Здесь на херню уходят годы,
Здесь никогда не повезет…
Поставишь памятник «Свободе»
И первый голубь обосрет…
(Слова из песенки Чижа)
Первая часть
Когда я был совсем маленький, мой отец не учил меня ездить на двухколесном велосипеде, и на моих коленках, локтях не было живого места. Он не учил меня плавать и однажды я чуть не утонул. Он не учил читать книги и не играл со мной в шахматы, не бегал со мной в футбол и не музицировал на музыкальных инструментах. А когда мальчишки из новой школы впервые набили мне морду, он не научил драться. Это всё происходило, наверное, потому, что моя мама развелась с отцом, когда мне было всего четыре года.
А когда я немного вырос, отец не просветил, как нужно ухаживать за девчонками и не научил ездить на автомобиле. Он не разговаривал со мной о Боге и не обсуждал, кем я хочу стать и перспективы моей будущей карьеры. Я помню наперечет почти все игрушки и машинки, которые он подарил. Потому что их было совсем немного, две или три. Когда мама ушла от него, отец завел другую семью. И, тем не менее, когда был маленьким, я безумно любил отца, несмотря на весьма сдержанное внимание ко мне. А за последние двадцать лет, он ни разу не поздравил меня с Днем рождения или с Новым годом. Я смирился с таким отношением и отвечал ему полной взаимностью, т.е. тоже никогда не звонил и не поздравлял. Отец задал форму наших взаимоотношений, я был вынужден принять их. Но, когда у меня родился сын, я знал абсолютно точно, что никогда не забуду, когда у него День рождения. И каждый День рождения моего сына будет для меня самым большим Праздником с незабываемыми подарками и знатным угощением. Я начинал готовиться ко Дню рождения сына за два-три месяца, тщательно продумывая, что ему подарить. И, делая подарок сыну, я как бы делал его сам себе.
А вчера моя мама сказала, что отец тяжело болен. Что у него воспаление легких с многочисленными осложнениями, цирроз печени и еще что-то. Что он в тяжелом состоянии лежит в областной больнице, и я обязательно должен съездить к нему, потому что он может умереть. Еще мама сказала, что отец несколько раз звонил и что я должен простить ему все обиды. А у меня и не было на него никаких обид. Просто равнодушие. Меня с этим человеком ничего не связывало. Отцу всю жизнь было наплевать на меня, и вот сейчас мама просила, чтобы я забыл обиды. А обиды - напротив, вместо того, чтобы забыться, всплывали в памяти совершенно отчетливо. Я вспомнил, как однажды был свидетелем того, как отец бил маму. Он был под серьезным «градусом» и в разъяренном состоянии колотил огромными кулачищами маму в живот, а она только закрывала голову обеими руками, чтобы отец не попал ей по лицу. Мне было четыре года, я ревел и отчаянно пытался повиснуть у отца на штанине, чтобы защитить мать. А через три дня мама привела меня в общественную женскую баню, потому что в нашей квартире не было ванной, и я увидел у мамы синий живот и огромные фиолетовые синяки на ногах. Потом, когда вырос, я неоднократно задавал себе вопрос, как могло угораздить мою мать выйти замуж за моего отца. Однажды я спросил об этом у мамы, и она сказала мне, что вышла замуж по любви. Я ничего не ответил, а про себя подумал, что было бы для всех лучше, если б она это сделала по расчету. Но в шестидесятые годы прошлого столетия, когда на свет появился я, молодые строители «светлого будущего» о расчете почему-то не думали.
Я ехал к отцу с самыми тяжелыми предчувствиями. Боялся увидеть его немощным и прикованным к постели. Но когда разыскал одноместную палату и открыл дверь, увидел его сидящим за столом и жующим макароны. Первые слова, которые услышал от отца, были:
- Коньячку хочешь?
- Здравствуй, папа, - сказал я.
- Здорово, сынок, проходи, - ответил отец и налил себе рюмку коньяку.
Я вспомнил что-то про цирроз печени и сказал ему: тебе же нельзя…
- Но, тебе то, можно! – возразил он.
- Я не могу, я за рулем, - ответил я.
- Ну, тогда, как хочешь, - сказал отец, продолжая жевать макароны - проходи, чего стоишь.
Я прошёл в палату, сел на стул рядом с кроватью. Посмотрел на отца и попытался вспомнить, за что я любил его в детстве? Наверное, за то, что он был очень большой и невероятно сильный. У него было отменное здоровье, как у огромного быка. Отец ничем не страдал, только похмельем. И руки у него были с толстыми волосатыми пальцами, обладающие убойной бычьей силой. А я в детстве болел часто, мама мучилась каждый раз, когда возникала необходимость меня лечить. Я вспомнил, сколько раз мама кормила меня с ложечки, натирала грудь и ноги согревающими мазями, ставила на спину горчичники и банки. Я вспомнил её убитую от горя, когда в двадцать лет сломал обе ноги, и она испугалась, что до конца жизни я останусь калекой и не смогу передвигаться без костылей. Я никогда не забуду выражения её лица, потому что она никогда не переживала так сильно, как в тот момент, когда увидела меня замурованным в гипс после операции. Она упала на колени рядом с моей «уткой», обняла мои сломанные ноги и тихо, чтобы никто не слышал в палате, зарыдала. И вот сейчас передо мной сидел семидесятичетырехлетний седой мужчина, который когда-то был мужем самой лучшей женщины на свете - моей матери. Единственное, что изменилось в его облике – это то, что он сильно похудел. И теперь я по сравнению с ним выглядел большим, а он был маленьким мальчиком с седыми, давно нестриженными волосами.
- Вот видишь, как меня скрутило, - сказал отец, - ну, давай рассказывай, как у тебя жизнь? А то я тебя только по телевизору вижу… хе, хе… Может, все-таки выпьешь со мной?
- Папа, ты опять о своем. Я не пью за рулем.
- Ах, да! Извини, забыл. Ты ко мне летом в деревню на дачу приедешь? Там у меня удивительное место! Охота! Рыбалка! Я баню построил! Вот только автобусы туда ходят редко, но ведь ты на машине… Приезжай, а? Приедешь?
- Да, да, - говорю я. А сам думаю, что ни этим летом, ни следующим, я не поеду к отцу на дачу, потому что у меня нет ни времени, ни желания. Постоянно мотаясь по разным городам на работу, я привык много передвигаться, и проехать лишние 200 километров на машине для меня не проблема, но ехать в деревню к отцу – я не вижу никакого смысла. О чем я буду с ним разговаривать? О чем вообще с ним можно говорить? Я лучше потрачу это время, чтобы помочь матери, которая видит меня всего полчаса в месяц.
- А на юбилей ко мне на следующий год приедешь? – не унимался отец. – Ведь мне на будущий год стукнет 75! Сам не верил, что доживу!
К своему стыду обнаруживаю, что совершенно забыл про юбилей. А зачем помнить, если мы никогда друг друга не поздравляли, если мои дни рождения и юбилеи для отца тоже никогда не были обязательными праздниками?
- Я постараюсь, - неуверенно произношу я, а сам в этот момент думаю, что больше всего на свете мне не хочется ехать к отцу на его юбилей. Потому что меня там будут показывать его гостям, как своеобразное достижение всей его жизни и потому что мне влом демонстрировать теплые чувства, которых у меня к нему нет. Я ловлю себя на мысли, что тем более не хочу от него никакого наследства, даже если он захочет мне его оставить. Я хочу только одного – чтобы мой сын никогда не относился ко мне так, как я отношусь к человеку, который по странным стечениям обстоятельств имеет какое-то отношение к моему появлению на свет.
Часть вторая
Я понимаю, чего от меня все хотят. От меня хотят, чтобы я был раскованный и уверенный, говорящий спокойным голосом и не фантанирующий эмоциями. Я тоже этого от себя хочу, но у меня это не получается и я не могу снять с себя напряжение, потому что постоянно ощущаю опасность.
Раньше, в юности, я тренировал мышцы, чтобы они были твердыми и бугристыми, а сейчас, когда мне перевалило за сорок, я тренирую их, чтобы они были мягкими и эластичными. Если я превращусь в мягкий резиновый мячик, то от ударов буду только сминаться, отпрыгивать, и у меня, может быть, появится шанс выжить. Я учу себя умению принимать компромиссы, но не уверен, что у меня это хорошо получается.
Откуда взяться уверенности, если ты постоянно думаешь о куске хлеба и о том, чем будешь завтра кормить детей. Ты постоянно находишься на взводе, потому что испытываешь нескончаемый стресс от непредсказуемости и агрессивности среды, в которой живешь. Агрессия повсюду – на дорогах и в метро, в магазинах и в подземных переходах. Кажется, стоит дать слабину, и тебя затопчут. Москва, как огромная коммунальная квартира, в которой жильцам не хватает жизненного пространства, и поэтому они становятся злыми, агрессивными, истеричными. Более того, у меня по-прежнему нет московской регистрации, и любой мент может задержать и оштрафовать меня, поэтому в столице нашей Родины я чувствую себя партизаном в тылу врага.
На следующий день после терракта, люди спускались на эскалаторе в метро, как в огромную братскую могилу. У них не было выбора, они вынуждены были пользоваться услугами подземки, им приходилось рисковать жизнью, чтобы добраться на работу, а затем домой. Каждый в глубине души надеялся, что с ним ничего подобного не произойдет, что ему не придется в одно мгновение оказаться разорванным на части или заживо сгореть внутри полыхающего вагона. И все же страх перед террором незримо сопровождал всех.
Я смотрел на лица людей и думал, что в них изменилось? Люди совсем перестали разговаривать, улыбаться, и почему-то больше никому не хотелось спать в вагоне метро. И еще теперь все старались сесть в последний вагон поезда в надежде, что последний вагон взрывать не будут и из него, если что, будет легче выбраться. Перед глазами стоял ужас вчерашней трагедии, когда недалеко от станции «Павелецкой» в вагоне взорвалась бомба, погибли более тридцати человек и еще более ста оказались ранены. Единственный, кто сейчас безмятежно спал, не подозревая ни о чем, был маленький ребенок, которого везла в коляске молоденькая мамаша. Я помог ей на эскалаторе удержать коляску и даже не посмотрел, какое у неё лицо, потому что, если б мы встретились взглядами, ей бы пришлось меня благодарить, а я не хотел утруждать ее ничем.
Мне не нужна была благодарность, просто было жаль спящего ребенка, жизнь которого могла также внезапно оборваться, как и началась. Еще я подумал о том, что все мы – просто обычные шарики, которые крутятся в огромном барабане гигантской лотереи, главным призом которой является жизнь.
По странному стечению обстоятельств, в тот день я ехал на «пробы» телевизионного ведущего лотереи «ТВ Бинго-шоу», главный приз которой – один миллион долларов!
Я подумал, что все мы – ныне живущие - уже однажды выиграли главный приз. Это произошло тогда, когда мы появились на свет. По случайному стечению обстоятельств когда-то встретились наши родители, их судьбы соединились и на свет появились мы. Но это чистая случайность, что мы родились в этой стране и в это время, и даже то, что мы принадлежим мужскому или женскому полу – тоже абсолютная случайность. Мы все – продукты случайных совпадений! Кому-то случайно достается талант и красота, кому-то физическая сила, неординарный ум. Кому-то достаются добрые, богатые и любящие родители, и он, возможно, появляется долгожданным на свет, а кто-то рождается уродом неизвестного происхождения и сразу попадает в детский дом, для того чтобы всю оставшуюся жизнь чувствовать себя изгоем. Но случайности на этом не заканчиваются. Жизнь пытается все уравновесить. Как случайно мы приходим в этот мир, также случайно его и покидаем.
Я поделился этими размышлениями на «пробах» и моя карьера телеведущего лотереи на этом закончилась. Мои рассуждения показались слишком философскими для ведущего телешоу, в котором разыгрывается один миллион долларов, а тональность обращения к публике недостаточно идиотски оптимистичной.
Москва - это мясорубка из людского фарша. Вчера на кольцевой дороге за двадцать минут столкнулись более сорока автомобилей из-за гололеда. И еще один случай не дает мне покоя. На перекрестке остановился на желтый свет «жигуленок» четвертой модели с иногородними номерами. Через секунду в него врезался сзади грузовик на полном ходу. Столкновение было такой силы, что автомобиль весь сплющился, бензобак разорвало, он загорелся. В «Жигуленке» сидела семья из четырех человек. Двери машины заклинило, никто не сумел выскочить. Все сгорели заживо. В это время многочисленные свидетели катастрофы равнодушно объезжали на своих джипах горящий, как факел автомобиль. Все они оправдывали себя тем, что торопились по неотложным делам и не хотели из-за дорожной аварии попадать в очередную пробку. Водитель, который врезался в «Жигуленок», выскочил из грузовика и беспомощно размахивал руками, потому что к горящей машине невозможно было подойти. Никто не остановился и не догадался достать огнетушитель, чтобы хотя бы сделать попытку помочь несчастным.
Вчера я шел по улице и увидел, как на снегу лежит мужчина. Я подумал, что он мертв. Рядом с ним стояла женщина и звонила по сотовому телефону. Я спешил, у меня совсем не было времени. И тут я подумал, неужели я точно такая же сволочь, как и те водители, на глазах которых сгорел «Жигуленок», и равнодушно пройду мимо лежащего на снегу человека? Я свернул с тропинки и подошел к нему. Оказалось, что он смертельно пьян.
Часть третья
Я ловлю себя на мысли, что делаю слишком много ненужных телодвижений. Встречаюсь с абсолютно необязательными людьми, трачу впустую на них время. Для меня остается загадкой, как некоторые из них сделали «бизнес» в России и при этом до сих пор еще живы. Черный юмор сакраментальной фразы из рекламного ролика: «А еще вы можете «заказать» своего друга!» - на самом деле имеет очень востребованный сегодня смысл. Может быть, секрет интереса к ролику в том, что создавшие его креаторы попали в точку? Как делать бизнес в стране, в которой основное правило бизнеса - « не обманешь - не проживешь»?
Причем это касается буквально всех сфер деятельности.
Андрюша Рекаев – удивительный продукт времени. В свои 24 года успел стать заместителем Генерального директора одного из крупнейших в стране медиахолдингов. И это все благодаря тому, что его папаша когда-то руководил в Мосгорисполкоме распределением всей недвижимости в Москве.
Само собой разумеется, себя папаша также не обидел и прежде чем благополучно уйти на пенсию, завладел десятком полногабаритных квартир в самых престижных районах Москвы. Квартиры скромный пенсионер сдает в аренду, и иногда в месяц у него набегает до 400 000 рублей не облагаемой налогом прибыли. Раз в месяц он объезжает на трамвайчике свои квартиры и собирает с жильцов деньги, которые складывает в целлофановый пакетик.
Однажды, когда он ехал с таким пакетиком в трамвае, к нему подошел кондуктор и попросил заплатить за проезд. Но бывший зампред Мосгорисполкома полез в карман, достал пенсионное удостоверение и стал трясти им перед лицом кондуктора, настаивая, что он имеет право бесплатного проезда. Как раз в то время льготы, касающиеся общественного городского транспорта, для пенсионеров отменили, и кондуктор попросил папашу заплатить за проезд семь рублей или выйти из вагона. Папаша с демонстративным возмущением вышел из вагона и пошел с пакетиком, в котором лежали 400 000 рублей, пешком. Он всегда следовал своему золотому правилу: никогда не платить, если есть возможность этого не делать! Пусть это будет даже семь рублей.
Андрюша Рекаев был достойным сыном своего отца, но только пошел еще дальше. В какой бы сделке он не участвовал, за свое участие он забирал половину. Если он просил меня составить ему смету производства фильма на 100 000 долларов, он затем набавлял сверху еще сто или сто пятьдесят тысяч и с ясными глазами шел утверждать ее к своему таинственному боссу.
При первом знакомстве, он потряс меня тем, что абсолютно не умел ориентироваться в Москве. Мы ехали на моей машине из офиса нашего общего приятеля, и я, на свою беду, предложил подвести Андрюшу домой. Но он не мог показать мне дорогу, как проехать к его дому, потому что не знал ее из-за того, что его всегда возил водитель.
В последний раз мы встретились с ним в «Рамсторе». Следует отметить, что ни на одну деловую встречу, Андрюша ни разу не пришел вовремя. Он всегда опаздывал и, по-моему, редко чистил зубы. Андрюша появился в этот раз сияющий, он только что купил себе новую пижонскую куртку за 5 000 долларов и сразу же спросил меня, не смог бы я одолжить ему немного денег, а то у него, видите ли, все деньги кончились и даже за сотовый телефон заплатить нечем. На мою беду у меня были с собой деньги, три дня назад я получил зарплату. Мне показалось забавным дать «на бедность» человеку, который утверждал, что ежемесячно получает 10 000 долларов и может позволить покупать себе каждую неделю новый костюм за 2 000 долларов и купить мимоходом зимнюю курточку за 5 000 долларов. Я дал Андрюше 500 рублей и купил ему «Пепси-колы», несмотря на то, что он настоятельно просил меня купить ему водки. Андрюша и в трезвом то виде не всегда отвечал за свои слова, а уж если принимал на грудь, то можно было со стопроцентной уверенностью не верить ни одному его слову. К сожалению, он не относился к породе тех людей, которые и пить умеют, и работать.
Но каким-то чудесным образом люди доверяли ему деньги. Два месяца назад он взял наличными полмиллиона долларов авансом у одной компании сотовой связи для разработки рекламной компании и ничего для них не сделал. Зато он купил себе новенький «Ягуар» за тридцать тысяч долларов, а остальные 470 000 хранил в коробке из-под торта под кроватью у себя дома. Когда он рассказал мне об этом, я подумал, что Андрюша совсем себя не бережет, потому что другой человек на моем месте постарался бы под благовидным предлогом попасть к нему домой, для того чтобы завладеть коробочкой. И если бы намерения его были действительно серьезны, Андрюша мог бы в один прекрасный вечер пойти на корм рыбам. Но я, к его счастью, не бандит и не гангстер.
Андрюша заказал какому-то неизвестному дизайнеру разработать по дешевке креатив, заплатил за это три тысячи и сделал десяток фотографий своей девицы, для того чтобы та стала «лицом» компании сотовой связи. Эта девица была падчерицей одного нефтяного магната и жила на Кутузовском проспекте в одной из квартир Андрюшиного папаши. Причем жила бесплатно, к тому же вместе со своей мамашей, бывшей любовницей упомянутого нефтяного магната. Никаких интимных взаимоотношений у Андрюши и его пассии не было, потому что Андрюша, несмотря на все его дорогие костюмы, был юношей весьма тщедушной наружности и для женщин крайне непривлекателен. Андрюшу его пассия интересовала только как инструмент доступа к нефтяному магнату, поэтому он оказывал ей всяческие знаки внимания и даже не делал поползновений на интим. С этой девушкой он разыгрывал платоническую страсть, благо в Москве еще не перевелись в огромном количестве проститутки. А когда подвалил крупный заказ от солидного сотового оператора, Андрюша решил воспользоваться своим положением и попытался продвинуть свою даму сердца в модели. Он захотел, чтобы я снял ее в рекламном ролике. Я посмотрел на ее фотографии и спросил Андрюшу: - Тебе нужно сделать хорошую рекламу или ты просто хочешь показать всем эту …….?
Я долго подыскивал слова, потому что у меня только усилием воли не вырвалось: уродину! Но я сдержался и сказал: эту «милашку»!
- Правда? – оживился Андрюша, - тебе тоже нравится?
- Да, ничего, - сказал я, - особенно, если с ней еще как следует поработать…по индивидуальной программе. А, ты показывал ее заказчику? Ты уверен, что он ее утвердит?
На фотографии была изображена весьма посредственная и скованная девица, но самое печальное то, что у нее напрочь отсутствовало какое бы то ни было обаяние. Снимать ролик с ней, означало заведомо его погубить.
Никаких идей, как делать ролик, у Андрюши не было, для него было главным, чтобы падчерица нефтяного магната была в кадре. Фотомонтаж, который сделал неизвестный мне дизайнер (за три тысячи баксов!) с участием Андрюшиной девицы, был просто ужасен. Он не выдерживал никакой критики. Видно было, что его делал человек, который абсолютно ничего не смыслит в рекламе. Я сказал об этом Андрею и добавил, что девица в рекламе – это не главное.
- А, что, по-твоему, главное? – спросил Андрюша.
- Идея! - ответил я.
Андрюша приуныл и недоверчиво посмотрел на меня мутным взглядом.
- Первым делом, первым делом самолеты! - процитировал я фразу из известной песни, - Ну, а девушки, а девушки – потом!
- Значит, ты считаешь, что с ней у нас нет никаких шансов? – переспросил меня Андрюша.
- Я не знаю, с ней или без нее, но без идеи любой рекламный ролик обречен на провал! – ответил я.
- Ну, и хер с ним, - сказал Андрюша, -по нашему телевидению и не такую дурь показывают, зато мы Катьку, как следует засветим! Или она тебе не нравится?
Я был просто в шоке. Какой безумец мог доверить этому придурку аванс в полмиллиона долларов на рекламную кампанию?
- Старик, давай, определим задачу! Или мы снимаем рекламный ролик, под которым я подписываюсь или мы за счет клиента раскручиваем твою Катьку и тогда вся ответственность ложится на тебя, - сказал я.
- Ну, хорошо, а что можно сделать, чтобы Катька получше выглядела? – не отступал Андрюша.
- Очень просто. Можно пригласить визажиста и сделать ей лицо, можно пригласить дублершу и сделать ей фигуру и ноги и т. д. Но проще, мне кажется, найти другую модель и не париться.
- Ты ничего не понимаешь! – взвился Андрюша. – Ты знаешь, кто ее папаша? Он мне позарез нужен! Я ей мозги компостирую только из-за него! Если честно, я даже ни разу ее не трахнул! – проговорился сгоряча Андрюша.
- Успокойся, дружище, - попытался я его урезонить. – Когда мы с тобой снимем «чумовой» ролик, ты станешь знаменитым продюсером! Ты знаешь, что такое настоящая слава? Она сама прибежит и будет тебя еще уговаривать! Только давай все сделаем по уму. Не суетись!
Не стоит даже сомневаться, что после этих слов мне не пришлось снимать этот рекламный ролик. Андрюша пригласил другого, более сговорчивого режиссера, но ролика с участием Катьки я так до сих пор почему-то не увидел.
В этот раз Андрюша неожиданно позвонил и пригласил меня обсудить новый, терзавший его, грандиозный замысел.
- Старик, давай снимем русскую версию «Телохранителя», - сказал он. – В главной роли будет Алсу, ее папаша даст денег, я уже почти договорился. Сейчас популярность Алсу падает, поэтому они на все будут согласны. Как ты думаешь, двух миллионов хватит?
Зная обычную практику Андрюши забирать себе половину денег, я подумал, что он хочет украсть миллион долларов. На всякий случай я пожал плечами, не знаю мол, смотря на что тратить…
- Ты можешь составить мне смету на два миллиона долларов? – спросил Андрюша.
- Легко, - ответил я, - хоть на десять! Но прежде я должен увидеть сценарий, на основе которого будет сниматься фильм.
Андрюша приуныл.
- А, без сценария нельзя? - спросил он.
- Без сценария нельзя, - ответил я. – Я должен знать, где происходит место действия, какие у нас будут командировки, сколько будет массовки, декораций, костюмов, павильонов, света, какой у нас будет лимит пленки и монтажа, и кто, в конце концов, будет исполнять главные роли?
- Так, - задумался Андрюша, - а ты не знаешь, кто мог бы написать сценарий?
- Ты непременно хочешь сделать римейк «Телохранителя»? – переспросил я.
- Да, - сказал Андрюша, - это было бы круто!
- Но ведь это неблагодарное занятие, - сказал я, - за миллион баксов нам едва ли удастся снять лучше, чем это сделали американцы. А потом Алсу – это не Уитни Хьюстон и лучше для нее придумать какую-нибудь оригинальную историю. Зачем повторяться?
- Ты можешь это сделать?
- Конечно, только для этого мне нужно с Алсу встретиться. Чтобы знать, что она из себя на самом деле представляет, потому что образ волоокой фригидной амебы, который сформировали ей на телевидении, меня не устраивает.
- Ладно, я ей позвоню, - сказал Андрюша. – А сколько времени понадобится, чтобы написать сценарий?
- Месяца два, - ответил я. – Но это еще не все. Мне потребуется за него аванс.
- Сколько? – Андрюша прищурил глазки.
- Тысяч пять, - ответил я.
- Ладно, я позвоню ее папаше и скажу, что нам нужно десять тысяч, чтобы написать сценарий.
«Ну, не молодец ли он!» - подумал я про себя. Вот как надо, оказывается, работать и зарабатывать деньги! В том, что Андрюша не скрывал, как он цинично зарабатывает деньги, была даже какая-то привлекательность. Только я еще ни разу почему-то не видел плоды его трудов. Андрюша занимался одновременно десятком проектов, в том числе продажей рекламного времени на ТВ, и со слов моего друга, который познакомил меня с ним, я знал, что в Москве найдется немало людей, которые с удовольствием оторвали бы Андрюше голову, поскольку тот уже не раз подставлял их.
В это время по телевизору шла реклама и парень с грустными, почти плачущими глазами говорил:
«А еще Вы можете «заказать» своего друга!»
Но, видимо, всему свое время.
Интересно поразмышлять, какой отпечаток на мышление оказывает та или иная профессия. Мне кажется, что косметолог и проктолог смотрят на мир все-таки разными глазами.
Делая информационные программы, я привык иметь дело с законсервированными на пленке кусками времени и в моей власти делать с ними почти все, что угодно. Я могу в рамках одного сюжета поменять монтажные куски местами, могу заставить людей двигаться быстрее, медленнее или остановить, могу столкнуть видеоряд с контрастным действием, чтобы он приобрел более глубокий смысл и нужный мне контекст. Многие видные деятели (в том числе и политические), сами не зная того, довольно часто становятся «жертвами» моих манипуляций. Я ощущаю определенное всевластие и всемогущество над движущейся историей, которая запечатлена на пленке, но никогда не использую свое умение во зло. У меня нет цели навредить кому-либо. И иногда у меня создается иллюзия, что и на реальную жизнь я имею такое же влияние, поскольку иногда смотрю на нее, как на кино. На монтаже я очень часто легкомысленно и произвольно ставлю разные куски вместе и смотрю, что из этого получается, будучи уверенным, что всегда смогу легко поменять их местами, убрать какое-то ненужное, фальшивое или опасное действие и несколько изменить ход истории. Но в жизни, если событие уже произошло, ничего изменить нельзя и легкомысленность мне дорого обходится. В жизни невозможно поменять день вчерашний на завтрашний и слегка отредактировать их, как невозможно поменять сказанные нами слова. Но мне приятно быть в заблуждении по этому гибельному поводу. Что поделаешь, особенности профессии налагают отпечаток на мышление и судьбу.
Часть четвертая
Я снова еду на машине в Москву. Датчик показывает, что кончается топливо. Сейчас я остановлюсь у самой дешевой заправки, и на последние 500 рублей залью бак. У меня, как обычно, денег на бензин только в одну сторону, только до Москвы, потому что все что мог, я оставил жене и детям, и еще потому, что неделю назад отказался от гонорара в полторы тысячи долларов. Наверное, это было предельно глупо с моей стороны. Гонорар предлагался в обмен на право печатать календари и плакаты с моей физиономией, но я знал, что эта работа стоит в десять раз дороже. Меня определенно хотели надуть, а я решил остаться бедным, но гордым. Теперь, если что-то случится в дороге, мне уже никто не поможет, потому что в моем кармане после заправки осталось только семь рублей. Я сам себе напоминаю японского летчика камикадзе времен второй мировой войны, которому для выполнения задания заливали топлива только в одну сторону.
Однако, заправив на последние деньги автомобиль, я не становлюсь от этого более предусмотрительным и, не церемонясь, вжимаю педаль газа в пол. Как сказал литературный классик: «Скорость – это разновидность экстаза, подаренная человеку технической революцией».
И вот я уже лечу по Московскому шоссе на своем «Жигуленке» со скоростью 160 км. в час, иногда разгоняясь до 180-и. Я так быстро еду не потому что очень спешу, а потому что пример моих родителей-пенсионеров меня не очень вдохновляет и больше всего в этой жизни мне не хочется дожить до пенсии. Наше государство платит своим гражданам такие смехотворно низкие пенсии, будто бы все старики уже больше ни в чем не нуждаются, будто все они абсолютно здоровы и питаются исключительно святым духом. Как при такой жизни некоторым из них удается не просто выжить, но и сохранить свое достоинство, для меня остается загадкой. Наверное, это происходит потому, что они привыкли жить не благодаря заботе государства, а вопреки ей.
И еще мне не дает покоя вчерашняя встреча с одноклассниками. Многих из них я не видел 25 лет, многих не мог вспомнить, как зовут, а некоторых просто не смог узнать. Так неузнаваемо они изменились. Особенно девчонки. О, друзья мои, никогда не встречайтесь со своим прошлым! До вчерашнего дня, все девчонки в моей памяти были девственно цветущими и непорочными существами, а сейчас большинство из них превратились в усталых перетруженных теток, с неухоженной кожей лица и хроническими стоматологическими проблемами. Разговаривая с ними, я понял, что большинство из них глубоко несчастны в личной жизни.
И этому не стоит удивляться, поскольку девчонки выбрали себе в мужья таких парней, как мои одноклассники, большинство из которых, к сожалению, уже давно спились или деградировали. Витька В. – самый башковитый и безумно талантливый мальчишка из нашего класса, у которого я списывал все контрольные по математике – спился до абсолютной неузнаваемости. Андрюшка З. – прекрасный спортсмен и заводила – постеснялся придти на нашу встречу, потому что зеленый змей опустил его до должности копателя могил на районном кладбище. А ведь у нас был один из самых лучших классов! Но почему-то за все время «перестройки» и так называемых либеральных реформ, из тридцати девяти человек нашего класса практически никто не добился к своим сорока двум годам какого-либо серьезного успеха. И даже Валерка Г., который занимался каким-то загадочным бизнесом и умудрился купить дом в пригороде Лос-Анджелеса, скорее был исключением из правил и предпочитал не распространяться о подробностях своей деятельности. Он отрастил себе буржуйский животик и на мой вопрос, есть ли у него гринкарта, сказал: - Давай лучше не будем об этом…
Мы скинулись по четыреста рублей и завалились дружной толпой в дешевый ресторанчик. Еще я поймал себя на мысли, что раньше, 25 лет назад мы никогда с девчонками не смотрели друг на друга, как на сексуальные объекты, поскольку «секса в СССР тогда не было». А тут разом повзрослев, и уже давно став папашами и мамашами, мы оценивали друг друга уже по совершенно другим критериям.
Когда наша пирушка была в разгаре, я услышал фразу, которая вырвалась в пылу разговора у одной из девчонок: - Да, кому мы нужны? Сорокалетние недотраханные старухи?
Мне стало их безумно жаль, всех разом. Я подумал, что в других странах в сорок лет жизнь только начинается, и многие женщины живут полноценной яркой жизнью и только еще собираются рожать первого ребенка. А у нас, на нашей славной Родине, в сорок лет женщины на себе ставят крест. Мы живем в стране, у которой нет никакой перспективы. Если женщины не хотят рожать детей, а мужики к сорока годам спиваются, народ обречен и рано или поздно вымрет.
Мне захотелось тихо сбежать с вечеринки. Сбежать и никогда больше не встречаться со своими одноклассниками, которых в глубине души я почти всех любил. Пусть пройдет еще лет десять-пятнадцать, и мы уже будем встречаться друг у друга на похоронах, отдавая последний долг нашим юношеским воспоминаниям, только не видеть того, что с нами стало в настоящем.
Около перекрестка я снижаю скорость и вижу, как на обочине голосует мужчина в рясе священнослужителя. Я останавливаюсь, мужчина подходит и спрашивает, не мог бы я подвести его с двумя детьми до Москвы. Я молча киваю, мальчик лет десяти с малышкой сестрой забираются на заднее сидение, батюшка садится рядом со мной, предусмотрительно пристегивается и я снова втапливаю «тапочку» в пол. Мы едем очень быстро, хотя когда я везу пассажиров, я всегда еду чуть потише, потому что осознаю ответственность за их жизнь. Батюшка, видимо, не привык к таким черезчур быстрым перемещениям в пространстве, он вжимается всем телом в кресло и с опаской держится правой рукой за ручку двери. Чтобы моим пассажирам было ехать не так страшно, я включаю музыку. Всю дорогу мы слушаем белогвардейские песни, их задумчивая лирика немного успокаивает моих попутчиков и они, как мне кажется, перестают меня бояться. Я смотрю на себя в зеркальце заднего вида и думаю, что сам испугался бы, если б догадался взглянуть на себя чуть пораньше. У меня страшно небритая физиономия, которая усугубляется черными гангстерскими очками. На мне латаная-перелатаная черная кожаная куртка. Наверное, я похож на наемного убийцу, который едет в Москву кого-нибудь замочить. «Надо же, - думаю я, - какое несоответствие внешности и содержания…»
Мы всю дорогу едем молча. Исходя из моего чудовищного вида, батюшка наверняка принимает меня не за того, кто я есть на самом деле. Но мне сейчас меньше всего хочется слушать чьи-то нравоучения и проповеди. Дети утомились от постоянной гонки на дороге и мирно уснули на заднем сидении. Только перед самой Москвой священнослужитель спрашивает меня: - Ты крещеный?
- Нет, - отвечаю я.
- А твоя машина ?
- А их разве крестят? – удивляюсь я.
- Конечно, - отвечает священнослужитель. – Хочешь, я за тебя помолюсь?
Я понимаю, что батюшка хочет меня таким образом отблагодарить за быструю доставку и вместо денег предлагает помолиться. Я не хочу лишать его возможности быть благодарным, тем более, что в его появлении мне видится добрый знак, и я великодушно соглашаюсь.
На площади трех вокзалов я пытаюсь найти место для парковки. Двое мужиков в зеленых куртках с приколотыми жетонами подбегают к моей машине и сообщают о том, что парковочка у них платная.
Я спрашиваю: - Почем нынче опиум для народа?
Один отвечают: - 50 рублей за час, а за 80 рублей можно стоять неограниченное время.
Я решительно и вежливо прошу предъявить их документы. Один из мужиков с готовностью предъявляет мне сложенный вчетверо заламинированный лист, на котором стоят какие-то непонятные подписи и печати. Я для важности неторопливо рассматриваю каждую из них, а сам в это время пытаюсь сообразить, что делать дальше.
Они пытаются слупить с меня деньги, хотя я остановился не на территории огороженной стоянки, а рядом с ней. Просто привокзальная мафия ее нахально «приватизировала» и незаконно - законно обдирает разных лохов. Платить за десять минут стоянки 50 рублей этим вымогателям мне совершенно не хочется, тем более, что в кармане у меня осталось всего семь рублей.
- А какие гарантии? – спрашиваю я.
- Какие еще гарантии? - удивленно переспрашивает меня мужик в зеленой куртке.
- Гарантии, что мою машину никто не тронет, - говорю я.
- Ну, мы будем посматривать…., - говорит мужик.
Я небрежным движением указательного пальца подзываю его к себе. Мужик наклоняется.
- Я сотрудник уголовного розыска, - говорю я с серьезным видом, не терпящим никаких возражений, - посмотри, как следует за моей машиной, чтобы ни одна собака к ней не подходила! Понял?
- Откуда, откуда? – попытался сопротивляться мужик.
- Ты, что глухой? Или я тебе должен на всю площадь кричать, откуда я ?
- Да, ладно, ладно, я все понял, - говорит мужик и отходит от машины.
Я выхожу, ставлю машину на сигнализацию и иду в сторону Ленинградского вокзала узнать расписание поездов. Нет, не перевелись еще дети лейтенанта Шмидта, думаю я. Просто мне очень не хочется, чтобы меня обдирали, как последнего простофилю.
Через восемь минут я возвращаюсь к машине и спрашиваю мужика в зеленой куртке, как генерал спрашивает прапорщика: - Ну, как? Все в порядке?
- Да, - отвечает тот с унылым видом, - что ей будет?
- Молодец, - говорю ему я, - Родина тебя не забудет!- Сажусь в машину и, не заплатив ни копейки, уезжаю.
В этот раз я примчался в Москву, для того чтобы встретиться с Андрюшей Рекаевым, который придумал примазаться к 250-летию МГУ и предложил мне снять по этому поводу документальный фильм. Бюджет фильма, по замыслу Адрюши, должен был составить ни больше ни меньше - полмиллиона долларов! Десять тысяч Андрюша уже взял авансом у какого-то инвестора. Когда я резонно спросил его, почему так поздно спохватились, ведь на дворе октябрь, а празднование 250-и летия намечено на январь, сейчас начнутся сплошные дожди, слякоть, и сделать хороший фильм будет крайне сложно, он мне ответил: - Кому нужен хороший фильм? Никому кроме тебя! Очнись, Ваня, и не будь идиотом! Сейчас совсем другое время… Всем нужен ОТКАТ!!! Всем! Ректору, инвестору, мне! А этот сраный фильм никого не интересует, он делается для того, чтобы отмыть деньги! Вот и все. Мы дадим тебе 150 тысяч на производство, а остальное поделим между собой.
И тут я впервые почувствовал, что хочу убить человека. Но для того, чтобы убить кого-то, нужно быть готовым самому погибнуть. Точнее нужно быть готовым убить что-то в себе. Я так много раз думал о самоубийстве, что морально уже давно готов к смерти. Когда живешь в стране, в которой жизнь традиционно ничего не стоит, к этому рано или поздно привыкаешь. Но убить себя и убить что-то в себе – это не одно и тоже.
Ну, почему такие ублюдки, как Андрюша Рекаев, захватили сегодня мою страну со всеми ее фабриками, заводами и университетами, и делают с ней все, что хотят? (Я почему-то написал, что они захватили ее сегодня, хотя, может, они это сделали гораздо раньше, году эдак в 1917?) А Андрюша просто славный потомок, продолжающий дело своих отцов? В то время, как выдающиеся ученые университета получают нищенскую зарплату, этот законченный аморальный выкидыш легким движением руки готов за свое посредничество присвоить себе сотни тысяч долларов. Но даже если я его убью, то ничего ровным счетом не изменится. Меня посадят, а на его место придут другие. И я с ужасом понимаю, что теоретически уже вполне готов к убийству, но не делаю этого только потому, что Бог, который живет у меня внутри, не позволяет мне этого сделать. Наверное, потому, что личность Андрюши слишком ничтожна для такого серьезного дела, как убийство, а у меня есть предположение, что его кончина в итоге будет нелепой и даже немного комичной. Я с некоторого времени открыл в себе некую способность предвидеть будущее людей, с которыми меня сталкивает судьба. Бывает мне достаточно беглого взгляда, для того чтобы увидеть, как тот или иной человек через некоторое время умрет. И действительно, проходит совсем немного времени, и я с грустью обнаруживаю правоту своих предчувствий, и так, к моему бесконечному сожалению, было уже несколько раз. Я не буду здесь подробно описывать обстоятельства того, как Андрюша распрощается со своей жизнью, потому что он - не выдуманный персонаж, а живой человек и вполне может прочитать эти строки. Для того, чтобы его хоть как-то утешить, я лучше опишу обстоятельства своей собственной смерти. Я не сомневаюсь, что она произойдет где-то на дороге и, я надеюсь, будет мгновенной.
Ноябрь 2004г.
P.S. Я поставил точку в этой повести и с сожалением подумал, что совершенно напрасно написал такой конец. Почему? Потому что теперь еще долго ее нельзя будет никому показать, не говоря уж о том, чтобы напечатать. Из-за того, что многие сочтут мою писанину дешевым позерством.
Однако три месяца спустя мне приходится продолжить свое повествование.
Сегодня 12 февраля 2005 года. Вчера у моего бывшего коллеги по работе разбился на машине сын. Ему было всего 20 лет. Он был единственным ребенком в семье. Вместе с ним погибли две девушки, и еще один молодой парень сейчас лежит в тяжелом состоянии в реанимации. Есть надежда, что он выживет, но очень слабая. Все произошло мгновенно, после того, как на перекрестке юный водитель выехал на встречную полосу движения. Через секунду легковушка была раздавлена «Камазом». Никто ничего не успел сделать.
Сегодня мы с женой пришли выразить свое сочувствие несчастным родителям погибшего мальчишки. Мы поднялись пешком на десятый этаж и пробыли в квартире, где проходила церемония прощания, и стоял посреди комнаты на кухонных табуретках гроб, ровно пять минут. Я увидел испепеленные страданием глаза Нины - жены моего друга и матери погибшего мальчишки, постаревшую на двадцать лет.
На тумбочке стоит фотография в траурной рамочке с улыбающимся длинноволосым мальчиком. Но почему-то я не могу на нее смотреть. В гробу лежит тело с сильно загримированным лицом. В ногах цветы. Все, как положено. В комнате полно народу, особенно много одноклассников мальчика и не к месту стильно одетых девиц. Те девчонки, которые погибли вместе с ним, наверное, были такими же стилягами. А сегодня их похоронят на другом конце города с чудовищным гримом на лице. И я теперь понимаю, почему не могу смотреть на фотографию с улыбающимся мальчишкой. Потому что у него лицо убийцы. На его совести погубленные жизни еще трех человек. Но об этом здесь и сейчас никто не говорит. Все скорбят.
Мы с женой тихо уходим, спускаемся по лестнице и садимся в машину. Мы не поедем вместе со всеми на кладбище и не пойдем на поминки. Потому что я в глубине души ненавижу убожество российских похорон и изощренное издевательство всей ритуальной системы над родными покойного. Я думаю, почему все должны присутствовать при процедуре опускания гроба в землю? Разве это не один из самых интимных моментов, и разве он не касается только самых близких людей покойного? Почему все, кому ни лень могут смотреть на это и самое главное зачем? Почему животные, когда стареют, незаметно уходят в назначенный и только им известный час умирать из дома, где прожили со своими любимыми хозяевами всю жизнь? Может потому, что они действительно любят их и не хотят доставлять лишних хлопот? А может потому, что особо остро осознают интимность последнего момента? Для меня это навсегда останется загадкой.
Еще я ненавижу обязательный «банкет» после похорон, так называемые поминки в общественных столовых, куда приходит половина случайных лиц просто «нажраться». Меня тошнит от пафоса фальшивых речей с протухшим винегретом, традиционной гречневой кашей с мясом и компотом из сухофруктов. Все это можно вынести, только в одном случае, если предварительно влить в себя граммов триста-четыреста мерзкой водки. В этом я вижу единственную пользу русского национального напитка. Он дезинфицирует сознание, и любая мысль становится бессмысленной. Русская водка – лучшее средство заглушить любое горе! Теперь я понимаю, почему в нашей стране она льется нескончаемой рекой.
Я завожу мотор и вспоминаю фильм «Необратимость» с участием Моники Белуччи. Суть этого фильма в том, что у каждого из нас в судьбе предрешен час Х, и «необратимость» состоит в том, что его невозможно избежать и обратить время вспять. Мы едем с женой домой, я рассказываю ей о фильме, и мы еще не знаем, что завтра, 13 февраля 2005 года, когда я поеду в очередной раз в Москву, мою машину протаранит автобус, выбьет все стекла, искорежит двери, вывернет стойку, сомнет пороги, часть крыши и то место, где она сейчас сидит, превратится в месиво. А сейчас, мы пока едем в оперу слушать «Пиковую Даму», где престарелый солист Большого театра будет старательно петь: «Что наша жизнь? Игра….»
13 февраля 2005 года