механически. Я думала о том, что когда Инесс поймет, что с ним уже не так, она вернется. И боялась того, что он не такой, как все. Другой. Более чуткий и тонкий, чем ты. И, может, любит ее сильнее, чем я. И никогда не потеряет чувственно… Такое ведь тоже возможно – я видела по телевизору передачу, где рассказывали, что есть пара, живущая в состоянии влюбленности десятки лет… Когда смотрела этот сюжет - плакала, раздираемая изнутри противоречиями: «Что если у них «так»?.. Тогда она никогда не вернется… Но я желаю ей, чтобы у нее было так! Правда… Это же прекрасно… Когда по-настоящему любишь, совершенно не важно собственное «хорошо»… Но как же я хочу, чтобы все вернулось!!!»
Эти мысли разрывали меня на части. Я скучала по ней. Мне было плохо – но не потому что я не могу без Инесс: мы и раньше не виделись неделями, это не было проблемой. Я не могла без мысли о том, что когда-нибудь она все равно будет рядом, и все повторится. Я не могла смириться с невозможностью близости… Этот ее Кэл – вот, кто теперь был ее близким… Но я убеждала себя в том, что если моя Инесс счастлива с кем-то другим – это замечательно. И у меня получилось. Да и, в конце концов, иногда видеться, дружить и фотографировать нам никто не запрещал... Я почти успокоилась.
А потом - примерно через месяц - случился камбэк. Которого я подсознательно ждала, хотя осознанно не хотела.
Кэл оказался таким же, как все. Человеком. Мужчиной. Ребенком…
В последний момент - когда нужно было принять решение - он его не принял, предпочтя игру реальной жизни. А Инесс не нашла в себе сил для того, чтобы играть. Она просто вернулась - туда, где ее любят. Вернее, туда, где она ВЕРИТ, что ее любят… Ко мне.
И начала говорить - обо всем, что с ней было в жизни. От детских воспоминаний, до последних переживаний и предательства мужчин, перед которыми она открывалась. Она все время плакала и кричала, перемешивая английский с родным испанским, и в ее обычно спокойном взгляде было столько боли, что терпеть это иногда было невыносимо… Но я слушала. Я обнимала ее и целовала, разделяя ее страдание… И как будто извиняясь за то, что не смогла также близко разделить ее недавнее счастье…
Но, кроме боли, которой она со мной делилась, я чувствовала свою собственную - от того, что в Инесс не было меня… Она не любила меня больше. Да и меньше тоже не любила… Все осталось как прежде, только теперь - когда в мир ощущений и образов пришел звук, - я поняла, что то все было совсем не так… Что то, что было между нами - это лишь маленькая толика того, что МОЖЕТ БЫТЬ… У Инесс… Не у меня… Я не умею так… То ли разучилась, то ли никогда не умела… Чувствовать так и рождать такие чувства в ком-то…
Я поняла, что во мне самой нет чего-то, что нужно... Чего-то, что нужно Инесс, чтобы любить меня ТАК, как она любит ЕГО. И, что самое обидное, это не имеет отношения к половым признакам… Но я ничего не могу с этим сделать. Нет ресурса для того, чтобы изменить себя, и тем более - ее…
Теперь мне было просто больно. И пусто. И с каждым днем это усугублялось… Ощущение острых ран в отсутствие плоти. В пустоте…
Понимая, что большего я не заслуживаю (кто я?.. замужнее существо, прожившее бОльшую часть жизни… не готовое на то, чтобы менять что-то в ней и меняться самой… да еще и женского пола), я приняла все как есть. И поняла, что то, во что верит Инесс, обращаясь ко мне - не меньшая и не большая иллюзия, чем то, что когда-то придумала я…
Ничего нет. И меня нет…
И я не думаю, что ты хочешь быть женат на чем-то, чего нет… Но это - жизнь. И не все, чего мы хотим, получается (хотя для тебя - адвоката, не проигравшего ни одного маломальски амбициозного дела, - это, наверное, неприемлемое утверждение…)
Помню, сколько-то лет назад мы пытались поговорить о разводе, но смысла в этом не нашли… И не найдем сейчас, я думаю.
Мы и дальше будем понимать, что я – прекрасная жена, закрывающая глаза на измены, и к тому же, мать двоих твоих детей. И хорошая мать, надо сказать… жизнь, которую мы вместе дали, объединяет нас в стремлении обеспечить детям иллюзию нормальной семьи. Ну, и я не думаю, что ты готов отдать мне половину заработанного тобой.
Мы и дальше будем понимать, что это моя семья в свое время обеспечила тебе партнерство в бюро отца и брата. И что - когда брат погиб, а затем и родители ушли в лучший мир, - ты стал единственным хозяином бизнеса не потому что я «не нашла себя» в юриспруденции, а потому что тебе так было нужно... Это ли не счастье в удовлетворении амбиций выпускника Гарварда?..
А того, что в нашем огромном доме атмосфера склепа, когда мы отправляем детей на каникулы, ты даже не замечаешь... Не досуг, как говорится… А когда дети начнут самостоятельную жизнь, мы с тобой останемся умирать в этом склепе. Или в разных.
И это будет нормально…
Я первый раз пишу письмо… И последний. Потому что смысла в этом столько же, сколько и во всем остальном…
Ничего нет, Генри. Даже того, что есть…